Две полоски на тесте были её пропуском в новую жизнь и билетом в ад для лучшей подруги. Она сыграла свадьбу под аплодисменты предателей, но финал этой истории написал тот, кого они считали просто глупой пешкой
Легкий осенний ветерок, игриво кружащий первые пожухлые листья на тротуаре, проводил ее до самых стеклянных дверей. Она ненадолго задержалась у входа, будто собираясь с мыслями, а затем решительно толкнула тяжелую створку. Теплый воздух, насыщенный ароматами свежесмолотого кофе, ванили и чего-то выпечного, обволакивающе встретил ее. Взгляд, немного растерянный, заскользил по уютному полумраку зала, выхватывая из общего убаюкивающего гула отдельные столики, пока не нашел тот самый, у высокого окна, залитого сейчас мягким, рассеянным светом хмурого дня. Там уже ждала она. Знакомый силуэт, склонившийся над бледно-голубой чашкой. Легкий взмах руки, приветственный и немного виноватый, и она пошла между столиками, ее шаги поначалу сдержанные, а затем все более стремительные.
— Здравствуй, родная, прости мое опоздание, этот вечный городской поток машин сегодня оказался особенно безжалостным, — голос прозвучал тихо, но в нем звенела некая сдерживаемая, трепетная нота.
Сидевшая у окна девушка оторвалась от созерцания улицы и подняла глаза. В них отразилась и радость встречи, и тень легкого укора, быстро растворившаяся в привычной мягкости.
— Ровно на одну порцию ароматного эспрессо. Не больше. — Она отодвинула чашку, давая понять, что время было потрачено не на ожидание, а на неспешное наблюдение. — Но теперь выкладывай. Что за событие такой важности случилось, что даже до нашего вечернего свидания в кинотеатре ты не смогла дождаться? Мы же договорились погрузиться в тот новый, многообещающий фильм, посмеяться от души.
— О, это кино… Оно, пожалуй, подождет. У нас с ним сегодня совершенно иные планы. Вечер, наполненный особым смыслом. И для этого есть серьезнейший повод! — Губы пришедшей дрогнули, растянувшись в смущенной, но сияющей, по-настоящему счастливой улыбке, от которой стало светлее даже в этом углу.
— Да что ты говоришь? И какой же? — Вопрос прозвучал спокойно, но в глубине карих глаз мелькнула искорка настороженности, едва уловимая тень.
— Мы сегодня утром были там… в том самом месте, где скрепляют судьбы. Подали официальное заявление. Церемония через месяц.
— Как это — там? Ты имеешь в виду…
— А что здесь такого удивительного? В конце концов, наш путь вместе длится уже больше двух лет. Это серьезный, обдуманный шаг.
— И ты уверена, что успеешь за такой короткий срок подготовить все, что требуется для такого события? — Голос спросившей стал рассеянным, взгляд будто ушел куда-то внутрь себя, ища опоры в привычных мыслях, не находя ее.
— Мы не планируем ничего грандиозного. То есть праздник, конечно, будет, но тихий, камерный — только самые родные люди, те, без кого этот день просто немыслим. Распишемся, устроим скромный ужин в хорошем месте, а после разъедемся по своим домам, чтобы начать все сначала.
— Но почему такая поспешность? Можно было дать себе время, все тщательно обставить, продумать до мелочей…
— Я жду малыша. — Эти слова прозвучали не громче шелеста падающего за окном листка, но они повисли в воздухе между ними, наполняя пространство новыми, доселе нездешними вибрациями. Она перегнулась через столик, и ее лицо, озаренное изнутри, стало похоже на самый нежный фарфор, подсвеченный утренним солнцем. — Знаешь, я бы, пожалуй, обошлась и без торжественных процедур, просто скрепила бы все официально, но он настаивает на том, чтобы были красивые снимки на память, чтобы мы отметили это как настоящий праздник. А потом, если все будет хорошо, мы улетим в небольшое путешествие. Если, конечно, мое нынешнее состояние позволит насладиться им в полной мере. — Слова лились потоком, легким и быстрым, как весенний ручей, но постепенно рассказчица стала замечать, что слушательница не разделяет ее восторга. Та сидела неподвижно, будто превратилась в статую, ее пальцы судорожно сжали тонкую ручку чашки. — Эй, ты где? Ты меня слышишь вообще? Ты же будешь рядом со мной в тот день? Ты ведь моя самая близкая…
— Да, да, конечно буду, — ответ прозвучал глухо, из какой-то далекой глубины, будто девушка вынырнула из ледяной воды и едва успела сделать глоток воздуха.
