Грешница
Домик был хорош. Небольшой, но крепкий, с палисадником из свежего штакетника, покрашенного голубой краской. Такого же голубого цвета ставни – широко распахнуты, словно смотрит дом на всех, кто проходит мимо.
— Ну, что, берете? – спрашивает хозяин.
Люба набирает воздуха в легкие и, выдохнув, соглашается: — Беру. Если уступите.
— Маленько уступлю. А много не могу.
Она кивает и цепляется взглядом за подворье, уже представляя, как переедет сюда.
Любе тридцать два. Два года, как похоронила мужа, не ожидая, что так внезапно остановится его сердце в той аварии. А еще три года до его гибели их единственный новорожденный мальчик умер в первый же день, как появился на свет. С того времени беременности не было. Врачи разводили руками, поясняя, что так тоже бывает.
Вся совместная жизнь с мужем прошла в коммуналке. Район был неплохим, но мечтали о собственной квартире, надеясь получить от города жилье.
Оставшись одна, Люба поинтересовалась очередью, и, узнав, что впереди вереница таких же желающих, и прикинув, что ей, таким образом, еще лет пять, а то и больше, ждать, решилась переехать.
В городке, где жила Люба, домика за ее деньги не найти. Они с мужем копили, конечно, но этой суммы было мало. И тогда она заинтересовалась близлежащими поселениями, пусть даже где-нибудь деревне, но зато свое жилье. К тому же в городе родственников не осталось.
Это оказалось село, где с одной стороны поля, засеянные рожью, а с другой — речка и перелески. Небольшое, компактно расположенное село Брадево показалось ей местом тихим, уютным и к тому же не так далеко от города.
Первой заглянула к ней женщина лет семидесяти, что жила в доме напротив. – Катерина Кондратьевна, — назвала она себя, — соседями будем.
— Люба.
— А по батюшке?
— Любовь Григорьевна.
Соседка развернула полотенце, где лежала круглая булка. – Я нонче хлеб пекла, вот, думаю, угощу, — и она оставила булку на столе, тем самым растрогав и удивив новую хозяйку дома.
— Можешь бабой Катей меня звать, — сказала гостья.
Работать Люба Сошникова устроилась на птичник. Рано утром бежала на работу, где открывала все засовы и квохчущая орава высыпала на волю, ковыряясь в земле и, ожидая, когда им насыплют корм.
Подруг завести не успела, так только — познакомилась, благодушно одаривая улыбкой всех встречных. Водитель грузовика, что привез корм для птиц, увидев новенькую, долго наблюдал за ней, потом подошел и заговорил.
— Новенькая что ли?
— Ага, переехала недавно.
— Одна переехала?
— Одна. А что? Разве не может человек один переехать на новое место?
— Да почему же? Может. – Водитель, лет под сорок на вид, смотрел женщине в глаза, хотя сразу заметил ее ладную фигуру. Не было в ней того, что могло бы в жар мужика бросить и сказать вслед: «Хороша»! Но было что-то притягательное в ней, отчего становилось спокойно рядом, тепло что ли.
— А дрова? А уголь? – спросил водитель. – Заказала уже?
— Нет еще. А как это лучше сделать?
— Я помогу. Частенько местных выручаю…
— Дорого, наверное.
— Для тебя только за уголь и за дрова, а за привоз — можно сказать, от души… бесплатно.
— Привози. Только я все равно буду платить, не люблю быть должной.
— Ишь, ты, какая, — удивился водитель и протянул ей широкую ладонь. – Леонид. Фамилия моя Лукин. Я тут рядом живу, в соседнем селе. В Лужках. Слышала?
— Знаю, и, правда, рядом.
Лукин на неделе еще пару раз заезжал на птичник, и, увидев Любу, говорил: — Я помню. Привезу обязательно.
И привез на следующей неделе. Попросил открыть ворота и въехал прямо во двор, высыпав чурки, перекрыл ими почти весь проход.
Потом достал из грузовика топор и стал лихо колоть дрова. – У нас только чурками покупают, остальное – сами. А ты раз уж одна, так я немного помогу.
Люба хотела возразить. Но мужская сила в ее дворе явно нужна была. К тому же мужчина был радушен к ней, за дело брался с желанием, и было видно, что хочет помочь.
— Ну, вот остальное в другой раз, — пообещал он.
