Они праздновали победу, купив наш родовой дом за бесценок. Теперь их сын каждую ночь просыпается в крике, а я знаю почему — ведь в том самом тайнике лежит вещь, которая свела с ума ещё моего деда
— Виктор, ну вы чего Лидочку-то так одели, словно надеть нечего? Что люди-то скажут? — волновалась Вера Павловна, нервно поправляя складки на скатерти. — Я же купила ей нарядное платье! В «Звёздочке» на Таганке два часа стояла, выбирала!
— Мам, ну прости, как Людмила одела ребёнка, так и одела. Какой смысл наряжаться на дачу? Здесь не бал, а отдых.
— Не скажи, дорогой. Смысл есть, и он очень даже велик. Пусть люди знают, что мы не хуже других, что мы держим марку!
— Да ну, мам. Зачем это всё нужно, — пожимал плечами Виктор, сын Веры и отец Лидочки. — Мы ведь едем к себе, для души, а не на показуху.
— К нам Лариса с Борисом обещались на выходные, надо прибраться, — продолжала Вера Павловна, подпирая щёку рукой и глядя в окно на яблоневый сад.
— Где прибраться? У нас всё сияет. Ты сама говорила, что тут идеальная чистота, — Виктор хорошо знал материнский перфекционизм, её стремление к безупречности, и заранее пытался себя успокоить, чувствуя приближение бури из-за мелочей.
— Ну, Виктор! Надо сарай покрасить, туалет помыть с хлоркой. Лариса…
— Ой, да что Лариса? Приедет, да сама помоет, если что не так! — ответил Виктор, которого всегда раздражало это почтительное преклонение матери перед его старшей сестрой. — Небось, такая же хозяйка здесь, как и я в балете.
Их разговор прервал дедушка Пётр, показавшийся на тропинке, ведущей от калитки к дому. Его фигура, чуть сгорбленная годами, но всё ещё крепкая, была желанным зрелищем. Лидочка моментально сорвалась с места и бросилась к нему — обниматься и заодно проверить, какие сокровища он привёз в своей огромной сумке. Кузнецов-старший, которому в военные годы довелось познать голод, теперь, в благополучные времена, тащил домой продукты целыми сумками, и в них непременно находилось что-то особенное, сладкое, для любимой внучки. Холодильник в доме всегда ломился от яств.
Соседи, конечно, завидовали достатку и уюту, что царил в семье Кузнецовых. Злословили за заборами, перешёптывались на лавочках. Радовались, словно празднику, когда у них случались малейшие неприятности, но поделать ничего не могли, оставалось только тихо злиться и клацать зубами, и то украдкой. Хотя Вера Павловна, женщина с тонкой душевной организацией, это «клацанье» всегда чувствовала кожей и держала ухо востро, как говорится.
А потом всё пошло под откос, будто корабль, наткнувшийся на невидимую скалу. Наступил одна тысяча девятьсот девяносто первый год. Узнав, что все деньги, которые они с женой копили и откладывали за всю свою сознательную жизнь, в одночасье превратились в пыль, в ничто, умер Кузнецов-старший. Инсульт. Лариса, потеряв стабильную работу, потихоньку, день за днём, начала спиваться вместе со своим супругом. Виктор, из крупного, уважаемого специалиста государственной службы, был вынужден пойти торговать на рынок, где из него, интеллигентного человека с двумя высшими образованиями, быстро сделали грубого торгаша. Виктор начал материться, как сапожник, его речь засорилась уличным жаргоном. Людмила не выдержала этого стремительного падения и сбежала от него, прихватив с собой Лидочку. От бесконечных переживаний и гнетущего стресса Вера Павловна сразу ощутила весь букет болезней, которые только могут быть у пожилого человека. Но больше всего ей досаждали диабет и артроз коленных суставов, который скрутил её прекрасные, стройные некогда ноги колесом.
Соседи потирали руки, наступал их звёздный час. Сильная, некогда процветающая семья слабела на глазах, таяла, как весенний снег, а они, наоборот, набирали силу, росли, как на дрожжах. Из грязи в князи — это про них, про семью Дорониных. Муж, Геннадий Степанович, выдвинулся в депутаты, а его жена, форменная стерва, стала директором местной школы, хотя таких, как она, к детям и за версту нельзя подпускать — столько в ней было фальши и злобы. Вечно сопливый сынок Дорониных, Гриша, стал позволять себе хамить Вере Павловне прямо в лицо, зная, что та не сможет ему ничего ответить.
Однажды бабушка прилегла после обеда, и сквозь тонкий сон ей послышался подозрительный шорох. Вера тяжело поднялась, опираясь на резную палку, и похромала в комнату, где был кабинет её покойного мужа. Там уже никого не было, воздух был неподвижен, но старуха кожей чувствовала, что кто-то был до её прихода, кто-то чужой. Дверь она нарочно не закрывала на ключ, потому что всё ещё надеялась, что приедут Виктор или Лариса.
Когда приехал сын, она взволнованно, хватая его за руку, прошептала:
— Виктор, мне кажется, что у нас документы на землю украли. Не могу их найти ни в одном ящике.
— Да ну, мам, найдутся! Кому они сейчас, в это смутное время, нужны? — отмахнулся он, устало проводя рукой по лицу.
— Не скажи, сынок… Вон, Доронин, теперь депутат. Его жена тоже в большую политику рвётся. Выкинут они нас, как щенков, и не сможем мы защититься. Земля здесь дорогая, Москва близко, все это знают.
— Мама! Прекрати, пожалуйста. Найдутся документы, не волнуйся ты так. Всё будет хорошо.
— Я слышала шорох, кто-то тут точно был, рылся у деда в ящиках! — настаивала она, её голос дрожал.
— Тебе показалось, — успокоил её сын, гладя её по сухой, исхудавшей руке. — Приснилось. Отдохни.
— Ничего мне не приснилось! Я не сумасшедшая старуха! — почти крикнула она, и в её глазах блеснули слезы.
Через три года Веры Павловны не стало. И Виктор воочию убедился в подлости соседей, которые, подождав, когда он закончит ставить новый, крепкий забор, и зальёт аккуратную площадку под автомобиль, сразу, как коршуны, заявили права на добрую половину участка. Был суд, который Доронин с лёгкостью выиграл, а Виктору с Ларисой было нечем крыть — документов у них не было, как не было и их копий в кадастровом управлении. Жена Доронина постаралась на славу, все ниточки были в её руках! Виктор был в ярости, в нем кипела беспомощная злоба. Дом пока оставался за ними с сестрой: то ли Доронин их пожалел, то ли дом ему было не так легко было отжать, как лакомый кусок земли. Аккуратная, до педантичности, Вера Павловна складывала все платёжки за газ и свет за всё время, пока была жива, и эта папка теперь была их единственным доказательством.
Виктор потерял веру в людей, в справедливость и тяжело заболел. Ведь Геннадий Доронин приходился ему троюродным братом, они вместе бегали в детстве по этим самым лугам. Виктор переживал, корил себя, что не послушал тогда мать, думал, что мол, она ворчит как всегда, по старческой привычке, а она-то была права. Их ограбили, обокрали вчистую. Она кричала ему об этом, а он отмахивался, считая это блажью. Оскорблял её недоверием, её материнское чутьё… Эх, мамочка, прости…
— Виктор, давай продадим отцовский дом, — неожиданно, однажды вечером, обратилась к нему сестра, — Геннадий обещал хорошие деньги! Он хочет объединить участки.
— Я не хочу иметь дело с этим… паразитом. Нет, не хочу и не буду, — твёрдо и уверенно сказал Виктор.
— Виктор… мне деньги нужны, — опустила глаза Лариса, — очень нужны. Не хотела тебе говорить… в общем, Борис мой проигрался сильно. Долг на нём огромный, как гора… квартиру придётся продавать.. как жить-то дальше?
— Бросай его, Лариса. Бросай этого неудачника. Переезжай сюда, ко мне. Будем вместе бодаться за нашу землю! — предложил Виктор, в глазах его на мгновение вспыхнула старая решимость.
— Тю! Бодаться? С этими упырями?! У Доронина участковый прикормлен, как ручной пёс, ты понимаешь, кто он теперь? Ад-ми-ни-стра-ция! Сама видела, как они этого участкового у себя принимали, с коньячком! Эх, не дадут они нам жизни, не оставят в покое, надо смириться и продать, пока хоть что-то можно получить…
— Ну, если только вместе со мной! — горько усмехнулся Виктор. — Я свою квартиру оставил Людмиле с Лидой, идти мне некуда, — и он закашлялся, долго и мучительно. Потом посмотрел на сестру выцветшими глазами и добавил: — Дай хоть помереть спокойно, на своей земле! Врачи говорят, недолго мне осталось. Скоро за родителями уйду, тогда и продавай, только дочку мою, Лиду, не обидь, свою долю ей отдай.
— Виктор, ну что ты такое говоришь! Ты поправишься, обязательно поправишься, а пока можешь жить у нас с Борисом!
— Нет, — был короткий и ясный ответ, и было непонятно, что именно Виктор имел ввиду: то ли подвергал сомнению своё возможное выздоровление, то ли не хотел жить под одной крышей с сестрой и её мужем-игроманом.
Ночью Виктор ворочался на старой кровати и уснул только под утро, когда за окном уже запели первые птицы. Ему снилось, что мать, Вера Павловна, села у изголовья и положила на его воспалённый, горячий лоб свою прохладную, нежную ладонь, как в детстве.
Утром ему стало чуточку легче. Он посмотрел в окно, где с утра пораньше сосед уже выгуливал своего злого пса, специально дразня его, чтобы тот погромче и злее лаял, и набрал номер сестры.
Доронины получили желанный остаток земли и дом могущественной когда-то семьи Кузнецовых, заплатив сумму вдвое меньшую, чем полагалось по договорённости, но денег всё равно хватило на оплату долга мужа Ларисы и на небольшой, старенький дом в Тверской области, в настоящей глуши, в медвежьем углу. Туда-то Виктор и собрался в последний путь, чтобы спокойно доживать свои дни.
Геннадий Степанович считал себя абсолютно правым во всей этой истории. Ведь именно его отец, Пётр Доронин, первым застолбил этот большой, перспективный участок, когда и посёлка-то в помине не было, лишь сосны да болота. И раздал потом, по своей великой доброте душевной, часть земли «седьмой воде на киселе», дальним родственникам. Эту историю в семье Дорониных очень любили вспоминать за столом, рассуждать о доброте великодушного предка и его «неблагодарных родственниках» — Кузнецовых и Орловых, при этом как-то забывая упомянуть о том, что за землю Доронин-старший получил сполна: Кузнецовы расплатились с ним живыми деньгами, а Орловы почти год батрачили на него, отрабатывая свой долг.
В конце концов, Орловы при первой же возможности поменялись с роднёй невестки. Сами уехали в Суздаль, а суздальских, городских, привезли сюда. Те первым делом поставили глухой забор и завели злую, на цепи, собаку, которая сразу же, почему-то, невзлюбила Геннадия, и каждый раз, когда он проходил мимо, захлёбывалась истеричным, злобным лаем.
— Вот и делай людям добро, потом же тебе же хуже сделают, — любил жаловаться Иван Кузьмич и вздыхал, почёсывая безволосую, впалую грудь. К двоюродной сестре Вере Павловне он хаживал беспрепятственно и в любое время, тем более что их сыновья, Геннадий и Виктор, дружили с самого детства, не разлей вода. Теперь, правда, Геннадий эту детскую дружбу старательно позабыл, вычеркнул из памяти.
Оказавшись снова в доме, где раньше жили Кузнецовы, Геннадий Степанович прошёл в кабинет, где когда-то работал его двоюродный дядя, Кузнецов-старший. Здесь всё осталось как тогда, пять лет тому назад, когда он, зная до минуты распорядок Веры Павловны, прокрался в дом, пока та спала своим послеобеденным сном, и похитил заветные документы на участок. Совесть не мучила его, нет… для себя, для семьи, для сына старался, что ли?
