Перед смертью отец-толстосум собрал всех—меня, сына от первого брака и сожительницу—и объявил: Все получит тот, кто докажет мне…
Последние слова моего отца повисли в стерильном, пахнущем лекарствами воздухе его гигантской спальни. Они прозвучали не громким командным тоном, к которому я привык за всю свою жизнь, а хриплым, едва слышным шепотом, который, однако, был слышен отчетливей любого крика. Особняк, всегда бывший символом его несокрушимой власти, теперь напоминал мавзолей, а он сам, Виктор Петрович, казался хрупким экспонатом под стеклом, опутанным проводами и трубками, но его глаза, глубоко запавшие и лихорадочно блестевшие, все еще хранили отсвет той стальной воли, что вознесла его из самых низов на самую вершину.
Я, Артем, стоял у его изголовья, стараясь дышать тише. Я был его младшим сыном, плодом второго, «правильного» брака. Вся моя жизнь была выверенным проектом, каждое достижение — шагом, одобренным им. Престижный вуз, стажировки за границей, кресло вице-президента в его корпорации — я был его идеальным продолжением, тенью, отшлифованной до блеска.
По другую сторону кровати, скрестив на груди мощные руки, стоял Денис. Мой единокровный брат, сын от первой, давно забытой отцом юношеской привязанности. Денис был моей полной противоположностью. Грубоватый, в потертой рабочей одежде, с руками, испещренными шрамами и мозолями, и со взглядом, в котором читалась застарелая, невысказанная обида. Он всегда демонстративно сторонился отцовского мира, построив свою небольшую строительную фирму и презирая все, что было связано с этим домом и его обитателями. Но теперь, когда речь зашла о наследстве с одиннадцатью нулями, он стоял здесь, как и все мы.
Третьей в комнате была Алиса. Молодая, ослепительно красивая, почти моя ровесница. Его последняя спутница жизни, как он ее называл в минуты редкой сентиментальности. Она смотрела на умирающего с искусно разыгранной печалью на идеально симметричном лице, но я видел в ее глазах холодный, безошибочный блеск калькулятора, подсчитывающего будущие дивиденды. Мы с Денисом, два полюса одной семейной системы, сходились лишь в одном — в нашей молчаливой, но абсолютной неприязни к этой женщине.
— Доказать любовь? — первым нарушил тягостное молчание Денис, и его голос прозвучал резко, будто рванул натянутую струну. — А ты сам-то знаешь, что это такое? Ты оставил мою мать одну, потому что ее происхождение не сулило тебе выгод. Чувства моей мачехи, — он кивнул в мою сторону, — ты покупал дорогими безделушками и заграничными вояжами. А теперь ты затеял этот спектакль? Ты требуешь от нас того, чего сам никогда не давал?
Уголки губ отца дрогнули в подобии улыбки. — В этом и заключается суть испытания, мой строптивый сын. Я дал каждому из вас то, что мог. Одному — блестящее будущее и положение в обществе. Другому — свободу от моего влияния и возможность идти своим путем. А ей… — он медленно перевел взгляд на Алису, — …молодость и красоту в обмен на мою угасающую энергию. Я всех вас приобрел, как приобретают активы. Теперь мне интересно увидеть, каковы ваши истинные чувства, когда мои ресурсы больше не являются частью уравнения. У вас есть ровно семь дней. Мой доверенный представитель, Аркадий Семенович, будет следить за соблюдением всех правил. Он — мой беспристрастный арбитр.
Аркадий Семенович, человек с невыразительным лицом в безупречно сидящем костюме, стоявший до этого в тени у массивного окна, едва заметно кивнул. Его лицо не выражало ровным счетом ничего, он был похож на статую, хранящую вековые тайны. Он был рядом с отцом долгие годы, знал все его секреты и сейчас выглядел верховным жрецом этого странного и жестокого ритуала.
Мы вышли из спальни, и напряжение, которое сковывало нас внутри, вырвалось наружу, наполнив оглушительной тишиной звенящий воздух коридора.