— Что с тобой? — Пристальный, теперь уже тревожный взгляд скользнул по бледному лицу подруги. — Ты выглядишь нездоровой. Что случилось?
— Не знаю… В животе внезапно заныло, и тошнит немного. Кажется, мне лучше будет отправиться домой. Давай перенесем нашу беседу, встретимся завтра, я буду в лучшей форме, и все спокойно обсудим.
— Тебя проводить? Наши пути лежат в одном направлении.
— Нет, нет, не стоит. Я заеду к матери, она живет тут неподалеку, поможет мне прийти в себя.
— Тогда до завтра?
— Конечно…
Она смотрела, как знакомый силуэт растворяется в дверном проеме, и легкое недоумение вызвало легкую морщинку на ее лбу. Что это вдруг? Пальцы невольно потянулись к еще плоскому, не выдавшему ни единого признака тайны животу, и внезапно ее осенило. Глупость какая! Как она могла быть такой нечуткой, такой ослепленной собственным счастьем? Ведь ее подруга всего три месяца назад пережила тяжелый, болезненный разрыв, детали которого она тщательно скрывала, но с тех пор в ее глазах поселилась постоянная, нерассеивающаяся грусть. А здесь она со своими радостными новостями… Волна острого, гнетущего чувства собственной неправоты накатила на нее, заставив сгорбиться. Опустошенная, она медленно вышла на улицу и направилась к своей машине, унося с собой тяжелый груз неловкости.
Тем временем другая, выскочив из кафе, почти бегом преодолела полквартала и резко взмахнула рукой, останавливая проезжающее такси. Названный адрес прозвучал отрывисто и твердо.
Она поднималась по лестнице, сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим стуком в висках. Нетерпеливые, настойчивые звонки в дверь раздавались до тех пор, пока створка не отворилась, и в проеме не возникла знакомая, теперь вызывающая лишь дрожь, фигура.
— Ты чего здесь? — Вопрос прозвучал не столько удивленно, сколько раздраженно, с явным нежеланием вступать в диалог.
— Нам необходимо поговорить. Впусти. — Не дожидаясь согласия, она резким движением отстранила его руку, преграждавшую путь, и шагнула в прихожую, наполненную запахом мужского парфюма и чего-то чужого.
— О чем, спрашивается, может быть наш разговор?
— Обо всем. О нас двоих. И о твоей предстоящей свадьбе с ней.
— И что здесь обсуждать? — Он прислонился к косяку, и его взгляд стал наглым, изучающим, полным холодного презрения.
— Это правда? Вы подали заявление, и она… ждет ребенка?
— Самая что ни на есть чистая правда.
— А как же я? Что будет со мной? — Голос дрогнул, выдав всю накопленную боль и отчаянную надежду, которую она сама в себе уже почти похоронила.
— А с тобой что? Я когда-нибудь давал тебе обещания, связанные с вечностью? Не припоминаю такого.
— Ты… ты понимаешь, кто ты после этого?
— Ну, кто же я, по-твоему?
— Ничтожество! — Слово вырвалось шепотом, но было насыщено такой ледяной ненавистью, что даже он на мгновение отступил в тень.
— А ты-то сама лучше? Разве ты не такая же? Ты делила ложе с тем, кто был избранником твоей самой близкой подруги. Так кто из нас двоих больше заслуживает этого определения?
— Я? Я — та, которая носит под сердцем твоего ребенка. Седьмая неделя уже идет.
Его глаза сузились, в них вспыхнуло недоверие, быстро сменившееся расчетливой оценкой ситуации.
