«Твоя жена — служанка в этом доме», — объявила свекровь гостям. Я поднялась из-за стола и плюнула ей в лицо…
— Тщательнее, Ангелина, под диваном, кажется, притаилась вековая пыль. Ее нужно изгнать.
Ангелина промолчала, лишь сильнее сжала в пальцах влажную, прохладную тряпку. Костяшки на ее руках резко выделились, побелели от напряжения. Она медленно, будто совершая какой-то древний, унизительный обряд, ползала на коленях по чужому, идеально натертому до зеркального блеска паркету. Каждая его дощечка казалась ей ледяной плитой.
Вероника Станиславовна, свекровь, стояла над ней, недвижимая и величавая, скрестив на груди руки. Ее шелковый, цвета утреннего неба халат мягко шелестел и источал тонкий, дорогой и оттого казавшийся еще более холодным аромат заморских цветов.
— Я до сих пор не могу понять, Артем, — произнесла она громко, нарочито, прекрасно зная, что каждое слово долетает до коленопреклоненной невестки, — зачем вообще связывать свою судьбу, если избранница не в состоянии поддерживать элементарный порядок в пространстве, которое ее приютило?
Артем, ее сын и муж Ангелины, беспомощно поежился в высоком дверном проеме, ведущем в столовую. Он смотрел в пол, не в силах встретиться взглядом ни с матерью, ни с женой.
— Мама, мы же обсуждали. Ангелина работает, ее график сложный. Мы откладываем.
— Откладываете! — фыркнула, скорее даже выдохнула с презрением Вероника Станиславовна. — Два долгих года вы «откладываете», проживая под моим кровом. На моей шее.
Ангелина медленно, с ощущением тяжести в каждом суставе, поднялась во весь рост. Спина ныла.
— Я все убрала, Вероника Станиславовна.
— Прекрасно. Теперь иди, готовь ужин. Через час придут Трофимовы. Постарайся не уронить мое достоинство, если, конечно, оно еще у тебя осталось.
Артем сделал робкую попытку поймать взгляд Ангелины, найти в ее глазах хоть каплю понимания, но она упорно смотрела в узор паркета под ногами. Она всегда смотрела в пол. Два года ее жизни растворились в этом молчаливом, покорном созерцании деревянных плиток. Два года она была тихой, удобной, предсказуемой, «хорошей девочкой». Она со всем соглашалась, улыбалась, когда душа разрывалась от непролитых слез, и терпела. Они жили в этом огромном, богатом, но бездушном доме, который давил на ее грушь, как склеп, как каменный мешок. Все ради одной-единственной цели — своей, пусть маленькой, но собственной квартиры. Артем скрупулезно подсчитывал каждую потраченную копейку, шепча по ночам: «Еще чуть-чуть, Ангелинка. Мы уже почти у цели. Потерпи немного, я умоляю». И Ангелина терпела.
Она терпела, когда Вероника Станиславовна при важных гостях с сладкой улыбкой замечала: «А наша Ангелина — девушка простая, из скромной семьи, ее только к прекрасному приучать и приучать». Терпела, когда та, ворочая носом, выбрасывала ее немногочисленные, купленные на первую зарплату платья, бросая через плечо: «Эти лохмотья позорят стены моего дома». Терпела бесконечные, гулкие молчаливые ужины, где свекровь демонстративно, как о пустом месте, игнорировала ее, обращаясь исключительно к сыну.
Вечером, как и было предсказано, явились Трофимовы. Чета с безупречными манерами и пустыми глазами, давние, проверенные друзья Вероники Станиславовны.
Ангелина металась между раскаленной кухней и холодной гостиной, подавая изысканные блюда, которые она сама же и приготовила. Она сервировала стол тончайшим фарфором. Она чувствовала себя не хозяйкой, не женщиной в своем доме, а наемной прислугой, бестелесной тенью.
— Артем, — томно протянула Вероника Станиславовна, разливая по бокалам рубиновое вино, — как твои дела в конторе? Надеюсь, ты не позволяешь себе расслабляться?
— Все в полном порядке, мама.
— А наша милая Ангелина где? Все хлопочет? — сладко улыбнулась гостья, Марина Трофимова. — Какая золотая девочка, Вероника Станиславовна, просто незаменимая помощница вам растет!
Ангелина как раз вносила основное горячее блюдо. Руки ее предательски дрожали от накопленной за день усталости и нервного напряжения.
Вероника Станиславовна издала короткий, сухой, как удар хлыста, смешок.
— Помощница? Мариночка, милая, не смеши меня.
Она сделала театральную паузу, наслаждаясь наступившим вниманием. Она посмотрела прямо на Артема, но слова ее были обращены ко всем собравшимся, витали в воздухе, как отравленные стрелы.
— Твоя жена, сынок, — она произнесла эти слова с ледяной отчетливостью, — всего лишь прислуга в этих стенах. И не более того. И должна она, если уж на то пошло, быть безмерно благодарна, что ее вообще допускают до этого стола, а не отправляют трапезничать в кухонной глуши, где ей и место.
Воздух в комнате застыл, стал густым и звенящим.
Артем замер, будто парализованный. Трофимовы, смущенные, уставились в свои тарелки.
