Муж с фронта вернулся героем и привез «сестричку» для жены. Говорят, на войне все средства хороши, а в любви — и подавно. Чем закончилась наша дружба на троих — рассказываю всем селом
Последние лучи апрельского солнца 1945 года золотили тихую гладь реки, отражаясь в бесчисленных бликах на медленно бегущей воде. Лидия стояла на самом краю крутого берега, и в руках ее трепетал от легкого ветерка белый, с вышитыми по краям васильками, платочек. Уже третий день подряд она приходила сюда на закате, вглядывалась в даль, туда, где река делала плавный изгиб, и ждала. Ждала лодку рыбака Потапа, который должен был вернуться из райцентра с самой дорогой гостьей — ее подругой Марфой.
Они были друг для друга ближе, чем сестры. Их дружба, зародившаяся в безрадостные дни сиротства, стала опорой и тихой гаванью в бурном море жизни. Когда у Лидии не стало родителей в голодные тридцатые, приютили ее соседи — добрая душа Анна и ее молчаливый муж Виктор. Взяли к себе, в тесную, но чистую и уютную избу, под крыло к своей дочери Марфе. Исхудавшая девочка-подросток с огромными, полными горя глазами вызывала у Анны одно желание — прижать к груди, согреть, накормить досыта. Хотя с едой и в их семье было туго, но разве можно было оставить сироту одну наедине с ее бедой?
Лидия навсегда сохранила в сердце благодарность к этим людям, протянувшим ей руку помощи в самую черную пору, к тем, кто с почетом проводил в последний путь ее мать и отца. Вместе с Марфой они росли, делили все радости и печали, и с каждым годом их душевная связь становилась лишь прочнее.
Когда-то они, две юные мечтательницы, строили планы поехать в город, поступить в медицинский институт и стать врачами. Но судьба распорядилась иначе. В семнадцать весен сердце Лидии было покорено деревенским парнем, Герасимом, чья улыбка была ясной, а руки, умевшие управлять колхозным трактористом, казались такими сильными и надежными. Любовь ворвалась в ее жизнь стремительно и безоглядно, отодвинув все учебники и грезы о городе. Она выбрала семью, выбрала своего избранника, а через год на свет появился их сынишка, названный в честь деда Леонидом.
Марфа же свою мечту осуществила — уехала учиться. Но грянул сорок первый, и, не раздумывая, она, как и тысячи других, оставила студенческую скамью, чтобы уйти на фронт, считая, что ее место там, где льется кровь. Известие о том, что его единственная дочь находится на передовой, сразило Виктора — сердце не выдержало, и в сорок третьем его не стало. Анна, не перенеся утраты, угасла в том же году, ее сокрушила коварная болезнь, подтачивающая изнутри. Все это время Лидия была рядом с теми, кого давно считала своей второй семьей. Она же, как когда-то они, предала земле их тела, замкнув круг печали и долга.
И ее собственная жизнь в те годы была полна тягот и тревог. Муж отдавал долг Родине на полях сражений, и каждую ночь она проводила за столом, строча сокровенные строки в треугольниках конвертов — и Герасиму, и Марфе, попутно растя маленького Лешку, в чьих глазах она черпала силы.
В апреле сорок пятого Герасим вернулся домой. Его комиссовали досрочно по тяжелому ранению — левая рука плохо слушалась, висела плетью. Он пришел, позвякивая орденами на выцветшей гимнастерке, и Лидия, обняв своего героя, стала ждать теперь и верную подругу. Она тихо молилась за нее, шепча слова, выученные еще от матери, в темноте ночи, и верила, что именно ее горячие, идущие от самого сердца мольбы помогли близким уцелеть в том кромешном аду. И вера, та самая, что была впитана с молоком матери, окрепла в ней, стала несокрушимой скалой, когда спустя месяц после возвращения мужа пришло долгожданное письмо от Марфы. Та сообщала, что возвращается домой, и не одна, а с замечательным человеком, с которым непременно хочет познакомить подругу. Лидия искренне радовалась за Марфу, полагая, что речь идет о сослуживце, фронтовом товарище.
И вот наконец долгожданная лодка, разрезая водную гладь, направилась к берегу. Лидия, прислонив ладонь ко лбу, всматривалась и с удивлением заметила, что рядом с подругой в лодке сидит совсем юная, почти девочка, незнакомая ей особа.
Лодка мягко ткнулась носом в прибрежный песок. Подруги с радостными, душащимися в горле возгласами бросились друг к другу, обнялись так крепко, словно хотели наверстать все годы разлуки, а слезы счастья и облегчения текли по их загорелым щекам, смешиваясь в единый поток.
— Видя, как вы бросились друг другу в объятия, я теперь понимаю, что значит действительно крепкая, нерушимая дружба, — тихо, с теплой, лучистой улыбкой произнесла незнакомка.
