«Отдай карту — тебе хватит и 10 тысяч на месяц!» — требовал муж, не подозревая, что его «карманные» деньги — давно в прошлом.
Наша квартира всегда была наполнена светом — большие, почти панорамные окна выходили на южную сторону, и даже в самые пасмурные, дождливые дни в комнатах царила особая, мягкая, уютная атмосфера, которую я так ценила. Солнечные зайчики танцевали на полу, пылинки кружились в лучах, словно микроскопические балерины, и даже воздух казался прозрачным и медовым. Но в тот конкретный день, несмотря на яркое, почти летнее мартовское солнце, которое заливало гостиную ослепительным потоком, мне невыразимо казалось, что вокруг медленно, но верно сгущаются холодные, серые тени, поглощая привычное тепло нашего дома.
Марк вернулся с работы гораздо раньше обычного. Я как раз заканчивала готовить ужин, помешивая ароматный суп в кастрюле, когда услышала, как с непривычной резкостью хлопнула входная дверь. Он вошел на кухню, не разуваясь, что было абсолютно для него нехарактерно, и я всем существом, каждым нервом сразу поняла: случилось что-то непоправимое, что-то очень и очень плохое. Его обычно безупречно аккуратная, свежевыглаженная рубашка была измята, словно он провел в ней не один беспокойный день, галстук сбился на бок, а в глазах, обычно таких ясных и уверенных, читалось глубочайшее, всепоглощающее напряжение, смешанное с усталостью.
— Привет, — осторожно, почти шепотом произнесла я, откладывая в сторону деревянную ложку. — Ты сегодня неожиданно рано. Все в порядке?
— Меня сократили, — без всяких предисловий, душевных или иных, отрезал он, тяжело, будто сбросив с плеч невидимый мешок камней, опускаясь на ближайший кухонный стул. Его голос прозвучал глухо и отрешенно.
Я замерла на месте с половником в руке, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Этого, в общем-то, следовало ожидать — последние несколько месяцев он почти каждый вечер с беспокойством говорил о нарастающих проблемах в компании, о грядущих сокращениях и тотальной реорганизации. Но почему-то мы оба упорно делали вид, убеждали сами себя, что эта горькая чаша нас обязательно минует, что его опыт и преданность фирме станут надежным щитом.
— Мне так жаль, милый, — я медленно, будто в замедленной съемке, отложила половник на стол и подошла к нему, желая обнять, прикоснуться, дать хоть каплю поддержки. — Что же именно произошло? Расскажи мне все подробно.
— Официально это называется «оптимизацией бизнес-процессов», — он невесело, горько усмехнулся, не глядя на меня. — Сказали, что мой отдел полностью расформировывают, а все функции передают другому, более крупному подразделению. Вежливо поблагодарили за многолетнюю работу, предложили стандартное выходное пособие и, как они выразились, «свободу для новых карьерных свершений».
Я молча положила руку ему на плечо, ощущая сквозь ткань рубашки напряженные мышцы, не зная, что сказать, какие слова смогут стать утешением. Марк работал в этой компании почти десять лет, отдал ей лучшие годы своей жизни. Он был начальником отдела, считался одним из самых ценных, компетентных сотрудников. И вот теперь… все рухнуло в одночасье.
— Ничего, ничего страшного, мы справимся, — попыталась я подбодрить его, сама не веря в собственный оптимистичный тон. — Ты обязательно найдешь новую работу, еще лучше прежней! С твоим бесценным опытом и прекрасными рекомендациями это лишь вопрос небольшого времени.
— В мои-то сорок пять? — он скептически, с отчаянием покачал головой. — Ты хоть представляешь, какая сейчас катастрофическая ситуация на рынке труда? Молодые, голодные специалисты готовы работать за гораздо меньшие деньги, а все компании поголовно стремятся сократить расходы где только можно, вплоть до мелочей.
Я не стала с ним спорить, хотя внутри тут же закипело возмущение. Втайне, в самых потаенных уголках души, я и сама опасалась, что найти новую, достойную его амбиций должность будет ох как непросто. Особенно с его прежними, довольно высокими запросами — Марк привык к определенному, стабильно высокому уровню дохода и соответствующему статусу в обществе.
