У моей мамочки же день рождения, как ты осмелилась ее не поздравить? — обвинил муж
София замерла на пороге, едва переступив через него. Воздух в квартире, обычно наполненный ароматом утреннего кофе и вечернего уюта, был густым и колючим, будто заряженным невидимой грозой. Она сбросила тяжелую сумку на ближайший пуфик, мечтая лишь о тишине и возможности на минуту закрыть глаза, отключиться от настойчивого гула рабочего дня. Но тишины не последовало. Из гостиной, из той самой темноты, что таилась за полуоткрытой дверью, донесся голос. Голос Марка, ее мужа. Он не был громким. Он был низким, вибрирующим, похожим на отдаленный раскат грома, предвещающий не погоду, а нечто иное, куда более тяжелое.
— Наконец-то соизволила появиться?
София медленно повернулась к нему. Он стоял, опираясь на косяк, и его поза, его сцепленные на груди руки, его взгляд — все говорило о затаенном, копившемся долгие часы недовольстве. Усталость накатила на нее новой, еще более тяжелой волной.
— Марк, пожалуйста. У меня был очень сложный день. Давай не сейчас.
— Сложный день? — он сделал шаг вперед, и тень от его фигуры удлинилась, коснувшись ее ног. — У всех бывают сложные дни. Но есть вещи, которые от них не зависят. Есть даты. Есть люди, которые их ждут.
Сердце Софии дрогнуло, пропустив болезненный такт. В памяти, замусоренной отчетами, цифрами и бесконечными задачами, вспыхнул чистый, яркий пробел. День рождения. День рождения его матери. Она забыла. Не намеренно, не из-за нежелания. Просто выпало, как выпадает мелкая монета из кармана с дыркой. Чувство вины, острое и неприятное, укололо ее изнутри.
— Марк, прости, я действительно…
— Прости? — он усмехнулся, и этот звук был лишен всякой теплоты. — Это все, что ты можешь сказать? Мама ждала твой звонка. Она сидела у телефона, отложила все свои дела. А ты… ты даже не нашла минуты.
Он говорил ровно, спокойно, но каждое его слово обладало весом свинца, придавливая ее к земле. Она чувствовала себя ребенком, пойманным на серьезной шалости. Но вместе с покорностью в глубине души шевельнулось и другое чувство — усталое, горькое раздражение.
— Я закрутилась, — попыталась она объяснить, и голос ее прозвучал слабее, чем она хотела. — Этот новый контракт, ты же знаешь, сколько сил он отнимает. Я думала, позвоню позже.
— Позже? — он покачал головой, и в его глазах вспыхнули холодные искры. — Позже, когда она уже уснет с мыслью, что она тебе не нужна? Замечательно, София. Очень удобная позиция.
Он отвернулся и подошел к окну, глядя на темнеющий город. Его спина была напряжена, плечи подняты. Казалось, все его существо излучало волны глухого, невысказанного упрека.
— Моя мама… для меня она всегда была опорой. Она отдала мне все. А ты… ты не можешь сделать самый простой шаг. Просто набрать номер и сказать несколько теплых слов. Неужели это так сложно? Неужели я и моя семья для тебя так мало значат?
София молчала. Любые слова сейчас казались оправданиями. Да, она забыла. Но разве ее работа, ее усилия, ее собственное истощение не имели права на существование? Разве ее мир должен был вращаться исключительно вокруг календаря его родственников?
— Иногда мне кажется, что ты делаешь это намеренно, — продолжил он, и его голос стал тише, но от этого только опаснее. — Что тебе просто неприятно общаться с моими близкими. Ты всегда находишь причину отдалиться, остаться в стороне.
— Это неправда, — вырвалось у нее, и обида, наконец, прорвалась сквозь усталость. — Я никогда ничего подобного не делала!
— А помнишь день рождения отца? — он резко обернулся. — Ты опоздала почти на два часа. Мы все сидели за столом, ждали только тебя. Мама тогда очень расстроилась.
— У меня было чрезвычайное происшествие на работе! — голос Софии дрогнул. — Сорвалась важная поставка, я не могла все бросить и уйти!