— Даже на пороге вечности не может отказаться от режиссуры, — сквозь зубы процедил Денис, бросая на меня взгляд, полный презрения. — Готов исполнять его причуды, папенькин фаворит? Какие акробатические трюки приготовил, чтобы выпросить самую жирную милость?
— В отличие от тебя, я находился рядом с ним все эти годы, — парировал я, чувствуя, как внутри закипает холодная, знакомая ярость. — Я тащил на своих плечах его бизнес, пока ты строил из себя независимого праведника. А теперь пришел, когда запахло легкой добычей. Где ты был, когда у него случился первый серьезный приступ?
— Там, куда меня не пускали! — его голос прозвучал громко, эхом отразившись от мраморных стен. — Я пытался пройти, но твоя мать отдала охране строжайший приказ не впускать меня даже на порог!
Алиса мягко, почти невесомо прикоснулась к моему рукаву. — Мальчики, пожалуйста, не стоит препираться. Виктору Петровичу сейчас так нужны наши поддержка и единство. Мы должны продемонстрировать ему, как сильно мы его ценим. — Ее голос был сладким, как густой сироп, но я уловил, как ее взгляд скользнул по Денису — быстрый, аналитический, оценивающий степень угрозы, исходящей от этого необузданного человека. Мы разошлись по своим комнатам в этом бесконечном, холодном доме, и необъявленная война началась.
Первые несколько дней прошли в битве символов и жестов. Я, как человек, привыкший мыслить категориями эффективности и стратегии, решил подойти к вопросу с чисто прагматической стороны. Мой план был безупречен с точки зрения логистики и бюджета. Я потратил два дня и астрономическую, даже по моим меркам, сумму, чтобы через сеть подставных компаний выкупить старый, давно заброшенный и проржавевший завод на окраине города. Тот самый, с которого отец когда-то начал свой путь, отвоевав его в жестоких противостояниях лихих лет. Это было место его первой громкой победы, краеугольный камень всей последующей легенды.
Я нанял несколько бригад рабочих, которые в рекордные сроки расчистили территорию от многолетних залежей мусора. Я организовал транспортировку отца на специально оборудованной машине, которая с трудом преодолевала ухабистую дорогу, ведущую к заводу.
— Смотри, отец, — произнес я, указывая на освобожденные от хлама корпуса цехов, над которыми уже кружили запущенные мной дроны с видеокамерами. — Я сохраню твое наследие. Я не позволю этому месту кануть в небытие. Я восстановлю его. Превращу в музей истории твоей корпорации, чтобы каждый помнил, с каких вершин ты начинал. Твой путь — это вдохновляющий пример для будущих поколений.
Он долго смотрел на ржавые скелеты былого производства. Потом медленно перевел взгляд на меня. В его глазах не было ни капли благодарности или одобрения. Лишь бездонная, ледяная усталость. — Ты хочешь превратить место моей первой, жестокой битвы в отполированный манекен для экскурсий? Это не имеет ничего общего с настоящим чувством, Артем. Это самый обычный маркетинг. Дорогой, пафосный, но маркетинг. Увези меня отсюда.
Мое уверенное торжество в одно мгновение рассыпалось в прах. Обратная дорога показалась мне вечностью, и я чувствовал себя полным дураком, потратившим колоссальные ресурсы на абсолютно бессмысленный, неоцененный жест.
Алиса избрала иную, более утонченную тактику. Она превратила одну из огромных, бездушных гостиных в нечто, названное ею «Залом вечной славы Виктора Петровича». Она собрала все его награды, почетные грамоты, кубки за победы в парусных гонках, старые фотографии, где он был молод, полон неукротимой энергии и улыбался — чаще всего в объектив камеры, а не людям, стоявшим рядом. В центре комнаты она установила его любимое кожаное кресло, а на гигантском экране беззвучно сменяли друг друга кадры старых телеинтервью и документальных лент о его империи.