— Она мне как сестра, я говорила тебе, Катенька. Кстати, знакомьтесь, это Екатерина, — Марфа легким движением подвела девушку к Лидии. — А это моя Лидочка, о которой я тебе столько рассказывала.
— Мне невероятно приятно, — Лидия протянула руку, и ее ладонь на мгновение сомкнулась с тонкими, почти детскими пальцами незнакомки. — Если честно, я думала, ты приедешь с женихом.
— Будь у меня таковой, ты бы узнала об этом первой, поверь.
— Что ж, девочки, пойдемте ко мне, вы, небось, измотаны долгой дорогой, а я приготовила твой любимый пирог с лисичками и сварила щи по рецепту твоей матушки, — Лидия смахнула с ресниц последнюю слезу и взяла у Марфы небольшой узелок.
— Лидочка, ты просто волшебница, — подруга нежно прикоснулась губами к ее щеке. — А потом ты сведешь меня к ним?
— Сведу… Я навела там порядок совсем недавно, как это принято делать перед светлым праздником.
— Вы что, Пасху отмечаете? — удивилась Екатерина, и в ее глазах мелькнуло неподдельное любопытство.
— Не то чтобы отмечаем, но кто может запретить хранить традиции в собственном доме? — слегка пожала плечами Лидия. — В конце концов, я крещеная, а мои родители были венчаны в церкви.
Беззаботно болтая о пустяках, они неспешной поступью дошли до аккуратного домика Лидии, где на пороге их уже поджидал Герасим. Вскоре все уселись за просторный дубовый стол, накрытый вышитой скатертью.
— Лешка, какой же ты большой стал! — усадив к себе на колени пятилетнего карапуза, Марфа ловко извлекла из кармана гимнастерки маленькую, трофейную шоколадку.
— Большой, — уверенно подтвердил мальчуган, сжимая в кулачке драгоценное лакомство.
— Ну, теперь сестренку ему надо, — весело подмигнула подруга.
— Надо. Но неплохо бы и друга или подружку. Так что теперь дело за тобой, — парировала Лидия.
— Ой, надо сперва прийти в себя, очухаться, как мы говорили на фронте, — Марфа отмахнулась ладонью. — Я решила, что останусь здесь и буду работать фельдшером. Написала заранее председателю, и он ответил согласием.
— Это замечательно, — в разговор вступил Герасим. — У нас ведь Николай фельдшером был, а он не вернулся, в сорок втором под Сталинградом сложил голову. Теперь бегаем за помощью в соседнее село. А вы, Екатерина, к нам в село надолго?
Девушка тихо вздохнула, и ее плечики содрогнулись в легком, почти незаметном движении.
— Скорее всего, насовсем. Никого у меня не осталось, я из белорусской деревни, а там… Там ничего не осталось. Ни мамы, ни папы, ни двух сестер, ни брата… Я спаслась лишь чудом, потому что гостила тогда у тетки на Урале. А потом окончила курсы медсестер, и меня направили в санитарный взвод, где мы с Марфой и познакомились. Я не знала, куда мне податься после демобилизации, и Марфа предложила поехать вместе с ней.
— Ну а почему бы и нет? — удивилась Марфа. — Будем вдвоем в родительском доме жить, пока замуж тебя не выдадим. А пока будешь мне помогать в нашем сельском медпункте.
Екатерина смущенно улыбнулась, и по ее лицу разлился нежный румянец. На вид ей можно было дать не больше девятнадцати.
— Вот и отлично, все порешали, — Герасим разлил по граненым стаканам мутноватую самодельную наливку и поднял свой. — Ну что, девочки, за ваше возвращение и за Великую Победу!
— За Победу! — в унисон прозвучали их голоса, и хрустальный звон стаканов наполнил маленькую горницу.
Спустя два месяца за Марфой стал настойчиво ухаживать ее бывший одноклассник, Прокопий, и его старания находили у девушки самый живой отклик. А вот Екатерина, напротив, воротнила нос от ухаживаний его младшего брата, Ивана, и подруги лишь разводили руками: в то время, когда холостых мужчин в селе можно было пересчитать по пальцам, и на одного парня приходилось пять незамужних девиц, такое поведение казалось по меньшей мере неразумным. Да и Иван был парнем хоть куда — показал себя на фронте смелым и отважным бойцом, и, будучи на год младше брата, имел на две боевые награды больше. Его храбрость и решительность стали в селе притчей во языцех. Но Екатерина на все его попытки завести разговор или пригласить на прогулку отвечала вежливым, но твердым отказом, могла захлопнуть калитку прямо перед его носом и наотрез отказывалась от любых свиданий.
В один из последних дней уходящего лета Иван зашел к Герасиму, чтобы позвать того на ночную рыбалку, но хозяина не оказалось дома.