Ангелина медленно, очень медленно выпрямилась во весь свой невысокий рост.
Она подняла голову и посмотрела на свекровь. Не в пол. Не в сторону. Прямо в ее холодные, бездонные, торжествующие глаза, в которых плескалось столько немого злорадства.
Она сделала один маленький, но твердый шаг по направлению к ней.
И, не размышляя, повинуясь лишь глухому, первобытному порыву, плюнула.
Прямо в ухоженное, надменное, не знающее забот лицо.
Тишина в гостиной взорвалась, разлетелась на тысячи осколков.
— А-А-АХ ТЫ… НИЧТОЖЕСТВО! — взвизгнула Вероника Станиславовна, вскакивая с места и судорожно вытирая лицо шелковой салфеткой. — ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА! СИЮ ЖЕ МИНУТУ!
— Мама! — крикнул Артем, тоже поднимаясь, его лицо исказила гримаса ужаса.
— Молчи! — вдруг отрезала Ангелина.
Ее голос, который два долгих года был тише шелеста листвы, прозвучал с такой металлической силой, что даже Вероника Станиславовна на мгновение остолбенела.
— Два года, — сказала она, не отводя взгляда от свекрови. Ее слова падали в гробовой тишине, как камни. — Я терпела два года. Я была примерной. Смиренной. Безропотной. Я отдраивала твои безупречные полы. Я доедала твои объедки, когда ты милостиво разрешала, утверждая, что я «не заслужила» свежей еды. Я носила старье, потому что «накопить» было важнее моего достоинства.
Трофимовы, казалось, пытались вжаться в свои стулья, стать невидимыми.
— Я делала все это ради него, — она кивнула на Артема. — Ради нашего с ним будущего.
— Ты живешь в моем доме! Пользуешься моим гостеприимством! — шипела, задыхаясь от ярости, Вероника Станиславовна.
— Я живу в аду, который ты для меня построила! — крикнула Ангелина, и в ее голосе впервые зазвучали непролитые слезы. — Ты ненавидишь меня не за то, кем я являюсь! Ты ненавидишь меня за то, что твой сын нашел счастье не с тобой! Ты упивалась каждой секундой, когда могла поставить меня на колени, унизить, растоптать!
Она повернулась к Артему. Его лицо было белым, как мел.
— Артем. Мы уходим. Прямо сейчас.
— Куда вы пойдете?! — Вероника Станиславовна вцепилась длинными пальцами в рукав сына. — Ты никуда не пойдешь! Ты останешься здесь, со мной, а эта… это создание…
Артем медленно, с невероятным усилием, высвободил свою руку из ее цепкой хватки.
Он посмотрел на мать. И в его взгляде не было ни прежнего страха, ни привычной вины. Лишь бесконечная, копившаяся годами усталость.
— Хватит, мама. Все кончено.
Он подошел к Ангелине и взял ее холодную, дрожащую руку в свою.
— Мы уходим.
Они пошли к выходу. Без пальто, без сумок, без оглядки на прошлое. Просто два человека, шагающие навстречу неизвестности.
— Я вычеркну тебя из своего завещания! — неслось им вслед, истерично и безнадежно. — Ты вернешься ко мне на коленях, умоляя о прощении!
Ангелина остановилась у тяжелой дубовой двери. Она обернулась в последний раз.
— И чтобы ты знала, Вероника Станиславовна. Сегодня ты пыталась унизить не просто меня.
Она мягко, почти нежно положила ладонь на свой еще плоский живот.
— Ты только что оскорбила мать своего будущего внука. Я беременна.
И она улыбнулась. Впервые за два долгих, безрадостных года ее улыбка была настоящей, светлой, идущей из самых глубин ее израненной души.
— И ни ты, ни твой великолепный дом, ни твои несметные сокровища никогда его не увидят. Прощай.
Дверь захлопнулась с тихим, но окончательным щелчком.
Первый месяц их новой, свободной жизни был похож на долгую, изматывающую лихорадку. Они сняли крошечную однушку на самом последнем, пятом этаже старой хрущевки, затерянной на окраине города. Ветер свободно гулял по щелям в рассохшихся рамах, насвистывая свою унылую песню. Горячую воду отключали по загадочному, никому не ведомому расписанию. Спали они на единственном матрасе, брошенном прямо на голый, холодный пол.
Воздух в квартире был спертым и тяжелым, пах старым линолеумом, пылью и чем-то кислым, доносящимся из мусоропровода.
Артем уходил затемно, в шесть утра, и возвращался далеко за полночь. Одна работа сменяла другую: сначала свой офис, где он теперь цеплялся за место из последних сил, а потом — долгие часы за рулем такси, пока сознание не начинало расплываться от усталости.
Ангелина видела его спящим урывками, сидя в кресле, или валящимся без сил на матрасе. Его лицо стало осунувшимся, постаревшим.
Ее собственное состояние было тяжелым. Токсикоз был злым и беспощадным. Ее тошнило от запаха старого линолеума, от дешевой лапши быстрого приготовления, ставшей их частым ужином, от самой этой серой, неустроенной жизни. Она чувствовала себя беспомощной и страшно бесполезной.