Она усадила его в это кресло, укрыла невероятно мягким кашемировым пледом и присела на низкий пуфик у его ног, склонив свою прекрасную голову ему на колени. Ее длинные, светлые волосы рассыпались по его ногам изысканным водопадом.
— Я хочу, чтобы ты видел не свою нынешнюю слабость, а свою былую мощь, мой дорогой, — прошептала она так, чтобы слова точно долетели до его ушей. — Для меня ты всегда останешься таким — великим и непобедимым. Ты выстроил целый мир, и этот мир помнит тебя именно таким.
Это был сильный, театральный ход. Настоящая голливудская сцена. Но отец лишь устало закрыл глаза, не произнеся ни единого слова в ответ. Позже, когда медсестра отвозила его обратно в спальню, я уловил его тихое, едва слышное бормотание: — Красивая декорация. Очень красивая. Но это привязанность к моему прошлому, а не ко мне, каков я есть сейчас.
Денис же, казалось, не предпринимал вообще ничего. Он просто часами сидел в кресле рядом с отцовской кроватью, сохраняя полное молчание. Иногда он брал в руки потрепанные, старые книги из небольшого чемоданчика, привезенного с собой, и начинал читать вслух. Однажды я мельком увидел корешки — это были сборники стихотворений Есенина и Ахматовой. Позже, от одной из служанок, я узнал, что эти книги принадлежали его матери. Он не пояснял отцу ничего, просто читал ровным, спокойным голосом, заполняя тишину строчками, наполненными чужой тоской.
Как-то раз я застал его за попыткой накормить отца с ложечки куриным бульоном, который, судя по аромату, разошедшемуся по всему этажу, он собственноручно сварил на кухне для обслуги. Отец беспокойно мотал головой, отказываясь от еды.
— Нужно поесть, — с упрямством, достойным лучшего применения, повторял Денис, снова поднося ложку. — Моя мать всегда говорила, что крепкий горячий бульон способен поднять с постели кого угодно.
Отец открыл глаза и уставился на него с нечитаемым выражением — смесью досады, изумления и чего-то еще, чего я не мог определить. В конце концов, он сделал несколько глотков. И в этот самый момент я почувствовал острое, обжигающее чувство ревности. Все мои многомиллионные проекты и широкие жесты оказались пылью по сравнению с этой одной, простой ложкой бульона, предложенной с таким упорством.
На четвертый день Аркадий Семенович огласил нам новые условия этого странного соревнования. — Виктор Петрович всегда с сожалением вспоминал об одном упущенном моменте своей жизни, — заявил он своим бесцветным, лишенным эмоций голосом. — Он очень хотел бы разыскать своего армейского товарища, Петра Захарова, связь с которым была утрачена почти сорок лет назад, после службы в ГДР. Тот, кто сумеет найти его и доставить сюда, продемонстрирует подлинную заботу о сокровенных желаниях Виктора Петровича.
Началась бешеная, беспощадная гонка. Я действовал так, как привык — быстро и эффективно. Я задействовал все свои связи: нанял лучших частных детективов страны, подключил мощнейшую службу безопасности корпорации, начал пробивать информацию по всем мыслимым и немыслимым базам данных. Это была операция, достойная лучших спецслужб мира.
Алиса использовала свое главное и самое грозное оружие — публичность. Она дала пронзительное интервью на самом рейтинговом телеканале. С искусно навернувшимися на глаза слезами, сидя в студии под ослепительными софитами, она рассказала трогательную, пронзительную историю о последней мечте угасающего титана, жаждущего найти боевого друга. — Помогите воссоединить двух товарищей, прошедших через суровые годы! — взывала она к миллионам зрителей, и ее лицо, искаженное подлинным, как казалось, горем, было поразительно прекрасно. Передача вызвала колоссальный общественный резонанс. Телефонные линии буквально раскалились от звонков.
Денис же попросту исчез. Он взял старый, не самый новый отцовский внедорожник и уехал в неизвестном направлении, не оставив никаких зацепок. Я был абсолютно уверен, что он просто сломался и сошел с дистанции, осознав свое полное поражение в этой борьбе ресурсов.