— А где он, не в курсе?
— Говорил, что к Прокопию заглянет.
— Странно, его нет у брата, Прокоп сейчас с Марфой в амбулатории, в очередной раз пытается сделать ей предложение. Как думаешь, согласится когда-нибудь?
— Думаю, что согласится, — Лидия одарила парня светлой улыбкой. — Может, даже в этот раз…
— Хорошо бы. Вот бы нам сыграть двойную свадебку, да только Катя на меня и смотреть-то не хочет. И чего ей надо-то? Аль я урод какой, хромой, что ли? Вон, даже Василия, который без руки остался, Зинаида к себе прибрала, приголубила. А у меня все конечности на месте, голова варит, а она в мою сторону даже не оборачивается.
— Что, так запала в сердце?
— Запала… — Иван смущенно улыбнулся. — Есть в ней что-то такое, что цепляет, не отпускает. Вот скажи, может, она что-то про меня говорила? Вы ведь общаетесь.
— Да не сказать, чтобы мы много общались, — Лидия кинула выстиранное полотенце в плетеную корзину и принялась намыливать заношенную рубаху мужа. — По какой-то неведомой мне причине она и меня вроде как сторонятся. А ума не приложу, почему. В наших девичьих посиделках участие принимает, но как-то неохотно, отстраненно. Лучше спроси у Марфы, они все-ташь под одной крышей живут. А знаешь что! — тут Лидия метко подняла вверх указательный палец, и на лице ее заиграла лукавая искорка. — Мне тут одна мысль в голову пришла…
— Выкладывай, не томи.
— Я ведь от Герасима поначалу тоже бегала, как от огня, а потом он однажды затащил меня в старый сад, тот, что у реки, в самом начале села. Там, в самой глубине, есть одна полянка, а на ней — лавочка и столик покосившийся. Он тогда, ой, умора! — Лидия вдруг расхохоталась, вспоминая. — Ужин мне целый устроил. Принес бутыль наливки, огурцов квашеных, капусты да картошки в мундире. Я помню, на следующий день из дома выйти не могла, так голова кружилась.
Она снова залилась счастливым, беззаботным смехом.
— Ну и? — Иван смотрел на нее с нескрываемым интересом.
— Дурень ты, а там, знаешь, какая благодать царит? Птицы поют, тишина такая, что слышно, как листья шепчутся, и черт с ним, с тем ужином, но сама обстановка… она дышит нежностью, чувствами. Я там на него совсем по-другому посмотрела. Правда, то место не так-то просто отыскать теперь — терновником все заросло да бурьяном. Но там, где тот столик, стоят три старые, могучие яблони. Давно я там не была, авось они уже и плодоносить перестали.
— Лид, а ты покажешь мне то место, а то я, как слепой котенок, плутать буду?
— Помогу. И Марфу подговорю, чтобы она Катю туда как бы невзначай привела. Если не торопишься, обожди, пока белье выполощу.
— А я подсоблю тебе, — Иван ловко подхватил тяжелую корзину с влажным бельем, и они вместе спустились по тропинке к реке.
Когда дело было сделано и белье развевалось на веревке, словно пестрые кораблики, Лидия, повязав на голову яркую косынку, вместе с Иваном направилась к старому саду. Ей искренне хотелось помочь этому доброму и честному парню, и она все никак не могла понять — чего же еще нужно Екатерине? И сама девушка, по непонятной причине, вызывала в душе Лидии странную неприязнь. Может, в ней говорилась тихая, неосознанная ревность к подруге, чья жизнь сложилась так иначе?
Огибая разросшиеся кусты сирени и бузины, Лидия шла и с удивлением замечала, что местами трава была примятa, будто здесь кто-то часто ходил. Наверное, местные мальчишки облюбовали это место для своих игр. В груди ее защемило щемящее, сладкое чувство волнения. Именно здесь они с Герасимом когда-то прятались ото всех, именно здесь, под шепот листвы, он сделал ей предложение. А вот после свадьбы она ни разу здесь не была, и муж ее сюда больше не звал… Хотя, откуда бы ему звать, если из шести лет супружеской жизни вместе они провели от силы два? За густыми зарослями терна показалась первая, знакомая до боли яблоня, и Иван вдруг прошептал:
— Кабы ты не показала, в жизнь бы не отыскал. Тихо! Слышишь?
— Слышу, — Лидия нахмурила брови. Это был сдержанный, низкий смех ее мужа, а потом к нему присоединился звонкий, молодой смех девушки. Екатерина? Но что они могут делать здесь вместе?
— Вот так дела… — тихо присвистнул Иван. — Это мы, выходит, вовремя подоспели!
Герасим и Екатерина, застигнутые врасплох, стали торопливо, с испуганными лицами, приводить в порядок свою одежду. Лидия не могла вымолвить ни слова, она стояла, словно вкопанная, а ее муж, вместо того чтобы оправдываться, с нагловатой ухмылкой бросил:
— А вы что здесь делаете?