— Время Кузнецовых безвозвратно ушло — настала новая эра, эра Дорониных! — торжественно произнёс он вслух, и словно в подтверждение его словам, настенные часы с маятником пробили шесть раз. Интересно, кто их завел? Казалось, в доме давно никто не жил.
— Гена, ты здесь? — вывел его из раздумий голос жены.
— Да, в кабинете, — отозвался Геннадий Степанович, — смотрю, Виктор и мебель всю оставить решил! Молодец! Тут стол дубовый, отличный, просто вечный! Теперь это будет мой личный кабинет!
Элина вошла в залу, где размещалась библиотека с потрёпанными корешками и мягкий, поношенный уголок, и три двери, ведущие в спальные комнаты. Она не была здесь со времени поминок Веры Павловны, и тогда это пространство ей показалось очень толково организованным, уютным. А сейчас, когда всё это стало по факту её собственностью, захотелось настоящей роскоши: побольше золота, лепнины, хрусталя.
— Ох, тут всё придётся переделывать, полностью! — вздыхала она, с презрением окидывая взглядом скромную обстановку. — А ещё надо будет капитальную стенку пробить, сделать отдельный, парадный вход с нашей стороны!
Она прислушалась, но муж не отвечал.
— Гена! Заснул что ли?
Она вернулась из спальни Веры Павловны, и увидела мужа, который стоял на коленях и внимательно рассматривал содержимое одного из глубоких ящиков старого письменного стола. Увидев её, он улыбнулся какой-то детской, растерянной улыбкой:
— Вот, нашёл. Надо же, сохранилась… — и он показал жене старую, потрёпанную ракетку для настольного тенниса, расписанную разноцветными автографами, — это я Виктору когда-то подарил свою самую счастливую ракетку, на удачу, перед важными соревнованиями. Не знал даже, что он её так бережно сохранил…
— Хлам какой-то! — она брезгливо взяла у него ракетку и швырнула её на пол, — оставь эти ненужные сантименты! Завтра пригоняем машину с контейнером и всё это старьё, всю эту ветошь, туда загрузим! Чтобы духу этих Кузнецовых не осталось… — она вдруг резко замолчала. Её взгляд упал на пожелтевшую фотографию Веры в молодости. Женщина на снимке вроде бы улыбалась, но в глазах её, во всём её утончённом облике чувствовалось нечто такое, какая-то глубокая печаль, что заставило Элину невольно замолчать.
— Ты, конечно, права, — Геннадий Степанович встал и отряхнул дорогие брюки, — и прибраться бы здесь капитально не мешало, а? Вымыть всё до блеска.
— Я эту пылищу нюхать не могу. Ты прекрасно знаешь, у меня жуткая аллергия на пыль! Пришли кого-нибудь, из своих, так сказать, административных ресурсов.
— Не понял…
— Ну, человеческих ресурсов, у тебя же есть уборщицы в администрации… вот и пусть парочка придёт, сделают тут генеральную уборку.
— Ну, они же не крепостные, — с некоторым сожалением заметил Доронин, — бесплатно, в свой выходной, никто и не почешется! Все теперь учёные, все с амбициями. Ты, Эля, пока просто взгляни, определись, что без сожаления выкинем, а что имеет смысл оставить.
— Выбросим всё! — резко отрезала она.
— И этот стол? — он неуверенно потрёпан ладонью столешницу. — Он же антикварная вещь, дуб…
— Ладно, если уж тебе так хочется, стол оставим, — нехотя согласилась она, — но первым делом выбросим все эти старые фотографии, — она подошла к полке и грубо перевернула лицом вниз фотографию молодой, улыбающейся Веры.
Вдруг послышался странный, ни на что не похожий звук, словно просипел, завыл ветер в длинной, заброшенной трубе. Но трубы-то в доме не было, дом отапливался современным газовым котлом.
— Что это было? — по спине Элины пробежал неприятный, ледяной холодок.
— Ветер, вероятно. Поднялся на улице. Давай, лучше составим список, что всё-таки оставим.
— Какой ветер? Камина же тут нет, печки тоже!
— Вероятно, вентиляция. Или трубы где-то на чердаке, старые, дырявые. Тут, я смотрю, всё надо менять, всё под замену, — для пущей уверенности хлопнул рукой по столу Доронин. — Пошли на кухню! Начнём осмотр оттуда.
На кухне они обнаружили всю посуду, чугунные, застарелые сковородки, эмалированные кастрюли с облупившейся эмалью, стопки тарелок и мельхиоровые приборы, — Лариса, очевидно, подумала, что всё это возьмёт с собой брат, а тому, как выяснилось, ничего не было нужно. Так же нашлась и забытая бутылка коньяка, спрятанная и забытая кем-то из прежних жильцов за одной из кастрюль.
— Ну что, обмоем наше новое, родовое гнездо? — Геннадий Степанович взял из шкафчика два тонкостенных стакана с синими надписями «Сок», и наполнил их на треть тёмным коньяком.
— Давай! — подмигнул он жене, и первым опрокинул свой стакан, после чего покрутил головой и с удовольствием крякнул.
— Давай! — она отпила немного, поморщилась, и поставила свой стакан на стол, — не люблю я этот коньяк. Клопами, по-моему, пахнет!
Тогда Доронин опрокинул в себя и её порцию, после чего они разбрелись по комнатам, чтобы решить, что безжалостно выбросить, а что имеет право на существование.
Элина наконец пошла туда, куда ей очень хотелось зайти, но при прежних хозяевах было как-то неловко, а именно в маленькую, тёмную комнатку, смежную со спальней Веры Павловны.
Войдя в крошечную, три на два метра, комнатушку, она зашарила по стене в поисках выключателя, и вдруг её рука коснулась чего-то холодного, влажного и осклизлого. Элина завизжала от неожиданности и гадливости, отдёрнув руку, и выскочив из комнатки, столкнулась в узком коридоре с мужем.
— Ты чего орёшь? — спросил Доронин, — привиделось что-то?
— Нет, я рукой… хотела выключатель найти, а там… — она посмотрела на свою руку, и поднесла её к самому лицу, — там кто-то был… холодный и склизкий.
— Пойдём отсюда. Завтра рабочие всё вынесут и вычистят. Вместе со всем склизким.
— Ты что? Тебе неинтересно, что там, в этой тёмной дыре? — удивилась Элина.
— Нет, — пожал плечами Геннадий Степанович, — небось, Лариса забыла убрать какие-нибудь луковицы тюльпанов на хранение, они и сгнили, — пошли домой, уже поздно. А здесь мы всё скоро переделаем на свой вкус и лад!
— Но как эти тюльпаны на стене оказались, не пойму! — не унималась Элина, — пошли, вдвоём посмотрим!
— Тебе надо, ты и иди одна. А у меня завтра сложный, напряжённый день, надо выспаться! — и он решительно пошёл к выходу. Элине не оставалось ничего другого, как с неохотой последовать за ним.
Ночью ей приснилось, что кто-то невидимый стоит около её кровати, дышит неровно, слушает. Открыв глаза, она никого не увидела в темноте. «Нервы, просто нервы шалят» — подумала она, но для себя твёрдо решила, что жить в этом доме Кузнецовых она никогда не сможет. Ни за что.
На следующий день приехала бригада грузчиков и стала выносить весь скарб Кузнецовых в заказанный заранее большой контейнер.
Элина наблюдала за слаженной работой мужиков, а в руках у неё дымилась чашка свежезаваренного чая. Она заварила его себе на Кузнецовской кухне, на старой плите. Вдруг чашка сама выскользнула у неё из рук, упала на каменные ступени крыльца и разбилась на мелкие, острые куски. Грузчики, выносившие в это время старую кухонную мебель, повернулись на звон, и увидели, что Элина лежит на крыльце без движения, будто спит. Грузчики бросились к ней, испуганно переговариваясь.
Очнулась Элина уже в больничной палате. Врачи разводили руками, говорили, что так её изнеженный организм среагировал на сильный стресс и переутомление. «Да не стресс это, а тот проклятый чай», — проворчала она про себя. Так и сказала мужу, но он всерьёз её слова не принял, отмахнулся. Сказал, что к моменту, когда она выйдет из больницы, она просто не узнает дома Кузнецовых, так он его преобразит.
Бригада строителей должна была за несколько дней кардинально преобразить помещение, но почти сразу обнаружились серьёзные, неприятные вещи. По фундаменту и выше, по кирпичной стене, пошла глубокая трещина, которая заметно увеличивалась с каждым днём. Геннадий Степанович с досадой вспомнил, что когда-то, когда шабашники, нанятые Кузнецовым-старшим, только начинали строить этот дом, сам он, тогда ещё молодой, работал тут же, и попросил свою мать, Шуру Доронину, приглядеть за ходом строительства. После, она, смеясь, рассказывала дома, как нерадивые строители замешивали в бетон строительный мусор и прочие их «шалости», экономя на материалах. Кузнецовым она, конечно, ничего не сообщила, Шура же тогда и подумать не могла, что когда-нибудь этот дом перейдёт к её родному сыну!
Виктор Кузнецов тем временем добрался до места — в Тверскую область, где ему предстояло, как он с горькой иронией говорил, «спокойно ожидать костлявую». Дорога, по которой вёз его попутный лесовоз, заняла от ближайшего городка почти полтора часа. «Велика и необъятна матушка Россия!» — думал Кузнецов, наблюдая за мелькающими за окном бесконечными лесами и заброшенными, зарастающими бурьяном полями. Водитель попался разговорчивый, и Виктор слушал его рассказы вполуха, думая о своём, о прошлом, о том, как нелепо складывается жизнь.
— … а ещё год назад тут одна девчонка, местная, пропала. Приехала из города, к тётке, на лето, отдохнуть… ну и отдохнула, видимо. До сих пор не нашли, вот так-то. У# лять, что ж ты делаешь-то?! — вдруг резко ругнулся водитель, вывернув руль так, что Виктор стукнулся головой о стекло.
— Ты что? — спросил он, касаясь пальцами слегка разбитого лба, но без всякой злобы, скорее с любопытством.
— Девка какая-то на обочине! Чуть под колёса не бросилась! — повернулся к нему водитель, побелевший от внезапного страха.
Он резко притормозил, подняв тучу пыли, и вскоре в кабину к ним забралась худенькая девица. Лет семнадцати, не больше. Лицо бледное, в веснушках.
— До Охметьево, подбросите? — деловито поправила она очки на маленьком, вздёрнутом носу.
— Так там же, милая, никого не осталось, одни развалины, — ответил шофёр, — ты ничего не путаешь, а? И как ты вообще оказалась одна в этом глухом лесу — вокруг на двадцать километров ни одной живой души.
— Мы с классом в поход выбрались. Я поругалась с руководителем группы, — серьёзно, без тени улыбки, сказала девочка.
— А… ну, а в Охметьево тебе зачем? Там же одни призраки.
— Там у меня родня живёт.
— Да нет там никого, совсем! — снова повторил шофёр, но девочка молча уставилась в лобовое стекло, и больше не проронила ни слова.
Наконец, показались первые, покосившиеся крыши Бродинки, водитель остановил машину на краю деревни, и весело, с облегчением, сообщил Виктору:
— Приехали, командир! Выходите, удачи вам!
Поблагодарив и расплатившись, Виктор направился через некошеный, высокий луг к деревне. Воздух был свеж и пьянящ.