Спустя два дня мои детективы доложили об успехе. Петр Захаров был найден. Он доживал свой век в глухой, богом забытой деревушке в Красноярском крае, опустившийся, спившийся старик, давно забывший и свою армейскую юность, и Германию. Я немедленно отправил за ним частный самолет с полным медицинским сопровождением.
Когда я с чувством глубокого удовлетворения вел этого дряхлого, испуганного старика в грязной, поношенной одежде по сияющему мрамору холла нашего дома, я чувствовал себя безоговорочным победителем. Алиса, чья медийная кампания не дала конкретного результата, смотрела на меня с нескрываемой, злой завистью. Но в тот самый момент, когда мы уже готовились переступить порог спальни, из боковой двери появился Денис. Он был небрит, смертельно устал, его одежда была в пыли и пятнах. И рядом с ним стояла аккуратная, скромно одетая женщина лет шестидесяти, с необычайно ясным и печальным взглядом.
— Отец, я не нашел Петра Захарова, — четко произнес Денис, шагнув в спальню. Мы с Алисой, затаив дыхание, последовали за ним. — Он умер пять лет назад от болезни печени. Но я разыскал его сестру. Анну Захаровну.
Он проехал тысячи километров, общался со стариками в вымирающих поселках, часами просиживал в пыльных архивах. Он искал не просто человека по фамилии, он искал нить, ведущую к истине.
— Она рассказала мне, что вы с ее братом были не просто сослуживцами, — продолжил Денис, и его голос в гробовой тишине комнаты звучал как приговор. — Ты был влюблен в нее. Ты писал ей письма. Но ты не решился на ней жениться, потому что она была всего лишь дочерью деревенского фельдшера, а у тебя в голове уже созревали грандиозные планы. Ты выбрал карьеру и брак с дочерью влиятельного московского чиновника.
Отец, почти не двигавшийся до этого, медленно, с невероятным усилием повернул голову. Его взгляд упал на женщину. И в его глазах я впервые за все годы увидел нечто, похожее на растерянность, на боль, и… на глубокий, испепеляющий стыд.
— Аня? — прошептал он так тихо, что слова едва долетели до нас.
Женщина сделала несколько шагов к кровати. — Здравствуй, Витя. Денис сказал, что ты нездоровится.
Они разговаривали очень долго. О днях, давно канувших в лету, о несбывшемся, о той жизни, которая могла бы у них быть. О письмах, которые он в итоге сжег. О дорогах, которые они не выбрали. Мы с Алисой и моим «трофейным» стариком, которого я с таким трудом привез через полстраны, стояли в стороне, совершенно забытые и ненужные. Я проиграл этот раунд с оглушительным, сокрушительным треском. Денис не просто выполнил поставленную задачу — он докопался до сути, он нашел старую, никогда не заживавшую рану отца, о которой тот сам старался никогда не вспоминать.
После этого случая атмосфера в доме стала совершенно невыносимой. Яд отчаяния и злобы пропитал каждый уголок, каждый ковер. Мы с Алисой наконец осознали, что Денис — не просто неотесанный дикарь, а чрезвычайно опасный, интуитивный противник. И тогда мы перешли к последнему, самому грязному и беспринципному этапу нашей борьбы.
Алиса, используя все свое обаяние и щедрые посулы, сумела склонить одну из ночных медсестер к тому, чтобы та подмешивала отцу в капельницу легкое снотворное, делающее его более покладистым и менее раздражительным во время ее визитов.
Я же, задействовав все рычаги службы безопасности, провел тотальную проверку Дениса и его бизнеса. Выяснилось, что его небольшая строительная фирма несколько лет назад оказалась на грани полного краха, и он, чтобы спасти дело и рабочие места, взял крупный заем у весьма сомнительных личностей, связанных с криминальным миром. И до сих пор не сумел полностью рассчитаться по долгам. Эта финансовая удавка висела на нем постоянно. Это была моя тайная карта, мой козырь.