— Лидия мне показала ваше место, куда я мог бы пригласить Екатерину, но, я смотрю, и место уже занято, и девушка… — Иван развел руками.
— Как ты мог? — прошептала Лидия, и слезы, предательски подступившие к глазам, потекли по ее щекам. — Как ты мог? Я все эти долгие годы ждала тебя, была тебе верной женой, а ты… ты с ней…
— Лида, пойдем домой, и там все спокойно обсудим.
— Не пойду я с тобой никуда! — закричала она и, не чувствуя боли от острых веток, которые хлестали ее по лицу и рукам, выбежала из сада и понеслась в сторону амбулатории.
Слезы душили ее, застилали взор, когда она, спотыкаясь, подбегала к небольшому зданию медпункта. Буквально ворвавшись в процедурную, она застала там Марфу, обрабатывавшую разбитое колено соседскому мальчишке-сорванцу, а за белой ширмой сидел Прокопий и довольно ухмылялся.
— А, Лидуха, привет! Можешь нас поздравить, Марфа наконец-то дала свое согласие!
Лидия ничего не ответила, и вдруг Прокопий, спрыгнув с кушетки, бережно взял ее за подбородок двумя пальцами и нахмурился.
— Что с тобой случилось?
Марфа, отложив пузырек с зеленкой, отпустила мальчишку и тоже подошла к подруге.
— Родная моя, что случилось? Кто тебя так? У тебя же все лицо в царапинах…
— Это ветки терна… — всхлипывая, выдохнула Лидия.
— Какого терна? Где ты его нашла?
— В старом саду… — она буквально захлебывалась слезами. — Я пошла показать Ване место, куда можно пригласить эту на свидание. А там она уже с другим…
— Кого «эту»? — нахмурилась Марфа.
— Подружку твою фронтовую…
— Ничего не понимаю. А ты-то почему в слезах? И с кем она там была?
— С Герасимом, с муженьком моим! — Лидия опустилась на пол и зарыдала в голос.
Прокопий и Марфа подхватили ее, усадили на жесткую кушетку, и пока Марфа обрабатывала ее исцарапанное лицо, Прокопий бережно дул на ранки, чтобы не щипало. Тут как раз подошел и Иван, он с мрачным, налитым свинцом лицом облокотился о косяк двери, и Прокопий, увидев брата, жестом позвал его на улицу.
— Выгони ее, Марфа… Выгони, иначе я сама, своими руками, ее задушу…
— Куда я ее выгоню, Лидочка? Я понимаю, как тебе больно, но куда мне ее деть? У девочки никого на всем белом свете не осталось…
— Куда угодно! Зачем ты вообще привезла ее сюда? Она мне всю жизнь сломала!
— Я не знала, что так получится, Лида. Я ведь ни разу за эти три месяца даже не заподозрила, что между ней и Герасимом что-то есть.. И когда они успели, ведь она почти все время у меня на глазах.
— Наверное, с тех самых пор, как в июле на сенокосе работала. Они же там целыми днями бок о бок были, пока я на ферме трудилась.
Марфа отложила вату и пристально посмотрела на подругу. Да, действительно, рук тогда не хватало, и за дополнительные трудодни Екатерина в июле помогала на покосе. Неужели тогда между ними что-то началось?
— Что будешь делать?
— Я не отдам ей своего мужа, слышишь? А если ты ее не выгонишь, я сама с ней счеты сведу.
— Лида, побойся Бога. У тебя сын растет… Не греши, — Марфа покачала головой, и в глазах ее читалась глубокая печаль.
— Да, у меня сын. И ради него я на многое готова пойти.
А дома у них с мужем в тот вечер разразился страшный, оглушительный скандал. Она кричала, рыдала и метала громы и молнии, а муж стоял, понуро опустив голову, и каялся, как последний грешник.
— Лида, прости меня, молю тебя. Больше этого не повторится никогда. Я порву с ней. Это было какое-то временное помутнение, дурман… Я не хочу терять тебя.
— Зачем ты вообще с ней связался?
— Говорю же тебе — помрачение рассудка. — Он бухнулся на колени перед женой. — Прости, прости меня, родная.
А потом она проплакала всю ночь напролет, а он все оправдывался и клялся в верности, но наутро, получив в очередной раз клятвенные заверения в том, что он больше даже не взглянет в сторону Екатерины, Лидия внешне успокоилась, но внутри ее души бушевала настоящая буря. Она не собиралась так просто отдавать своего мужа этой пришлой девчонке. Это она родила ему сына, это она ждала его с фронта и писала ему те самые, согревающие душу письма. Это ее дом, ее семья, и она не намерена была опускать руки.
