Предатель из барханов
О своей беременности Алиса узнала в пятницу. Тот самый день, который должен был стать для неё началом свободы, последним аккордом школьной симфонии, пусть и написанной в минорной тональности. Утро было солнечным, почти насмешливо ярким. Она стояла перед зеркалом, затягивала на белом фартуке бант, поправляла голубой воротничок формы – и вдруг волна дурноты накатила с такой силой, что она едва успела добежать до ванной.
Это было не первое дурное предчувствие. Тело уже несколько недель шептало ей тревожные сигналы, намекало на перемены. Но покупать тест она боялась. Боялась до оцепенения, до леденящего дна в желудке. Потому что знала: мама убьёт. Не метафорически, а с очень реальной, холодной жестокостью.
Её мать, Валерия Дмитриевна, была заместителем директора их школы. Её боялись все. Ученики, за глаза называвшие её не иначе как «Умбридж» за сладковато-ядовитый голос и непроницаемые глаза навыкате. Учителя, которые порой, бросая на Алису жалостливый взгляд, выводили в журнале заслуженную четвёрку как пятёрку. Они-то знали, что происходит за стенами образцовой квартиры. Мать не скрывала своих методов воспитания: за любую провинность, включая «неидеальные» оценки, дочь лишали сладкого, запирали в тёмной чуланной комнате с выкрученной лампочкой и заставляли заниматься до рассвета, пока та не падала от изнеможения. О ремне с тяжёлой армейской пряжкой, доставшемся от деда-фронтовика, и о мокром, свистящем в воздухе полотенце Валерия Дмитриевна, разумеется, никому не рассказывала. Но Алиса знала их на ощупь, на звук, на вкус собственных слёз. И она даже представить не могла, какая кара ждёт её, отличницу, медалистку, гордость школы, когда та самая гордость округлится от позора.
Отцом ребёнка был Марк. История банальная, как осенний листопад: хорошая девочка и плохой мальчик. Он был старше на три года, жил с ними в одном подъезде, этажом ниже. Они пересекались в лифте, в дворе, но их миры не соприкасались. До того дня, когда Алисе было двенадцать. Пьяный, одурманенный чем-то мужчина загородил ей путь у гаражей, схватил за руку, потащил в полутьму. Она онемела от животного ужаса, не могла крикнуть. И вдруг из-за угла возник Марк. Не герой из блокбастера, а худощавый, злой пацан. Он не стал драться – он просто посмотрел на того мужика. Посмотрел тихо, холодно, безразлично-смертельно. И мужчина, бормоча что-то, отпустил Алису и поплёлся прочь.
С того самого дня её сердце стало его безраздельным рабом. Она бегала за ним как преданная собачонка, а он много лет отмахивался от неё, как от назойливой мошки.
«Твоя мать убьёт тебя, дурочка! – ворчал он. – Ты хоть понимаешь, кто я? С такими, как я, правильные девочки не знаются».
Кто такой Марк, знал весь район. Его отец давно и прочно сидел, братья появлялись и исчезали, и мать Алисы, Валерия Дмитриевна, потратила немало сил, чтобы этого «отброса общества», как она его называла, вытурили из их благополучной школы.
«В этой жизни всё просто: или ты, или тебя, – частенько, щурясь на солнце, философствовал Марк. – Подрастёшь – поймёшь, мелюзга».
Она долго была для него слишком маленькой. А потом настала зима. Они столкнулись на катке, у центральной ёлки. Алиса летела на коньках, не справилась с управлением и врезалась в него. Он едва не упал, обернулся с готовой колкостью на языке, но вдруг замолчал, внимательно посмотрев на неё.
«Смотри-ка, – произнёс он, и в его голосе впервые не было насмешки. – А ты, оказывается, уже выросла, малышка».
Их роман был тайным, запретным, оттого каждое прикосновение обжигало, а каждое слово казалось признанием в вечной любви. По крайней мере, Алисе так казалось. Марк дарил ей огромные, роскошные букеты алых роз. Она знала, на какие деньги они куплены, но принимала их, зарываясь лицом в бархатные, пьянящие лепестки. Нести их домой было нельзя, и Алиса отдавала цветы своей единственной подруге, Кате. Катя была единственной, кто знал об их отношениях. Ну и, конечно, её старший брат, Лев. Он прикрывал их, когда Алиса убегала на свидания к Марку, а Катя – к своему взрослому репетитору по математике.
