Никита разрешил заночевать голодной женщине с ребенком, а он назвал его «папа»
Город в ночи дышал глубоко и хрипло, как будто впитывал в себя каждый вздох, каждый шаг, каждую сломанную мечту. Никита шёл по улице, пошатываясь, будто сама земля под ногами пыталась вырваться из-под его ботинок. В голове гудело — не от выпитого, а от той пустоты, что годами накапливалась внутри, как тяжёлый, невидимый груз. Он не знал, куда идёт. И, честно говоря, ему было всё равно. Город был родным, как старый шрам — болезненный, но привычный. Его ноги, казалось, помнили каждый поворот, каждый тротуар, каждый уголок этого лабиринта, где он прожил почти треть своей жизни. Но куда ведёт этот путь — вот вопрос, который не давал покоя.
Он говорил сам с собой, как с последним собеседником, которого ещё не выгнал из головы.
— Почему у меня такая жизнь? — вырвалось из груди, как стон. — В двадцать семь лет у всех — семья, дети, утренние сборы в школу, счастливые улыбки за завтраком… А я? Один. Как будто выкинутый за борт. Ненужный. Грубый? Ну да, может, грубый. Но разве это плохо? Разве мужчина должен быть мягким, как плюшевый мишка? — он горько усмехнулся, и смех этот прозвучал, как удар по стеклу. — Грубость — это защита. Это броня. А без брони в этом мире — съедят за секунду.
Он остановился, уткнувшись ладонями в виски. В глазах защипало. Слёзы, которых он так долго сдерживал, хлынули, как прорвавшаяся плотина. Перед глазами встал тот кабинет — стерильный, белый, бездушный. Врач в очках, сухо произносил: «К сожалению, никаких шансов». Сколько он отдал? Десятки тысяч. На надежду. На чудо. На возможность стать отцом. А в ответ — холодное «ничего нельзя сделать». Он даже запомнил адрес — московский специалист, профессор, «последняя надежда». Но внутри уже шептало: «И тот не поможет».
Но вдруг, сквозь пелену отчаяния, вспыхнула искра.
— А чёрт с ним, — пробормотал Никита, вытирая лицо тыльной стороной ладони. — Завтра же поеду. В Москву. Попробую ещё раз. Даже если это будет стоить мне всего.
Он добрался до моста. Внизу, под ним, тёмная вода медленно катила свои волны, отражая редкие огни города, как будто собирала обломки чужих судеб. Он посмотрел вниз. Глубина манила. Там, внизу, всё могло кончиться. Ни боли, ни мыслей, ни будущего. Просто тишина. Но тут же передёрнул плечами.
— Холодно, — сказал он вслух. — Не хочу тонуть. Пойду домой.
И тут он увидел её.
Посреди моста, на самом краю, стояла женщина. Молодая, худая, в потрёпанном рюкзаке. А в рюкзаке — малыш. Она уже стояла на перилах, раскинув руки, как будто собиралась взлететь или раствориться в ночи. Ветер трепал её волосы. Она смотрела вниз, в воду, как в последнее зеркало своей жизни.
Никита бросился вперёд. Без раздумий. Без страха. Он схватил её за руку, рванул назад — и они оба рухнули на твёрдую, пыльную мостовую. Ребёнок закричал — резко, громко, по-живому. И этот крик, как электрический разряд, пробудил Никиту.
— Ты что, с ума сошла?! — заорал он, поднимаясь. — Ты вообще понимаешь, что делаешь?!
— Зачем ты вмешался? — прошептала она, не глядя на него. — Зачем ты лезешь туда, где тебя не просят?
— А ты вообще думала, что делаешь? — его голос дрожал от гнева и страха. — Умирать? Рано тебе! — Он резко указал на плачущего малыша. — Посмотри на него! Это твой сын? А он-то перед кем будет плакать, если ты исчезнешь?
— У меня нет дома, — тихо сказала она. — Нет мужа. Нет мамы. Никого. Я — ничья.
Никита стоял, как вкопанный. В голове пронеслось: «Вот ещё беда на мою голову». Но он уже не мог отвернуться. Он протянул руку.
— Вставай. Пойдём.
— Куда? — она отшатнулась. — А вдруг ты маньяк?
— Ага, конечно, — фыркнул он. — Только маньяки спасают тонущих с моста. Ты думаешь, тонуть страшно? А с маньяком — в десять раз страшнее. Пошли уже.
Они двинулись по тёмным улицам, как два призрака, потерянных в этом городе. Воздух был пропитан влагой и одиночеством. Вдруг Никита не выдержал:
— Почему он всё время орёт?
— Голоден, — ответила женщина, прижимая ребёнка к себе.
— Ну дай ему молоко!
— У меня нет молока. И денег тоже.
— И ума тоже, да? — бросил он, но в его голосе уже не было злобы. — Вон, смотри, магазин. Пойдём, купим.