— В любом случае, не стоит отчаиваться, у нас ведь есть кое-какая подушка безопасности, — с усилием выдавила я, стараясь говорить убедительно. — Мы спокойно протянем какое-то время, пока ты будешь искать что-то действительно подходящее, стоящее.
Он медленно, с трудом поднял на меня свои уставшие глаза, и в них я прочла что-то помимо усталости — словно тень вины или дурного предчувствия.
— Насчет этого самого… Насчет подушки… Я вложил значительную часть наших общих сбережений в новый проект Артема. Помнишь, я как-то рассказывал тебе о его последней грандиозной идее?
Я почувствовала, как у меня перехватило дыхание, а к горлу стремительно подступил холодный, неприятный ком. Артем был его другом еще со времен студенческой скамьи, и последние годы он постоянно, с завидным упорством затевал какие-то «сверхперспективные» бизнесы, которые неизменно, с печальной регулярностью прогорали, не принося ничего, кроме разочарования. Марк несколько раз вскользь, между делом, упоминал его новую, «стопроцентно прибыльную» идею, но я даже представить, подумать не могла, что он решится вложить туда наши кровные, собранные по крупицам деньги. Тем более, не посоветовавшись со мной, не спросив моего мнения.
— Сколько? — тихо, едва слышно, будто боясь услышать ответ, выдохнула я.
— Почти все, что было на депозите, — он отвел взгляд в сторону, уставившись в узор на кухонном полу. — Но ты только не переживай раньше времени, пожалуйста! Этот проект действительно очень и очень перспективный. Артем абсолютно уверен, что максимум через полгода мы не просто вернем вложения, а получим чистого дохода втрое больше.
Я почувствовала, как по всему телу разливается ледяная волна, а ком в горле сжимается еще туже. Мы с таким невероятным трудом, годами ограничений собирали эти деньги — во многом себе отказывали, откладывали с каждой получки, мечтая о будущей безопасности. Это были наши «неприкосновенные» средства, наш фундамент на тот самый черный день, который, как нам казалось, никогда не наступит.
— А жить, существовать, оплачивать счета на что мы будем эти самые полгода? — спросила я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и спокойно, хотя внутри все трепетало от возмущения и страха.
— У меня есть выходное пособие, его хватит примерно на три месяца, — он попытался изобразить на лице что-то вроде ободряющей улыбки, но получилась лишь жалкая, кривая гримаса. — Плюс я уже с сегодняшнего утра разослал обновленное резюме нескольким старым знакомым, бывшим коллегам. Что-нибудь да найдется, не может не найтись. А пока… а пока придется, конечно, немного потуже затянуть пояса, пересмотреть наши привычные траты.
Я молча, без слов, вернулась к плите, чтобы скрыть дрожь в руках. Внутри все буквально кипело от нарастающего возмущения и обиды, но я понимала, отчетливо осознавала, что сейчас — не лучшее время для громких ссор и выяснений отношений. Марк и так был подавлен, раздавлен внезапной потерей работы, ударом по его самолюбию. Наш ужин в тот вечер прошел в гнетущем, напряженном молчании, прерываемом лишь звоном приборов. Он безуспешно пытался делать вид, что все более-менее нормально — рассказывал про какие-то незначительные офисные сплетни, строил радужные планы на ближайшее будущее. Я лишь кивала и механически улыбалась, но мысли мои были далеко-далеко, в том прошлом, где все было стабильно и предсказуемо.
После ужина Марк ушел в гостиную смотреть телевизор, а я осталась на кухне, чтобы помыть посуду, найти утешение в привычных, монотонных действиях. Внезапно, совершенно неожиданно он снова появился в дверном проеме кухни, протягивая ко мне открытую ладонь.
— Дай свою банковскую карту, — сказал он таким ровным, деловым тоном, словно просил передать соль за ужином.
— Зачем? Для чего она тебе? — я недоуменно, с растущей тревогой посмотрела на него, на его протянутую руку.
— Нужно взять все финансы под строгий, тотальный контроль, пока я занимаюсь поисками новой работы, — сухо, без эмоций объяснил он. — Я возьму все денежные вопросы исключительно на себя. Буду выдавать тебе определенную сумму на самое необходимое, на текущие нужды.