— Врешь. Не может быть.
— Не вру. Хочешь, завтра же пойдем к врачу, и ты сам все увидишь и услышишь. Ребенок твой, и я готова это доказать любыми способами.
— Что ж… В этой ситуации виновата лишь ты сама, дорогая. Ты ведь сама уверяла, что принимаешь меры предосторожности. — Он развел руками в feigned беспомощности. — Раз уж так вышло, я обеспечу тебя средствами для решения этой… проблемы. Но чтобы я женился на тебе и растил ребенка, зачатого в результате обмана? На это даже не рассчитывай.
Ладонь, со всей силы опустившаяся на его щеку, прозвучала, как выстрел. Не дожидаясь реакции, она выбежала из квартиры и помчалась вниз по лестнице, крикнув на ходу что-то невнятное о том, что свадьбы не будет, что она все разрушит. В ответ донеслась лишь тихая, циничная усмешка, затерявшаяся в скрипе закрывающейся двери.
Она выскочила на улицу, и ноги сами понесли ее к маленькой, затерянной в зелени скамейке во дворе. Только опустившись на холодное дерево, она позволила слезам хлынуть потоком, горьким и очищающим. Что же теперь делать? В ее сердце, разорванном на части, все еще жила любовь к подруге, та самая, девчачья, прошедшая через годы. Но и к нему, к этому подлому, красивому мальчишке, это странное, болезненное чувство не отпускало. А теперь — новая жизнь, растущая внутри. И эта невыносимая ситуация, в которой счастье одной неизбежно становилось трагедией для другой.
Когда слезы иссякли, осталась лишь холодная, кристальная ясность. Решение пришло само, тяжелое, но единственно возможное. Она расскажет все. Всю правду, без прикрас и оправданий. Пусть их дружба, этот хрустальный дворец, рассыплется в прах, но она откроет ей глаза на человека, рядом с которым та собиралась прожить всю жизнь. А дальше — выбор останется за ней. Простить его или нет, но это будет осознанный выбор.
— Здравствуй, — дверь открылась, и на пороге возникло удивленное лицо. — Ты чего здесь? Мы же договорились на завтра. Тебе стало лучше?
— Мне нужно поговорить с тобой. Это очень срочно и очень важно.
— Проходи, пожалуйста. Я как раз собиралась заварить свежий чай, у меня появился новый, цветочный сорт.
— Нет, не надо, не хлопочи.
Она опустилась в глубокое кресло, пальцы сплелись в тугой, нервный замок. Молчание затянулось, наполненное гулом мыслей и тяжестью предстоящего признания. В душе боролись два желания: встать и уйти, оставив все как есть, сохранив призрачный шанс на что-то, и — выговорить, очиститься, сжечь за собой все мосты. И она понимала: после этого разговора дороги назад не будет. А жить рядом, наблюдая за их счастьем, ставшим для нее теперь ядом… На это у нее просто не хватит сил.
— Что случилось, милая? Что тебя так гнетет? Ты можешь рассказать мне все.
— Чувство вины. Невыносимое, грызущее чувство вины перед тобой. Прости, но я обязана сказать правду. Тебе нельзя связывать свою жизнь с Кириллом. Он не хранит тебе верность, ему нужно лишь теплое место под солнцем в фирме твоего отца, но тебя, как личность, он не любит.
— Что ты несешь? Ты в своем уме? И откуда такие чудовищные выводы? Он всегда был рядом, всегда поддерживал!
— Из того, что есть другая. Девушка, которая, как и ты, ждет от него ребенка.
Сидящая напротив побледнела, ее пальцы впились в край стола, костяшки побелели. Из груди вырвался тихий, похожий на стон, звук.
— Кто? Ты знаешь ее?
— Знаю. Это я. Варя, я должна тебе все рассказать. — И, закрыв глаза, она начала говорить быстро, отрывисто, боясь, что если остановится, то не сможет продолжить. — Все началось три месяца назад. Я попала под сильный дождь, возвращаясь с тяжелыми сумками, и он случайно проезжал мимо. Подвез, потом помог донести вещи до квартиры. Остался на кофе… а потом наступил вечер. Я знаю, что совершила непростительное, но что выросло, то выросло. И тут, как назло, вернулся мой молодой человек… он нас и застал.