В магазине их встретили подозрительные взгляды. Кассир и охранник переглянулись: пьяный мужчина и женщина с ребёнком в три часа ночи — это не похоже на обычных покупателей. Но Никита прошёл мимо, как танк. Он схватил корзину и махнул рукой Оксане.
— Пошли. Где у вас молоко?
— Там, — кивнула продавщица.
Он встал у полки, как командир.
— Бери, что нужно.
Она взяла один пакет.
— Бери больше! Сколько надо — столько и бери!
Она робко начала складывать пакеты. Потом прошептала:
— Ещё памперсы нужны.
— Памперсы? Это что? — он огляделся. — Вот эти штуки?
На её лице впервые за долгое время появилась тень улыбки.
— А влажные салфетки можно?
— Да, бери всё. И шоколад тоже. И печенье. Всё!
У кассы — сюрприз.
— Только наличные принимаем.
Никита вытащил толстую пачку купюр. Кассир молча посчитал.
— Сдачи нет.
— Дай шоколад на сдачу, — бросил Никита, тыча пальцем в плитку. — Любую. Главное — чтобы сладкая.
В квартире было тихо. Оксана огляделась. Чисто, но безжизненно. Как будто здесь никто не живёт — только существует. Никита снял обувь и направился на кухню. Открыл холодильник, достал кусок рыбы и бросил коту — пушистому, важному, с видом философа. Потом налил себе сок и стал пить, как будто вода могла смыть с него этот день.
— Ты будешь спать в той комнате, — сказал он, указывая. — Кухня, туалет, ванная — всё там. Я пошёл спать.
На полпути остановился.
— Как тебя зовут?
— Оксана.
— А меня — Никита.
Она вошла на кухню, включила плиту, поставила чайник. В голове крутилась мысль: «Глупая… чуть не утопилась. А этот… он странный, но не злой. Если бы не он — мы бы с Русланом замёрзли на улице. Завтра, конечно, выгонит. Но хоть сегодня согреемся».
Чайник закипел. Она взяла бутылочку, тщательно вымыла, налила молока, разбавила кипятком. Ребёнок жадно выпил. Она вытерла его, поменяла памперс — и малыш тут же уснул. Потом сама пошла в туалет, умылась, открыла холодильник. И рука сама потянулась к копчёной колбасе. Она сунула кусок в рот, отрезала хлеб, сыр, колбасу — и ела, как впервые за неделю.
Когда голод ушёл, она почувствовала вину. «Нехорошо… не спросила…» Но махнула рукой. Легла рядом с сыном — и сразу уснула.
Ночью она вставала несколько раз — кормить, переодевать, укачивать. Слышала, как Никита ходил, потом снова ложился. А утром — пора вставать. Аккуратно, чтобы не разбудить Руслана, она поднялась. «Хорошее не длится вечно», — подумала.
На кухне уже был он. Готовил яичницу. Оксана тихо подошла, умылась, и, не говоря ни слова, отодвинула его от плиты.
— Садись, — сказала она. — Я сделаю.
Она нарезала укроп, пожарила яичницу, помыла стаканы, заварила крепкий кофе. А он тем временем говорил по телефону — резко, громко, отдавал приказы, спорил. Но она чувствовала — он её не замечает. Как будто она — часть интерьера.
Он поел, выпил кофе, встал. Оксана напряглась. «Сейчас выгонит», — пронеслось в голове.
— Оксана, — сказал он, не поворачиваясь. — Я уезжаю в Москву. На неделю. Главное — позаботься о коте. Его зовут Сократ. Никакого вискаса! Только свежая рыба, мясо. В мой кабинет — ни ногой. В остальных комнатах — делай что хочешь.
В этот момент раздался плач. Оксана вскочила. Он кивнул: «Иди».
Через минуту она вернулась с Русланом на руках. На столе лежала пачка денег.
— Это тебе на неделю, — сказал Никита, кивнув. — Мне пора.
И тут малыш протянул руки — и прохрипел:
— Па-а-а…
Никита замер. Это могло быть случайностью. Но сердце сжалось, как в тисках. Он ведь никогда не станет отцом. Никогда не услышит этого слова.
— Оксана… можно я возьму его? — вырвалось у него, как мольба.
— Конечно, — улыбнулась она.
Он взял малыша. Неловко, как в первый раз.
— Так держи, — показала она. — Вот так.
Ребёнок засмеялся, замахал ручками, улыбнулся. Никита смотрел на него, как на чудо. В глазах — боль. В душе — пустота. «У меня никогда не будет сына», — пронеслось в голове.
Он передал ребёнка и вышел.
Возвращаясь домой, он вспомнил слова врача. «Бесплодие. Полное. Никаких шансов». Зачем ему деньги? Зачем квартира? Зачем этот крузак, если не с кем ехать? Мужчина должен работать ради семьи. А у него — только пыль, грязь, одиночество.
Он открыл дверь — и замер.
В квартире — чистота. Запах кофе. Детский смех.
И малыш, протягивая ручки, крикнул:
— Папа!
Сумка с вещами упала. А руки сами потянулись к нему.