«Вы обе – глупые, наивные дуры, – хмурился Лев. – Однажды попадёте в такой переплёт, что я вас уже не вытяну».
Лев был взрослым. Он уже отучился в вузе и поступил в аспирантуру. Казалось бы, он должен был первым накричать на них, отчитать, поставить на место. Но Лев гордился своими прогрессивными взглядами. А ещё он их обеих очень любил. Но, конечно, по-разному.
Обо всей глубине этой «разности» Алиса узнала, стоя на мосту под ледяным, пронизывающим дождём. Она, дрожащими пальцами, отправила Марку сообщение с новостью. Он примчался почти сразу, мокрый, пахнущий ветром и чем-то чужим. Выслушал и… рассмеялся коротко и сухо.
«Ну что ж, – сказал он, избегая её глаз. – Денег дам. Избавишься от него. Всё устрою».
Она ждала всего чего угодно: гнева, паники, даже радости. Но не этого холодного, делового предложения. Она ждала, что он встанет на колено, возьмёт её руку, поклянется защищать и любить, бросит ради них своих тёмных дел. А он отмахнулся от неё, как от надоедливой мухи.
«Я думала… я думала, ты меня любишь», – выдохнула она побелевшими, недвижимыми губами.
«Люблю, – буркнул он. – Но дети мне сейчас не нужны. Да и тебе тоже. Ты же в институт собралась? Учиться. А мамочка твоя будет пелёнки менять, пока ты на сессии?» – он горько усмехнулся. – «Очнись, малышка. Она тебя из дома выгонит без разговоров».
Алиса заплакала. Слёзы всегда были её последним аргументом, её оружием. Но в этот раз они не сработали.
«Ты избавишься от него. Это не обсуждается», – жёстко закончил Марк и ушёл, оставив её одну под ледяными струями, стекавшими за воротник и смешивавшимися с горькими слезами.
От переживаний, от страха, от отчаяния она завалила выпускные экзамены. Первые в её жизни тройки краснели в журнале как кровавые пятна. Валерия Дмитриевна не кричала. Она молча достала тот самый, тяжёлый ремень. И когда Алиса инстинктивно прикрыла руками живот, защищая невидимое ещё дитя, всё стало ясно. И била она так, с холодной, методичной яростью, что Алиса боялась, не выживет ли её ребёнок, а может, и она сама.
Но она выжила. Истерзанная, плачущая, она написала Кате прощальное сообщение. А ночью, когда в доме воцарилась гробовая тишина, она выбралась через балфор и побежала. Бежала без цели, на ощупь, под проливным дождём, к тому самому мосту.
И там её поймал Лев. Он стоял под огромным чёрным зонтом, словно ждал её.
«С ума сошла окончательно?» – его голос прозвучал не сердито, а устало.
«А что мне ещё делать?» – простонала она, обнимая себя за плечи, пытаясь согреться.
«Рожать, что же ещё, дура несчастная! – воскликнул он. – Я же тебя предупреждал!»
Алиса снова расплакалась, и слёзы эти были такими горячими на её ледяной коже. Лев вдруг резко шагнул к ней, накрыл её своим зонтом, обнял. Его пальцы вцепились в её мокрые плечи.
«Выходи за меня, Алиса. Я о вас позабочусь. Обо всех».
Иного выхода у неё не было. К Льву она всегда относилась как к старшему брату, доброму и надёжному. Но идти ей было некуда. А он, как оказалось, любил её. Любил уже давно, тихо, без надежды. И, в отличие от Марка, ждал, когда ей исполнится восемнадцать.
На свадебных фотографиях у Алисы был потерянный, пустой взгляд пойманного зверька. Лев же смотрел на неё с такой обречённой нежностью, с такой щемящей жалостью, что на эти снимки было больно смотреть.