— Ну, так, обед готов, прошли бы, угостились, — предложила хозяйка.
— Угощусь, — ответил помощник.
Потом они сидели в просторной комнате, которую можно назвать и кухней и столовой. В доме всего две комнаты – одна для хозяйственных нужд, другая – как зал и спальня.
— Ну, расскажи хоть про себя, — попросил Леонид, угостившись, — смотрю на тебя, солнечная ты как будто.
Женщина засмущалась.- Да вот веснушки – спасу от них нет.
— А мне нравятся, — сказал гость и вздохнул, явно не хотелось ему уходить.
Рассказ Любы был коротким, но правдивым. Она посмотрела на гостя. – Ну, а вы, Леонид, как поживаете? – спросила она в ответ на свою откровенность.
— Плохо, — ответил он.
В карих глазах женщины появилась печаль.
— Не подумай, что жалуюсь, просто правду сказал. Женат я, детей двое, старшей восемнадцать исполнилось, младшему сыну – двенадцать. Живем с женой как кошка с собакой, только и думаю… уйти или сбежать куда-нибудь… да вот дети.
— А что же так? Всё ведь есть. – Спросила она.
— Всё есть, мира нет, счастья, как говорится, нет. – Он снова внимательно посмотрел на нее. – А ты хорошая, спокойная такая… как увидел первый раз, захотелось подойти, поговорить… Любаша, а может, я еще приеду?
— Зачем? – испугалась она.
— Уголь привезу, на зиму-то нужен будет уголь.
— Ну, привози. Только я за деньги…
— Да знаю, понял, совестливая ты…
____________
Она и сама не поняла. Как Леонид очутился в ее доме. Прошел месяц, как увиделись. А потом то дрова, то уголь, то разговоры… заметно, что Леонида тянуло к этой женщине. Да и Люба, испытав на себе тоску и одиночество, потянулась к мужскому плечу, не из железа ведь она сделана, молодая еще.
А потом, оставшись одна, испугалась и ругала себя за опрометчивый поступок. – Хоть и говорит, что плохо живет, а все равно – женатый ведь он, — устыдилась Люба. И дав себе зарок больше не пускать Леонида, также рано утром побежала на работу.
Вечером, когда уже стемнело, считай что уже ночь наступила, постучали в ворота. Одевшись, вышла, и услышала знакомый голос. – Люба, открой.
— Лёня, ну я же просила не приезжать больше, — сказала она и открыла калитку, чтобы раз и навсегда расстаться.
А он стоит со старым чемоданом, перевязанным какой-т веревкой, и чуть не плачет. Проскользнул быстро в калитку и, прикрыв ее, упал на колени. – Ушел я. Не могу больше, не хочу с ней жить… Если выгонишь, идти мне некуда…
— Леня, ну как же так… ты ведь женат…
— Разведусь, Любаша, разведусь, не хочу больше с Томкой жить, сыт по горло… а ты мне нравишься, прикипел я, с тобой и дышать-то рядом за счастье.
— А дети как же?
— Да уж большие, дочка почти невеста. Да ведь и не бросаю их, помогать буду.
Слезно упросил в ту ночь Леонид пустить его, а на утро, клятвенно заверив, что разведется и что сама судьба свела их, остался жить у Любы.
Соседка баба Катя, узнав, что Люба сошлась с Леонидом, только вздохнула, но продолжала общаться с ней. А вот сельчане ополчились, и всё благодаря Людмиле — двоюродной сестре Тамары Лукиной, что жила здесь же, в Брадево.
Сначала стали шептаться на работе, потом и в магазине, кто не встретит, с любопытством смотрят на нее, старушки на скамейках судачили, а то и плевали вслед. Хоть и в соседнем селе жил Лукин до этого, а все равно знали их семью — рядом ведь.
— Лёня, люди на меня искоса смотрят, за глаза костерят всяко, ты уж реши, как дальше, развестись ведь хотел. А то ведь мне жить с чужим мужем… тяжко как-то…
— Это, наверное, Людка сплетни распускает, — сказал Леонид.- Вот ведь бабы… они ведь в ссоре были, а как я ушел к тебе, так сразу Людка с Томкой спелись. Не обращай внимания, поговорят и забудут.