Я почувствовала, как по спине пробежал неприятный, холодный мурашек. За двадцать лет совместной жизни, брака у нас никогда не было ничего подобного — каждый всегда имел свою личную карту, хотя, безусловно, основной, значительный доход всегда приносил именно Марк. Я работала в городской библиотеке, и моя зарплата была довольно скромной, но мне никогда, ни разу не приходилось отчитываться за каждую потраченную копейку, оправдываться за небольшие личные покупки.
— Я не думаю, что это хорошая, здравая идея, — осторожно, подбирая слова, сказала я. — Давай просто станем более осознанно, экономнее относиться к нашим общим тратам, вместе вести бюджет. Я готова во всем тебя поддерживать.
— Отдай карту, тебе, я посчитал, должно хватить и десяти тысяч на целый месяц! — уже более требовательно, с ноткой раздражения в голосе произнес муж, не подозревая, что я, предчувствуя неладное, уже перевела основные средства на счет мамы. — С твоими необдуманными, спонтанными тратами мы очень быстро можем оказаться на улице, у разбитого корыта. Ты вообще представляешь, что такое по-настоящему экономить? Вечно покупаешь эти свои бесполезные книги, новую одежду, которую потом неделями не надеваешь…
Я почувствовала, как по щекам разливается горячая краска. Десять тысяч? На целый месяц? Да на эти деньги даже на самые базовые, простейшие продукты сложно прожить, не говоря уже о чем-то другом. И что значит «бесполезные книги»? Это же моя работа, моя профессия, моя давняя страсть, мое хобби!
— Марк, но мы всегда, все эти годы имели свои личные деньги, — попыталась я мягко возразить, стараясь не обострять ситуацию. — И я, поверь, никогда не была транжирой, не сорила деньгами…
— Ситуация кардинально изменилась, и ты должна это понимать, — резко, не терпя возражений, отрезал он. — Теперь я человек без постоянного работы, и нам жизненно необходимо считать буквально каждую копейку. Давай карту, Аня. Не усложняй и без того сложную ситуацию.
Я смотрела на его все еще протянутую руку и с предельной ясностью осознавала, что если сейчас поддамся, отдам карту, это станет тем самым первым, роковым шагом к полной, тотальной финансовой зависимости от него. Он всегда имел некоторую склонность к контролю, но раньше это проявлялось лишь в мелких, бытовых вещах — мог покритиковать мой выбор одежды, посоветовать, с кем мне стоит или не стоит общаться. Теперь же, похоже, он решил взять под свой безраздельный контроль и финансы, последний оплот моей независимости.
К счастью, мое материнское чутье или просто женская интуиция подсказали мне заранее подготовиться к подобному развитию событий. Когда три месяца назад Марк впервые с беспокойством заговорил о возможных грядущих сокращениях, я начала потихоньку, маленькими суммами, чтобы не вызвать лишних подозрений, переводить деньги со своей основной карты на счет мамы. У меня также была запасная, дополнительная карта, о которой Марк не знал, — на нее приходили скромные гонорары за статьи, которые я время от времени писала для литературных журналов. Эти деньги я тоже аккуратно перевела маме. В общей сложности набралась вполне приличная, спасительная сумма — конечно, не роскошь, но достаточно, чтобы уверенно продержаться несколько месяцев в случае крайней необходимости.
— У меня там, на карте, почти ничего не осталось, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал максимально естественно и правдоподобно. — Последняя моя зарплата почти целиком ушла на оплату коммунальных услуг и на основные продукты.
— Тем более, нет никакого смысла ее хранить у себя, — он пожал плечами, как будто речь шла о какой-то мелочи. — Отдай карту, я буду пополнять ее по мере необходимости, когда потребуется.
Понимая, что дальнейшие споры бесполезны и могут лишь усугубить ситуацию, я с тяжелым сердцем достала из своего кошелька ту самую, почти пустую карту и протянула ему. Он коротко, удовлетворенно кивнул и, не сказав больше ни слова, вышел из кухни. Я закрыла глаза и глубоко, с облегчением перевела дух. По крайней мере, у меня теперь был свой, надежный, запасной вариант, моя личная «подушка безопасности».
Следующие несколько недель медленно превратились в настоящий, затяжной кошмар, в серые, однообразные будни. Марк действительно начал выдавать мне строго отмеренные, скудные суммы на продукты и требовал детального, письменного отчета за каждую, даже самую незначительную покупку. Он тщательно, с лупой в руках проверял все чеки из магазинов, критиковал мой выбор, открыто возмущался, если я покупала что-то «лишнее», с его точки зрения, — например, мой любимый, вкусный йогурт или свежую, ароматную выпечку к завтраку. Каждое утро он оставлял на кухонном столе подробный список необходимых продуктов, и я должна была неукоснительно, без малейших отклонений его придерживаться.