Родилась девочка. Алиса назвала её Милой. Лев светился от счастья, носил дочку на руках, не спал ночами у её кроватки, и все вокруг думали, что он и правда отец. Марк исчез. Словно сквозь землю провалился. Сначала Алиса пыталась что-то узнать, звонила его знакомым, но те лишь отмалчивались. Потом заботы о малышке, бессонные ночи, колики и первые улыбки вытеснили мысли о нём на самую периферию сознания. Но не из сердца. Она по-прежнему любила его. Ждала. Лев был добр, заботлив, предсказуем. Но он не мог занять в её душе то место, которое было выжжено именем Марка.
Однажды Лев вернулся домой раньше обычного, бледный, нервный.
«Мне нужно тебе кое-что сказать, – начал он, избегая её взгляда. – Только обещай, что не будешь волноваться. А то молоко пропадёт».
Она тут же насторожилась, сердце ушло в пятки.
«Марк… – прошептала она, уже зная. – Он… что с ним?»
«В общем, да… Я встретил его брата на днях. Марк погиб. Полгода назад. Где-то в Сибири. Пьяная драка, нож…»
Лев, видимо, до конца не понимал силы её чувств. Сначала Алиса издала странный, нечеловеческий звук, не то вой, не то стон. Потом завыла, как раненое животное, разбудив испуганную Милу и перепугав свекровь. А потом просто легла лицом к стене и не вставала несколько дней. Не кормила дочь, не реагировала на слова, не отвечала на звонки Кати. Она провалилась в чёрную, безвоздушную пустоту. На пятый день свекровь, женщина тихая и неконфликтная, вошла в комнату, села на край кровати и сказала тихо, но твёрдо:
«Хватит. Девку растить надо. Она не просилась на этот свет. Ты её родила. И моего сына мучить хватит – не можешь с ним жить, так уходи. Я человек мирный, но ребёнка своего в обиду не дам».
Странно, но именно эти жёсткие, бескомпромиссные слова подействовали на Алису как ушат ледяной воды. Она поднялась, молча развела в бутылочке смесь – молоко действительно перегорело от стресса – и пошла кормить дочь. Лев сделал вид, что ничего не произошло. Не упрекал, не задавал вопросов. Они просто продолжили жить.
Через два года Лев осторожно заговорил о втором ребёнке. О своём ребёнке. Алиса отказалась наотрез, заявив, что не будет рожать в чужой квартире, где они и так ютились в одной комнате с его родителями. Лев, не сказав ни слова, ушёл из аспирантуры и устроился в солидную контору на тяжелую, но высокооплачиваемую работу. Ещё через два года они взяли квартиру в ипотеку, и он повторил свою просьбу.
«Я только вышла на работу, – взвилась Алиса. – Ты думаешь только о себе!»
Она и правда окончила заочное и вышла на работу, но дело было не в карьере. Полюбить Льва она так и не смогла. И ещё она не верила до конца в смерть Марка. Она нашла-таки его брата и допросила с пристрастием. Тот подтвердил, да, погиб. Но никаких подробностей, никакого места, куда можно было бы прийти, не было. И в её душе теплился крошечный, безумный огонёк надежды. Она видела его во снах, разговаривала с ним по ночам, сидя у кровати болеющей Милы. Их любовь не могла закончиться так. Не могла.
Марк появился, когда Мила пошла в первый класс. Они с Львом вели её за руки, всю нарядную, с огромными белыми бантами, к парадным дверям школы. И вдруг из-за угла возник он. Он почти не изменился: всё тот же худой, верткий, с колючим взглядом и лёгкой ухмылкой на губах. Даже щетина на его щеках казалась такой же редкой, как у юноши. Ряд с солидным, немного располневшим от благополучия Львом он смотрелся вечным подростком, сорванцом.
Алиса обомлела. Сердце заколотилось, перекрывая дыхание.
«Ты?..»
«Не ждала, да? – его ухмылка стала ещё шире. – Восставший из мёртвых. Привет, малышка».
Мила испуганно прижалась к ноге матери. И в этот миг, глядя на испуг дочери, что-то щёлкнуло внутри Алисы, что-то перевернулось.