Прошло еще две недели, и Леонид о разводе не заикался. Потом как-то за ужином признался. – Томка из вредности отказывается разводиться…
— А как же теперь?
— Ничего, куда она денется…
На другой день возле дома Любы появилась девушка, и хозяйка, открыв калитку, не поняла сразу, кто она.
— Папку позови, — небрежно сказала девчонка.
— Так проходи, — догадалась Люба, что это дочка Леонида.
– Не пойду, пусть выйдет.
Леонид, не ожидая увидеть дочь, вышел и на лице появился легкий румянец. – Здорово, Аленка, чего стряслось?
— Да так, ничего, просто ты нас оставил, — ответила дочка.
— Ну, ты большая, понять должна…
— Это ты должен! – Девушка оборвала отца на полуслове. – Осень скоро, а у меня сапоги старые.
— Как так? Весной тебе купили…
-Весной туфли купили! До снега в туфлях что ли ходить?
— Ладно, ладно, дам тебе денег.- Он вынес деньги и вручил дочери. – Я на днях заезжал, тебя дома не было, Сережке обещал велик новый, так что скажи, со следующей получки будет, не накопил еще…
— Ну да, где же теперь накопить, у тебя новая жена, — усмехнувшись, язвительно заметила дочь.
— Я вам помогал и буду помогать, — сказал Леонид.
— Сережка обидится, что ты велик ему не купил.
— Ну, так тот еще хороший, пусть катается пока.
_____________
Два месяца пролетели быстро, и ничего не поменялось. Людмила с Любой не здоровалась, а только посылала ей вслед проклятия по наущению Тамары. Да еще подружки Людмилины присоединились, которые без мужей стались, видно обида охватила., что приезжая чужого мужика приняла. И еще пожилая мать Людмилы всех знакомых пенсионерок подговорила, и те также язвили про нее.
Домой Люба пришла уставшая, она ведь уже в райцентр съездила, убедилась, что не обмануло ее предчувствие, хоть сразу и поверить не могла.
— Лёня, радость у меня, может и ты обрадуешься, — начала она осторожно, — беременная я, буду надеяться, что выношу ребеночка.
Леонид побледнел. – Как так? Ты же говорила столько лет детей не было…
— И это правда, а у нас с тобой будет, очень надеюсь…
— Ну-ууу… как-то удивила ты меня. Вроде не заикалась про детей, разве нам плохо…
— Леня, ну как же, мы же вместе живем…
Леонид поднялся, почесал затылок, он явно был озадачен. – Слушай, а вдруг сложности какие, ты же не девка давно, не молоденькая, да и сама говорила, помер ребенок у тебя… вдруг и с этим чего…
Душно стало Любе от его слов. – Ну что же заранее говорить, кто знает, надеюсь я.
— Да-ааа, Любаша, не договаривались мы так, — сказал Леонид.
— Ты же сам пришел ко мне, сам просился…
— Ну, сам, так что же сразу дитем меня привязывать…
— Зачем ты так?
— Ну вот, уже не нравятся мои слова, я а я ведь правду сказал.
Ночью Люба так и не уснула. А утром Леонид собрал вещи в тот же старый чемодан, перевязав его веревкой, чтобы не раскрылся по дороге. – Ты это, не обижайся, но не готов я к пополнению. Так что думай сама, как дальше быть, нужен ли тебе этот ребенок.
— Ты куда, Леня?
— К матери поеду, у нее поживу.
Люба смотрела на его спину, он так и не оглянулся.
Мать Леонида тоже жила в соседнем селе, в Лужках, значит. И Лукин остановился у нее. Но всего на два дня. Пришли сын с дочкой и слезно упросили вернуться домой. Тамара, его жена, от природы женщина властная, осмыслив случившееся, стала сговорчивее, и встретила мужа без единого упрека. Меньше стала ворчать и командовать, почти не упрекала его, а старалась вкусно накормить.
И казалось, всё утряслось. Но осенью беременность Любы стала заметна настолько, что вся женская половина села судачили о ней. Теперь ей, оставшись одной, пройти мимо людей тяжело было. Одни улыбались в глаза, а за спиной шептались, другие даже не здоровались.
А еще в огороде яблоньку позднюю обобрали, хотя до этого никто по чужим огородам не лазал. Поговаривали, что это младший сын Леонида на велике с дружками приезжал и напакостил. Любе трудно было поверить, мал ведь еще, всего тринадцатый год пошел. Да и за что?