Дом, который он приобрёл за бесценок, оказался полнейшей, безнадёжной развалиной, с худой, прохудившейся крышей и провалившимся полом, который ещё лет десять назад добрые люди, видимо, растащили на дрова. Тогда Виктор пошёл по заросшей главной, когда-то, улице, чтобы оглядеться, понять, где он оказался. И сразу же приметил небольшой, но крепкий, ладный пятистенок, стоящий чуть в стороне. Осмотрел его, насколько позволяли плотно забитые ставни, и решил, что для жизни он подходит куда больше, чем его собственная халупа. С собой у него был небольшой, но тяжёлый чемоданчик с инструментами, его последнее прибежище. Но долгое путешествие утомило его, болезнь давала о себе знать именно так: внезапно, как удар, накатывала страшная слабость, не позволяющая даже думать… хоть ложись и помирай. Неподалёку от приглянувшегося пятистенка был старый, полуразвалившийся сарайчик. Именно там, положив свой чемоданчик под голову вместо подушки, и прикорнул Виктор, уставший до потери пульса.
— Гляди, что это за перелётная птица к нам залетел? — услышал сквозь сон Виктор тихий шёпот, и его лица коснулась чья-то мягкая, шелковистая кисточка волос. Какая-то женщина провела по его щеке кончиком своей длинной, русой косы.
— Кажись, спит, не трогай его, Катюша, не то разбудишь, — гневно зашептал другой, более низкий голос, — а там мало ли, что у него на уме. Может, он маньяк — людоед! Алексей рассказывал, что недавно нашёл в лесу стоянку, где жил такой один. Заблудившихся грибников и ягодников жрал… вместе с их добычей!
— Да иди-ты со своими страшилками! — тихо рассмеялась Катюша, — нашла кого слушать! Алексей соврёт — не дорого возьмёт! Это он тебя специально, Оленька, от других мужиков отваживает, ревнует!
— Да где они, эти другие мужики — вздохнула та, кого назвали Оленькой, — все, как на подбор, перевелись! Один только Алексей на всю округу и остался, да и тот вечно пьяный!
Сквозь опущенные ресницы Виктор видел вместо чётких силуэтов лишь размытые, светящиеся в солнечных лучах пятна. Он хотел встать и поприветствовать женщин, но раздумывал, как бы сделать это, чтобы их не напугать, не спугнуть.
— Не бойтесь, девушки, не людоед я, — сказал он наконец, приподнимаясь на локтях и всматриваясь в «пятна». Разглядеть их было непросто: обе женщины стояли против яркого солнца.
— Надолго к нам? — заинтересовалась та, которую Алексей стращал людоедом, — или, как многие, на полсуток, и дальше, в никуда?
— Навсегда! — выдохнул Виктор, раскинул руки в комичном жесте и снова лёг на душистую солому, чувствуя, как слабость отступает.
— Тогда добро пожаловать в нашу компанию! Вы уже знаете, у кого остановиться? Могу смело пригласить вас к нам, — сказала Катюша, — мы с дедушкой Ильёй живём недалеко, как раз через дорогу.
— Нет уж, увольте, — вышла вперёд Оленька, та, что вздыхала о мужиках, — пусть остановится у меня! Уж я его, гостя дорогого, встречу и уважу как следует! А у тебя, Кать, дед постоянно на печи кашляет, гостю спать не даст!
Катюша обиды не показала, только глаза её чуть сузились. Играя своей пшеничной, до пояса, косой, пробурчала:
— А пусть он сам выбирает, кому оказать честь своим визитом! Что скажете… как вас величать-то?
— Виктор Борисович, — поднимаясь, представился он, — я бы, для начала, хотел просто поговорить с вашим дедушкой. Я не сильно его обеспокою? А жить мне есть где, не беспокойтесь. Я здесь, в вашей деревне, дом купил!
Женщины переглянулись, а затем прыснули сдержанным смехом.
— Это какой же? — с недоверием спросила Катюша.
— По документам — Луговая, семь! — Виктор достал из внутреннего кармана потрёпанную фотографию дома, где он ещё имел очень приличный, жилой вид, и показал её хохотушкам, — но жить там, увы, невозможно. Ни крыши нормальной, ни пола, одни воспоминания.
— Понятное дело. Там уж лет тридцать, как никто не живёт! — сказала Оленька, подруга Алексея. — Как старуху-хозяйку свезли на погост, так больше никто и не селился, только ветер по пустым комнатам гуляет.
— Мне вот этот пятистеночек ваш очень понравился, чей он? — Виктор кивнул на ближний, крепкий дом, — я бы его с удовольствием занял, и руки к нему приложил, оживил бы!
Женщины снова переглянулись, но на этот раз в их глазах читалась уже не улыбка, а тревога.
— Нет, вы не можете… просто так занять этот дом, — осторожно, подбирая слова, сказала Катюша.
— Почему? У меня с собой инструменты, я б его подлатал, привёл в порядок, — не понимая, сказал Виктор.
— Потому, что в нём… — начала было Катюша, но старшая подруга больно, предупредительно, стукнула её по руке, и резко ответила за неё:
— Потому что нельзя, и всё тут. Это частная собственность, и трогать её нельзя. Так что вам придется принять приглашение Катюшино или моё… Кстати, меня Ольга зовут.
— Прямо, как у Куприна, в «Олесе», — он хотел сделать женщине комплимент, но, судя по её лицу, вышло только хуже.
— Купринская, та дура была, сама виновата во всём! — и женщина улыбнулась странной, недоброй улыбкой, которая не понравилась Виктору.
Бродинка — деревушка, затерянная в глухих, заболоченных лесах, давно, по мнению чиновников, умерла. Но это было не совсем так, не совсем правда. По дороге к дому Катюши, где она жила со своим прадедом, Ильёй Михайловичем, Виктор узнал, что к ним раз в две недели, как по расписанию, приезжает продуктовый автолавка. Иногда, по летам, заглядывают заблудившиеся туристы и чёрные копатели, ищущие клады, от них-то местные жители и узнают последние новости из большого мира.
— Неужели вы сами не бываете в городе? — изумлялся Виктор, — а как же лекарства? Медицина? Работа, в конце концов?
— Ну, чего-чего, а работы у нас here, хоть отбавляй, — усмехнулась Ольга, идущая рядом, — картошку сами садим, птицу разводим! Летом ягоды-грибы собираем, на зиму заготавливаем!
— А медицина у нас — это Алексей! — хихикнула Катюша, — он и в городе бывает, по делам. Если что серьёзное нужно, он всегда привезёт.
— Да, Алексей Игнатьевич! Он у нас и доктор, и ветеринар, и плотник, — Ольга недобро глянула на подругу, — чего зубы-то скалишь, а? Забыла, как он тебя в прошлом году, после той истории, с того света вернул?
Катя мгновенно опустила голову, и молчала до самого дома, куда они, наконец, пришли.
Илья Михайлович, в прошлом инженер связи, когда-то был городским жителем. Он приехал в эту глушь с группой таких же специалистов, по вопросам прокладки секретного кабеля для министерства обороны. После заказ неожиданно отменили, всех отозвали по домам, но молодой, перспективный инженер вскоре вернулся, потому что оставил в Бродинках своё сердце. Приворожила его прабабка Кати, красавица Акулина, за что, как говорили злые языки, она и померла молодой, не дожив и до сорока. А дед Илья, глядишь, в прошлом году отметил своё почётное столетие!
Они сидели за мощным, дубовым столом и пили душистый, травяной чай из старого, блестящего самовара. Дед так обрадовался живому гостю, возможности поговорить на отвлечённые темы, что выложил перед ним всё, что было в доме вкусного: мёд, варенье, сушки.
— Ты не подумай, Виктор, что мы тут какие-то дикие, неотёсанные, — сказал дед, размачивая пряник в чае, и откусывая его своим единственным зубом, оставшимся на нижней челюсти, — мы, слава Богу, тут обо всём в курсе, понимание имеем. Только обида, конечно, есть. Никому мы не нужны, коли по-простому, по-человечески.
— Ну, а почему вы не уехали, вместе со всеми, когда была возможность? — вдохнув густой, травяной пар от кружки с чаем, спросил Виктор.
— Дык, куда уехали-то? Молодежь — в город, на заработки, старики — на погост, на вечный покой! — философски ответил дед.
— А внучка ваша что же? — улыбнулся молодой женщине Виктор.
— Правнучка она мне, внучка моего непутёвого внука… его родная дочь… вот, сама со мною, со стариком, осталась. Уж гнал её, гнал, в люди, — нарочито угрюмо сказал дед, но было видно, что ему бесконечно приятно, что правнучка осталась с ним, не побросала.
— Это был мой сознательный выбор, — просто сказала Катя, — и я ни о чём не жалею. Ценю каждый день, прожитый рядом с дедом, столько мудрого от него узнаю! — и она подлила в чашку гостя ещё крепкой, тёмной заварки.
— А скажите, отец, телефон-то тут есть? Мобильную связь можно где-то поймать? — спросил Виктор, который обещал сестре позвонить, как только доберётся до места.
— А то как же! — ответил Илья Михайлович, — у нас есть в деревне один таксофон, исправный. Можно и пожарных, и скорую помощь бесплатно вызвать! Тока, вот беда, пока они сюда доедут, всё уже сгорит дотла, и человек, гляди, помрёт! — махнул он рукой в сердцах.
— А, скажем, в город, родным, позвонить?
— Можно… только карточка специальная нужна, телефонная.
— Добрый вечер всем! — раздался вдруг густой, грудной голос в сенях, — к вам можно?
На пороге возник Алексей Игнатьевич, собственной персоной. Он был моложе, чем представлял себе Виктор, шире в плечах, с руками-молотками. Глаза горели лихорадочным, беспокойным блеском, особенно когда он смотрел на Ольгу.
Устроившись за столом, Алексей с благодарностью принял у хозяйки полную чашку чая, и сообщил важную новость:
— Сегодня — завтра нужно нам ждать гостей непрошеных. Недалеко от Андреевки, в лесу, нашли лагерь тех самых школьников, которые пропали неделю назад. Все живы, слава Богу.
Виктор вспомнил свою странную попутчицу, девочку в очках, направляющуюся в несуществующее Охметьево.
— Как же так, — спросил он, — водитель, что меня вёз, сказал, что вокруг на двадцать километров нет никакого жилья. Какая такая Андреевка?
— Так и Андреевки-то давно нет, всё быльём поросло, — отозвался Алексей, и протянул Виктору свою огромную, мозолистую руку: — Карташов. Алексей.
— Кузнецов, Виктор, — Виктор пожал руку, — А что с школьниками-то? Как они?
— Говорят, все живы-здоровы, но напуганы сильно, до икоты. Руководитель их группы, взрослый мужчина, бесследно исчез. Его теперь подозревают во всех смертных грехах, в преступлениях против детей, а там, кто его знает, как было на самом деле. Сейчас такие дети пошли, что я бы не удивился, если это они сами виноваты в исчезновении своего наставника.
— Алексей! — покачала головой Ольга, — ну что ты несёшь ерунду! Это же дети, совсем ещё!
— Да какие они дети! Некоторые уже выше меня ростом, и разговаривают так, что волосы дыбом встают! Наглые, как черти!
— А они с тобой… лично разговаривали? — спросила Катя. В её сознании шевельнулось какое-то нехорошее, смутное предчувствие.
— Эти — нет. Это я так, в целом. Гипотетически, — он взял из вазочки сухарь, и намазав его сверху густым малиновым вареньем, громко, с наслаждением, захрустел. С зубами у него, в отличие от деда, был полный, идеальный порядок.
У Геннадия Доронина выдалась на редкость ужасная, нервная неделя. Нужно было встречать важную, высокую комиссию из области, а это всегда означало бесконечное обжорство и пьянство за казённые, бюджетные деньги. Тогда, в процессе застолья, и на его новую, шикарную дорогу, что он отсыпал от своего дома к муниципальной трассе, чиновники зажмурят глаза. А должен-то был, согласно официальному плану, облагородить улицу аж до самой железнодорожной станции!