— Так вот почему вы тогда так внезапно расстались?
— Именно. Хотя, знаешь, я и сама уже думала об этом, наши отношения иссякли, выдохлись. А тут даже объяснений не потребовалось.
— Как часто вы… виделись после этого?
— Раз в неделю, иногда реже. Я умоляла его все открыть тебе, но он приказывал молчать, говорил, что сам выберет подходящий момент и все объяснит. А потом твой отец предложил ему эту должность… и он начал тянуть время, откладывать разговор. А несколько дней назад я узнала о ребенке. Хотела сказать ему при встрече, хотела, чтобы он наконец определился, сделал выбор. А теперь… теперь оказывается, и ты в таком же положении. Теперь ты все знаешь. Мы обе ждем детей от одного человека. И мой малыш имеет такое же право знать своего отца.
Варя медленно сползла с кресла на пол, обхватив колени руками и прижавшись лбом к коленям. Ее плечи затряслись от беззвучных, выворачивающих рыданий. Казалось, мир вокруг рухнул, растворился в горькой пыли предательства. Боль от ударов, нанесенных двумя самыми близкими людьми, была настолько острой и физической, что перехватывало дыхание.
Юлия тихо поднялась, последний раз взглянула на сгорбленную фигуру бывшей подруги и вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь.
Варя просидела так, не двигаясь, пока звуки снаружи не вернули ее к реальности: шуршание ключей в замке, знакомые шаги в прихожей.
— Солнышко, ты что тут на полу? Тебе нехорошо? Может, врача вызвать? — Он склонился над ней, но она резко, с неожиданной силой оттолкнула его.
— Да, нехорошо. Но это больше не твоя забота. Убирайся. Сейчас же.
— Я никуда не уйду, пока ты не объяснишь, что здесь произошло! — Его голос стал жестче, но в глазах мелькнула быстрая, как молния, паника.
— Что объяснять? То, что я знаю всю правду? Юля была здесь. Она рассказала мне все. Все! Так что не стоит притворяться. Завтра же мы поедем и заберем наше заявление.
— Какая Юля? Что она могла рассказать? Это же бред какой-то! Говори немедленно! — Он повысил голос, стараясь перекрыть внутренний страх: если она откажется, рухнут все планы, все хитросплетения. Проклятая…
Сквозь слезы, сбиваясь и задыхаясь, Варя пересказала услышанное.
— А теперь ты выслушай меня. — Он осторожно, но настойчиво поднял ее на руки, отнес на широкий диван, укутал в мягкий плед. Сев рядом, он взял ее руки в свои и посмотрел прямо в глаза. — Никакой измены не было. Слышишь? Твоя Юля все эти месяцы сама навязывалась, строила козни, но мне она совершенно неинтересна. Я не рассказывал тебе, чтобы не сеять между вами раздор и не оказаться в итоге крайним. Ее парень ушел не из-за того, что нас застал, а потому что нашел себе другую. Вот она, из зависти и злости, решила разрушить наше счастье. Вспомни, она ведь всегда тебе подражала: в одежде, в манерах, даже в выборе книг. А теперь, узнав о твоей беременности и свадьбе, просто не выдержала.
— Но зачем ей это? Зачем такие сложности?
— Она одна, ее бросили, а у тебя скоро будет полноценная семья, ты нашла свое счастье. Зависть — страшная сила.
— Но она сказала… что ребенок от тебя.
— В это я не верю. Даже если предположить, что она и правда ждет ребенка, то уж точно не от меня. Я здесь ни при чем.
— Она также говорила, что ты со мной только из-за положения моего отца…
— Да наплевать мне на эту должность! Хочешь, я откажусь? Останусь на своей старой работе, буду пробивать все сам. Все что угодно, лишь бы ты мне поверила.