— Работа, опять работа! — он бросил руки вверх. — У тебя всегда находится что-то более важное. Что-то, что перевешивает моих родителей, наши общие планы. Все, что угодно, только не мы.
Он говорил с такой непоколебимой уверенностью в своей правоте, будто читал приговор. София смотрела на него и не узнавала человека, с которым делила жизнь. Куда делся тот мягкий, понимающий мужчина, который поддерживал ее амбиции? Перед ней стоял строгий судья, выносящий обвинительный вердикт.
— А твои родители? — вдруг спросила она, и собственный вопрос удивил ее. — Когда у моей мамы был юбилей, ты поздравил ее текстовым сообщением. И не приехал, сославшись на усталость. Разве это проявление уважения?
Марк на мгновение смутился. На его лице промелькнула тень неловкости.
— Это совершенно другая ситуация, — нашелся он. — Не стоит их сравнивать. Я хотя бы написал.
— То есть тебе можно, а мне нет? Твои поступки имеют оправдание, а мои — нет?
Напряжение в комнате достигло пика. Воздух стал густым, им было тяжело дышать. София поняла, что этот разговор — не просто ссора из-за забытого звонка. Это был симптом. Симптом чего-то большего, что долго копилось под спудом будней, скрытое под слоем повседневных компромиссов, которые на самом деле не были компромиссами, а лишь молчаливыми уступками, разъедавшими фундамент их общности.
Она вспомнила, как Ирина Викторовна, ее свекровь, с милой, почти нежной улыбкой поправляла сервировку стола после нее — «ну, дорогая, виллки кладут вот так». Как вздыхала, замечая пыль на полке — «ах, молодость, им бы только в карьере рваться, а о простом уюте забывают». Как дарила ей на праздники абонементы в спа — «чтобы ты хоть там расслабилась, бедная». Марк никогда не видел в этом ничего, кроме заботы. Для него мать была образцом, ее слова — истиной. Любые попытки Софии указать на скрытый смысл этих фраз наталкивались на стену: «Мама просто желает нам добра».
И сейчас этот сценарий разворачивался во всей своей красе. Марк, выросший с убеждением, что мать всегда права, не видел и не хотел видеть ничего, кроме нанесенной ей «обиды». Его уверенность была тотальна. Он не сомневался. Он знал. Знал, что София виновата, что она эгоистична, что она плохая невестка. И эта слепая уверенность ранила больше всего.
— Я очень устала, Марк, — тихо сказала София, отворачиваясь. — Я не могу больше это обсуждать.
— Устала? Конечно. Удобно — уйти от разговора, когда нечего сказать в свое оправдание, — бросил он ей вслед.
Она не ответила. Прошла в спальню, закрыла дверь. Ей нужно было побыть одной. Тишина в комнате была оглушительной. София села на край кровати, обхватив голову руками. Комок подкатывал к горлу, но она сглотнула его. Плакать сейчас — значило сдаться.
Она просидела так, не двигаясь, возможно, двадцать минут, возможно, час. Из гостиной доносилась гробовая тишина. Может, он ушел? Или просто ждет? София встала и подошла к двери, прислушалась. И тогда она услышала. Его голос. Он говорил по телефону. Тихо, доверительно.
— Да, мам… Нет, не позвонила… Представляешь? Я ей говорю, а она… Да, работа, вечная отговорка… Ты только не переживай, хорошо? Главное, что я тебя люблю. Ты это знаешь… Она просто… она другая, не из нашего круга… Да, я с ней еще поговорю. Серьезно. Она обязана понять…
София почувствовала, как по ее спине разлился леденящий холод. «Не из нашего круга». Так вот кто она для него. Чужая. Не такая. Та, которую нужно «доращивать», «исправлять». Он не просто жаловался. Он советовался с матерью, как лучше ее, Софию, «образумить». Они были единым фронтом. А она — одна против них обоих.
Дверь приоткрылась. Вошел Марк. В его руках был стакан воды.
— Вот, выпей, — сказал он, и в его голосе прозвучала фальшивая нота примирения. — Успокойся.