— Ты абсолютно уверен, что мы справимся? — выдохнула она однажды ночью, уставившись в темноту потолка, испещренную трещинами.
Артем долго молчал. Он лежал на спине, закинув руку за голову, и его дыхание было ровным, но слишком напряженным.
— Мы обязаны справиться. Другого выхода у нас нет.
— Тебе не бывает грустно? По тому дому? По той, прежней жизни?
Он медленно повернулся к ней. В тусклом, желтоватом свете уличного фонаря, пробивавшемся сквозь незанавешенное окно, его лицо казалось изможденным и незнакомым.
— Мне бывает грустно по горячему душу, в котором не надо стоять в очереди. И по еде, которая не пахнет дешевым картоном.
Он обнял ее за плечи, притянул к себе.
— Но я ни на секунду не скучаю по тому, как она на тебя смотрела. Никогда не буду скучать по этому взгляду.
Ангелина приникла к его плечу, ощущая тепло его тела. Впервые за все время она не чувствовала себя обузой, непосильной ношей. Она чувствовала себя частью команды.
Деньги таяли с пугающей, неумолимой скоростью. Аванс за квартиру, покупка того самого матраса, минимальный набор самой дешевой посуды — все это съедало их скромные сбережения.
Как-то вечером Артем принес свою первую, совсем скромную зарплату с новой работы. Они сели на кухне — два шатких стула и старый, купленный за копейки на интернет-барахолке стол. Разложили перед собой смятые, потрепанные купюры.
— Так. Вот это — сразу на аренду. Это — на коммунальные услуги. Это — на проездной.
Осталась совсем тощая, жалкая пачка денег.
— А это, — он подвинул эти деньги через стол к Ангелине, — бери. Это тебе. На консультацию врача и на фрукты, какие захочешь.
— Артем, это же слишком мало. Нам потом на еду не останется практически ничего.
— Ничего страшного. Я… я на работе поем. В офисе у нас всегда есть печенье, чай.
Ангелина пристально смотрела на него. На его осунувшееся, покрытое тенью усталости лицо, на темные, словно впалые круги под глазами.
— Не надо мне лгать, Артем. Пожалуйста. Я же не она.
Он вздрогнул, словно его окатили ледяной водой.
— Я не лгу.
— Лжешь. Ты не ешь. Ты экономишь на себе, на обедах. Ты делаешь все точно так же, как мы делали… там. Только цель теперь другая.
— Ангелина, сейчас все по-другому, ты должна понимать…
— Нет! — она ударила ладонью по столу, и звук получился гулким и одиноким в тишине маленькой кухни. — Ничего не по-другому! Мы снова копим! Только теперь мы копим не на квартиру, а на наше с тобой выживание! И ты снова, как и тогда, ставишь себя на самое последнее место! Ты просто убиваешь себя работой!
И она заплакала. Не от жалости к себе, а от злости, от нахлынувшего страха, от гормональной бури, бушующей внутри. Она плакала от бессилия что-либо изменить.
— Я не хочу, чтобы ты сломался! Я не одна сейчас беременна, Артем! Это наш с тобой ребенок! Мы оба в ответе за него!
Артем тяжело встал, обошел стол и подошел к ней. Неуклюже, по-медвежьи обнял ее, прижал к своей груди.
— Прости. Я… я просто не привык иначе. Мама всегда…
— Твоя мама всегда все решала за тебя, — тихо, уткнувшись лицом в его грудь, сказала Ангелина. — Она решала, кем ты должен быть. Что тебе есть. На ком жениться. И кем должна быть твоя жена.
Он крепче, почти до боли, сжал ее в своих объятиях.
— Я больше не позволю ей решать что-либо за меня. Никогда.
На следующий день Ангелина отправилась в женскую консультацию. Обычная, районная поликлиника. Бесконечные очереди в душных коридорах, уставшие, безразличные лица женщин, резкие, вымотанные медсестры.
Все здесь было иным, нежели в той частной, сияющей белизной клинике, куда ее единожды сводила Вероника Станиславовна. «Просто чтобы удостовериться, что ты не несешь в мой род какой-нибудь деревенской заразы», — бросила тогда свекровь, не глядя на нее.
Врач, пожилая женщина с усталыми, но внимательными глазами, долго изучала ее пока еще тонкую медицинскую карту.
— Так, девочка моя. Анализы вам нужны. И довольно срочно. Вот вам список. И витамины вот эти обязательно пропейте. И, главное, полный покой. Никаких стрессов и тяжестей.
Ангелина взяла в руки листок с размашистым врачебным почерком. Цены на анализы и прописанные витамины были примерно равны их недельному, если не двухнедельному, бюджету на продукты.
Она вышла из поликлиники и опустилась на первую попавшуюся лавочку во дворе. Солнце светило ярко, но его лучи были холодными и не грели.
И снова, как давно забытый, но хорошо знакомый запах, ее накрыло то самое чувство — чувство деревенской, простоватой, никому не нужной девочки. Той, какой ее всегда видела Вероника Станиславовна.
В кармане ее старенького плаща завибрировал телефон. Незнакомый номер.
— Ангелина? Здравствуйте.
Голос в трубке был бархатным, вкрадчивым, сладким до приторности.