Она смотрела в его глаза, искала в них ложь, но видела лишь искреннее, как ей казалось, возмущение и боль. Сердце рвалось на части: верить ли подруге, с которой прошла сквозь годы, или тому, кто стал ей самым близким человеком за последнее время? А ведь Юля действительно в последние месяцы изменилась, стала замкнутой, странной… Может, он и прав?
— Что же ты молчишь? Мне уйти или остаться?
— Останься. — Она тихо произнесла это слово и взяла его за руку, ощущая знакомое тепло.
Когда он ушел принимать душ, Варя взяла свой телефон. Пальцы дрожали, когда она набирала сообщение: «Я не хочу тебя больше видеть. С этого момента мы чужие люди. Твой поступок низок, но мне даже жаль тебя». Отправив, она заблокировала номер. Затем, обуреваемая стыдным, грызущим любопытством, она взяла его телефон. История звонков чиста, в мессенджерах — лишь рабочие переписки и ее собственные нежные послания. Ни одного входящего или исходящего звонка на тот номер. Чувство стыда за свой поступок смешалось с облегчением: он сказал правду. Он был чист.
А он, стоя под горячими струями душа, мысленно торжествовал. Он рассчитывал именно на это — на проверку. Он заранее, тщательно, удалил все следы общения, заблокировал Юлию на всех возможных ресурсах и нарочито небрежно оставил телефон на видном месте. Выйдя и заметив, что гаджет лежит под slightly другим углом, он внутренне улыбнулся. План сработал безупречно.
На церемонии самым сияющим, казалось, был жених. Невеста же улыбалась натянуто, словно сквозь легкую, но прочную вуаль печали. Свадьба без свидетельницы — не такой она рисовала этот день в своих мечтах. Она надеялась, что ее самая близкая подруга будет рядом в этот важнейший миг, будет держать ее букет и ловить взглядом счастливые мгновения. А теперь… До самого последнего момента в ее сердце теплился слабый огонек надежды: вот дверь откроется, и она войдет, попросит прощения, скажет, что все это была ужасная ошибка, наваждение. Даже через две недели после того визита Варя разблокировала номер, оттаяла сердцем, решив поговорить еще раз, все прояснить. А в ночь перед свадьбой ее рука снова потянулась к телефону, но холодный, бездушный автоответчик сообщил, что абонент временно недоступен.
А Юлия в это время сидела на холодной скамейке в сквере напротив Дворца бракосочетания. Она видела нарядные машины, счастливые лица гостей, и в ее груди бушевало противоречивое желание — подбежать, крикнуть, остановить это безумие, этот фарс. Неужели она поверила ему? Неужели он нашел слова, чтобы снова все вывернуть в свою пользу? Так и не решившись сделать шаг, она встала и медленно пошла вглубь парка, не оборачиваясь, унося с собой груз своего молчания и свою боль.
Проплыло шесть долгих лет.
Варя растила сына Льва и активно занималась благотворительностью. Ее пожертвования в фонд помощи тяжелобольным детям были регулярными и значительными, ведь дела ее шли в гору. Начав с маленького ателье по пошиву и ремонту одежды, она, благодаря тонкому вкусу и железной деловой хватке, построила небольшую империю: три мастерские и две химчистки премиум-класса. Она была финансово независима от мужа, чья карьера также взлетела до небес — он стал фактически правой рукой ее отца. Виктор Михайлович не раз говорил, что компания однажды перейдет к ней, а так как дочь не питала страсти к управлению крупным бизнесом, бразды правления останутся в надежных руках ее супруга, которому старик доверял безгранично. До поры, до времени…
Однажды вечером отец появился на пороге ее дома необычно мрачным и погруженным в себя.
— Папочка, что случилось? Ты выглядишь так, будто мир рухнул.
— Где Кирилл?
— В каком смысле? Вы же вместе должны были вылетать в Санкт-Петербург на те переговоры!
— Сделка сорвалась. И у меня есть веские основания полагать, что к этому приложил руку именно твой муж.
— Что? Да он не мог! Он трепетно относится к репутации фирмы, он же сам выстраивал эти отношения с партнерами!
— Тогда объясни, где он сейчас?