— Зачем ты купила именно этот, дорогой сыр? — сухо спрашивал он, склонившись над развернутым бумажным чеком. — Он же на целых тридцать рублей дороже, чем тот, практичный вариант, что я указал в списке.
— Тот, дешевый, выглядел совсем несвежим, — пыталась я терпеливо объяснить, сдерживаясь. — У него уже почти истекал срок годности, я побоялась брать.
— Тем более, его нужно было быстрее употребить, вот и брать, — парировал Марк, не глядя на меня. — Тридцать рублей здесь, тридцать рублей там — и незаметно для нас набегает весьма приличная, ощутимая сумма, которую мы могли бы сэкономить.
Я молча, стиснув зубы, выслушивала все эти бесконечные упреки и замечания, прекрасно понимая, что любые возражения, споры абсолютно бесполезны. Но с каждым новым днем внутреннее напряжение неуклонно росло, накапливаясь, как снежный ком. Марк становился все более раздражительным, вспыльчивым. Его поиски новой работы шли без какого-либо заметного успеха — то предлагаемая зарплата его категорически не устраивала, то должность казалась недостаточно статусной и престижной. А еще его постоянно, словно назойливая муха, донимал телефонными звонками Артем с настойчивыми просьбами о дополнительных, «последних и решающих» вложениях в их якобы «перспективный» проект.
Однажды вечером, когда Марк в очередной раз со скептическим видом изучал мои скромные покупки, я наконец не выдержала, моё терпение лопнуло.
— Послушай, это становится просто невыносимым, — сказала я, и мой голос дрогнул от сдерживаемых эмоций. — Я стала чувствовать себя как в строгой тюрьме, под постоянным надзором. Может быть, мне тоже стоит попробовать поискать работу получше, с более высоким доходом? Я слышала, что в одном издательстве как раз открылась интересная вакансия…
— И оставить свою любимую, родную библиотеку? — он усмехнулся, и в его усмешке сквозило явное пренебрежение. — Брось, Аня, не говори ерунды. Ты проработала там уже почти пятнадцать лет, куда уж тебе сейчас что-то кардинально менять. К тому же, все издательства сейчас, как известно, еле держатся на плаву, на ладан дышат. Нет, уж лучше ты сиди тихо, спокойно на своем насиженном месте, а я как глава семьи найду что-нибудь действительно стоящее, достойное меня.
Меня глубоко задело, ранило это пренебрежительное, снисходительное «сиди тихо на своем месте». Словно я была неспособна, не готова на что-то большее, словно моя работа, моя профессия не имела абсолютно никакой ценности, значения. А ведь я искренне, всей душой любила свою библиотеку, своих преданных читателей, тишину читальных залов. Просто сейчас, в этой сложной, кризисной ситуации, я была готова искать любой дополнительный, пусть и небольшой заработок.
— Я всего лишь хочу как-то помочь нашей семье, помочь тебе, — тихо, почти шепотом сказала я, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слезы.
— Самая лучшая помощь с твоей стороны — это научиться наконец грамотно, разумно экономить деньги, — резко, без обиняков отрезал Марк. — И не лезть, пожалуйста, в мои дела, в мои поиски. Я сам, самостоятельно, со всем прекрасно справлюсь, найду выход.
Но он явно не справлялся, что было видно невооруженным глазом. Недели шли за неделями, а новая, подходящая работа все не находилась, не спешила появляться. Зато в его голове, словно грибы после дождя, появлялись все новые и новые, зачастую авантюрные идеи, как можно потратить наши последние, оставшиеся деньги. То Артем настойчиво предлагал вложиться в срочное расширение их «многообещающего» бизнеса, то сам Марк неожиданно загорался покупкой акций какой-то малоизвестной, сомнительной компании, которая, по его словам, «обязательно, стопроцентно взлетит в цене».
В один из таких тяжелых дней я вернулась домой после работы и обнаружила, что Марк сидит за компьютером, уставясь в экран с сайтами вакансий. На столе рядом с ним стояла почти пустая бутылка дорогого виски — он никогда, даже в самые трудные времена, не пил в одиночку днем, и это молчаливое свидетельство отчаяния меня серьезно насторожило, заставило похолодеть внутри.