Ещё его серьёзно беспокоила жена: уж не сошла бы она с ума, как в своё время её мать, которая закончила свои дни в специализированной психиатрической лечебнице. Для успокоения нервов Элины он даже зашёл в тот самый чуланчик, который так её напугал. «Склизкого» там он, разумеется, не обнаружил, но с досадой понял, что попал и на капитальный ремонт прохудившейся крыши. Судя по всему, над каморкой она давно и серьёзно протекала, стены были влажными, холодными на ощупь, и на них прекрасно себя чувствовала и цвела буйным цветом чёрная, ядовитая плесень. Он рассказал об этом жене, и кажется, она немного успокоилась, получив логическое объяснение. Но проблемы с домом множились, как грибы после дождя, и, соответственно, суммы на его бесконечный ремонт — тоже. Доронин уже в серьёз подумывал, не проще ли будет ему просто снести этот старый дом до основания и построить новый, с нуля.
— Геннадий Степанович! Всё уже готово к встрече! — в дверь его кабинета заглянула молоденькая, симпатичная помощница, Зинаида, и по своему обыкновению, улыбнувшись, сморщила свой маленький, вздёрнутый носик.
Идти, смотреть, что там ко встрече высоких гостей приготовила местная студия художественной самодеятельности, ему не хотелось категорически — он с самого детства ненавидел любую самодеятельность, эти убогие концерты. Но идти пришлось, чтобы ощутить в тесноте служебного автомобиля горячее, упругое бедро Зинаиды, которая, конечно, будет сидеть рядом с ним в президиуме дома культуры. С женой он уже давно и прочно забыл, что он мужчина, а этого допускать никак нельзя, особенно в его положении. Нужно всегда быть сильным самцом, альфачом, или хотя бы создавать такое впечатление, в противном случае другие, молодые и зубастые, быстренько сожрут его и не подавятся.
Элина всю эту кухню знала прекрасно. Криво усмехнувшись как-то, она сказала, что не против его мимолётных увлечений, но она сама лично выберет мужу временную любовницу, положенную по статусу. И выбрала Зинаиду, которую в силу её некоторых личных особенностей, мужчины интересовали гораздо меньше, чем бездомные собаки и кошки, которых она прикармливала у себя во дворе.
Доронин весь день сознательно не ел. Он запланировал, что после выписки жены из больницы повезёт её в дорогой ресторан и берег аппетит для вкусного ужина. Но Элина, разумеется, всё повернула по-своему, как всегда:
— Гена, ну какой ресторан?! Ты сам подумай, мне нужно сначала домой, в ванну, чтобы весь этот больничный дух с себя смыть, одеться поприличнее, причесаться, макияж сделать! Нет, нет, ресторан решительно переносится, поехали лучше сразу домой!
«Сама-то, небось, в больнице пообедала» — сглотнул он голодную слюну, с тоской наблюдая, как санитарка сбрасывает надкусанные пациентами серые котлеты с гречкой в большой чан с надписью «пищевые отходы».
— Ну, вот, ваши документы, Геннадий Степанович, — главврач лично вынес выписку и крепко пожал Доронину руку, — как, кстати, продвигается у нас вопрос с обещанным аппаратом МРТ? Статистика, Геннадий Степанович, очень тревожная, просто кричащая.
— Да понял, я всё понял, Дмитрий Олегович, но тут, сами знаете, от меня одного ничего не зависит. Я уже сигнализировал в министерство, был, вроде, положительный отклик.
— Но ведь обещали же поставить ещё в конце февраля, а сейчас на дворе уже конец июня! — не выдержал врач, повышая голос.
— Обещанного, как говорится, три года ждут, Дмитрий Олегович, — пошутил Доронин, но увидев, что шутка не возымела никакого действия, серьёзно добавил: — есть проверенная информация, что в этом месяце ваш аппарат наконец-то прибудет.
Он попрощался с главврачом, и решил про себя, что если что, лечиться он будет только в Москве, в лучших клиниках! Если, конечно, дело не дойдёт до Израиля или Германии. Многие его друзья и коллеги лечились только там, не доверяя отечественной медицине.
Водить автомобиль Доронин любил сам, это успокаивало его нервы. Он сел за руль своего мощного мерседеса, и подождав, когда Элина усядется рядом и пристегнётся, резко рванул с места, напугав медперсонал и неторопливо прогуливающихся пациентов больницы.
Впереди, на трассе, появилась яркая, мигающая реклама «Макдональдса» и Доронин, почти не сбавляя скорости, свернул к его одноэтажному, застеклённому зданию.
— Ты что? Серьёзно? Будешь есть эту пустую, бесполезную гадость? — удивилась Элина, — эту плебейскую, пустую еду? Там, говорят, котлеты делают из свиных рыл и ушей!
— Эээ… свиные рыла… — мечтательно закатил глаза Доронин, — я есть хочу, как волк! Думал тебя в ресторан сводить, вот и не ел. А здесь не нужен вечерний марафет, потому что это — ресторан быстрого, демократичного питания!
Ему порой нравилось бесить жену, выводить её из себя. Элина поморщилась, но сказать ей было нечего, и она с неохотой вышла из машины следом за мужем и даже, скрипя сердцем, не побрезговала взять себе кофе с молоком и яблочный пирожок.
Вернувшись в родные, роскошные пенаты, Элина подошла к панорамному окну, и посмотрела на соседский дом Кузнецовых, который не раз ей снился в самых кошмарных снах, но сейчас, в лучах заходящего солнца, выглядел вполне мирно и даже дружелюбно.
— Что, много там ещё работы предстоит? — спросила она, не оборачиваясь.
— Не хочешь ли сама взглянуть, оценить? — спросил он.
— А ту… плесень, ту самую, соскоблили уже? — поёжилась она.
— Увидишь всё своими глазами, — он загадочно улыбнулся, — пойдём. Прихватим с тобой что-нибудь… белое вино или красное, для настроения?
— Э, нет! Ничего там пить, или, тем более, есть, я не буду! Ни за что! — запротестовала она.
— Как хочешь, — пожал он плечами, — тогда пошли просто так, на пять минут.
Глубоко вдохнув, она кивнула и пошла за ним, чтобы взглянуть, что в её отсутствие успели сделать нанятые рабочие.
— Ну, вот! Смотри! — Геннадий сделал широкий, гостеприимный жест, — красота же! Всё соскоблили до самых газет… 1961 год, смотри! Гагарин в космос полетел, а Кузнецов старший в это время обои новые клеил! Такова жизнь, Оля: одному — слава и шлем космонавта, другому — ведро с обойным клеем! — и он громко засмеялся своей незамысловатой шутке.
Они прошли в бывшую спальню Веры Павловны, которую теперь полностью отделали шелковыми, перламутровыми обоями. На стене висели большие, безвкусные принты с томными китаянками в ярких кимоно.
— Боже, Гена, ну что за ужасный кич! Я же хотела эту комнату в строгих, серо-голубых тонах, в стиле хай-тек, а ты сделал в этих розово-золотых! — вдруг она увидела что-то на только что застеленной кровати. Это был… использованный, резиновый презерватив.
— Это что ещё такое? Ты посмел привести сюда какую-то шмару? Прямо на нашу новую кровать? — её голос зазвенел, как натянутая струна.
— Нет, что ты, — испуганно уставился он на неё, — я… это, наверное, рабочие… подбросили, шутники.
— У тебя что тут, дом свиданий теперь, а не будущая резиденция?
— Я правда, не знаю, как это здесь оказалось! — он взял со стола длинный карандаш, и поддев им противную резинку, с отвращением пронес её до мусорного ведра, — клянусь, не знаю!
— Ладно, допустим, я тебе поверила, — пробурчала она, и устремившись к злополучной каморке, толкнула дверь. Стены внутри были уже отделаны под белый, фактурный кирпич. В одном углу стояла новая, блестящая душевая кабина, а в другом — стильный унитаз. Милые, изящные стеллажи и полочки завершали картину.
— Простенько, но уже со вкусом, — с неохотой похвалила Элина.
— Я подумал, что здесь будет очень уместен небольшой, но удобный санузел, — воодушевлённый похвалой жены, сказал Доронин, — правда, потолок ещё не полностью закончен… крыша, знаешь ли, всё ещё немного подтекала, её должны были…
Вдруг сверху, откуда-то с балки, ему прямо на голову с грохотом упало пустое ведро из-под краски. Оно стукнуло его по макушке, и окатило его дорогой, английский костюм и одежду Элины липкой, белой водоэмульсионкой.
Они стояли и с ужасом смотрели друг на друга, боясь вымолвить хотя бы слово, не в силах поверить в происходящее.
— Это, наверное, рабочие забыли ведро на балке… а чёртовы летучие мыши его толкнули, — сказал, наконец, Доронин, потирая ушибленную голову.
— Не надо было про ведро на голове соседа рассуждать! — на всякий случай выйдя из каморки, сказала Элина.
— Это просто случайность, Эля! Чистейшей воды случайность! — он взял её за руку, — не нервничай, а то опять припадок начнётся…
— Не знаю как ты, а я в этот проклятый дом, ни ногой больше! Ни за что! — Элина резко развернулась и почти выскочила на улицу, на свежий воздух.
Доронин, с опаской посмотрев наверх, почёл за благо поскорее отправиться вслед за взволнованной супругой.
На следующий день он вызвал к себе в кабинет бригадира, ответственного за ремонт в доме Кузнецовых, и потребовал немедленно найти и примерно наказать виновного в том, что его дорогой костюм был безнадёжно испорчен.
— Это полное безобразие! Халатность вопиющая! А если бы это ведро убило меня на месте, что тогда? — кипятился он, расхаживая по кабинету, — если не найдёте того чудака, который его там оставил, я вычту стоимость испорченного костюма из вашего гонорара! Ясно?!
Пожилой, видавший виды армянин-бригадир не стал спорить, зная, что это бесполезно. Он молча, устало кивнул и подумал, что впредь надо бы брать с таких нервных хозяев стопроцентную предоплату, чтобы потом не было мучительно больно.
Назавтра, как и предсказывал Алексей, в Бродинку приехал милицейский, видавший виды УАЗик. Сержант Приходько опрашивал всех местных жителей по поводу пропавшего инструктора. Инструктор исчез два дня назад, ночью, словно сквозь землю провалился. Бывалый, опытный походник, он не раз водил группы подростков и по более сложным, экстремальным маршрутам, чем эти тихие, тверские заброшенные деревни.
Виктор спросил сержанта, не разыскивают ли ещё и девушку, но оказалось, что все выпускники на месте, в лагере, и никто из них не пропал.
— Значит, до Охметьево просилась? — сдвинув на затылок форменную фуражку, спросил молоденький сержант, — и сказала, что с инструктором поссорилась… интер-р-ресно!
— Водителю лесовоза тоже это странным показалось, — сказал Виктор.
— А номер лесовоза, его маршрут, не запомнили?
— Извините, нет, не запомнил.
— Ну что же, спасибо за информацию. Поедем, значит, проверим, в Охметьево, — вздохнул сержант, — я должен проверить все версии, доложить.
— А мне можно с вами? — повинуясь какому-то странному, внутреннему порыву, попросил Виктор.
— Зачем вам? — не понял сержант.
— Ну, просто… интересно посмотреть на те места… — он хотел прибавить «напоследок», но вовремя остановился. Чужая жалость ему была не нужна. Он сегодня, что странно, чувствовал себя необыкновенно хорошо, бодро. То ли здешний воздух так хорошо подействовал, то ли травяной чай у деда Ильи был по-настоящему волшебный.
— Ну, что ж, поехали, посмотришь, — добродушно, после паузы, согласился Приходько.
Только они уехали, как к Кате прибежала запыхавшаяся Ольга. Глаза её горели возбуждением, большая, высокая грудь часто вздымалась.