Она набрала номер, но в трубке звучали лишь длинные гудки. Абонент был недоступен.
— Дочка, это бесполезно… Контракт не просто сорван, его перехватили конкуренты, у которых оказалась вся наша закрытая база данных и стратегия. Проверили записи с камер — в мой кабинет в критическое время заходил только он. И это еще не все. Со счетов компании исчезла огромная сумма. Большая часть оборотных средств.
— В чем ты его обвиняешь? Опомнись! Он отец твоего внука! Он…
В комнату вбежал Левушка и радостно кинулся к деду.
— Деда! Ты приехал! — Он вскарабкался к нему на колени. — А папа где? Он обещал мне новую модель корабля!
— Папа… скоро. Пойдем, я как раз привез тебе тот самый корабль, соберем его вместе.
Через час у Виктора Михайловича зазвонил телефон. Он слушал, и лицо его стало постепенно землистым, пальцы сжали аппарат так, что костяшки побелели. Он произнес лишь: «Понял. Делайте что положено». Опустив телефон, он тяжело опустился в кресло, схватившись за грудь, дыхание стало прерывистым, хриплым.
Последовали часы суматохи, звонок в скорую, поездка в больницу. Диагноз — обширный инфаркт. Через несколько дней, благодаря усилиям врачей и заботам жены, состояние стабилизировалось. Как только отца выписали, Варя помчалась в его офис к заместителю.
— Антон Георгиевич, что происходит? Ваш звонок едва не стоил отцу жизни.
— Компания на грани. Контракт перехвачен конкурентами, которые каким-то чудом получили доступ ко всей нашей коммерческой тайне. И сделано это безупречно, доказать что-либо почти невозможно. И… мне крайне неприятно об этом говорить, но против вашего супруга возбуждено уголовное дело. Как только Виктор Михайлович сможет давать показания, его признают потерпевшим.
— Но при чем тут Кирилл? Это абсурд!
— К той информации имел доступ только он и ваш отец. И еще… Со счетов бесследно исчезли огромные деньги. Очень надеюсь, что его найдут, пока средства не распылены, но… все сделано слишком профессионально. Нас попросту ограбили те, кому мы доверяли больше всего.
Дорога домой превратилась в путь через туман. Она шла, не чувствуя под собой ног. Он не мог. Просто не мог! Ведь это он носил на руках Леву, он строил планы на будущее, он…
Подъезжая к роскошному дому, подаренному отцом на прошлую годовщину свадьбы, она заметила белую полоску в почтовом ящике у ворот. Остановив машину, она дрожащей рукой вынула простой белый конверт без марки и обратного адреса. Войдя в дом, она, не снимая пальто, опустилась в кресло и вскрыла его. Узнав размашистый, уверенный почерк, она начала читать, и с каждой строчкой ледяная пустота внутри росла, заполняя все.
«Если ты держишь в руках это письмо, знай: в этот самый момент я греюсь под солнцем на берегу океана, в стране, где у меня новое имя и новая жизнь. А главное — полная свобода и финансовое благополучие, обеспеченное теми средствами, что я разумно изъял со счетов компании, а также щедрым вознаграждением от твоих… вернее, уже бывших конкурентов. Не спеши клеймить меня вором — я лишь забрал то, что честно (с моей точки зрения) заработал, все эти годы притворяясь влюбленным мужем. О, если бы ты знала, как мне опостылела эта роль идеального семьянина и покорного зятя! Я все рассчитал правильно: умножив капиталы фирмы, я по праву забрал свой процент. Теперь я свободен. Ты, твой отец, эта серая, дождливая страна — все это в прошлом. Жаль лишь потраченных лет, но, глядя на то, что ждет меня впереди, считаю, что игра стоила свеч. В конверте ты найдешь мое заявление о разводе. Уверен, твоему отцу не составит труда ускорить процедуру. Прощай. Искать меня бессмысленно.
Тот, кто был когда-то твоим мужем».