Но вся семья Лукиных к тому времени уже знала о беременности Любы, и даже Тамара явилась как-то к ней, попросив подождать попутку. – Я на минуту, — сказала она свояку, что подвез ее.
— Даже не вздумай своего нагулянного на моего Лёньку повесить, мало ли с кем ты якшалась, так что не его это ребенок, — сказала она опешившей Любе. – И скажи спасибо, что я тебе лохмы не выдрала, — сказала она на прощанье.
В общем, для Любы небо в овчинку показалось – такая жизнь настала. И решилась она увидеться с Леонидом, узнать, как же быть, когда ребенок родиться, ведь записать надо. А он, как на зло, и на птичник перестал ездить, на другой теперь машине чужой шофер приезжает.
Но узнав, что должен Людмиле дрова привезти, специально вечером караулила на развилке, почти за селом. Вот уже его машина едет – она сразу узнала. Люба уже замерзла к тому времени, ветер прохладный подул. Стоит она – живот уже вовсю заметен, да и саму ее как не узнать, должен остановиться.
А он мчится, в руль вцепился, на Любу старается не смотреть, хотя сразу узнал ее. Машет она рукой: — Лёня, остановись…
А Лёня промчался, не сбавив скорости и оставил Любу в клубах пыли. Пошла она домой, впервые за это время разрыдавшись. – Ох, зачем? – спрашивала саму себя. – Что же я наделала?
И только ребенок не давал опустить руки. Сжала плотно губы и также шла на работу. Кто с добром заговорит – также по-доброму ответит. А кто со злом – отвернется, мимо пройдет.
Зная, что в городе сохранилась церковь, решила поехать и исповедаться. Вспомнила, что бабушка у нее верующей была, да и сама крещена в детстве. Подошла она к батюшке, а слезы сами катятся. – Грешница я великая, — сказала она.
Батюшка выслушал ее внимательно, а потом успокоил, как мог. И так ей хорошо на душе стало, спокойно… с таким чувством и поехала домой. В автобусе место оказалось рядом с продавщицей Натальей из ее села. Женщина она спокойная, в чужие дела не вмешивалась, и даже к Любе относилась с сочувствием, потому и поинтересовалась искренне, куда ездила.
Люба и рассказала, Наталье-то можно, она ведь хорошая. А Наталья дома с матерью поделилась, что Любу Сошникову встретила, что в храм ездила, что грешницей себя называет…
А матушка у Натальи вечером за ворота вышла, с такими же пенсионерками посидеть, да и проболталась. И вскоре все знали, что птичница Любка грехами обросла… так и прозвали ее «грешницей».
Даже дети Людмилы, будучи подростками, иной раз кричали вслед: «грешница».
Люба и это старалась пережить.
_______________
Родила она девочку весной и будто ожила. «Ну, может, отстанут, сплетники, подумала она». Ведь ничего она от Леонида не требовала, его семьи не касалась, его не караулила больше, жила надеждой, что забудут про нее, да и сама история забудется.
Но рождение ребенка еще больше подстегнуло злые языки. Упрямая Людмила, кого не встретит, разговор на Любу Сошникову переведет. – Слыхали? Родила… да думаю, не Лёнькин это ребенок, сразу же видно по ней…
А потом ей окна разбили, и видела она мальчишек убегавших. – Да что же они ко мне прицепились? – думала она.
Год Люба сидела дома, спасибо бабе Кате, не оставила ее. Приходила часто, если надо и с ребенком посидит. Люба уже тысячу раз пожалела, что связалась с Леонидом. Но взглянет на дочку – и от сердца отлегло.
Когда на работу вышла, снова баба Катя помогала.- Я вам денег дам, — пообещала Люба.
— Не надо мне твоих денег, я не за деньги помогаю.
Услышав ее слова, Люба снова заплакала – нет в селе добрее человека, чем баба Катя. Только непонятно, почему же другие не могут простить ей этот грех?
______________
Однажды летом, когда дочка Надя уже своими ножками научилась ходить, остановилась у ворот машина. Услышав звук, вышла Люба и ахнула. Безмолвно обняла статного военного, по годам явно старше ее. Так и вошли они вместе в дом. Сняв фуражку и китель, на котором были погоны полковника, он умылся, пригладил усы и сел за стол. А Люба привела девочку, и он бережно потянулся к ней.