— Виктора-то менты забрали! Я сама видела! Не иначе, как в наручниках! А мы его тут, как родного, у себя принимали! Я чуть было на постой его к себе не пустила, вот была бы история!
— Опять ты, Ольга, за своё, — вздохнула Катя. — Мало ли что. Может, они его просто подбросили куда, или он сам попросился. Пойдём, уточним у деда.
— Да я, в общем-то, не за тем пришла, — теперь Ольга немного отдышалась и говорила более спокойно, — шепоток тот, в пятистенке, перестал. Видать, кончился наконец наш колдун проклятый!
— Это он специально, хитрый, на нас морок наводит. Мы дверь откроем, он нас и одолеет. Пошли лучше, почитаем ему отходную, если он и впрямь помер, это не повредит, а если жив — заодно и узнаем.
— И правда, пойдём, — согласилась Ольга.
От Охметьево осталось ещё меньше, чем от Андреевки, целыми сохранились лишь две покосившиеся избы, остальные были полными, грустными развалинами.
— Кажется мне, что зря мы сюда приехали, только бензин зря сожгли, — повернулся к Виктору сержант, — может, та девка уже давно вернулась к своим, и дома сидит, чай пьёт!
— Ну, по крайней мере, мы будем твёрдо знать, что здесь нет никакой потерявшейся соплячки.
— Как вы её назвали? — переспросил сержант, насторожившись.
— Соплячка… — смутился Виктор. — Ну… не знаю, почему так. Она производила впечатление девчонки-подростка, которой очень хочется казаться взрослой. Может, поэтому.
— Знаете, тут с год назад одна местная девчонка, школьница, пропала. Так её точно так же, между собой, все называли, кто знал. Мне всегда странным казалось, что вроде бы ищут человека, а так пренебрежительно обзывают. Ну, будем выходить? Или на слово поверим этим развалинам, что они пусты?
— Можно и пройтись, для очистки совести, — сказал Виктор.
Сержант, тяжко вздохнув, открыл дверь УАЗика и первым шагнул в высоченную, по пояс, колючую траву.
— Как всех он провёл, а с виду — порядочный, интеллигентный человек! Интересно, он правда ничего не знал, или дурака включал? — Ольга провела рукой по шершавой доске, которой были наглухо забиты ставни, и тотчас отдернула её с испугом, — ай! Занозу посадила, и глубже некуда!
— Дай сюда свою руку, я вытащу, — Катя взяла руку подруги и внимательно посмотрела. Длинная, острая заноза глубоко вошла под кожу.
— Ну, давай, тащи, не тяни!
— Оль, боюсь, без иголки не получится, да и спиртом обеззаразить бы неплохо. И прививку от столбняка тебе надо срочно сделать, чтобы уж совсем по науке, как положено!
— Ага, а ещё водки, баньки и мужика хорошего, — засмеялась Ольга, — ладно, сама как-нибудь потом вытащу.
Женщины прислушались, прильнув к стене дома. Внутри пятистенка, где, по их мнению, томился колдун, стояла мёртвая, гробовая тишина. Ольга пыталась подцепить занозу ногтями, а Катя тем временем достала из своей простенькой сумки небольшой, потрёпанный томик в кожаном переплёте. Сев на запылённое крыльцо, она открыла его в том месте, где они остановили чтение в прошлый раз. Тогда они прекратили читать, когда Ольга заметила, что дверь в соседний сарайчик была приоткрыта. Они пошли туда проверить и обнаружили спящего Виктора. Интересно, где он сейчас… Тихим, монотонным голосом Катя начала читать старый псалом. Обычно, когда доходили до определённого места, колдуна начинало так трясти, что весь дом ходил ходуном, слышались дикие вопли. Но сейчас было тихо, слишком тихо.
— Странно это, — закончив читать, сказала Катя, — совсем на него не похоже, тихо как в могиле.
— Что правда, то правда, — согласилась старшая подруга, — может, всё-таки рискнём, посмотрим, как он там? Вдруг испустил дух, и концы в воду?
— Страшно как-то, — Катя отложила книгу, и с большим сомнением посмотрела на Ольгу.
— Давай, одним глазком, всего на секундочку, — настаивала та.
— Может, всё-таки деда позовём? Он у нас старший, если что, он с ним справится! — Катя нерешительно посмотрела на подругу.
— Твой дед ни за что не разрешит нам сюда соваться, да он скорее всего и не узнает, если мы ему не скажем!
Катя, поколебавшись, взяла валявшийся под скамейкой ржавый металлический прут. Воспользовавшись им, как рычагом, она не сразу, с усилием, но смогла оторвать одну из досок, сдерживающую ставни.
— А как думаешь, солнечный свет не убьёт его, если он и впрямь нечистый? — спросила она, останавливаясь.
— Кать, ну он же человек, в конце концов, а не вампир из сказки! Открывай, скорее, пока солнце высоко!
Когда Катя распахнула настежь тяжёлые ставни, яркий солнечный свет широким лучом проник в тёмную горницу пятистенка, где посередине стоял грубый стол, а на нём — большой, неуклюжий гроб, в котором, по преданию, был заключён местный колдун. Но сейчас там лежал не он, а незнакомый, молодой человек с бледным лицом. По всей вероятности, он был без сознания или мёртв.
— Вот тебе и раз! Кто это такой? Лицо вроде знакомое… Ему срочно надо помощь оказывать! — бросилась к входной двери Катя, держа наготове свой прут, чтобы вскрыть и её.
— Стой, дура, куда ломись? Это он, колдун, нас морочит! Принял образ юноши, невинного, чтобы заставить нас войти в свою светлицу! Разве дед не говорил тебе сто раз, что там, на его территории, тебя ничто не спасёт?
— Нет… но посмотри сама, разве это колдун? — она потёрла глаза, и вновь всмотрелась в лицо человека, лежащего в гробу. — Это же тот самый инструктор, которого ищут!
— Он нам пыль в глаза пускает, иллюзию создаёт. Заколачивай доску назад, и бегом отсюда! — приказала Ольга. Закончив дело, они услышали знакомый шум мотора, и вскоре из-за поворота показался милицейский УАЗик. Из машины выскочил Виктор, и дружески махнул рукой уезжающему сержанту.
— Я же тебе говорила, что он хороший человек! А ты всё: беглый зек, людоед! — обрадовалась Катя.
— А что, думаешь, беглый зек не может быть хорошим человеком? — подколола её Ольга. Она знала, что отец Кати отбывал немалый срок.
— Нет! И Виктор не людоед! — обиделась Катя, неизвестно за кого сильнее — за отца или за нового знакомого.
Завидев женщин, Виктор махнул им рукой. Он чувствовал себя уставшим после поездки и хотел увернуться от разговора, чтобы поскорее прилечь в своём сарайчике. Но это ему не удалось, женщины уже спешили к нему, перебивая друг друга.
— Мы думали, что больше вас не увидим, — сказала Катя, — Ольга видела, что вас увезли, и подумала самое плохое…
— В наручниках? — удивился Виктор, — с чего бы это?
Ольга отвернулась, делая вид, что разглядывает свой повреждённый палец. Он и в самом деле, распух и выглядел не очень, нёс на себе следы воспаления.
— Что это у тебя с рукой? — забеспокоился Виктор, — надо бы срочно обработать, а то заражение пойдёт.
— Да… возможно, ты прав… Катя, сбегай, пожалуйста, за Алексеем. Пусть прихватит свой врачебный чемоданчик. Мне что-то действительно нехорошо, — отозвалась Ольга, и её лицо побледнело.
Когда Катя убежала, Ольге почему-то сразу полегчало.
— Ну, что, — спросила она, пристально глядя на Виктора, — расскажете мне теперь, что за дела у вас с нашим сержантом были? Официальные?
— С каким сержантом? — не понял Виктор.
— Ясное дело, с каким! С Михаилом! — сказала Ольга, — он меня, кстати, и о вас подробно расспрашивал. Кто вы такой, откуда приехали, с какими намерениями… и я с ужасом поняла, что я вас не знаю совсем! Кто вы на самом деле, Виктор Борисович?
— Всю свою сознательную жизнь ищу ответ на этот вечный вопрос, — философски заметил он, — кстати, я спросил у сержанта, кому официально принадлежит тот самый пятистенок, — он кивнул в сторону заколоченного дома.
— Ну, и что же он вам такое ответил? — в глазах Ольги загорелись любопытные огоньки.
— Сказал, что уточнит в архивах, но для всех бесхозных, заколоченных домов тут история, в общем-то, одинаковая: хозяин давно умер, и никто из наследников в права наследования не вступал. Если я захочу, смогу купить этот дом на аукционе, — и тихо, почти шёпотом, добавил: — но думаю, что это мне уже не потребуется. Мне не нужна лишняя собственность, мне нужен лишь временный, тихий приют.
— Так вы же сказали, что к нам навсегда! — воскликнула Ольга.
— Сказал, — кивнул Виктор.
— Так или иначе, этот дом не продаётся и никогда продаваться не будет! Сержант этого, скорее всего, просто не знает.
— Мне кажется, вы просто морочите мне голову, с этим своим колдуном, — уставшим, сиплым голосом сказал Виктор, — вон, Катя уже возвращается с Алексеем. И я, пожалуй, пойду. До свидания, Ольга.
И он медленно побрёл в сторону своего сарайчика, оставив Ольгу наедине с её мыслями.
Если ведро, упавшее на голову, можно было бы как-то списать на несоблюдение правил техники безопасности, то использованный презерватив, найденный в мастер-спальне, Геннадий Доронин воспринял, как самое настоящее, личное оскорбление. Он поручил своей помощнице Зинаиде срочно заказать несколько миниатюрных, скрытых камер, чтобы повесить их в доме Кузнецовых и выявить этого наглого шутника.
«Эх, жаль, что Виктора сейчас нет рядом», — поймал он себя на неожиданной мысли, «он бы наверняка посоветовал самые лучшие, незаметные модели!». Виктор всегда хорошо разбирался не только в сложной электронике, но и во многих других, практических вопросах. Доронин, к своему удивлению, стал скучать по троюродному брату. Думал было своего сына, Гришу, рядом с собой поселить, присмотреть за ним, но тому милее была разгульная, бесшабашная жизнь в столице, среди таких же мажоров.
— Мне тут разные мысли в голову лезут, — сказал Доронин жене за утренним завтраком, — вот, скажем, отделаем мы этот дом до конца, — и кто будет в нём в итоге жить? Может, нам его просто выгоднее продать, и…
— Что ты такое говоришь, Геннадий? Как такое вообще могло в голову тебе прийти. Там будет жить наш Григорий со своей будущей семьёй, это же давно решено! — сказала Элина, отодвигая тарелку с недоеденной овсянкой.
— Да не нужно это всё ему! — взяв свою чашку с кофе, ответил муж, — квартиры в Москве ему более чем достаточно, он там и кровати встать не может.
— Ну это пока, по молодости, по глупости. А повзрослев, остепенившись, он сам захочет жить в собственном, большом доме, рядом с нами, на природе, — мечтательно произнесла она, кромсая ножом и вилкой свой бифштекс с яйцом.
— Он тебе хоть что-нибудь про свою личную жизнь рассказывал? — ревниво спросил Доронин, зная, что Григорий всегда был более откровенен с матерью, чем с ним, — появилась у него на горизонте кто-нибудь? Девушка постоянная? Пора бы уже. Неужели в его университете нет ни одной подходящей кандидатуры?
— Нет, ничего такого он мне не рассказывал, — прожевав, вздохнула Элина, — мальчик мой вообще стал редко звонить. Весь в своих делах и проектах.