Ненависть пришла быстро, яростно, сжигая остатки былых чувств дотла. Где же были ее глаза все эти годы? Но он был так убедителен, так безупречен в своей роли… Семь лет счастья оказались миражом, искусной декорацией, за которой скрывалась пустота и расчет. Взяв себя в железные тиски воли, она погрузилась в работу с головой. Старалась не думать, но в первые недели сын не отходил от нее, своими вопросами вновь и вновь раскрывая рану.
— Мама, а папа когда вернется? Его задание очень долгое? — Его глаза, такие знакомые, точь-в-точь отцовские, смотрели на нее с детским доверием. Господи, лишь бы он не унаследовал ничего, кроме внешности.
— Очень долгое, сынок. Нам нужно набраться терпения. — Больше она ничего не могла придумать, и это «терпение» стало ее новой мантрой.
Месяцы шли, жизнь понемногу налаживалась. Виктор Михайлович, словно феникс, восстал из песка предательства, по крупицам восстанавливая связи и бизнес. Фирма выстояла, хотя после бегства зятя должна была рухнуть. Но он оказался крепким орешком.
Варя продолжала свою благотворительную деятельность. В очередной визит в фонд она, как обычно, зашла к управляющему.
— Анна Викторовна, к сожалению, статистика неутешительна. Число детей со сложными диагнозами растет. Вот, вчера поступили документы на мальчика, Никиту. Я уже внес его в срочный список на финансирование. Сумма требуется не астрономическая, но операция нужна немедленно. Онкология. Если упустить время, шансы тают. А так — есть все основания надеяться на полную ремиссию. У матери средств нет, она обратилась к нам.
— Какая конкретно сумма требуется?
Он протянул ей папку с документами. — Вот полная смета. Часть уже собрана, мы готовы перевести ее в клинику в качестве аванса. Медлить нельзя.
Она листала бумаги, и вдруг ее взгляд приковала прикрепленная фотография. Сердце екнуло, замерло, потом забилось с бешеной силой. Этот мальчик… он был поразительно, до жути, похож на Льва. Та же форма лица, тот же разрез глаз, чуть более светлые волосы и болезненно худые щеки. Будто его брат-близнец, измученный болезнью.
Взгляд скользнул на фамилию в графе «мать». Кровь отхлынула от лица.
— Его мать… Екатерина? Она здесь? Можно с ней поговорить?
— Она работает в той самой клинике санитаркой, чтобы быть ближе к сыну. Живет очень скромно, одна тянет все.
Варя вышла из здания фонда и направилась прямиком в частную клинику. Она сидела в стерильно-белом холле, листая брошюры, и вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Подняв голову, она увидела ее. И слезы, горячие, неожиданные, сами потекли по щекам. Перед ней стояла исхудавшая женщина с глубокими тенью под глазами, в простой медицинской одежде, но в ее чертах еще угадывалась та самая, давно знакомая девушка.
— Это ты… Юля.
— Да, Варя, это я. Жизнь, как видишь, внесла свои коррективы.
— Присядь, пожалуйста. Нам нужно поговорить.
Юлия опустилась на край стула, ее движения были осторожными, будто она боялась спугнуть эту встречу.
— Расскажи мне все. С самого начала. Пожалуйста.
— Что рассказывать? После нашего… разговора я уехала к матери. Узнав о беременности, она уговорила меня оставить ребенка. На седьмом месяце умер отец. Мама не выдержала, начала пить, и даже рождение внука ее не остановило. Денег не хватало катастрофически. Я позвонила ему… Он высмеял меня и бросил трубку. Идти в суд или снова к тебе я не стала — один раз, открыв правду, я уже потеряла тебя. Я видела со стороны — ты была счастлива. Потом, когда дома стало совсем невыносимо, меня забрала тетя. Мы уехали в другой город, работали в две смены, чтобы растить малыша. Потом, казалось, наладилось: я встретила мужчину, были планы… А затем грянул диагноз Никиты. Мой избранник мгновенно испарился. Кому нужна чужая боль? Врачи дали адрес этой клиники, и я вернулась сюда. С тетей набрали кредитов, но суммы не хватало. Я устроилась сюда же санитаркой, мне пошли навстречу, выделили комнатку, немного снизили счет. Через неделю должен приехать специалист для операции. Я молюсь, чтобы фонд помог. — Она сделала паузу, голос стал тише. — Я знаю, что это — расплата. За мой обман, за мою слабость. Но почему мой сын… почему он должен расплачиваться?