Екатерина старалась не показываться ей на глаза, а Марфа тем временем пыталась подыскать для нее другое жилье, но все оказалось не так-то просто — свободных домов в селе не было. Дом родителей Лидии был занят погорельцами из соседней деревни, а больше подселять ее было не к кому — никто не соглашался. Местные парни и смотреть не желали на «опозоренную» девку, слухи о которой моментально разнеслись по всему селу. Иван же и вовсе перестал обращать на Екатерину какое-либо внимание, не в силах забыть ту унизительную сцену в старом саду.
Но, как бы то ни было, она продолжала жить здесь, и Лидия время от времени сталкивалась с ней на деревенских улочках, и от каждой такой встречи боль в ее сердце лишь усиливалась. Она не хотела пакостить, да и не умела она этого, но многое бы отдала за возможность жестоко отомстить. И однажды такой момент представился.
Лидия, которая к тому времени вела уроки домоводства для девочек в сельском клубе, возвращалась домой в полной темноте, задержавшись, чтобы навести идеальный порядок. И вот, проходя мимо дома Марфы, она услышала раздраженный, шипящий голос Екатерины, которая вышла во двор покормить дворняжку. Девушка, казалось, разговаривала сама с собой.
— Проклятый председатель, и чего ради я обязана в его колхозе спину гнуть? Мое место в амбулатории, а не на этой дурацкой уборке урожая. Один черт, все добро в город свезут, а нам, как всегда, одни крохи достанутся. Кормить эти жирные брюха начальников еще не хватало.
Лидия едва слышно ухмыльнулась. Уборка урожая в селе была делом святым, и даже сам председатель, не гнушаясь, выходил в поле вместе со всеми.
— Вот оно как! — громко рассмеялась она, выходя из темноты. — Значит, ты не желаешь гнуть спину в поле, чтобы не кормить жирные брюха начальников и горожан? Интересно, а как нашему председателю понравятся твои крамольные мысли? Он ведь и сам в поле с утра до ночи пашет, не брезгует и не гнушается крестьянским трудом.
— Ты? — в глазах Екатерины мелькнул животный, неподдельный страх.
— Я, я… А ты, видно, не ожидала? Ты бы еще погромче высказывала свои недовольства. Не переживай, я аккуратненько передам председателю твои слова, авось, он освободит тебя от ненавистной работы, Веру заменишь, а то ведь она завтра, так же, как и мы, к семи утра встанет и в поле придет.
— Он тебе не поверит.
— Интересно… Ты серьезно так думаешь? Председатель прекрасно знает, как ты не любишь в поле выходить и что ты готова хоть в кухне посудомойкой быть, хоть корову доить, лишь бы свои нежные, белые рученьки о садовый инвентарь не поранить. Мы же все прекрасно помним, как в июле ты едва дождалась окончания первого сенокоса. А я — передовик, ударник труда, иду туда, куда партия пошлет, помимо своей основной работы. Так кому, ты думаешь, он больше поверит?
— Чего ты хочешь?
— Больше всего на свете я хочу, чтобы тебя здесь не было, и мне, наконец, выпал удачный шанс. До завтра, милая Катенька, любительница чужих мужей.
Но буквально через час к ней в дом пришла Марфа. Она попросила Герасима выйти и тихо, почти шепотом, произнесла:
— Лида, даже не думай.
— А чего? Ей, значит, можно мне жизнь ломать, а я должна молчать и улыбаться, как идиотка? Теперь, когда я узнала, о чем она на самом деле думает, грех не поделиться этим с председателем.
— Грех будет, если он ее накажет, а того хуже — статью какую-нибудь пришьет. Он же у нас в последнее время сам не свой, план нужно выполнять, оттого и взвинченный. Представь, как он отреагирует, услышав такие слова?
— Туда ей и дорога. Нечего подрывать наши коллективные устои. А то ишь, белоручка выискалась! Сама в деревне росла! И чего ты ее так яро защищаешь?
— Лида, она… она тяжелая… Ребенок ведь ни в чем не виноват, — тихо, с болью в голосе, вымолвила Марфа.
— В каком смысле? От кого? — но жаркая, липкая волна ужаса уже прокатилась по всему ее телу, предчувствуя нечто страшное.
— От Герасима беременна. Уже второй месяц идет. Лид, ребенок-то ни в чем не повинен. Вспомни Марию, ее ведь за то, что она три яблони спилила, в лагерь на два года отправили, а она там ребенка под сердцем носила и потеряла его…
— А мне-то какое до этого дело…
— Лида, ты ведь в Бога веришь, так не гневи его. Сын у тебя растет. — Лидия понимала, что Марфа права, но от этого осознания становилось еще больнее и горше. Ребенок… Ни в чем не повинное дитя. Ребенок Герасима.