«Это дядя Марк, старый друг мамы, – ровным, почти спокойным голосом сказала она, гладя Милу по голове. – Идём, солнышко, а то опоздаем на линейку».
Она столько лет верила, ждала, надеялась. А когда надежда материализовалась, она почувствовала не радость, а жгучую, леденящую обиду. Где он был всё это время?
На Льва она не смотрела. И он на неё тоже. А вечером, когда Мила уснула, он вдруг сказал, глядя в окно:
«Если хочешь… мы можем развестись».
Алиса опешила.
«Развестись?»
«Ну да. Раз твой Марк жив. Я же видел, как ты на него посмотрела. Ты же из-за этого не хотела ребёнка. Надеялась, что он вернётся и заберёт вас».
Краска стыда и гнева ударила ей в лицо.
«Это неправда!»
«Как знаешь…» – он пожал плечами, и в его спине читалась такая безысходная усталость, что ей стало до боли жаль его.
Конечно, он был прав. Но парадокс был в том, что теперь, увидев Марка, она не хотела, чтобы он её забирал. Ей нравилась их новая квартира с видом на парк, нравилась спокойная, предсказуемая жизнь, нравилось, что на Льва можно положиться, как на скалу. А что мог предложить Марк? Где он был все эти годы? И любила ли она его самого или всего лишь призрак, воспоминание о первой, запретной страсти?
Марк стал караулить её. У дома, у работы, у школы. Он словно старался наверстать упущенные годы. Алиса панически боялась, что он выпалит правду Миле. Он всё время расспрашивал о ней.
«Как она учится? Никто не обижает? Она на меня похожа? Тебе чего-нибудь нужно? Ты счастлива?»
В конце концов, её терпение лопнуло.
«Что тебе от меня нужно, Марк? Где ты был все эти годы? Думаешь, я буду сидеть и ждать тебя всю свою жизнь?»
Он посмотрел на неё своими колючими, пронзительными глазами и тихо сказал:
«Думаю, что да. Будешь».
Её от этих слов будто ошпарило кипятком. Она, никогда не поднимавшая руку на людей, резко замахнулась и ударила его по щеке. Марк легко перехватил её запястье, притянул к себе и поцеловал. Грубо, властно, без разрешения.
Сердце у Алисы остановилось. А потом забилось с такой бешеной силой, что в ушах зазвенело. Нет, она больше его не любила. Но он по-прежнему имел над ней какую-то гипнотическую, тёмную власть.
В следующий раз они столкнулись в дождь. Она забыла зонт и промокла до нитки. Вода ручьями стекала с её волос. Марк снял свою кожаную куртку и накинул ей на плечи. От его знакомого, горьковатого запаха кожи, табака и чего-то неуловимого, только его, у неё закружилась голова. И когда он снова поцеловал её, она не сопротивлялась. Не смогла.
Они стали встречаться в обеденные перерывы в его квартире – пустой, неуютной студии на самой окраине города. Марк рассказывал, как скрывался от бывших «друзей» и правоохранителей в сибирской тайге, как торговал мёдом на Алтае, как был волонтёром в заповеднике на Камчатке. Алиса слушала, и старая любовь и тоска поднимались в ней, как забродившее вино. Её съедало чувство вины перед Львом, и она подсознательно ждала, что Марк вот-вот предложит ей всё бросить и быть вместе. По-настоящему. Но он молчал.
А утром её накрыла знакомая, до тошноты узнаваемая волна дурноты. И первым её чувством была не паника, а странное, извращённое облегчение: вот он, шанс всё разрешить, сделать окончательный выбор! Она дождалась, когда Мила уснёт, и вышла в гостиную к Льву.
«Я встречаюсь с Марком», – выдохнула она, глядя куда-то мимо него.
«Ожидаемо, – его лицо не дрогнуло. – И что?»
«Я беременна».
Он рассмеялся. Это был не весёлый и не злой смех. Это был смех абсолютной, бездонной безнадёги.
«Что-то это мне напоминает… Дежавю».
«Я подаю на развод».
«Ясно… – он медленно поднялся с кресла. – А как же Мила? Ты скажешь ей? Кто я для неё после этого?» В его глазах читался настоящий, животный страх.