— Ты знаешь, я простила тебя. Давно. И сейчас жалею лишь о том, что в тот вечер не поверила тебе, а поверила ему. Ты была права — ему нужна была только должность, только положение.
— Вы… все еще вместе?
— Нет. — Варя коротко, без эмоций, изложила историю побега. — Какая же я была слепая… Смотрела на мир через кристалл собственных иллюзий.
— А я… я тоже любила его. Ровно до того самого вечера в его квартире. Прости меня. Я знаю, что не имею права просить прощения, но тогда мне казалось, что он — единственный свет в моей жизни.
— Я приду завтра. В это же время. — Варя похлопала ее по руке, и в этом жесте была не только жалость, но и начало чего-то нового.
На следующий день она пришла не с пустыми руками. А еще через день — снова.
Полгода спустя две женщины гуляли по осеннему парку, где золото листвы смешивалось с багрянцем. Рядом резвились два мальчика — крепкий, румяный Лев и еще худощавый, но уже с румянцем на щеках Никита. Их звонкий смех разносился далеко вокруг.
— Варя, спасибо тебе. Тогда хватило на все — и на операцию, и на реабилитацию. Врачи говорят, самый опасный рубеж мы прошли. Теперь — только вперед.
— Не благодари. Детская жизнь — это самое ценное, что есть на свете. Скажи, где вы сейчас живете?
— Снимаю маленькую квартирку недалеко от клиники, все еще там работаю.
— Приходи ко мне. Мне нужен надежный администратор в новое ателье. Человек, которому можно доверять.
Юлия кивнула, и в ее глазах, впервые за долгие годы, блеснули не слезы отчаяния, а слезы благодарности и надежды. Они обнялись, и это объятие стерло годы разлуки, боли и недопонимания.
— Мама, а если Никитка мой братик, то кто вы друг другу? — подбежал Лев, озадаченно глядя то на одну, то на другую.
— Мы — подруги. Самые настоящие. Почти сестры, — улыбнулась Варя, гладя голову сына.
Их дружба, разбитая когда-то, склеилась заново, как тонкий, но невероятно прочный фарфор, — со следами золота на трещинках, которые лишь подчеркивали ценность и уникальность. Они поддерживали друг друга, и каждая со временем нашла свое, настоящее счастье — не слепое и восторженное, а тихое, глубокое, выстраданное.
Что касается того, кто когда-то разбил их жизни, его настигло правосудие три года спустя. Он рискнул вернуться, когда тяжело заболела его сестра. Поддельные документы не спасли. Суд был скорым и суровым. Помимо тюремного срока, на него возложили гигантские финансовые обязательства по возмещению ущерба. Каждый месяц, отчисляя крохи со своего тюремного заработка, он кусал локти, жалея о минутной слабости — братских чувствах, заставивших его вернуться. Но в его душе, холодной и расчетливой, не шевельнулось ни капли раскаяния за сломанные судьбы. Он просто считал, что в игре под названием «жизнь» ему не повезло в этот раз.
А женщины, прошедшие через огонь предательства и лед отчаяния, шли дальше, ведя за руки своих сыновей. Они научились различать истинный блеск счастья от мишурного отблеска лжи, а их сердца, закаленные испытаниями, стали глубже и мудрее. И в этом была своя, особенная, горьковато-сладкая красота — красота жизни, которая, несмотря ни на что, продолжается, прорастая сквозь трещины прошлого, как первые нежные подснежники сквозь жесткий, подтаявший лед. Их история стала не о том, как сломались зеркала, отражавшие иллюзии, а о том, как из осколков можно собрать новую, еще более прекрасную мозаику — картину подлинной, выстраданной женской дружбы и тихого, неувядающего счастья, которое уже ничто не могло омрачить.