Настал последний, седьмой день. Нас снова собрали в той самой спальне. Отец дышал тяжело, с хрипом, казалось, он уже почти оторвался от реальности.
— Что ж, — тихо произнес Аркадий Семенович. — Виктор Петрович готов выслушать ваши финальные аргументы. У каждого из вас есть ровно пять минут.
Я выступил первым, чувствуя себя обвинителем, вершащим высший суд. — Отец, — начал я, стараясь вложить в голос ноты скорбной решимости. — Я испытываю к тебе глубокие чувства, и именно поэтому я не могу допустить, чтобы твое имя, твоя империя, были как-либо связаны с чем-то противозаконным. Денис, твой сын, погряз в долгах перед откровенно криминальными элементами. Если он получит наследство, он либо пустит по ветру все, что ты создавал десятилетиями, либо, что еще хуже, отдаст твою империю в руки преступников, которые в конечном счете уничтожат и его самого. Он представляет опасность и для себя, и для твоего наследия. Вот неопровержимые доказательства. — Я положил на прикроватный столик толстую папку с документами, распечатками банковских переводов и фотографиями встреч Дениса с подозрительными личностями.
Денис смотрел на меня с леденящей душу яростью, но не произнес ни звука. Его лицо застыло, словно высеченное из камня.
Затем слово взяла Алиса. Она встала так, чтобы свет от окна падал прямо на ее залитое слезами лицо. — Виктор, мой любимый… Я больше не могу молчать. Твои сыновья играют в жестокие игры, но они, по крайней мере, твоя плоть и кровь. А Денис… он не просто привел сюда женщину из твоего прошлого. Он обманул тебя самым циничным образом! Он заплатил ей! Он нашел эту Анну и пообещал ей значительную часть наследства, если она разыграет этот пронзительный спектакль! Он спекулирует на твоих самых сокровенных, самых глубоких чувствах ради собственной выгоды!
В комнате воцарилась абсолютная, звенящая тишина. Денис медленно, очень медленно повернулся к Алисе. — Ты — лживая тварь.
— Докажи обратное! — выкрикнула она в ответ, и в ее голосе звенела истерика. — Докажи, что это не правда!
И тогда случилось то, чего не ожидал абсолютно никто. Денис шагнул не в сторону Алисы. Он подошел к самой кровати отца и опустился перед ней на колени. Он взял его иссохшую, покрытую темными пятнами руку в свои сильные, шершавые ладони.
— Да, — тихо, но очень четко произнес он, глядя отцу прямо в глаза. — Это чистая правда. У меня колоссальные долги. И я был готов на все, чтобы их погасить и спасти свое дело, которое я строил сам, без единой твоей копейки. Я этим гордился. И да, я пообещал Анне Захаровне помощь. Я отдам ей четверть всего, что получу. Потому что она прожила всю свою жизнь в нужде и лишениях, пока ты существовал здесь, в этой золотой клетке. Да, я врал, я шел на уловки и я ненавидел вас всех. Ненавидел тебя, Артем, за твою вылощенную, беззаботную жизнь. Ненавидел ее, — он кивнул в сторону Алисы, — за то, что она торгует собой. И ненавидел тебя, отец, за то, что ты превратил нас в таких, какие мы есть. Я пришел сюда только ради денег, исключительно ради них.
Он сделал паузу, с трудом сглотнув. Его голос внезапно дрогнул. — Но… когда я сидел здесь, в полной тишине, рядом с тобой, и читал тебе стихи, которые так любила моя мать… когда я видел, как ты смотришь на Анну… я понял одну простую и страшную вещь. Ты такой же одинокий, несчастный и потерянный человек, как и я сам. Ты всю свою жизнь гнался за могуществом и богатством, отталкивая всех, кто был к тебе по-настоящему привязан, и в итоге остался в полном одиночестве, в окружении медицинской аппаратуры и людей, с нетерпением ждущих твоего последнего вздоха. И мне… мне стало тебя искренне жаль. Впервые за всю мою жизнь. Я не испытываю к тебе тех высоких чувств, о которых ты говоришь, отец. После всего случившегося, я просто не умею этого делать. Но я чувствую к тебе острое сострадание. И если это все, что я могу тебе предложить — вот, я дарю это тебе.