Ей казалось, что ее жизнь рушится на глазах, словно хрустальный купол, по которому со всей силы ударили молотом. Она молча, невидящим взглядом уставилась в одну точку, а Марфа, подойдя сзади, обняла ее и тихо, успокаивающе прошептала:
— Мы справимся, Лидуш… Мы все преодолеем, ты только верь.
Марфа ушла, а следом в горницу вошел Герасим.
— Чего она так поздно приходила?
— По делу. Что же, Герасим, прими мои поздравления — ты снова станешь отцом.
— Правда? — он опустился перед ней на колени и взял ее холодные ладони в свои. — Родная, я так счастлив…
— А вот я — не очень.
— Почему? Ты не хочешь ребенка? Ты так меня и не простила? Но я же тысячу раз просил у тебя прощения!
— Потому что я не беременна. Это Екатерина ждет от тебя ребенка.
Герасим встал и побелел, как мел. Лидия тоже поднялась со стула и стала с силой отвешивать ему пощечины одну за другой, а он даже не сопротивлялся, стоя в полном ступоре. В конце концов, она выдохлась и, оттолкнув его, выскочила из дома. Ей отчаянно нужно было глотнуть свежего, холодного ночного воздуха.
А наутро, когда все собрались на полевые работы, она вновь увидела Екатерину, но, несмотря на всю боль и обиду, промолчала. Она просто не могла вымолвить ни слова…
Лидия так и не смогла простить мужа. Нет, если бы Екатерина не оказалась беременной, глядишь, со временем его похождения и остались бы лишь горьким, но все же воспоминанием. Но у соперницы неумолимо рос живот, и с этим фактом уже ничего нельзя было поделать.
Она стала отдаляться от мужа, а тот не знал, как ему быть и что делать. С одной стороны, он панически боялся навсегда потерять жену, но там, на соседней улице, была другая женщина, та, что носила под сердцем его ребенка. И чем дальше от него отдалялась Лидия, тем ближе он становился с Екатериной. Марфа к тому времени вышла замуж за Прокопия и переехала в его дом, а Екатерина осталась жить одна и остро нуждалась в помощи, которую Герасим ей и оказывал, делая тем самым Лидию всеобщим посмешищем. Этого она тоже не могла им простить и всю себя без остатка отдала воспитанию сына.
В апреле следующего года у Екатерины начались схватки. Роды принимала Марфа. Герасим нервно ходил из угла в угол, а потом вдруг выскочил из дома, и Лидия уже знала, куда он направился. Слезы обиды и горькой досады снова подступили к горлу. Она вышла на улицу и, вдыхая полной грудью прохладный весенний воздух, наконец дала волю слезам. Она не знала, как жить дальше…
— Лидия, здравствуй. Герасим дома? — услышала она знакомый голос.
— Здравствуй, Иван. Нет, он ушел к той…
Иван без лишних слов прошел во двор и присел рядом с ней на скамейку.
— Лидочка, ты очень сильная женщина. Ей-богу, я не понимаю, почему Герасим так поступил. Не будь ты замужем, я бы обязательно за тобой приударил. Умница, красавица, хозяйка от Бога, твое имя не сходит с доски почета. Ты сама — настоящая жемчужина.
— От хороших не уходят, Ваня… — печально заметила она.
— А он от тебя и не ушел. Ты — его законная жена, ты — мать его первенца, ты — хозяйка в этом доме.
— Но и она теперь никуда не денется. И в данный момент она рожает ему еще одного ребенка.
Иван тяжело вздохнул и бережно приобнял ее за плечи.
— Все перемелется, Лидочка, мука будет. Знаешь, когда-то и я по ней сох. Не понимал даже, чем она так цепляет. А потом — как отрезало. Увидел ее с Герасимом, а потом присмотрелся к ней повнимательнее и понял, что она — просто красивая, но пустая кукла.
— Я не знаю, что мне теперь делать, Ваня.
— Ничего не делать. Просто живи. И борись за свою семью, если она тебе дорога.
— Нет у меня больше сил бороться. И слушать насмешки односельчан тоже нет никакого желания. Мне жить не хочется, Ваня.
— Выкинь эти черные мысли из головы. Все наладится, слышишь? Поверь мне…
Герасим вернулся только на следующее утро. Он улыбался и был настолько счастлив, что Лидии снова захотелось ударить его. А позже она узнала причину его радости — Екатерина родила сына и назвала его в честь отца, Григорием.
А вечером, когда он вновь ушел к ней, Лидия пошла в сарай с крепкой веревкой в руках. Она понимала, что совершает страшный грех, но моральных сил больше не оставалось, она была истощена до предела и чувствовала, как руки сами опускаются. Ей было настолько невыносимо плохо, что Марфа и Прокопий забрали Лешку к себе на время, пока она не придет в себя.