— У тебя все в порядке? — осторожно, как бы невзначай спросила я, подходя ближе.
— Все просто замечательно, лучше некуда, — он поднял на меня мутный, несфокусированный взгляд. — Знаешь, что сказал мне сегодня утром этот гениальный Артем? Что наш общий проект, оказывается, срочно требует еще некоторых, дополнительных вложений. Иначе все, что мы уже успели вбухать, все наши надежды, пойдет коту под хвост, насмарку.
Я почувствовала, как у меня замирает сердце и холодеют руки.
— И что же ты ему ответил? — с растущей тревогой выдохнула я.
— А что я, собственно, мог ему ответить в такой ситуации? — он развел руками с видом полной безнадежности. — Честно сказал, что свободных денег у нас больше нет, все до копейки вложено. А он мне, представляешь, спокойно так заявляет: «Продавай свою машину». Продавай машину, которую я семь долгих лет выплачивал, в которую вложил столько сил и средств!
— Надеюсь, ты все-таки ему твердо отказал? — с плохо скрываемой тревогой в голосе спросила я, боясь услышать ответ.
Марк снова отвернулся, уставившись в темный экран монитора, и по его сгорбленной спине, по этому жесту мне все стало предельно, до боли ясно.
— Марк, нет… — я бессильно опустилась на ближайший стул, чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Только не говори, что ты всерьез согласился на это безумие.
— У меня просто не осталось другого выхода, ты должна понять! — он внезапно резко повысил голос, и в его тоне зазвучали отчаяние и злость. — Если мы не вложим деньги сейчас, сию минуту, мы потеряем абсолютно все, все наши надежды! Это последний, окончательный транш, Артем лично заверил меня, что дальше проект уже начнет приносить прибыль и полностью сам себя окупит.
Я смотрела на него, не веря своим ушам, ощущая, как нарастает паника. Сначала наши общие, кровные сбережения, теперь машина, его гордость, его детище. Что же будет дальше? Наша квартира, наше последнее пристанище?
— А если нет? — тихо, но очень четко спросила я, глядя ему прямо в глаза. — Если и эти, последние деньги бесследно пропадут, как и все предыдущие?
— Они не пропадут, я тебе говорю! — упрямо, с каким-то фанатичным блеском в глазах произнес он. — Я верю Артему, я доверяю ему. Он мой старый, проверенный друг, он никогда меня еще не подводил, не обманывал.
Я сгоряча хотела напомнить ему о всех предыдущих, таких же «сверхперспективных» проектах Артема, которые в итоге закончились полным, оглушительным провалом, но вовремя сдержалась, поняв, что это бесполезно. Бесполезно спорить с человеком, который сознательно закрывает глаза на очевидные, горькие факты, который не желает видеть правду.
Ночью я долго ворочалась, не могла сомкнуть глаз. Лежала в полной темноте, уставившись в потолок, и думала, размышляла, что же нам делать дальше, какой шаг предпринять. Марк тихо, спокойно посапывал рядом, и в скупом свете луны, пробивавшемся сквозь шторы, его лицо казалось таким знакомым, родным, любимым. Двадцать долгих лет мы были вместе, прошли через многое, это была целая жизнь, полная воспоминаний. Но человек, с которым я жила последние месяцы, все меньше и меньше напоминал того самого Марка, за которого я когда-то, так давно, вышла замуж.
Утром, едва дождавшись рассвета, я позвонила маме и предупредила, что заеду к ней сегодня после работы. Мне отчаянно нужно было с кем-то поговорить, обсудить наши дальнейшие, возможные действия, услышать совет. Мама жила одна в небольшой, но очень уютной двухкомнатной квартире на тихой окраине города. После выхода на заслуженную пенсию она продолжала подрабатывать репетиторством — преподавала английский язык местным школьникам. Жила она скромно, экономно, но на достойную, спокойную жизнь ей всегда хватало.
— Аня, я же тебе давно, неоднократно говорила, что с этим твоим Артемом не все чисто, что он человек ненадежный, — с легким укором сказала мама, когда я, заваривая чай, подробно рассказала ей о всех последних, тревожных событиях. — Помнишь тот неприятный случай с теми самыми, сомнительными акциями несколько лет назад?