«Не знаю, – честно ответила она. – Посоветуюсь с психологом».
Марк клялся, что завязал со всем криминальным прошлым. Что он теперь законопослушный гражданин, работает на заводе фрезеровщиком. Она собрала вещи и переехала к нему с дочерью, хотя Мила плакала и умоляла остаться с папой. В студии было тесно, пахло остывшим маслом и одиночеством. Но с милым рай и в шалаше, верно?
Рая не получилось. Очень скоро Марк, не посоветовавшись с ней, сам рассказал Миле, что он её настоящий отец. Девочка замкнулась, стала плакать по ночам и, что было страннее всего, дико обиделась на Льва. Как будто он её обманул, предал. Алисе было мучительно жаль его, жаль того счастья, что они разрушили, но она ничего не могла поделать. Лев, оскорблённый до глубины души, перестал платить алименты, заблокировал её номер и исчез из их жизни. Даже Катя, её единственная подруга, отвернулась от них, не говоря уже о бывшей свекрови.
«Неблагодарная ты, Алиса, – сказала Катя при последней встрече. – Слепая и глупая. Я не могу на это смотреть».
Беременность протекала тяжело. До школы ехать было далеко, а старенькая машина Марка вечно ломалась. После развода Лев выплатил Алисе её долю за квартиру – круглую сумму. И Марк уговорил её не тратить их на быт, а «инвестировать», чтобы удвоить и сразу купить хорошее жильё. Потом оказалось, что деньги «сгорели» в каком-то сомнительном проекте. А ещё через неделю пришли люди в строгих костюмах с обыском. Марк, как выяснилось, совсем не завязал с криминалом, просто перешёл с разбоев на экономические аферы. Его осудили на три года.
Алиса осталась одна. С семилетней дочерью на руках и огромным, тяжелым животом. Без денег, без работы, без какой-либо поддержки. Отчаяние было таким густым, что она не видела из него выхода. Кроме одного. Унизительного, но единственного. Вернуться к Льву. Она звонила ему – трубку не брали. Написала Кате – та ответила нехотя, коротко, словно что-то недоговаривая. Собрав последние силы, Алиса с Милой поехала туда, в ту самую квартиру, где когда-то была если не счастлива, то хотя бы спокойна и защищена.
Дверь открыла незнакомая девушка. Молодая, ухоженная, с добрыми глазами. Но Алису она, похоже, узнала.
«Алексея нет дома, – сказала она мягко и невольно положила руку на свой ещё совсем незаметный животик. – Он вернётся позже».
Этот жест, этот инстинктивный жест защиты был так знаком Алисе. Она обомлела, и взгляд её сам скользнул вниз – на руку девушки. На ней красовалось новенькое обручальное кольцо.
«А вы… кто?» – выдавила Алиса, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
«Я? – девушка улыбнулась счастливой, беззаботной улыбкой. – Я его жена».
В ушах у Алисы зашумело, в глазах поплыли тёмные круги. Как он мог? Так быстро? Неужели его любовь была такой неглубокой, такой быстротечной? Разве так любят?
Она не помнила, как спустилась с этажа, как вышла на улицу, как дошла до пустой, холодной студии Марка.
«Мама, – тихо, испуганно спросила Мила, сжимая её руку. – А где мы теперь будем жить?»
Алиса глубоко вздохнула, глотая подступающие слёзы. Выбора не было. Никакого.
«Поедем к бабушке, – глухо сказала она. – К моей маме».
Она знала, что это будет ад. Унижения, упрёки, тяжёлая длань контроля и воспитания. Но иного пути не было. Мать примет её. Не из любви, а из чувства долга. И будет воспитывать Милу так же, как когда-то воспитывала её саму – в строгости, в послушании, в страхе.
«Марк выйдет, – пыталась она убедить себя, заходя в подъезд своего детства. – Он отсидит и заберёт нас. Всё ещё наладится. Всё будет хорошо».
По её лицу катились предательские, горькие слёзы. Она зажмурилась, прижимая к себе дочь, и ключом дрожащей рукой пыталась попасть в замочную скважину.
Она знала. Знала уже абсолютно точно. Хорошо не будет. Никогда.