Он замолчал, все так же держа руку отца, и опустил голову.
Мы с Алисой застыли в полном оцепенении. Это был полный и окончательный крах. Он во всем признался. Он сам вынес себе приговор. Он проиграл.
Но вдруг слабая, почти безжизненная рука отца с неожиданной, пронзительной силой сжала его ладонь. Виктор Петрович с нечеловеческим усилием приподнял голову с подушки. Его взгляд был на удивление ясным и осознанным. Он медленно перевел его на меня, потом на Алису.
— Пиар… и обман, — с трудом выдохнул он. Затем его взгляд вернулся к Денису. — А это… правда. Жестокая, неудобная, ранящая… но правда.
Он закрыл глаза. Спустя несколько секунд монитор, к которому он был подключен, издал протяжный, монотонный и безразличный звук, возвещающий о конце.
Эпилог
Спустя день Аркадий Семенович зачитал нам завещание в том самом кабинете, где отец когда-то заключал свои первые, судьбоносные сделки. Текст был кратким и поражающим своей беспощадной точностью.
«Моему сыну Артему я завещаю старый, заброшенный завод, с которого начался мой путь. Пусть он попробует построить что-то свое, начав с чистого листа, как это сделал в свое время я. Без моих финансов, без моего покровительства. Посмотрим, на что способен его красный диплом в условиях суровой реальности».
Мои руки instantly покрылись ледяной испариной. Это было не просто лишение наследства. Это была горькая насмешка, пощечина, растянувшаяся на всю мою жизнь.
«Алисе я оставляю щедрое содержание, равное ее средним ежемесячным тратам за последний год. Оно будет выплачиваться на протяжении пяти лет. Этого должно хватить, чтобы найти нового спонсора или научиться жить в соответствии со своими реальными возможностями».
Алиса резко, коротко вдохнула, но тут же взяла себя в руки, и ее лицо вновь стало маской. Пять лет казались и вечностью, и мгновением одновременно.
Аркадий Семенович откашлялся и продолжил: «Все остальное мое состояние, корпорация, недвижимость, счета и прочие активы переходят к моему сыну Денису».
Денис даже не пошевелился.
«С одним неукоснительным условием, — добавил нотариус, поднимая глаза на нас. — Денис обязан в течение одного календарного года учредить благотворительный фонд имени своей матери, Марии Соколовой, и перечислить на его счета не менее пятидесяти процентов от всей полученной суммы. Фонд будет заниматься адресной помощью одиноким матерям и детям, оставшимся без попечения отцов. Управление фондом он осуществляет лично, без права передачи своих полномочий кому-либо».
Я смотрел на Дениса. Он не выглядел человеком, одержавшим победу. На его лице лежала печать тяжелой, почти невыносимой ответственности. Отец не просто оставил ему деньги. Он навеки приковал его к своему наследию, заставив искупать не только свои собственные ошибки, но и отцовские грехи. Он даровал ему не свободу, а самое дорогое и самое тяжкое бремя из всех возможных — шанс стать другим, шанс стать лучше, чем был он сам.
Я поднялся и молча вышел из кабинета. Я покинул этот дом и впервые за всю свою сознательную жизнь не имел ни малейшего понятия, куда мне теперь идти. Вся моя жизнь, выстроенная по его чертежам, рухнула в одночасье. Я проиграл не просто состояние. Я проиграл самому себе, так и не сумев понять, что в этой последней, жестокой игре моего отца настоящей, единственной валютой была не любовь, которую он сам не умел ни дарить, ни принимать, а неприкрытая, обнаженная правда. Какой бы горькой и неудобной она ни оказалась.