— В каких это он там «проектах»? К очередной регате в Турции готовится? А последний его «проект» — это вообще полный позор и прямая угроза для моей репутации и карьеры! — еле сдерживаясь, произнёс Доронин. Он с горечью признавал, что сын не оправдал его надежд, вырос тупым, избалованным и равнодушным мажором, у которого на уме одни лишь дорогие развлечения и кутежи.
Элина отложила приборы и вытерла накрахмаленной салфеткой свои тонкие, поджатые губы.
— Геннадий, тебе уже давно надо привыкнуть не обращать никакого внимания на происки твоих завистников! Мало ли, что люди от злобы и чёрной зависти несут, лишь бы навредить.
— Но скандал, который едва удалось замять? Мне и нескольким другим родителям пришлось за это выложить бог знает сколько денег, чтобы всё это не вылезло в прессу!
— Ну хватит, прекрати! — подняла на него холодные глаза Элина, — у меня через час важное, стратегическое совещание, а ты мне сбиваешь весь настрой, всё позитивное мышление! Теперь снова придётся медитировать, чтобы прийти в себя! До вечера, дорогой!
— До вечера! — хмуро бросил муж.
Она встала, и бросив на стол салфетку, грациозно вышла из столовой и отправилась в своё любимое место в саду, где под голубым, шёлковым шатром у неё был оборудован уединённый уголок для медитации. Она, конечно, разделяла глубинное беспокойство мужа по поводу их единственного сына, но твёрдо, раз и навсегда, решила не дать этим страхам и отчаянию сокрушить её собственную, дальнейшую жизнь.
Сделав несколько своих любимых, сложных асан, она села на мягкий коврик и, закрыв глаза, стала тихо произносить свою мантру. Постепенно, как это часто бывало, её сознание начало отключаться, и в её голове открылась какая-то дверца, и она увидела человека. Такое с ней было впервые, и она с восторгом смотрела на него. От него шло ослепительное сияние, похоже, что сам Бог Вишну шёл к ней, весь в золоте и славе. Возле него, степенно ступая, шёл огромный, белый тигр. Вишну нежно гладил его рукой, перехваченной блестящими, золотыми браслетами, так красиво оттеняющими загар его оливковой, идеальной кожи.
Оказавшись рядом, Бог протянул Ольге свою сияющую руку, и она, коснувшись её кончиками пальцев, ощутила великую, вселенскую радость. Всё её тело стало лёгким, воздушным, почти невесомым, и ей захотелось, что бы это состояние длилось вечно.
— Хозяйка, — произнёс вдруг Вишну, но каким-то странным, земным голосом, — там плитку мраморную привезли, а рисунок, вроде, не такой, как вы заказывали.
Она открыла глаза. Перед ней в лучах утреннего солнца стоял один из рабочих, тех самых, что работали в доме Кузнецовых. О ноги парня ластилась и терлась облезлая, серая кошка.
— Что? — переспросила она, с трудом возвращаясь в реальность, — какая ещё плитка?
— Мраморная крошка, для крыльца… — он во все глаза смотрел на неё, на её лёгкий, шёлковый халат. Она, прочитав в его взгляде неприкрытый голод по женскому телу, тотчас запахнула халат наглухо, но при этом внутренне порадовалась, что успела надеть под него своё самое дорогое, кружевное бельё.
— Хорошо, я сейчас подойду, посмотрю, — она посмотрела на его протянутую ей загорелую, сильную руку, так похожую на ту, что минуту назад протягивал ей Вишну, но без золотых браслетов. И, подумав, оперлась на неё, решив, что отказаться от помощи было бы сейчас невежливо. Он помог ей подняться, и слишком поспешно, смущаясь, пошёл вперёд, к дому.
Плитку она, конечно, отправила назад, бракованная работа. И весь последующий день прибывала в каком-то странном, изменённом состоянии сознания, будто пьяная. Даже её подчинённые в школе это заметили.
— Ольга Маратовна, — у вас сегодня такой загадочный, сияющий вид, — сказала завуч младших классов, — уж не влюблены ли вы, часом?
— Если только в свою любимую работу, — продемонстрировала та в ответ свою знаменитую, загадочную улыбку Моны Лизы, боясь признаться даже самой себе, что образ этого «презренного раба», посмевшего прервать её утреннюю медитацию, не выходит у неё из головы.
— Лариса, привет, это Геннадий. Как это какой? Доронин! Забыла, значит, своего благодетеля? — Он посмотрел в окно, в сад, где Элина, сидя в плетёном шезлонге, наблюдала, как двое рабочих пересаживают по её указанию старую яблоню.
— Тебя, Геннадий, забудешь, — хмуро, с усмешкой отозвалась Лариса.
После того, как деньги, отданные за дом, быстро закончились, она поняла всю глубину того, как они с братом тогда прогадали, поддавшись на его уговоры.
— Слушай, Лариса, а как мне Виктора найти, что-то его телефон уже который день не отвечает! — Доронин открыл холодильник и стал доставать оттуда всё подряд, чтобы соорудить себе большой, калорийный бутерброд. Элина снова села на свою голодную диету и завтракать ему теперь приходилось в одиночестве.
— Благодаря тебе, Геннадий, брат мой сейчас находится в такой глухой #опе, где никакая связь не ловит. И найти ты его можешь, только лично туда, в эту глушь, отправившись.
— Не ожидал я от тебя такой… чёрной неблагодарности, — Доронин собрался сказать ей всё, что о ней думает, но вовремя сдержался, поняв, что это бессмысленно, — ладно… просто адрес его скажи.
Записав адрес и нажав отбой, Геннадий Степанович снова посмотрел в окно и немало удивился, увидев, что жена не только оживлённо беседует с одним из рабочих-таджиков, но и позволила ему присесть в пластиковый стул напротив неё. «Конец света близок, ничего не скажешь» — подумал Геннадий Степанович, открывая свой ноутбук, чтобы прикинуть по карте, где сейчас находится эта чёртова Бродинка. Он сам до конца не знал, что ему сейчас нужно: то ли просто повидаться с Виктором напоследок, а то не успел как следует попрощаться из-за той дурацкой комиссии, то ли ещё что-то. Но он чувствовал, что должен обязательно увидеть Виктора и помириться с ним, снять этот камень с души.
Элина то и дело украдкой кидала взгляды в сторону дома, где с телефоном в руке маячил муж. «И чего он всё торчит, не уезжает, скорее бы уже» — с раздражением думала она. Дело в том, что Анзур, так звали того самого «презренного раба», как-то незаметно, но прочно стал властителем её грёз и фантазий. Несколько раз они «случайно» пересекались на участке Кузнецовых, и каждый раз что-то мешало им объясниться. И вот, наконец, машина Доронина выехала из ворот, и он скрылся из виду.
Если бы кто-то ещё две недели назад сказал Элине Муратовне, что она, словно молодая, влюблённая кошка, будет выслеживать этого юношу-азиата, она бы громко рассмеялась ему в лицо. Сказать, что она не любила «понаехавших», было бы мягко сказано. Она их в упор не замечала, не считала за людей! Если презрение к обычным, рядовым гражданам, стоящим ниже её по социальной лестнице, её положение обязывало маскировать, то во всём, что касалось гастарбайтеров, таких тормозов у неё не было. Элина Муратовна никогда не стеснялась в выражениях, и не раз высказывалась так грубо и унизительно, что некоторым её коллегам становилось за неё стыдно, ведь учительский коллектив теперь почти на треть состоял из выходцев бывших союзных республик.
И вот теперь она, закрывшись с Анзуром в полуразрушенном доме Кузнецовых, жаждала одной лишь страсти, животной и примитивной.
Всё кончилось слишком быстро, даже не начавшись. Она даже не поняла, что это было. Едва коснувшись её бёдер, молодой, неопытный парень испортил великолепное, итальянское покрывало, и, пробормотав что-то невнятное, быстро вышел, не сказав ни слова, не оглянувшись.
Её первоначальное недоумение быстро превратилось в жгучую обиду, а затем и в яростный гнев, и это тёмное чувство быстро заполняло всё её существо, отравляя разум. Как-то раз у неё на каком-то светском рауте спросили: смогла бы она вообще убить человека? Тогда она долго сомневалась, не знала, что ответить, но сейчас, без тени сомнения, ответила бы на этот вопрос утвердительно. Такого глубочайшего унижения, такого позора она не испытывала никогда в своей жизни! И, главное, от кого! От какого-то жалкого, безродного раба! Элина поклялась себе, что завтра же вся его бригада будет уволена с позором, без всяких выходных пособий.
Геннадий Степанович застал жену вечером в подавленном, почти депрессивном состоянии. Она лежала в постели в своей комнате и жаловалась на сильнейшую головную боль. Муж предложил ей вина, Элина решительно отказалась, сказав, что её ещё и знобит.
— Это всё от твоего вечного, изнурительного голодания! — Геннадий Степанович приложил ладонь ей ко лбу, — совсем себя, родная, заморила, высушила!
— Я хочу, чтобы ты сейчас же, немедленно, уволил всю эту бригаду, — слабым, но твёрдым голосом сказала она.
— Почему? — искренне удивился Доронин, — ребята работают неплохо, стараются, непьющие… хороших, ответственных строителей сейчас днём с огнём не сыщешь!
— Они меня бесят. Своим видом, своим запахом. И по-русски из них только двое более-менее сносно говорят! А как они между собой чешут на своём, я не понимаю, вдруг они нас с тобой постоянно обсуждают, смеются над нами? Найми лучше славян, наших, русских!
— Ух, какая ты сегодня злая! — он нагнулся, чтобы поцеловать её в лоб, но она резко закрылась от него одеялом с головой.
— Я их боюсь, — заплакала она вдруг, сменив тактику, — они смотрят на меня такими странными глазами…
— Ну ладно, ладно! Успокойся! — сдался Геннадий Степанович, — если ты так настаиваешь… уволю, конечно.
Он аккуратно прикрыл дверь спальни и пошёл в свой кабинет, прихватив с собой бутылку холодного пива. Для законного увольнения, конечно, нужен веский повод, и он надеялся найти его в записи скрытых камер, которые тайно установил его сотрудник службы безопасности накануне.
Ночью в Бродинке сильно похолодало, подул северный ветер, Виктор проснулся от озноба и открыл глаза. Добрая Катя с вечера принесла ему тёплый спальный мешок и старый армейский термос с горячим, сладким чаем, как будто знала, что он понадобится. Виктор выбрался из сарайчика, и решил согреться чаем. Налил в крышку термоса, и маленькими, обжигающими глоточками пил, любуясь ночным, деревенским пейзажем. В чистом, как слеза, небе ярко светила полная, огромная луна, отчего вокруг было видно почти так же хорошо, как днём. Виктор случайно посмотрел на тот самый пятистенок и глазам своим не поверил: сквозь щели ставней отчётливо пробивался тусклый, колеблющийся свет, будто от керосиновой лампы.
Поставив термос на землю, и вытащив из кармана фонарик, он осторожно, стараясь не шуметь, прокрался к дому. К стене была прислонена та самая доска, которой прежде была забита дверь, а возле неё на траве валялся знакомый металлический прут.
Кузнецов поднял его и, тихо отворив скрипучую дверь, шагнул внутрь. Скрип двери заставил сидящего у стола мужчину резко повернуться, и он, и Виктор одновременно направили лучи своих фонарей прямо друг другу в лицо, ослепляя.
— Алексей? — удивился Виктор, — что вы тут делаете в такое время? Луч его фонаря выхватил из темноты открытый гроб и сидящего в нём, скрючившегося человека, по виду не совсем адекватного, помутнённого.
— Кузнецов? Не спится в ночь глухую? Да не свети ты мне прямо в глаза, ослепишь! — опустив свой фонарь, попросил Алексей Игнатьевич.
Виктор опустил фонарь и подошёл к гробу ближе.
— Кто это? — шепотом спросил он у Алексея, попутно отметив, что у того в руках поблёскивает медицинский шприц, — что вы собираетесь ему колоть?