— Это Марина Трофимова. Мы имели удовольствие видеться у Вероники Станиславовны.
Ангелина инстинктивно напряглась, ее пальцы сжали корпус телефона.
— Здравствуйте.
— Ангелинка, мы все так переживали за вас после той… ну, вы понимаете… неловкой истории! Как вы себя чувствуете? Как ваш ребеночек? Вероника Станиславовна просто в отчаянии от случившегося!
Ангелина молчала, давая собеседнице выговориться.
— Она так винит себя, бедняжка! — продолжала сладкоголосая Марина. — И она очень, просто до слез хочет вам помочь. Она прекрасно понимает, как вам сейчас тяжело. Она даже перевела мне… ну, некоторую, чисто символическую сумму. Для вас. На первое время, так сказать.
Сердце Ангелины забилось чаще, предательски и громко. Деньги. Им были так отчаянно нужны эти деньги. Они были спасением.
— Куда я могу вам их перечислить? Или, может, встретимся? — щебетала Трофимова.
— Никуда, — отрезала Ангелина. Ее собственный голос прозвучал чужим и твердым.
— То есть? Милочка, не будьте так наивны. Вашему будущему малышу необходимы витамины, правильное питание. А Вероника Станиславовна… она же будущая бабушка, в конце концов.
— Она не бабушка, — голос Ангелины звенел, как лед. — Она чужой для меня человек. И вы для меня тоже чужая.
— Но, Ангелина…
— Передайте ей, что ее подачки нам с мужем не нужны. Мы справимся сами.
И Ангелина нажала кнопку отбоя. Ее руки мелко дрожали, но внутри впервые за долгое время было спокойно и ясно.
Она сделала это. Она отказалась. Она сказала «нет».
Она поднялась с лавочки. Денег на анализы по-прежнему не было. Но и страха, сковывающего ее долгие годы, тоже не стало.
Вечером она рассказала обо всем Артему.
— Ты… ты отказалась? От денег?
— Да.
Он смотрел на нее несколько секунд, не в силах вымолвить слово. А потом вдруг рассмеялся. Это был не истеричный, а счастливый, облегченный смех.
Он подхватил ее на руки, несмотря на ее слабые протесты, и закружил по их крошечной, убогой кухне.
— Боже правый, Ангелина! Какая же ты у меня умница! Какая красавица!
— Артем, у нас нет денег на анализы! — попыталась она образумить его, но сама не могла сдержать улыбки.
— Найдем! — воскликнул он. — Я обещаю, мы как-нибудь прорвемся! Может, я что-нибудь продам!
— У нас нечего продавать, — рассмеялась она уже вместе с ним.
— Неважно! Самое главное — мы вместе. И мы по-настоящему свободны. Свободны от нее.
Ночью, когда Артем уже спал глубоким, тяжелым сном, его телефон на тумбочке у кровати коротко vibro-загорелся.
Ангелина бросила взгляд на экран. Сообщение. От «Мама».
«Ты наигрался уже в свою самостоятельность, сынок? Она, я слышала, морит тебя голодом. Возвращайся домой. Пока я еще добра и готова тебя простить. А эту свою… можешь оставить в той дыре, где ей, по правде говоря, и самое место».
Ангелина смотрела на светящийся экран в темноте комнаты.
Она не стала буить мужа. Она просто протянула руку, взяла телефон и без колебаний удалила сообщение.
Она прекрасно понимала, что это не конец. Это было лишь начало новой, настоящей битвы за свою семью, за свое будущее. И Вероника Станиславовна, она знала, не сдастся так просто. Ее молчание было лишь затишьем перед большой бурей.
И буря эта не заставила себя долго ждать. Удаленное сообщение было лишь первым звоночком. Вероника Станиславовна умела ждать, но она совершенно не умела проигрывать. И она начала действовать тонко, изощренно, бьяв самые больные места.
Сначала проблемы начались у Артема на его основной, хорошо оплачиваемой работе.
— Артем Олегович, — вызвал его к себе в кабинет начальник, человек по имени Семен Игоревич, с которым они когда-то вместе обедали, — вы в последнее время кажетесь мне крайне рассеянным. Мелкие, но досадные ошибки в отчетах. Меня это, знаете ли, настораживает.
Артем прекрасно знал, что никаких ошибок не было. Он также прекрасно знал, что каждые выходные Семен Игоревич играл в гольф с его матерью в одном загородном клубе.
— Я все перепроверю, Семен Игоревич, — сухо ответил он, чувствуя, как по его спине ползет холодок.
— Обязательно перепроверьте. А пока… вы уж извините, но премию в этом месяце мы вынуждены вам задержать. Кризис, понимаете ли. Общая ситуация.
Артем все понял. Именно на эту премию они с Ангелиной рассчитывали, чтобы купить самую необходимую детскую мебель — кроватку и коляску.
Он вернулся домой темнее тучи. Подработка такси приносила сущие копейки, которые тут же съедала аренда машины и бензин. Основная зарплата была их единственной надежной опорой. И теперь эта опора дала трещину.
Он стал замкнутым, молчаливым. Перестал делиться с Анной рабочими моментами, уходя в себя.