Лидия отчетливо понимала, что Герасим будет жить на две семьи, и изменить это она была не в силах. Но вдруг она услышала сдержанный шорох за спиной и гневный, но тихий окрик Ивана.
— Ты чего, с ума сошла?! Видимо, я вчера погорячился, назвав тебя умницей. Глупее женщины я в жизни не видывал! Из-за какого-то мужика да в петлю лезть!
Он резко выхватил у нее из рук веревку и швырнул ее на землю, а потом, не говоря ни слова, сграбастал ее в охапку. А она зарыдала, выплескивая всю свою накопившуюся боль, всю горечь и отчаяние.
Они просидели в прохладном, темном сарае до самой темноты, и Ване удалось ее успокоить. Потом, почти на руках заведя ее в дом, он уложил Лидию на кровать и остался сидеть возле печи, прислушиваясь к ее ровному, наконец-то спокойному дыханию. Он ушел еще до того, как домой вернулся Герасим. Увидев свою жену спящей, тот присел рядом на край кровати, нежно погладил ее растрепавшиеся волосы и прошептал: «Прости…». Ему тоже было несладко… Он понимал, что совершил величайшую ошибку в своей жизни, но и от жены уходить не хотел, и там, на соседней улице, мальчик, названный в его честь, сладко посапывал в колыбели. Он не мог бросить ни Лидию с сыном, ни Екатерину с новорожденным, и как разрешить эту невыносимую ситуацию, Герасим не имел ни малейшего понятия. Но выбирать рано или поздно все равно пришлось бы…
На следующий день у Лидии все валилось из рук, стоило ей лишь вспомнить о вчерашнем. Она корила и ругала себя на все лады, мысленно вымаливая прощения у Господа.
Но по расписанию у нее был урок с девочками, она должна была показать им, как закрывать последний ряд в вязании, а потому нужно было взять себя в руки и двигаться дальше.
И вдруг она услышала легкий, но настойчивый стук в оконное стекло.
Распахнув его, Лидия никого не увидела, но в щели между ставнями был зажат маленький, свернутый в трубочку листок. Развернув его, она прочла угловатые буквы, выведенные угольком:
«Жду тебя в яблоневом саду в шесть часов вечера. Твой верный друг».
Почерк был не Герасима. Чья же это рука? На ум сразу пришел Иван. Ее ангел-хранитель, который в последнее время стал ее самым верным и понимающим другом.
Лешка по-прежнему гостил у Марфы, и ровно в шесть, закрывая на ключ дверь сельского клуба, Лидия нерешительно замерла. С одной стороны, ей нужно было домой, но кто же ее там ждал? Будет ли ее муж дома или он снова тайком сбежал к Екатерине?
Ноги словно сами несли ее не домой, а в противоположную сторону, и она, сделав глубокий вдох, решительно свернула и пошла к окраине села. Идя по знакомой тропинке яблоневого сада, Лидия вдыхала пьянящий, сладкий аромат цветущих деревьев и не могла сдержать улыбки. Впервые за многие недели она улыбалась по-настоящему. Вдруг, будто из-под земли, перед ней вырос Иван и с легким поклоном протянул ей скромный, но трогательный букетик первых нарциссов.
— Ваня! — ахнула она. — А я ведь догадалась, что это ты. Боже мой, какая нежность…
— Надеюсь, ты не против, что я позвал тебя сюда? Мне ужасно хотелось подарить тебе эти первые весенние цветы, но не нести же их тебе прямо в дом!
— Мать твоя руки оторвет за то, что ты ее любимые цветы пообрывал.
— Я это как-нибудь переживу, — рассмеялся он. — Главное, что ты снова улыбаешься, а для меня это сейчас дороже всего.
— Вань, если ты меня просто жалеешь, то не надо, ладно? Я справлюсь. То, что вчера было… это просто помутнение, временная слабость. Мне за это ужасно стыдно, и я себя за это костерю. И не надо меня жалеть…
— А с чего бы мне тебя жалеть? — нарочито удивился парень. — Ты что, калекой стала, али немощной? Подумаешь, мужик ребенка на стороне нагулял, но ведь это же не конец света. Не ты первая, не ты последняя.
— У тебя все так просто выходит…
— Знаешь, там, на фронте… Я насмотрелся такого, что навсегда научился ценить каждый прожитый день. И вчера я не мог понять, зачем ты это задумала. У меня и похуже в жизни ситуации бывали, но я не лез в петлю и не сувал в рот дуло винтовки… А у тебя — ребенок здоровенький, сама ты — крепкая, сильная, красивая. А все остальное… — он широко обвел рукой цветущий сад. — Все это — дело наживное и поправимое. И вообще, не хочу я сейчас говорить о неприятностях, они мне до смерти надоели.
Лидия вернулась домой уже затемно. Поставив подаренные цветы в банку с водой, она принялась накладывать себе скромный ужин. Герасим сначала молча наблюдал за ней, но потом не выдержал.