— Успокоительное, сильное, чтоб не брыкался и не кричал. Посвети-ка мне получше!
Виктор послушно подсветил, и Алексей, ловко нащупав вену на руке, быстрым движением ввёл препарат.
— И давно он здесь находится? — зажал нос Виктор, — от него, похоже, очень неприятно пахнет, он, кажется, обделался, и не один раз.
— Такова уж природа человека, когда он в беспамятстве, — вздохнул Алексей, так и не ответив на вопрос. Он собрал пустую упаковку от лекарства и использованный шприц, аккуратно положил всё это в целлофановый пакетик и сунул в карман своей куртки.
— Ну, ночной визит врача можно считать законченным. Ты со мной пойдёшь или останешься здесь, сторожить?
— Останусь, — твёрдо сказал Виктор.
— Ладно, — усмехнулся Алексей, — только смотри тут сам не задохнись от этого амбре.
И он вышел, громко скрипнув дверью.
Виктор подошёл к гробу вплотную и посветил на человека, лежащего в нём. Человек лежал без движения, но было заметно, что под закрытыми, опухшими веками его глазные яблоки быстро-быстро ходят туда-сюда, будто он что-то яростно обдумывает во сне.
— Кто ты такой? — вглядываясь в его осунувшееся лицо, спрашивал Виктор, и вдруг его осенило: он видел это лицо совсем недавно, в уазике сержанта Приходько. Там, на передней панели, была закреплена распечатка с портретом человека в розыск, сделанная с фотографии в телефоне. Разве что лежащий перед ним был сильно зарос щетиной и выглядел измождённым.
Бедолага среагировал на яркий свет, тихо застонал и повернул голову набок.
— Потерпи, браток, я сейчас постараюсь вызвать тебе помощь, — сказал ему Виктор.
Нужно было скорее добраться до таксофона и позвонить в скорую, но едва он дошёл до двери, как сознание его помутилось, в глазах потемнело, и он тяжело завалился на пол, зацепив по пути какую-то старую, хрупкую мебель.
Яркий свет снова резанул по глазам, когда Виктору удалось с трудом разлепить их.
— Наконец-то вы очнулись, — услышал он рядом звонкий, знакомый голос, — мы за вас очень переживали.
— Ну и забористый у тебя чаёк, Катюша, — слабо улыбнулся он.
— Вам не понравился? — расстроилась она.
— Нет, отчего же, очень даже, — Кузнецов попытался приподнять голову и оглядеть помещение, — и сколько же я так проспал?
Он лежал в каком-то незнакомом, маленьком помещении с белёными, чистыми стенами. В красном углу, под старинными, тёмными образами, теплилась ровным светом лампадка.
— Ну, как вам сказать… сейчас ровно сутки, как мы нашли вас без сознания в том сарайчике, возле забитого пятистенка.
— Там человек, этот, как его… инструктор! Ему срочно нужна помощь! — встрепенулся Виктор, пытаясь встать.
— Не волнуйтесь вы так… вам сейчас нельзя волноваться! — всплеснула руками Катя.
— Что с ним? Его уже увезли?
— Кого? — не поняла она.
— Ну, инструктора, того самого, который в гробу лежал.
Катя наклонилась над Виктором, и глядя на него с безмерной жалостью, положив свою маленькую руку ему на грудь, прошептала:
— Не было там никакого инструктора, Виктор Борисович. Вам, должно быть, всё это просто приснилось, такая уж у этого места дурная слава.
— Эй, девушка! Далеко ли тут до Бродилихи? То есть, до Бродинки? — крикнул из окна своего дорогого, внедорожника мужчина.
Девушка, бредущая по лесной, разбитой дороге, обернулась, и поправив очки на маленьком носу, ответила:
— Не близко. Но, могу показать дорогу, если подбросите.
— Давай, залезай к нам, поторопись!
Мужчина что-то отрывисто сказал своей попутчице — даме в шёлковом платке и больших, тёмных очках, и та, с неохотой, пересела на заднее сиденье, демонстративно хлопнув дверью.
— Тебе очки, девочка, явно не по размеру, — ласково, но с явной ядовитостью сказала она новой пассажирке, — носи по размеру, не надо будет постоянно их поправлять, отвлекать всех!
Девушка, ничего не ответив, молча уставилась в боковое окно, будто не слышала.
Километров пять они ехали по дороге, состоящей из сплошных ям и ухабов. Наконец, выехали к старой, полузаросшей развилке, и девушка молча, одним пальцем, показала нужное направление.
— Сама-то местная? — спросил Доронин у девушки, чтобы разрядить неловкую паузу.
— Не совсем, — уклончиво ответила та, — а вы, вероятно, едете найти кого-то из близких вам людей?
— Да, угадала, — улыбнулся Доронин, — меня зовут Геннадий Степанович, это моя супруга, Элина. А как тебя звать-то?
Девушка на мгновение задумалась, словно не могла вспомнить.
— Арина, — наконец, сказала она, — да, точно. Арина.
— Красивое, старинное имя, — кивнул Доронин, — а кто у тебя в Бродинке остался? Родня?
— Никого. Я в Охметьево живу. Видите вон те крыши вдали? Вам как раз туда, а я выйду здесь, спасибо, что подбросили!
Она быстро вышла из машины и направилась в сторону тёмного, густого леса. Мелькнула её клетчатая, красная ветровка.
— Подожди, куда же ты одна? — крикнул ей вслед Доронин, но девушки и след простыл, будто её и не было.
— Ничего с ней не случится, — подала голос Элина, — она же тебе сама сказала, «почти местная»! Знает, куда идёт.
Ничего не ответив жене, Доронин взял курс на видневшиеся вдали крыши. Дорога была накатана кем-то прямо по высокой траве. Жёсткий чертополох и лопухи царапали блестящие, дорогие бока иномарки, но Доронин не думал об этом сейчас. Он с волнением представлял, что скажет Виктору и как тот его встретит после всего случившегося.
Машина, сверкнув фарами, выехала на главную, когда-то, улицу Бродинки, где когда-то лежал асфальт, а теперь остались лишь его жалкие островки, которые не успела до конца поглотить и разрушить природа. У одного из сохранившихся, жилых домов они увидели старую, видавшую виды «Волгу». Значит, там есть люди. Доронины подъехали к калитке, возле которой стоял автомобиль, в надежде расспросить про Виктора, а если повезёт, то и обнаружить его самого.
Доронин хлопнул дверью внедорожника, и почти сразу же за ветхим, покосившимся забором залился злобным лаем цепной, огромный пёс. Элина тоже выбралась наружу и сняла свои тёмные очки, чтобы оглядеться вокруг. Под её глазом отчётливо виднелось фиолетовое, свежее пятно. Услышав, что скрипнула дверь дома, Элина моментально водрузила очки обратно на место, скрывая синяк.
Из дома вышел мужчина и крикнул им:
— Вы, вероятно, к Илье Михалычу? Проходите в дом, не стесняйтесь!
— Пошли, — кивнул Геннадий Степанович жене, и сам пошёл вперёд, распахнув калитку.
Они прошли сени и оказались в просторной, по-деревенски уютной горнице. За большим столом сидел седой, как лунь, старик и две женщины — Катя и Ольга.
— Здрасьте, — поприветствовал всех Доронин. Честная компания кивнула ему в ответ, не выражая особой радости.
— Вот, Михалыч, к тебе гости, — сказал Алексей, и старик медленно встал навстречу гостям. Он подошёл сначала к Доронину, и долго, внимательно изучал его лицо, будто пытаясь что-то вспомнить. Потом подошёл к Элине, но от неё отошёл почти сразу, поморщившись.
— Вы ведь не из газеты, — сказал он наконец, и повернулся к Алексею: — Арсений, это не ко мне, видать.
— Мы ищем Виктора Кузнецова, не подскажете, где он? — включив свой административный, начальственный тон, спросил Доронин.
— Болеет, — коротко ответил Алексей, — вы же в курсе, что он серьёзно, неизлечимо болен? Так вот, сейчас он спит, набирается сил, беспокоить его нельзя.
— Можно его просто увидеть, на секундочку? — спросила Элина, — мы очень спешим!
— Ох-хо-ох! — не выдержал Алексей, — сразу видно, столичные гости! Вечно спешат, бегут, суетятся… на тот свет, прости Господи, торопятся! — и он с нескрываемой неприязнью посмотрел на гламурную гостью.
— Несколько часов он точно будет спать крепким сном, — сказал старик, возвращаясь на своё место за столом.
— Вы не могли бы просто проводить нас в его дом, мы подождём его пробуждения там, — сказал Геннадий Степанович.
— Дом, который он купил, не дом, а полная развалина под снос! Пока его приютила у себя Марковна, наша бывшая медсестра. Беспокоиться нечего, в хороших руках. Обождите, если хотите, здесь.
— Но, мы бы хотели сегодня же вернуться обратно. Завтра у меня важное, неотложное совещание, я не могу долго ждать! — занервничал Доронин.
— Арсений, принеси-ка стульев гостям, — распорядился дед, — Ольга, достань чистые чашки, а я заварю пока свежего чайку. Катюша, мечи калачи на стол!
— Какие калачи, дедуля? — пожала плечами Катя, доставая из буфета глиняную вазу с самодельными крендельками и карамелью «Лимончики».
— У меня тот же вопрос, — не унимался Доронин, — какие калачи? Разбудите Виктора, и мы эвакуируем его отсюда. Здесь нет ни нормальной канализации, ни постоянной горячей воды… ему нужен качественный уход и лечение!
— Горячая вода у нас есть! Мы бойлер электрический греем! — звонко, с вызовом возразила Катя.
— Вы не подумайте, что я хочу вас обидеть, — принимая из рук Ольги фарфоровую чашку, Доронин кивнул женщине в знак благодарности.
Лицо Ольги зарумянилось. Доронин, в лучах заходящего солнца, казался ей настоящим образцом мужчины: уверенный в себе, состоявшийся, надёжный… А какой от него исходил чудесный, дорогой парфюм!
Алексей заметил это её восхищённый взгляд, и кашлянув, громко сообщил:
— Думаю, что смогу привести Виктора в чувство, если нужно. Пойду, попробую, раз уж гости так спешат.
— И я с вами! — вызвался Доронин, но Алексей решительно вытянул вперёд руку: — Подождите здесь, товарищ, нечего вам там делать. Ольга, пойдём со мной, поможешь.
Ольга, накинув на плечи цветастый платок, вздохнув, нехотя последовала за Алексеем.
Закатное солнце играло бликами в тёмном ельнике, тысячи голодных комарих звенели в тёплом, вечернем воздухе. Кровь, как известно, позволяет самке комара вывести более сильное, здоровое потомство, и многие из них безрассудно рискуют жизнью ради этой цели. Зная это, Алексей никогда не убивал назойливых насекомых, только отгонял их плавным движением руки. Он с большим пиететом относился ко всем матерям, и надеялся когда-нибудь сам стать отцом. А матерью своих будущих детей видел только одну женщину — Ольгу. Но та только дразнила его, играла с ним, впрочем, как и отгонять — никогда не отгоняла по-настоящему.
— Я не позволю, чтобы какой-то городской хлыщ морочил тебе голову, — сказал он ей, изо всех сил стараясь говорить непринуждённо, но у него плохо получалось.
— Эх, Алексей, разве можешь ты понять тоску настоящей женщины по тонким, прованским кружевам! — мечтательно выдохнула она, — я хочу, чтобы у меня была горячая вода не из старого, дровяного бойлера, а прямо из под крана, в любое время суток. Чтобы принимать, когда вздумается, долгую, пенную ванну при свечах… чтобы мой мужчина кормил меня спелой клубникой со взбитыми сливками…
— Ясно, — кивнул Алексей, — только ничего этого у тебя с ним не будет, вот увидишь. Этот упитанный столичный индюк не похож на романтика! Клубники со сливками захотела? Так и здесь, на месте, можно всё организовать, ты только скажи, я для тебя горы сверну!