Баба Катя видела, что гости у Любы, и соседи с обеих сторон заметили. Но даже Катерина Кондратьевна не решилась прийти, кто его знает, кто к ней приехал, чего мешать. Ближе к обеду вышли за ворота оба, мужчина девочку на руках держит.
— Пойдем вместе до магазина прогуляемся, очень уже хочется взглянуть на это село, людям в глаза посмотреть, — сказал он. – Где, говоришь, Людмила живет, что донимает тебя? Ага, этот дом? Это вон там, где мужичок пошатывается…
— Муж это ее, выпивает он, — сказала Люба.
— Понятно.
В магазине собралось уже прилично народу, все ждали хлебовозку, машина из районной хлебопекарни приезжает в одно время.
Увидев рядом с Любой военного, совершенно незнакомого им мужчину, расступились. Хлеб уже к тому времени привезли, и, уложив в сумку, Люба и военный с девочкой на руках, вышли. Поставив малышку на землю, остановился перед любопытными – собралось человек семь или десять. Стоят, будто нужда какая-то, делают вид, что чего-то ждут.
— Здравия желаю, народ честной! – Задорно крикнул военный.
— И вам здравия, — послышались осторожные голоса, с любопытством разглядывая его.
— А вот скажите мне, люди добрые, а все ли у вас тут честные-пречестные? Все ли без греха живут?
Людмила тоже была среди любопытствующих, и поняла сразу, к чему вопрос – фыркнула недовольно.
— Мы-то честные, — сказала она, — мужиков из чужой семьи не уводим…
— А в остальном, значит, безгрешные? – спросил военный. – И никого не осуждаем, и окна по ночам не бьем, и комбикорм совхозный по ночам не продаем, а деньги себе в карман не кладем, — он оглядел всех, и кто-то даже опустил глаза.
— Ну, скажите, что я не прав! А лучше бросьте в меня камень… каждый, кто считает, что я не прав, каменюкой в меня…
— Ага, кто же бросит, военный же, — сказал кто-то из толпы.
— Не потому что военный, а потому что вам собственные грехи камень в меня бросить не дадут. Попробуйте для интереса, даже наклониться не сможете, потому как сами погрязли в грехах… нет среди вас праведников, а значит и других осуждать права нет. На себя в зеркало гляньте, прежде чем окна по ночам бить, ребенка пугать… если еще раз, так с милицией приеду, спуску не дам.
Он снова взял девочку на руки. – Пойдем, сестренка, — сказал он Любе, и они пошли домой мимо толпы, и все проводили их взглядом.
— Это чё, брат что ли ее? – тихо спросил кто-то.
— Ну, получается так, кто бы знал… генерал что ли…
— Да какой генерал, капитан…
— Дура, какой капитан, — подвыпивший муж Людмилы присоединился к толпе и одернул жену, — полковник, — сказал он, показав свои познания.
— Ох, Лёша, приструнил ты их, — сказала Люба, когда пришли домой.
Алексей, сняв китель, повесил его на спинку стула и сел у окна. Глаза у него такие же карие, как у младшей сестры, а вот волосы уже поседевшие на висках. Помотало его по стране, в разные уголки забрасывали, и он со своей верной женой Галей служил там, куда направят. И даже в Афганистане был.
А теперь, выбравшись, приехал к младшей сестре и, узнав ее историю, сидел задумавшись. – Вот что, Люба, уезжать тебе надо отсюда, — сказал он. И было заметно, что это обдуманное предложение.
Люба окинула взглядом комнату, где уютно висели занавески, а стол был накрыт любимой клеенкой в голубой цветочек.
— Понимаю, душу вложила, — сказал Алексей, — но уехать придется. Не приструнишь их, не твое это село, понимаешь, не твое, так и будут мстить, а за что… и сами не понимают.
— Знаю, виновата я, — сказала Люба.
— То, что ты этого, как его, Леонида приняла – не одобряю. Совсем не одобряю, — он посмотрел на дочку Любы, — но и судить тебя не берусь. Кто я такой, чтобы судить? Ну, старший брат, ну и что… мое дело – помочь тебе.
— Да я уж думала об этом, да кто же теперь купит домик, желающих переехать в село мало.