Я, конечно же, помнила тот случай. Пять лет назад Артем уже уговаривал, убедил Марка вложить довольно крупную сумму в какие-то подозрительные, никому не известные акции. Тогда мы, к счастью, потеряли не так много — Марк в те годы был гораздо осторожнее, осмотрительнее. Но тот горький урок, видимо, не пошел ему впрок, не научил его ничему.
— И что же теперь нам делать, как быть? — я беспомощно, в отчаянии развела руками. — Наши сбережения практически полностью пропали, машину он теперь собирается продавать… Я начинаю серьезно бояться, что дальше будет только хуже, что мы потеряем все.
Мама задумчиво, не спеша помешивала свой чай маленькой ложечкой, и по ее лицу я видела, что она глубоко переживает за меня.
— Послушай меня внимательно, дочка, — наконец, серьезно сказала она, глядя на меня своими мудрыми, добрыми глазами. — Может быть, тебе стоит взять небольшую паузу, передохнуть от всего этого? Временно переехать ко мне, пожить здесь, пока все не устаканится, не успокоится? Комната Светы, как ты знаешь, всегда свободна, ждет гостей.
Света, моя младшая, жизнерадостная сестра, жила сейчас с мужем в другом, большом городе. Ее комната действительно давно пустовала, сохраняя милые, милые сердцу безделушки.
— Не знаю, мам, честно, не знаю, — я с сомнением покачала головой. — Это как-то слишком… радикально, резко. Мы ведь все-таки двадцать лет вместе, это огромный кусок жизни.
— А ты просто попробуй посмотреть на всю эту ситуацию со стороны, отстраненно, — мама мягко, но настойчиво положила свою теплую руку на мою. — Твой муж не просто потерял работу, он сейчас проматывает, пускает по ветру последние, оставшиеся деньги, при этом тотально контролирует каждый твой шаг, каждую копейку. Что же будет дальше, скажи мне? Если он действительно продаст машину и эти, последние деньги тоже бесследно пропадут, на что вы тогда будете жить? Разве только на твою скромную, библиотечную зарплату, которой едва хватает на самое необходимое.
Я молчала, понимая, что мама, как всегда, права, говорит здравые, разумные вещи. Но решиться на такой серьезный, ответственный шаг было невероятно сложно, страшно. Оставить мужа одного в такой сложной, кризисной ситуации казалось мне чем-то вроде предательства, бегством с поля боя.
— Просто хорошо, обдуманно подумай об этом, — мягко, без давления сказала мама. — Ты всегда, в любой момент можешь вернуться обратно, если дела действительно наладятся, пойдут в гору. А твои деньги, те, что ты мне перевела, целы и в полной сохранности, их хватит на первое, обустройное время.
Я молча кивнула, все еще не будучи до конца уверенной, что готова к такому кардинальному, судьбоносному решению. Но когда в тот же вечер я вернулась домой и обнаружила, что Марк снова нетрезв, а на столе в гостиной лежат уже подготовленные документы на продажу машины и какие-то непонятные, пестрые бумаги от Артема, что-то важное, невидимое внутри меня надломилось, перевернулось.
— Ты действительно, серьезно собираешься это сделать? — тихо, но твердо спросила я, кивая в сторону разложенных на столе документов.
— А у нас разве есть другой, достойный выбор? — он огрызнулся, не глядя на меня. — Если мы действительно хотим выбраться из этой долговой ямы, нам необходимо рискнуть, пойти на серьезные меры.
— Марк, это уже даже не риск, это чистейшей воды безрассудство, — я изо всех сил старалась говорить максимально спокойно, взвешенно. — Мы уже безвозвратно потеряли все наши сбережения. Теперь ты собираешься продать машину. Что же будет следующим шагом? Наша квартира, наше жилье?
— А что ты, такая умная, можешь мне предложить взамен? — он резко поднялся с кресла, нависая надо мной своей тенью. — Сидеть сложа руки и просто пассивно ждать какого-то чуда? Или, может быть, ты предлагаешь нам жить на одну твою библиотечную, нищенскую милостыню?
Это страшное, обидное слово — «милостыня» — ударило меня с неожиданной силой, словно пощечина. Двадцать долгих лет я честно работала не покладая рук, вела домашнее хозяйство, всегда поддерживала его во всех начинаниях. И вот теперь, в трудную минуту, он так унизительно, оскорбительно называет мой труд, мои старания.