— Ничего ты, Алексей, не понял, — сказала она, толкая дверь в дом Марковны, — Марковна, это мы! Как у вас тут дела?
Марковна, видно, тоже решила прилечь. Старая уже, силы не те.
— Марковна! — крикнул Алексей, подходя к кровати, где спал Виктор, но табурет у его изголовья был пуст, зато он с удивлением заметил на столе ритуальное, круглое зеркало и чашу с чистой, ключевой водой.
Старуха лежала на своей кровати в закутке, отгороженном ситцевой занавеской, и тяжело, с хрипом дышала.
— Что с тобой, Марковна? — испугавшись, подскочила к ней Ольга.
— Кажись, всё, кончаюсь я, детка, — слабо улыбнулась Марковна, — но ваш Викторик ещё поживёт, я ему своё передала.
— Как же так, Марковна? А свой дар-то? Мне ведь обещала! Неужели ему, чужому, городскому?! — хлопнул себя по груди Алексей, — я здесь вся медицина, я один!
Старуха с трудом приоткрыла свои мутные глаза и произнесла шёпотом:
— Нельзя тебе…ты, Сеня, тёмный, в тебе злобы много.
— Ах вон оно, что! Потемнел, значит, в твоих глазах! — воскликнул Алексей, — это ты сейчас специально придумала, а, Марковна?
Но старуха ему не ответила. Она сложила свои иссохшие руки на груди и закрыла глаза. Пламя, теплившееся в лампадке у образов, вдруг само по себе угасло, выпустив тонкую струйку серого дыма.
Спустя короткое время Виктор открыл глаза и увидел подле себя Ольгу и хмурого, как туча, Алексея.
— Ого, за окнами уже вечер! — присвистнул Виктор, легко вставая с постели, — залежался я что-то… А бабуля Марковна где? Она мне тут что-то шептала, шептала без умолку… и я сон видел. Чудной такой! Будто бы в том гробу был отец Катюши! А после…
— Да. Всё так и было, — поморщившись, прервал его Алексей, — донесёшь теперь на меня, городской?
— Зачем? — не понял Виктор и перевёл свой ясный взгляд на Ольгу, — ты, Ольга, прямо на глазах преобразилась. Неужели, наконец, полюбила по-настоящему?
— Тут к вам приехали двое из города… — словно не расслышав вопроса, сказала Ольга, — мужчина, симпатичный такой, солидный… и с ним дама, неприятная, с синяком под глазом!
— Ну конечно, это же Доронины! Пойдёмте же скорее! — Виктор чувствовал, что он абсолютно здоров, полон сил, и ему хотелось кричать от нахлынувшей радости. Выходя из дома Марковны, он неожиданно для себя поклонился в пояс, как не кланялся никогда в своей прежней жизни.
— Спасибо тебе, бабушка, за всё! За вторую жизнь!
Ему почудилось, что он видит, как Марковна машет ему платочком, вытирая слёзы, а обернувшиеся Ольга с Алексеем увидели только почившую старуху, неподвижно вытянувшуюся на своей кровати.
Катя, заметив в окно, что Алексей и Ольга возвращаются с бодрым Виктором, очень удивилась. Она подошла к своему прадеду, но тот сидел, словно в оцепенении, уставившись в одну точку на столе. Потом, медленно поднял на правнучку свои ясные глаза и сказал: «Знаю. Марковна кончилась, значит, передала свой дар по наследству».
Доронины с Элиной ничего не поняли из этой странной сцены. Геннадий Степанович пил уже свою пятую чашку чая, а Элина не пила вовсе, чтобы ограничить до минимума посещение деревенского, вонючего нужника, от одного вида которого ей становилось физически дурно.
Скрипнула дверь и в горницу вошёл Виктор с Ольгой. Алексей остался курить на крыльце, не желая видеть столичного гостя.
Виктор, увидев Доронина, не говоря ни слова, подошёл к нему и мужчины крепко, по-мужски, обнялись, похлопывая друг друга по спинам.
— Ну, что же Алексей не заходит? — с нетерпением спросил Илья Михайлович у Ольги, — он теперь у нас человек непростой. Новый статус имеет. Можно поздравить!
— Нет, — сухо сказала Ольга, — он там во дворе остался, злой очень, как бык. Марковна, она вот, ему дар завещала! — и она кивнула на сияющего Виктора.
— Как так? — крякнул дед.
— А я почём знаю! — не спуская восхищённых глаз с Доронина, Ольга, вытащила из вазочки карамельку, и развернув её, с наслаждением отправила в рот.
— Деревенщина несусветная, — прошипела себе под нос Элина Муратовна, задетая тем, что её муж улыбается этой немытой бабе.
Между тем, старик посмотрел на Виктора пристальным взглядом и произнёс:
— Ты хоть сам теперь понимаешь, чем теперь владеешь, какая сила тебе далась?
— Я, Илья Михайлович, во всю эту деревенскую чертовщину попросту не верю, — искренне ответил Виктор, — вот в Бога верю, и чёрта в жизни видел не раз. А вот во все эти ваши заговоры, колдуны…
— Ну ты хоть понимаешь, что Марковна тебя вылечила насовсем? Тебя, от которого отреклись все столичные врачи! Ты же помирать сюда приехал, забыл? — дед закашлялся, и схватившись за сердце, безвольно опустился на свою скамью, — Эх, Марковна, Марковна… уедет теперь твой невостребованный дар обратно в город, где он и пропадёт, затеряется в суете!
— Илья Михайлович, зря вы так. Я уезжать отсюда никуда не собираюсь, во всяком случае, пока. Поможем похоронить Марковну по-человечески, как положено, а там — поглядим, жизнь покажет.
— Как жаль, что ты с нами обратно не едешь, — Геннадий хлопнул по плечу Виктора, — ремонт в вашем доме почти закончен, можешь вернуться в любое время, как к себе домой.
— Ларисе позвони! — улыбнулся Кузнецов, — она обрадуется, узнав, что я жив-здоров.
— Э, не-е-ет! Что бы её муженёк-игроман все деньги снова на автоматах не спустил? Уж лучше тогда я там студию открою, буду снимать кино для взрослых, актриса хорошая на примете уже есть, — сказал он, повернувшись в сторону жены с намёком.
— Прекрати сейчас же, Геннадий! — зашипела Элина, и стремительно села в машину, с силой хлопнув дверью.
— Чего это она? — удивился Виктор, который был не в курсе последних событий в их семье, — шуток твоих не понимает?
— Да, не понимает, — махнул рукой Доронин, — ну, и всё же? Когда ждать тебя в гости?
— Заеду, как-нибудь, обязательно, к тебе, посидим, как в старые, добрые времена, обо всём поговорим, всё решим.
— Замётано! — улыбнулся Геннадий Степанович и, обняв Виктора в последний раз, сел за руль своего автомобиля, — слушай, ты кое-что своё забыл, — он достал из бардачка свёрток в крафтовой бумаге и передал его Виктору.
Когда машина скрылась из виду в облаке пыли, Виктор развернул бумагу. Внутри лежала старая, потрёпанная «счастливая» ракетка для пинг-понга, вся в автографах.
Посмотрев на неё, Кузнецов глубоко вздохнул, вернулся в дом и вызвал Катюшу на серьёзный разговор.
— Уезжать тебе отсюда надо, Катюша. Молодая же совсем, — сказал он ей.
— Да куда же я своего деда брошу? А он никуда отсюда, с родной земли, ехать не хочет, тут все корни его…
— Расскажи мне лучше про своего отца, — попросил Виктор.
То, что он видел в своём сне или видении у Марковны, он видел лишь обрывками, которые никак не хотели складываться в одну, ясную картину.
— Я его нормальным, адекватным и не помню почти, — тихо сказала девушка, — маленькая была, когда всё это случилось.
— Что случилось, Катя? За что он сел, если не секрет?
Катя надолго замолчала, опустив глаза. Потом, посмотрела на него серьёзно, прямо:
— А что вам дар Марковны сейчас говорит? Чувствуете что-нибудь?
— Ничего… — пожал плечами Виктор, но, положив свою руку на плечо Катюши, он вдруг ясно увидел ужасную картину глазами маленького ребёнка: на полу кухни лежит его мама, а над ней с топором в руках стоит его отец.
— Твой отец… твою мать… — отдёрнул он руку, будто обжёгшись, — прости…
— Отец её не убивал! Он её любил! Но сел, потому что его жестоко оговорили, подставили!
— Я слышал, что он бежал потом из зоны.
— Да. С матёрыми, опасными рецидивистами, которые взяли его с собой в качестве «продукта», еды. Он смог сбежать и от них, еле-еле добрался до дома живой… дед потом долго лечил его, у него были вырваны целые куски мяса с бёдер. Но вот душу его, израненную, вылечить так и не сумел! — Катюша прижалась к Виктору и тихо заплакала, — даже Марковна была бессильна перед его болью! Когда год назад пропала та девушка, отец мой стал одержим её поисками. Он её до сих пор ищет! Но он не убийца, он психически болен, его сломали!
Тут Виктор поднял глаза, и увидел в вечерних, синих сумерках ту самую девицу в клетчатой ветровке. Она стояла неподвижно и смотрела прямо на него, после чего медленно повернулась и пошла сквозь высокую траву в сторону тёмного леса.
— В Охметьево её тело! — вдруг осенило Виктора, — поэтому она и просит всех подвезти её туда. В надежде, что кто-то найдёт и предаст земле!
— Как это просит? — удивилась девушка, — Ааа, это всё тот же дар Марковны. Она тоже всегда говорила, что мой отец не убивал ту несчастную девушку.
— Нет, я её и до этого видел, когда я сюда ехал. Рассказывал же вашему сержанту. Мы с ним прошлись по всем избам, но здесь нужно искать более тщательно, с пристрастием. Вызвать кинологов со служебными собаками.
— Думаете, если найдут её тело, это снимет все обвинения с моего отца? — всхлипнула Катя.
— Не знаю. Надеюсь, что не подтвердит его вину… Ты знаешь, где он сейчас находится? — спросил Виктор. Молодая женщина подняла на него свои заплаканные глаза и отрицательно покачала головой.
— Всё будет хорошо, я обещаю, — пообещал ей Кузнецов.
Из Твери в Охметьево выехал целый караван машин: оперативники, следователи, кинологи. На территории заброшенной деревни был быстро разбит полевой, поисковый лагерь. Уже через двадцать минут активных поисков, у одной из сгоревших дотла изб, служебные собаки подняли дружный, тревожный лай. Спасатели обнаружили скрытый, заваленный ветками подвал.
Оттуда и извлекли останки бедной девушки. Мама пропавшей год назад школьницы приехала вместе с группой оперативников. Увидев знакомый фрагмент клетчатой, красной ветровки своей дочери, женщина без чувств упала на землю.
— Эй, — крикнул судмедэксперт, — тут ещё кто-то есть… Вроде, живой! — нет, тоже жмурик, и не один.
В другом погибшем узнали пропавшего инструктора. Общественность и пресса сразу решили, что почувствовав неладное и испугавшись скорого разоблачения, мерзавец сбежал от детей. Однако, далеко уйти ему не удалось, судьба наказала его.
Соплячке удалось-таки заманить и его в своё проклятое Охметьево. Обществу оставалось только гадать, что же случилось в ту роковую ночь в лесу, и почему души погибших не могли обрести покой, находя его лишь в помощи живым. А Виктор Кузнецов остался в Бродинке, обретя не только новое здоровье, но и новую семью, и тихую, мудрую жизнь в ладу с собой и окружающим миром, где у каждого своя правда, и где река судьбы порой меняет течение, уча нас смирению и надежде.