— Произошло что-то, Артем? — осторожно спросила она как-то вечером, кладя ему руку на плечо.
— Все нормально. Просто устал.
— Это она? — еще тише, почти шепотом, спросила Ангелина. — Она стоит за этим?
— Ангелина, не начинай, ради Бога! — неожиданно резко рявкнул он и тут же, увидев, как она вздрогнула, осекся.
Он отошел к единственному в комнате окну и уставился в темный, грязный двор.
— Прости. Я просто… я не знаю, как нам дальше быть.
Нужда, настоящая, безприкрасная, поселилась в их маленькой квартире. Она витала в воздухе, пахла сыростью и страхом. Они снова, как когда-то в особняке Вероники Станиславовны, начали экономить на еде, но теперь эта экономия была не ради светлой цели, а ради простого выживания.
Однажды Ангелина, вернувшись из магазина с тяжелой сумкой, набитой дешевой картошкой и капустой, почувствовала резкую, режущую боль внизу живота. Она едва успела доползти до стула и опуститься на него, боясь пошевелиться.
Дрожащими руками она набрала номер своего врача.
— Доченька, — голос в трубке звучал сурово, — я же вам говорила! Покой! Абсолютный! У вас, судя по всему, угроза. Вам нужно срочно ложиться в стационар, на сохранение. Или, на худой конец, строгий постельный режим. Никаких нагрузок, никаких нервов!
Ангелина сидела, оцепенев. Больница. Деньги, которых нет. Стресс, которого не избежать.
Она чувствовала себя загнанным в угол зверьком, у которого не осталось ни сил, ни возможности для маневра.
Вечером, когда Артем вернулся, она рассказала ему все.
— Врач говорит, у меня угроза. Из-за стресса. Из-за того, что я сумки таскала. Нам нужно срочно что-то решать, Артем…
Артем сидел, уставившись в одну точку на стене. Его лицо было серым, землистым. Он подвел ее. Он не смог защитить. Он не смог обеспечить ей тот самый покой, о котором говорил врач. Его мать, даже не появляясь, побеждала, методично и жестоко.
Он молча встал и вышел из квартиры, хлопнув дверью.
Ангелина осталась одна в гулкой, давящей тишине. «Все, — пронеслось у нее в голове. — Он не выдержал. Бросил нас. Ушел обратно, к ней». Она плакала тихо, беззвучно, пока у нее не кончились слезы.
Он вернулся через два часа. Бледный, но со странным, newfound спокойствием на лице.
— Я уволился, — сказал он, садясь напротив нее. — С основной работы.
— Что? — прошептала Ангелина, не веря своим ушам. — Артем, как мы теперь…
— Я больше не мог этого выносить.
И он рассказал ей все. Семен Игоревич вызвал его сегодня снова.
— «Артем, твоя мать за тебя так беспокоится, — сказал он мне, развалившись в кресле, — Говорит, ты совсем загнал себя, связался с этой… ну, с этой девушкой. Она считает, что ты губишь свою блестящую карьеру. Может, тебе действительно стоит взять паузу? Длительную. За свой счет, разумеется».
Артем посмотрел на Ангелину, и в его глазах она увидела не усталость, а холодную решимость.
— Она покупает мою жизнь, Ангелина. Она искренне считает, что может купить меня, как когда-то покупала мне игрушки. Лишить меня работы, лишить денег, чтобы я, обессиленный, приполз к ней обратно.
Он достал телефон.
— Я позвонил ей.
Ангелина затаила дыхание.
— Я сказал: «Мама, я больше не твой маленький ‘сыночек’. Я муж Ангелины и отец нашего ребенка. Если ты еще раз попытаешься вмешаться в мою жизнь или в жизнь моей жены, ты больше никогда меня не увидишь. Все ясно?»
— И что… что она ответила? — выдохнула Ангелина.
— «Неблагодарный чужой человек. Ты приползешь ко мне, когда твоя бесплатная прислуга погонит тебя рожать на помойку».
Артем посмотрел на экран телефона, на номер, который он знал наизусть с детства.
— И я удалил ее номер. Навсегда.
— Но работа, Артем… Как мы будем жить?
— Я уже нашел другую, — он горько усмехнулся. — Помощник менеджера в маленькой, никому не известной конторке по продаже… канцелярских товаров. Зарплата вдвое меньше прежней. Но…
— Но она о ней не знает, — закончила за него Ангелина.
— Да. И, надеюсь, никогда не узнает.
Впервые за последний месяц они легли спать, не ощущая тяжелого, давящего камня страха на груди. Денег стало еще меньше, но та невидимая петля, которую набросила на шею сына Вероника Станиславовна, наконец-то ослабла.
Через два дня раздался стук в дверь. Не простой, а требовательный, громкий, властный грохот.
Ангелина открыла. На пороге, заливая собой все пространство тесного коридорчика, стояла Вероника Станиславовна. В своем норковом манто, сверкая бриллиантовыми серьгами. Она с нескрываемым отвращением окинула взглядом обшарпанные стены, потрескавшуюся краску на дверях.
— Ну что, наигрались уже в свою нищету и независимость? — процедила она сквозь сжатые губы. — Артем дома?
