Если на шубу хватило, то и на мои похороны найдутся деньги! — прошипела свекровь в трубку. А потом случилось то, чего она никак не ожидала
Лучи утреннего солнца, нежные и жидкие, робко пробивались сквозь полупрозрачную занавеску, рассыпаясь по полу комнаты золотистыми бликами. Маргарита стояла на пороге, затаив дыхание, с подносом в руках, на котором дымилась чашка ароматного травяного чая и аккуратно разложены были бутерброды с сыром и ветчиной. Она собиралась подать завтрак свекрови, которая вот уже несколько дней жаловалась на недомогание, утверждая, что даже дойти до кухни для неё — непосильный труд. Но слова, долетевшие из-за притворённой двери, заставили её кровь похолодеть в жилах.
— Раз жене шубы покупает, то и на мать родную найдёт деньги! Разве может быть иначе? — этот голос, пронизанный ядовитой уверенностью, принадлежал Людмиле Петровне.
Маргарита замерла, будто корнями вросла в пол. Она невольно стала незваной слушательницей разговора, который переворачивал всё с ног на голову.
— Людочка, ты уж слишком сильно переживаешь. Кто меня здесь услышит? — парировал звонкий, слегка насмешливый голос её свекрови. — Сынок мой на работе, а эта… эта домоседка, наверное, ещё дрыхнет без задних ног. Говорит, что по ночам работает, поэтому отсыпается. Какая это работа — в компьютере тыкать? Игры свои там какие-то рисует! А я-то думала, у меня невестка с серьёзной профессией.
Сердце Маргариты сжалось от обиды и горечи. Она действительно работала дизайнером в крупной компании, её руки создавали целые миры и вселенные для видеоигр, её труд ценился и приносил немалый доход, который она честно вкладывала в их общий с мужем бюджет. Но для Людмилы Петровны всё, что происходило за экраном монитора, было не более чем баловством и оправданием лени.
— Ну вот, придумаю я себе какой-нибудь серьёзный недуг, — продолжала свекровь, и в её голосе зазвучали почти актёрские нотки. — Скажу, что нужны дорогие лекарства, лечение за границей. Посмотрим, как тогда он станет свои деньги на дорогущие подарки тратить! Шубу купил… Шубу! А я, мать родная, в стареньком пальто хожу.
Маргарита медленно, бесшумно отступила от двери. Поднос в её руках вдруг показался невыносимо тяжёлым. Мысли путались, в висках стучало. Она вспомнила ту самую шубу — подарок на их с Дмитрием пятую годовщину свадьбы. Это был жест любви, признания, тяжёлый, но такой желанный результат многих месяцев его переработок. И этот подарок, вместо радости, стал яблоком раздора, камнем преткновения, породившим такую уродливую, жестокую ложь.
Она не стала входить. Развернулась и так же тихо, как и пришла, вернулась на кухню. Поставила поднос на стол и присела на стул, чувствуя, как дрожат её руки. Что делать? Обвинять? Устраивать сцену? Но это лишь даст Людмиле Петровне повод для новых упрёков в неуважении и скандальности.
Вечером, когда Дмитрий вернулся с работы, Маргарита рассказала ему обо всём. Она говорила тихо, подбирая слова, боясь, что он не поверит, посчитает её слова плодом воображения или преувеличением. Но он слушал внимательно, и тень огорчения медленно застила его глаза.
— Она снова за своё… — с горечью произнёс он, проводя рукой по лицу. — Ещё когда отец был жив, она частенько прибегала к таким спектаклям. Симулировала сердечные приступы, мигрени, всё что угодно, лишь бы он не уезжал в командировки, не ходил на рыбалку с друзьями. Он, кажется, всё понимал, но… не мог её оставить одну. Слишком добрым и совестливым был. Жаль, что её это так и не научило ничему.
— Но зачем? — прошептала Маргарита. — Зачем ей это? Если ей нужны деньги, почему просто не попросить?
— У неё есть всё необходимое, — покачал головой Дмитрий. — Думаю, дело не в деньгах. Дело в контроле. Она хочет быть центром вселенной, особенно моей. А твоё появление, наша любовь, наша отдельная жизнь… это выбило почву из-под её ног. И эта шуба стала для неё символом моей «измены».
Они сидели в тишине, и эта тишина была наполнена грустью и пониманием сложности ситуации.
— Знаешь что, — сказал наконец Дмитрий, и в его глазах мелькнула решимость. — Давай сыграем по её правилам. Но правила эти немного изменим.
На следующий день Маргарита, следуя плану, перестала носить завтраки в комнату свекрови. Она вела себя так, как будто её работа требовала полной отдачи, не оставляя времени на излишнюю опеку. Людмила Петровна сначала отнеслась к этому с снисходительным молчанием, но к обеду её терпение лопнуло.