Он поставил стакан на тумбочку. Его лицо выражало снисходительность. Он, великодушный, был готов даровать ей прощение.
— Ты разговаривал с мамой? — спросила София ледяным тоном.
Марк вздрогнул.
— Да, поговорил, — нахмурился он. — Успокоил ее. Она очень расстроена.
— Расстроена, что я не поздравила? Или что у нее такой замечательный сын, а его жена — неблагодарная особа?
— София, хватит! — его голос снова зазвенел. — Ты себя не контролируешь!
— Не контролирую? — она тихо рассмеялась. — Это я не контролирую? Ты только что, за моей спиной, обсуждал меня с матерью, называл «не из нашего круга» и обещал поговорить со мной «серьезно»! И после этого ты приносишь мне воду и ждешь, что я буду пить ее и благодарить за милость?
На его лице отразилось неподдельное изумление, смешанное с досадой. Его поймали.
— Ты подслушивала? — выдохнул он.
— Мне не нужно было подслушивать. Ты говорил достаточно громко, — отрезала она. Она поднялась с кровати и подошла к нему вплотную. — Знаешь, Марк… у меня сегодня действительно была причина не звонить твоей маме. Очень веская причина.
Она смотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде была такая холодная решимость, что он невольно отступил.
— Какая еще причина? — недоверчиво спросил он. — Опять срочные дела? Новый заказ?
— Нет, — София медленно покачала головой. Она сделала паузу, давая каждому слову обрести вес. — Я сегодня не поздравила твою маму, потому что все утро провела на приеме у врача.
Марк молчал, ожидая. Он все еще был уверен, что это очередная уловка.
— Я жду ребенка, Марк. Восемь недель. Я хотела сказать тебе сегодня. Приготовить ужин, зажечь свечи. Сделать этот вечер особенным. Но, видимо, день рождения твоей мамы оказался важнее новости о нашем будущем ребенке.
Она произнесла это тихо, но слова прозвучали громоподобно. Уверенность сползла с его лица, как маска. Он смотрел на нее широко открытыми глазами, в которых бушевали шок, неверие и стремительно нарастающий ужас от осознания всего сказанного им. Он открыл рот, но не смог издать ни звука.
Слова Софии повисли в воздухе, превратив его в густой, тягучий мед, в котором увязали мысли и движения. Марк смотрел на нее, и на его лице, как в калейдоскопе, сменяли друг друга недоверие, растерянность и, наконец, запоздалое, мучительное понимание. Маска непогрешимого судьи рассыпалась, обнажив испуганного и потерянного человека.
— Ребенка? — прошептал он, и это слово прозвучало чуждо и непривычно. — София, это… правда?
Она молча кивнула, не отводя холодного, тяжелого взгляда. Она видела, как в его сознании сталкиваются две реальности: эфемерная радость от новости и осязаемый, грубый стыд за только что произошедшее.
— Солнышко мое… — он сделал шаг к ней, руки его инстинктивно потянулись, чтобы обнять. — Почему ты молчала? Это же… это же невероятно!
Он попытался привлечь ее, но она уперлась ладонями в его грудь. Ее тело было напряжено и отвергало прикосновение.
— Невероятно? — горькая улыбка тронула ее губы. — Пять минут назад ты готов был растерзать меня за забытый звонок. Ты кричал, что я не уважаю твою семью. Ты советовался с матерью, как меня «проучить». Какая уж тут невероятная радость, Марк?
Он отпрянул, будто ее слова были раскаленным железом.
— Я не знал! Я был вне себя! — его оправдания звучали слабо и жалко. — Если бы я знал…
— Что «если бы»? — перебила она. — Если бы ты знал, ты бы не кричал? Не оскорблял? Не называл меня «чужой»? Значит, оскорблять можно, главное — чтобы не будущую мать? Где проходит эта магическая грань, Марк? На каком сроке я становлюсь заслуживающей уважения?
Он стоял, опустив голову. Ему нечего было ответить. Вся его конструкция рухнула, обнажив пустоту.
— Я не это имел в виду… — пробормотал он. — Мама… она будет так счастлива. Она так ждала этого.