Ангелина встала в проеме, блокируя ей вход в квартиру.
— Здравствуйте. Его нет.
— Отойди от двери. Я вхожу.
— Вам сюда нельзя, Вероника Станиславовна.
Свекровь задохнулась от возмущения, ее глаза расширились от неверия.
— Ты… Ты что, смеешь не пускать меня?! В квартиру моего родного сына?!
— Это не квартира вашего сына. Это наш с ним дом. А вы в нем — незваный и чужой человек. Уходите. Сейчас же.
— Да как ты смеешь так со мной разговаривать, нищенка бесприютная!
— Уходите. Или я вызову полицию и заявлю о нарушении моего покоя.
Вероника Станиславовна уставилась на нее. Эта тихая, вечно приниженная девчонка смотрела на нее прямо, открыто, без тени прежнего страха. Она стояла на пороге своего убогого жилища, как королева у ворот собственной крепости.
Свекровь замахнулась, чтобы дать Ангелине пощечину, как делала это не раз в мыслях.
Но Ангелина не дрогнула, не отступила ни на шаг. Она лишь подняла подбородок выше.
Рука Вероники Станиславовны застыла в воздухе. Злость в ее глазах сменилась холодной, расчетливой яростью.
— Ты еще пожалеешь об этом, дрянь. Ты у меня на коленях передо мной ползать будешь, вымаливая прощение.
— Я уже пожалела. Ровно два года своей жизни. Больше не собираюсь.
И Ангелина закрыла дверь. Тихо, но твердо. Прямо перед самым носом у ошеломленной Вероники Станиславовны.
И медленно, намеренно громко, повернула старую железную щеколду.
Их жизнь постепенно, медленно, но верно превратилась в рутину выживания. Новая работа Артема была честной, но денег едва-едва хватало на аренду и самую простую еду. Ангелине пришлось соблюдать строгий постельный режим. Врач была непреклонна: ни работы, ни даже лишних движений по дому.
Ангелина чувствовала себя живым грузом, обузой. Она лежала на своем старом матрасе и часами смотрела в потрескавшийся потолок, слушая, как за стеной плачут чужие дети. Она, та самая, что плюнула в лицо всесильной свекрови, теперь была полностью зависима от мужа и до смерти напугана за будущее своего ребенка.
Вероника Станиславовна затаилась, исчезла из их жизни. Но это затишье было страшнее любой открытой бури. Оно было зловещим и неестественным.
Развязка наступила тихо, как всегда и бывает с самыми страшными событиями. Через неделю после визита свекрови.
Артем проверял баланс своей банковской карты на телефоне, пытаясь понять, какую сумму они могут потратить на продукты до следующей зарплаты.
— Ангелина… — позвал он ее тихо, почти беззвучно. — Подойди. Посмотри.
На экране отображалась сумма, которую он на своей новой, скромной должности не заработал бы и за несколько лет.
Шесть нулей. Огромное, немыслимое состояние.
— Это… откуда? — прошептала Ангелина, чувствуя, как у нее подкашиваются ноги.
— От нее, — сказал Артем, и его голос был пустым. — Перевод от Вероники Станиславовны Петровой. В графе «Назначение платежа» значилось: «На достойные роды моего внука».
Ангелина медленно опустилась на стул.
— Что это значит, Артем?
— Это значит, что она победила, — Артем опустил руку с телефоном, будто тот стал невыносимо тяжел. — Она знает о твоей угрозе. Знает, что нам нужны деньги на хорошую клинику, на специалистов. Она покупает нашего еще не родившегося ребенка. Выкупает его у нас.
— Артем…
— А может, она и права? — он посмотрел на нее пустыми, выцветшими глазами. — Ангелина, посмотри на нас. У нас действительно нет денег. Что, если с тобой или с малышом что-то случится в этих условиях? Я никогда себе этого не прощу. А здесь… здесь гарантия.
Это был самый страшный момент за все время их борьбы. Не истеричные крики свекрови, не увольнение с работы, не ее визит. А этот тихий, сломленный, потерянный голос ее мужа. Голос человека, готового капитулировать.
— Ты хочешь принять эти деньги? — спросила Ангелина, и ее собственный голос сел от напряжения.
— Я не знаю, — честно ответил он. — Я хочу, чтобы мой ребенок родился здоровым. Я не хочу терять тебя. А эти деньги… это шанс.
— Это шанс родиться в безопасности, — согласилась Ангелина. — Но какой ценой?
— Это же просто деньги, Ангелина!
— Это клетка, Артем, — твердо сказала она. — Золотая, роскошная, но клетка. Мы уже были в ней пленниками. Ты хочешь вернуться?
Она взяла его за руку, заставила посмотреть на себя.
— Если мы возьмем эти деньги, мы вернемся к ней. Только теперь мы будем должны ей не просто за крышу над головой. Мы будем должны ей за жизнь нашего сына. За каждый его вздох.
Она не отводила взгляда, впиваясь в его глаза.
— Она придет на выписку. Она выберет ему имя. Она заберет его в свой дворец, будет воспитывать своим наследником. А я… я снова стану той самой прислугой, которой милостиво разрешили родить продолжателя фамилии. Ты этого хочешь? Ты хочешь снова стать ее маленьким мальчиком, Артем?