— Где была?
— Гуляла. Погода сегодня дивная.
— А цветы откуда?
— Оттуда же… Девочки с урока подарили, — огрызнулась она.
— Такие цветы только у твоей тети Марии в палисаднике растут.
— Значит, у нее и взяли.
Герасим усмехнулся, но потом спросил:
— Почему Лешку от Марфы не забираешь?
— Жду, когда ты окончательно определишься со своей жизнью.
— А при чем тут наш сын?
— Ты что, в самом деле не понимаешь? — Лидия с силой поставила тарелку на стол. — Как же я от всего этого устала, Герасим.
Аппетит у нее напрочь пропал, и она, не дотронувшись до еды, ушла в спальню. Повернувшись лицом к стене, она закрыла глаза, но вместо привычной грусти ее вдруг охватило теплое, светлое воспоминание о сегодняшней прогулке. Герасим тоже soon лег, попытался обнять ее сзади, но она молча, но твердо убрала его руку…
Иван продолжал ухаживать за ней тайком, и она так же тайком, словно подросток, бегала с ним на свидания в цветущий яблоневый сад. И вдруг ей стало все равно — есть ли у них с Ваней будущее и что обо всем этом подумают люди. Ведь не она же начала это безобразие…
В июне, купаясь с Ваней в прохладной, ласкающей тело воде, когда над селом уже сгущались теплые, бархатные сумерки, Лидия вдруг услышала его тихий, но твердый шепот прямо у самого уха:
— Выходи за меня.
— Что? — она подумала, что ослышалась из-за плеска воды.
— Говорю — стань моей женой.
— Ванюша, ты в своем уме? Какая муха тебя укусила? Я же замужняя женщина.
— Ты это называешь замужем? Муж с тобой не живет.. Или все же живет?
— Не могу я его к себе подпустить, ты ведь и сам все прекрасно знаешь.
— Ну так в чем же дело? Он тайком к Екатерине бегает, живет на два дома. Ты должна положить конец этому фарсу. Я с матерью своей говорил, она не против. И Лешка ей твой очень приглянулся…
— Так вот почему тетя Мария так загадочно улыбалась, когда сегодня на меня смотрела?
— Она все про нас знает. Уходи от Герасима, будем вместе жить. Я обещаю, я сделаю тебя счастливой.
Вечером, вернувшись домой, Лидия твердой походкой подошла к мужу, сидевшему за столом, и громко, отчетливо, без тени сомнения произнесла:
— Я ухожу от тебя.
— Что?
— Ты что, не расслышал? Я ухожу от тебя. Сына ты сможешь видеть, когда захочешь.
— Значит, все эти слухи, что ты с Иваном крутишь, — правда? Да я ему глотку перегрызу! — он вскочил, с силой стукнув кулаком по столу.
— А чего ты ожидал? Думал, я буду вечно страдать и молча наблюдать, как ты разрываешься между двумя семьями? Нет! Ты не смог решить, кто из нас тебе дороже, и теперь выбор сделала я.
Герасим в ярости выбежал из дома. Как потом узнала Лидия, он направился прямиком к Ивану на разборки, но тот превосходил его и силой, и ловкостью, к тому же обе его руки были полностью здоровы. Ночевать муж домой не пришел. А на следующее утро, собрав свои нехитрые пожитки и взяв за руку сына, Лидия переехала в дом к Ивану.
Герасим первое время злился и негодовал, чувствуя себя униженным и оскорбленным, но постепенно буря в его душе утихла, и он даже дал свое согласие на развод. Процедура оказалась долгой и хлопотной, но в конце концов развод был оформлен, и Иван с Лидией стали мужем и женой. В тот самый день, когда они скрепили свой союз, случился пожар — загорелся старый, заброшенный яблоневый сад. Как потом выяснилось, виной тому были мальчишки, баловавшиеся с огнем.
Стоя на пороге своего нового дома, Лидия смотрела на высокие столбы дыма, поднимавшиеся к небу, и не чувствовала ни капли сожаления. Старый сад горел, унося с собой в высь вместе с едким дымом ее прошлую жизнь, ее первую, несбывшуюся любовь и все былые обиды. Теперь у нее все начиналось заново. Новая семья, новая любовь, новая судьба…
Екатерина и Герасим вскоре также узаконили свои отношения, а спустя три года Марфе и Прокопию удалось невозможное — все три семьи, пройдя через боль и испытания, смогли простить друг друга и даже подружиться. Ведь каждый из них, в конце концов, обрел свое, пусть и не идеальное, но счастье в этой новой, послевоенной жизни, и делить им было уже абсолютно нечего. А жизнь, как широкая и спокойная река, продолжала свой неторопливый бег, унося с собой все печали и открывая дорогу новым надеждам.