— Ничего, объявление по всей области дадим, найдутся покупатели. А ты в город переедешь, мы с Галкой тоже там осядем, хватит нам, помотались по стране.
— Галя-то как? Так давно ее не видела, — сказала Люба, — хоть бы приехала.
— Порывалась Галка приехать, но ты же знаешь, внук у нас родился, вот она и помогает Ирке, к тому же зять у нас в «пожарку» устроился… в общем, готовься к переезду.
Алексей мотнул головой, словно вспомнил что-то. — Надо же, в грешницы себя записала. И ведь молчала столько времени, а потом, видно, допекло тебя, всё написала. Мы с Галкой как получили твое письмо, прочитали – ну хоть падай и рыдай! Как только приехали, Галя говорит: — Езжай, выручай сестру, а то пропадет там. – Он посмотрел на Любу. – А ты, и правда, плечи опустила, улыбаться разучилась…
-Ты, Леша, молодец, высказал им, — вспомнила Люба, — а я бы не решилась, молчала все время. Вот только не могу понять, откуда ты про ворованный комбикорм знаешь, я ведь ничего не рассказывала.
Алексей рассмеялся, даже усы подергивались от смеха. – Где только я не служил, каких историй не наслушался. А тут сказал наугад, да видно, в яблочко попал.
___________
Из всех, кого Люба знала хорошо, и кто по-доброму к ней относился, — больше всего сожалела о соседке бабе Кате. Свой любимый сервиз, который понравился, когда баба Катя пила у нее чай, Люба отнесла ей.
— Да что ты?! – удивилась соседка. – Вещь дорогая.
— Ваша доброта дороже. Она вообще бесценна, — сказала Люба и вместе с сервизом подала цветной платок с кистями.
— А может, передумаешь? – спросила баба Катя. — Утрясется все, забудется.
— Нет, Катерина Кондратьевна, я уже решила, хочу к брату поближе. Он мне и деньгами поможет, а то ведь мне на домик в городе не хватит. Да и на дочку смотрят так, будто она в чем-то виновата. Так что уезжаю я.
— Ну, гляди, в добрый путь.
Дорога у Любы, и в самом, деле была доброй. Алексей приехал с грузчиками, и сам был одет в простые брюки и клетчатую рубашку, а сверху легкая куртка, так что и не узнаешь в нем бывшего военного.
Огородик Любы был уже к тому времени убран, так что урожай тоже взяли. Погрузив вещи, Люба еще раз обошла домик, потом вздохнула и села в кабину грузовой машины.
Еще когда вещи носили, Леонид промчался на своем грузовике мимо, и увидел, что Люба съезжает. Он давно уже не видел ее и ничего не знал.
Разгрузившись у магазина, поехал той же дорогой, а навстречу машина, груженая вещами Любы. И проехал он мимо и посмотрел на машину, увидел в кабине детское личико (ведь еще ни разу не видел своего ребенка) – впервые увидел такие же светлые волосики с рыжиной, как у Любы.
А сама Люба не взглянула в его сторону. Она смотрела на дорогу и думала о том, какие шторы повесит в новом доме. А еще о том, что брат с семьей будет рядом теперь, ведь они вдвоем остались на белом свете – две самых родных души. Да вот еще дочка Надюшка.
Когда Леонид проехал последний дом, съехал на обочину, прошел к двум березам, отшумевшим своей листвой, и присел на подгнившее бревно, опустив голову. Вытер лицо рукавом, избавляясь от непрошенной слезы, и подумал: «Хорошо, что никто не видит мокрое лицо».
Было больно внутри и было пусто на душе. Пусто от того, что понимал, не хватило у него сил уйти от властной Тамары, и что поверил он ей, когда дети уговорили вернуться. Только хватило ее ненадолго – все началось снова. Снова он терпит упреки, снова он злится, мается… а ничего сделать не может. И никогда уже не сделает, будет подчиняться жене и потакать детям. Единственный его поступок – это побег от Тамары к Любе… да и тот не удался.
___________
А машина с вещами Любы ехала в город. Рядом сидел старший брат, а на руках дочка и лепетала что-то, обняв маму. И не чувствовала Люба на себе никакого греха, выпила она эту чашу полностью. И одно теперь знала: женатого мужчину на порог не пустит, даже если он будет также падать на колени, как Леонид.