Артем долго молчал. Он смотрел на свою жену. На ее бледное, уставшее, но не сломленное лицо, в котором он видел теперь больше силы, достоинства и настоящей любви, чем во всех деньгах его матери.
Он взял телефон. Нашел в банковском приложении маленькую, почти незаметную кнопку «Вернуть перевод».
И нажал на нее.
— Все, — сказал он глухо. — Денег нет.
— Я люблю тебя, — прошептала Ангелина, и ее глаза наполнились слезами облегчения.
— Я что-нибудь придумаю, — он наклонился и поцеловал ее в лоб. — Я обязательно что-нибудь придумаю.
И он придумал. В тот же вечер он позвонил своей двоюродной тете, жившей в Саратове. Сестре его покойного отца, с которым Вероника Станиславовна давно развелась.
Вере Павловне.
Он не видел ее лет десять, не с самых похорон отца. Она была женщиной простой, работала много лет медсестрой в городской больнице, и всегда открыто, не стесняясь, презирала Веронику Станиславовну за ее высокомерие и спесь.
Олег объяснил ей всю ситуацию, не скрывая деталей.
Тетя Вера выслушала его, не перебивая.
— Приезжайте ко мне, дурачки вы мои, — сказала она просто. — У меня комната свободная. Родим твою Ангелину в нашей больнице. Я сама за ней присмотрю. Бесплатно, понятное дело.
Через два дня они сидели в плацкартном вагоне поезда, увозящем их прочь от столицы, от прошлого, от Вероники Станиславовны. Из вещей — два рюкзака с самым необходимым и коробка с их небогатой посудой.
Вероника Станиславовна не звонила. Возвращенный перевод стал их последним, немым диалогом. Это был плевок, который она, наконец, получила в ответ и который не смогла утереть.
Прошло полгода. Маленькая, но уютная комната в саратовской квартире Веры Павловны. Воздух в ней был напоен теплыми, домашними запахами — парного молока, свежего укропа, детской присыпки.
На старом, затертом до дыр, но мягком диване, разметавшись, спал Артем. Он устроился водителем на местный хлебозавод — работа тяжелая, почти всегда ночная, но честная, без подвохов.
Ангелина стояла у окна, занавешенного стареньким ситцевым пологом. На руках у нее, прижавшись щечкой к ее груди, сладко посапывал крошечный сверток.
Мальчик. Они назвали его Никитой.
Он родился в обычном саратовском роддоме. Здоровый, крепкий, с ясными голубыми глазами.
Тетя Вера — Вера Павловна — хлопотала вокруг молодой матери, как настоящая, заботливая бабушка. Приносила ей куриные бульоны, ругалась с медсестрами, если что-то было не по ней, и терпеливо учила Ангелину, как правильно пеленать младенца.
Им было тесно в одной комнате. Им было трудно свести концы с концами. Но ни разу за все эти месяцы Ангелина не почувствовала себя униженной или чужой.
Она посмотрела на своего сына, такого беззащитного и доверчивого. Потом перевела взгляд на спящего мужа, на его умиротворенное, наконец-то нашедшее покой лицо.
Она не знала, купят ли они когда-нибудь свою собственную квартиру. Не знала, вернется ли Артем к престижной работе и большим деньгам.
Но она знала одно, и это знание согревало ее изнутри, как самое яркое солнце.
Она была дома. В своем доме. И она больше не была прислугой. Она была женой, матерью, хозяйкой своей собственной, пусть и маленькой, но настоящей жизни.
Эпилог.
Прошел еще один год. Саратов. Снежная, серая, по-провинциальному неторопливая зима.
Их жизнь, хоть и медленно, но вошла в свою собственную, выстраданную колею. Тяжелую, скрипучую, как колеса телеги, но свою, родную.
Артем продолжал работать на хлебозаводе в ночные смены, и от него всегда приятно пахло свежим хлебом, дрожжами и ванилью. Днем он с удовольствием сидел с подрастающим Никитой, кормил его с ложечки и развлекал незатейливыми игрушками.
Ангелина, когда Никите исполнился год, устроилась на неполный рабочий день администратором в небольшую, районную стоматологическую поликлинику. График был «два через два», что позволяло ей совмещать работу и заботу о сыне.
Тетя Вера жила с ними, прочно войдя в их маленькую семью и взяв на себя роль немного ворчливой, но безмерно заботливой и доброй бабушки.
Никита рос не по дням, а по часам. Он уже уверенно топал своими пухлыми ножками, держась за край дивана, и радостно лепетал что-то на своем, никому не ведомом языке.
Вечером Ангелина возвращалась с работы уставшая, но довольная. Артем как раз грел на маленькой кухонной плите пельмени, купленные по акции.
— Устал? — спросила она, снимая пальто и целуя его в щеку.
— Ничего, привычно. Никита сегодня нам дал жару. Кажется, очередной зуб лезет, капризничал весь день.
— Тетя Вера давала ему специальный гель?
— Да, давала. Она вообще… — Артем улыбнулся, глядя в окно на падающий снег. — Святая женщина. Я иногда сам не верю, что мы нашли ее. Не знаю, что бы мы без нее делали.