— Знаешь что, — я выпрямилась во весь свой рост, глядя ему прямо в глаза, стараясь не отводить взгляд. — Я считаю, что нам с тобой действительно нужна пауза, небольшой перерыв.
— Что? — он опешил, не понимая. — Какую еще паузу? О чем ты вообще говоришь?
— Я временно переезжаю к маме, — твердо, не колеблясь, сказала я. — На некоторое время. Пока ты не найдешь постоянную работу и не разберешься окончательно со своими… сомнительными инвестициями.
Марк смотрел на меня широко раскрытыми глазами, словно я внезапно заговорила на незнакомом, инопланетном языке.
— То есть ты сейчас, в такой сложный момент, просто бросаешь меня? Оставляешь одного, когда мне как никогда нужна твоя поддержка, твое плечо?
— Я тебя не бросаю, ни в коем случае, — я с печалью покачала головой. — Я просто беру паузу, время на раздумья. Последние месяцы ты стал совершенно другим человеком, я не узнаю того Марка, за которого когда-то вышла замуж, которого так сильно любила.
— Ах вот как, вот оно что, — он горько, едко усмехнулся. — Когда все в нашей жизни было хорошо, стабильно, ты была рядом, делила со мной радости. А как только появились первые, серьезные проблемы — сразу же решила спрятаться в кусты? Удобная, надо сказать, позиция, очень удобная.
— Дело совсем не в самих проблемах, милый, — я глубоко, с грустью вздохнула. — А в том, каким именно образом ты пытаешься их решать. И в том, как ты в последнее время стал относиться ко мне, к моему труду, к моим чувствам.
Марк с неверием покачал головой, словно отказываясь принимать реальность происходящего.
— И когда же ты, собственно, собираешься уходить? — спросил он наконец, и в его голосе прозвучала ледяная холодность.
— Уже завтра, — так же холодно и четко ответила я. — Возьму с собой только самое необходимое, самые важные вещи, остальное можно будет забрать позже, когда все утрясется.
Он ничего не ответил, не сказал ни слова, просто молча, с грохотом захлопнув дверь, вышел из комнаты. Я слышала, как он тяжелыми шагами ходит по квартире, что-то невнятно, с раздражением бормоча себе под нос. Потом снова, уже в который раз, громко хлопнула входная дверь — видимо, он пошел проветриться, остыть, прийти в себя. Я же, оставшись одна, принялась медленно, с тяжелым, давящим сердцем собирать свои вещи, аккуратно складывая в чемодан лишь то, без чего не могла бы обойтись в ближайшее время.
Когда на следующее утро я окончательно уходила из дома, Марка снова не было, он так и не вернулся. Он никогда раньше не ночевал вне дома, и это молчаливое отсутствие говорило красноречивее любых слов. Я оставила на кухонном столе, на самом видном месте, небольшую, аккуратную записку с номером маминого домашнего телефона и своим новым мобильным — старый, привычный номер я оставила Марку, решив, что будет проще и спокойнее купить себе новую, чистую сим-карту.
Первые несколько дней жизни у мамы были очень странными, двойственными. С одной стороны, я испытывала несомненное, огромное облегчение — никто не контролировал каждый мой шаг, не требовал детального отчета за каждую потраченную копейку, не упрекал в мелких, незначительных покупках. С другой же стороны, меня постоянно, неотступно грызло мучительное, неприятное чувство вины, сомнений. Все-таки я фактически оставила своего мужа одного в самый сложный, переломный момент его жизни, в момент кризиса.
Марк впервые позвонил мне только через неделю, его голос в трубке звучал трезво, серьезно и даже как-то смиренно.
— Аня, я за это время многое передумал и, кажется, начал осознавать, что сильно наломал дров, — сказал он без всяких предисловий, сразу переходя к сути. — Я искренне хочу перед тобой извиниться, попросить прощения. Эти последние месяцы были невероятно тяжелыми, я был сам не свой от постоянного, изматывающего стресса, от чувства несостоятельности.
— Я тебя понимаю, — тихо, сдержанно ответила я, прижимая телефон к уху.