— Маргарита! — раздался её голос, когда невестка выходила из своей комнаты. — И это называется заботой о больном человеке? Я тут еле ноги волочу, а ты даже чаю подать не удосужилась!
— Людмила Петровна, вы же вчера сами говорили, что вам уже значительно лучше, — спокойно, глядя ей прямо в глаза, ответила Маргарита. — К тому же, если состояние действительно тяжёлое, нам стоит настоять на вызове врача. Самолечение может быть опасным.
Свекровь смерила её взглядом, полным неприкрытой неприязни, что-то буркнула себе под нос и удалилась в свою комнату, демонстративно хлопнув дверью.
Кульминация наступила вечером. Дмитрий, вернувшись домой, собрал всех в гостиной. Воздух был густым и напряжённым.
— Мама, мы с Ритой серьёзно поговорили о твоём здоровье, — начал он, его голос был ровным, но твёрдым. — Ситуация явно серьёзная, раз ты отказываешься от медицинской помощи и требуешь домашнего ухода. Мы не можем оставить тебя в такой ситуации одну. Поэтому мы приняли решение. Мы переедем к тебе. Нашу квартиру сдадим, а вырученные деньги пустим на твоё лечение и на погашение ипотеки. Так мы сможем быть рядом постоянно.
Эффект был мгновенным и ошеломляющим. Людмила Петровна побледнела, её глаза расширились от ужаса.
— Что? Нет! Что за безумная идея? — выдохнула она, вскакивая с кресла. — Я не позволю! Это моя квартира! Мне уже лучше, я справлюсь! Я поеду к себе, и всё!
— Но мама, мы беспокоимся о тебе, — мягко настаивал Дмитрий. — Рита будет всегда рядом, чтобы помочь.
— Нет! — это было уже почти криком. — Никаких переездов! Я прекрасно справлюсь сама! И помощь мне не нужна! Я сейчас же собираю вещи и уезжаю!
Она металась по комнате, хватая свои вещи, её движения были резкими и полными энергии, что совершенно не соответствовало образу безнадёжно больного человека. Дмитрий и Маргарита молча наблюдали за этой суетливой деятельностью.
Когда чемодан был собран, и Людмила Петровна, уже в пальто, стояла в прихожей, Дмитрий подошёл к ней.
— Хорошо, мама, как скажешь. Я отвезу тебя. Но прежде чем уйти, я хочу тебе кое-что сказать. Пожалуйста, не придумывай в следующий раз слишком серьёзный диагноз. Ты всегда говорила, что слова имеют силу. Боишься накликать беду. Иногда… иногда простое и честное «мне нужна твоя помощь» или даже «мне не хватает твоего внимания» работает куда лучше, чем самая виртуозная ложь.
Людмила Петровна застыла. Она смотрела на сына, и в её глазах читалась целая буря эмоций — потрясение, стыд, досада и какая-то горькая, запоздалая мудрость. Она ничего не ответила, лишь кивнула, резко повернулась и вышла за дверь.
В квартире воцарилась тишина, странная и непривычная после дней, наполненных напряжением и притворством. Маргарита подошла к окну. Закат разливал по небу багряные и золотые краски, окрашивая город в тёплые, умиротворяющие тона. Она чувствовала не столько победу, сколько грусть. Грусть от того, что любовь и доверие приходится отстаивать с таким трудом.
Дмитрий обнял её сзади, и его тепло разогнало лёгкую дрожь в её плечах.
— Всё кончилось? — тихо спросила она.
— Нет, — так же тихо ответил он. — Это только начало. Начало нового этапа. Надеюсь, более честного.
За окном медленно спускались сумерки, окрашивая небо в нежные тона угасающего дня. В опустевшей, наконец, квартире воцарилась долгожданная тишина, похожая на целительный бальзам, льющейся на израненную душу. Маргарита стояла у большого окна, наблюдая, как зажигаются огни в окнах напротив, — крошечные, тёплые звёзды человеческого уюта и покоя. Она чувствовала, как тяжёлый камень обиды и недоумения понемногу начинает превращаться в лёгкую грусть, похожую на первый осенний туман. Дмитрий подошёл и молча взял её за руку. Его ладонь была тёплой и твёрдой, настоящей опорой в этом зыбком мире. Они не говорили ни слова, но в этом молчании был целый диалог — о прощении, о терпении, о хрупкой надежде, что даже самое чёрствое сердце однажды сможет оттаять под лучами искренности. И в наступающей вечерней прохладе они чувствовали не конец битвы, а начало долгого, трудного, но такого важного перемирия, первый робкий шаг к тому, чтобы однажды, возможно, найти друг в друге не врагов, а просто очень разных, но таких нужных друг другу людей. И этот шаг, тихий и почти незаметный, был прекраснее любого громкого примирения.