— Я тоже, — кивнула Ангелина, и в ее сердце потеплело. — Мы были бы совсем одни.
В их маленьком, но таком родном мире теперь все было просто, понятно и честно. Тяжело, да. Но честно.
Они почти не вспоминали о Веронике Станиславовне. Она бесследно исчезла из их жизни, словно ее и не было никогда. Не звонила, не писала, не пыталась выйти на связь.
Артем иногда, в особо задумчивые минуты, мрачнел, думая о ней, но тут же отмахивался, глядя на играющего сына или на улыбающуюся жену.
— Главное, Ангелинка, что мы свободны. По-настоящему. И наш сын будет свободным человеком.
В тот вечер тетя Вера вернулась со своей смены в больнице. Она выглядела очень уставшей, но, как всегда, принесла маленькому Никите спелый, душистый апельсин.
— Кушай, внучок мой хороший. Расти большой и крепкий. Витамины нужны.
Она потрепала его по волосам и прошла в свою комнату, чтобы переодеться.
Никита, почувствовав недомогание от режущихся зубов, начал капризничать. Ангелина пыталась уложить его спать, но он плакал, показывая маленьким пальчиком на свои распухшие десны.
— Артем, посмотри, пожалуйста, в сумке у тети Веры. Она в коридоре висит. Она вчера говорила, что купит детский «Нурофен» от боли.
Артем кивнул, вышел в тесный коридор и порылся в старенькой, потертой сумке своей тети.
Ангелина качала сына на руках, негромко напевая ему колыбельную.
— Нет тут никакого сиропа, — крикнул Артем из коридора. — Только ее старый телефон лежит, тот, кнопочный…
Воцарилась короткая пауза.
Ангелина остановилась посреди комнаты.
— Артем? — позвала она.
Он не отвечал.
Ангелина, крепче прижимая к себе утихшего на мгновение сына, вышла в коридор.
Артем стоял неподвижно, держа в руках тот самый, древний кнопочный телефон тети Веры. Экран его слабо светился в полумраке.
— Что там? — прошептала Ангелина, и ее сердце внезапно, без видимой причины, сжалось в холодный комок.
Артем медленно, будто в замедленной съемке, поднял на нее глаза. И в этих глазах не было ничего. Пустота. Тишина. Шок.
— Я… Я просто хотел позвонить ей, в больницу, спросить, куда она сироп могла положить. Открыл список контактов, чтобы найти номер…
Он протянул ей телефон. Рука его чуть заметно дрожала.
— Смотри.
В телефонной книге было сохранено всего три номера.
«Работа».
«Такси».
И третий. Всего одно слово. «Вероника».
— Она… она общается с ней? — Ангелина похолодела вся, от макушки до кончиков пальцев. — Но это же Вера Павловна… родная сестра твоего отца! Она же всегда говорила, что презирает твою мать всеми фибрами души!
— Это еще не все, Ангелина, — голос Артема был безжизненным, плоским.
Он нажал на кнопку, открыв раздел «Исходящие сообщения». Отправленные.
Последнее сообщение, отправленное всего три дня назад. На номер «Вероника».
Текст был коротким, как удар ножом: «Он очень похож на Вас. Высылаю новые фотографии, как мы и договаривались. Деньги за прошлый месяц получила. Когда ожидать следующий перевод за ‘присмотр’?»
Ангелина выронила из рук детскую пустышку. Та с тихим стуком упала на пол.
Она перевела взгляд с светящегося экрана телефона на закрытую дверь комнаты, где тетя Вера, их «спасительница», неспешно переодевалась.
Тетка. «Святая женщина». Их опора.
— Артем…
Он смотрел на нее, и в его глазах медленно, с трудом, проступало осознание. Горькое, страшное, унизительное.
— Тот дом, тот особняк, в котором мы жили… — тихо, словно боясь разбудить кого-то, сказал он. — Он был клеткой. Я это всегда понимал. Я видел решетки на окнах.
Он кивнул в сторону двери, за которой была Вера Павловна.
— А это что, Ангелина? Что это, если не новая клетка?
И она все поняла.
Они не сбежали. Они не были свободны.
Их «бедность», их «свобода», их «независимость» в Саратове, их «спасительница»…
Все, абсолютно все это было тщательно спланировано, оплачено и проконтролировано.
Вероника Станиславовна не отпустила их. Она никогда и не собиралась этого делать. Она просто построила для них новый вольер. Побольше, попроще, подальше от ее глаз. И поставила в него нового, верного смотрителя. Свою давнюю, тайную агентшу.
— Что… что мы будем делать теперь? — прошептала Ангелина, инстинктивно еще крепче, почти до боли, прижимая к себе сына, своего маленького Никиту, за жизнь и будущее которого уже велась такая безжалостная, невидимая война.
Артем молча смотрел на закрытую дверь. Он больше не выглядел уставшим водителем с хлебозавода. Он снова смотрел так, как в ту самую, решающую ночь в особняке своей матери. Только теперь вместо усталости и гнева в его глазах была одна лишь бесконечная, всепоглощающая боль. Боль от предательства, от крушения последней надежды, от понимания, что ты никогда не был по-настоящему свободен.