— И еще одна новость: я нашел работу, — продолжил он, и в его голосе послышались нотки надежды. — Конечно, не такую статусную и престижную, как прежняя, и с гораздо более скромной зарплатой. Но это, по крайней мере, какая-то стабильность, уверенность в завтрашнем дне. Выхожу на новое место со следующей понедельника.
— Это действительно хорошая, обнадеживающая новость, — искренне, от всей души сказала я.
— А еще я наконец-то серьезно, по-мужски поговорил с Артемом, — в его голосе явно послышалось смущение, даже стыд. — Четко и ясно сказал ему, что больше не дам ни копейки, ни рубля. И машину, естественно, продавать не буду, она останется у нас.
Я молчала, внимательно слушая, не зная, что именно можно ответить в такой ситуации. Все эти его шаги, безусловно, были правильными, долгожданными, но было ли этого достаточно, чтобы всё в нашей жизни могло вернуться на свои круги, стать прежним?
— Аня, я очень хочу, чтобы ты вернулась домой, ко мне, — сказал Марк после небольшой, но тяжелой паузы. — Мне очень одиноко и плохо здесь без тебя, в этой пустой квартире. Я, кажется, действительно все осознал, все понял, честное слово.
— Мне тоже нужно немного времени, чтобы все обдумать, прийти в себя, — осторожно ответила я. — Давай поступим так: ты начинаешь свою новую работу, постепенно входишь в нормальную колею, а мы с тобой тем временем будем спокойно общаться, иногда встречаться. Посмотрим, как все сложится дальше.
Он глубоко, слышно вздохнул в трубку, но спорить не стал.
— Хорошо, ладно, — неохотно согласился он после недолгого раздумья. — Пусть будет по-твоему, как ты считаешь нужным.
В следующие несколько месяцев мы действительно регулярно встречались, как двое старых, хороших друзей — ходили вместе в кино, в тихие, уютные кафе, подолгу гуляли в парке, разговаривая обо всем на свете. Марк был неизменно внимателен, предупредителен, он больше не пытался контролировать мои, даже небольшие траты, ни разу не упомянул в разговорах Артема и его провальные проекты. Постепенно, медленно, но верно, наши испорченные отношения начали потихоньку налаживаться, возвращаться к чему-то светлому и доброму.
Три месяца спустя, после долгих раздумий, я наконец решилась и вернулась домой, в нашу с Марком квартиру. Он встретил меня с огромным, красивым букетом моих любимых цветов и с настоящим праздничным ужином, который приготовил самостоятельно. В квартире царил идеальный, сверкающий порядок, а на столе, рядом с моей тарелкой, лежала новенькая, блестящая банковская карта на мое имя.
— Это тебе, мой подарок, — с легкой, счастливой улыбкой сказал он, торжественно протягивая мне конверт с картой. — Я открыл для тебя новый, отдельный счет на твое имя. Буду регулярно переводить туда часть своей зарплаты — это будут твои личные, собственные деньги, которые ты сможешь тратить абсолютно так, как сама захочешь, без всяких отчетов.
Я была искренне, глубоко тронута этим широким жестом, этим подарком. Для меня это была не просто какая-то пластиковая карточка, а самое настоящее, весомое признание моей финансовой независимости, моей свободы.
— Большое тебе спасибо, — тепло, от всего сердца сказала я, принимая конверт. — Это действительно очень и очень многое для меня значит, поверь.
Он нежно, бережно обнял меня, и в этом объятии я почувствовала, что мы оба готовы начать все сначала, с чистого, светлого листа. Конечно, далеко не все наши проблемы были решены волшебным образом — Марку еще предстояло долго и упорно расплачиваться с долгами за свои прошлые, необдуманные «инвестиции», его новая зарплата была гораздо скромнее прежней. Но самое главное, самое ценное — между нами постепенно возвращалось былое, утраченное взаимное уважение, доверие и теплота.
А те самые деньги, которые я когда-то втайне перевела на счет мамы? Они так и остались лежать на ее счету, превратившись в нашу общую, надежную, семейную «подушку безопасности» на тот самый черный день. И хотя я теперь от всей души надеюсь, что этот день никогда не наступит в нашей жизни, я точно, на собственном опыте усвоила важнейший урок: финансовая независимость, личная свобода — это не прихоть, не роскошь, а суровая, жизненная необходимость. Даже в самом счастливом, самом крепком и любящем браке.