София посмотрела на него с новой, окончательной ясностью. Даже сейчас, в этот переломный миг, его первой мыслью была не она, не их общее будущее, а реакция его матери.
— Да, конечно, — безжизненно произнесла она. — Главное, чтобы мама была счастлива. А я что? Сосуд. Функция. Та самая «не из нашего круга», которой, так уж и быть, позволено произвести на свет продолжателя вашего рода.
Она развернулась и подошла к шкафу, начала доставать дорожную сумку.
— Что ты делаешь? — испуганно спросил Марк.
— Собираю вещи. Я хочу побыть одна. И я хочу, чтобы ты вышел.
— София, давай обсудим! — он снова попытался приблизиться.
— Мы все уже обсудили, Марк. Ты сказал все, что должен был сказать. Я все услышала. Уходи. Пожалуйста.
В ее голосе прозвучала такая неоспоримая, стальная усталость, что он не посмел ослушаться. Молча развернулся и вышел, притворив дверь. София переоделась в просторную домашнюю одежду, легла в постель и отвернулась к стене. Слез не было. Внутри была пустота, выжженная дотла. Новость, которую она лелеяла в сердце, которую хотела преподнести как драгоценный дар, была разбита, оплевана и растоптана в грязи ссоры. И самое страшное — она поняла, что это не досадная случайность. Это — система.
Утро не принесло мира. Марк перемещался по квартире бесшумно, заглядывал в ее глаза с подобострастной виноватостью. Приготовил завтрак — неудачные яичницу с подгоревшими тостами. Поставил перед ней чашку чая.
— Тебе сейчас нужно думать о малыше, — заискивающе сказал он. — Никаких стрессов. Я вчера был не прав, прости. Я просто очень привязан к маме, ты же понимаешь.
Она молча ковыряла вилкой яичницу. «Просто очень привязан к маме». Эта фраза была ключом, отпирающим дверь в их общую трагедию. Он был привязан к матери. А ее, Софию, он, видимо, лишь допускал в свое пространство. Как необходимый, но не идеальный элемент.
— Нам нужно в выходные съездить к родителям, — продолжал он, не замечая ее молчания. — Обрадовать их. Мама с ума сойдет! Представляешь?
В этот момент зазвонил его телефон. На экране — «Мама». Марк встрепенулся и тут же ответил.
— Мамуля, здравствуй! Да, все в порядке! У нас новость! Сядь, чтобы не упасть! — он понизил голос, хотя София слышала все прекрасно. — Ты станешь бабушкой! Да! Да, София ждет!
София слушала его восторженный, быстрый монолог и чувствовала, как последние нити, связывающие ее с этим человеком, рвутся одна за другой. Он докладывал. Отчитывался перед главнокомандующим. Делился сокровенной новостью с истинно важным человеком. А она в этой иерархии была лишь источником информации, биологическим фактом.
Он закончил разговор и повернулся к ней, сияя.
— Мама плачет от радости! Говорит, это лучший подарок за все годы! Она сейчас приедет!
— Зачем? — глухо спросила София.
— Как зачем? — он искренне удивился. — Помочь тебе! Поддержать! У нее есть опыт, она все знает!
«Она все знает». Эти слова прозвучали как окончательный приговор.
Ирина Викторовна появилась на пороге менее чем через два часа. Сияющая, с огромными сумками, полными, по ее словам, «всего самого необходимого для будущей матери». Она влетела в квартиру, как ураган, отстранила Марка и заключила Софию в тяжелые, душащие объятия.
— Софиюшка, родная моя! Какое счастье! Я не могу выразить!
Она отодвинулась и окинула Софию изучающим, проницательным взглядом.
— Выглядишь, конечно, бледной, утомленной. Марк говорил, ты вчера немного понервничала. Это пройдет, гормоны. Я тебе полезных трав привезла, будешь заваривать. И творог домашний, и бульон. Сейчас мы тебя в порядок приведем!
Она говорила без остановки, не давая Софии вставить ни слова. Распаковывала сумки на кухне, раздавала указания Марку. Атмосфера в доме изменилась мгновенно. Пропало любое ощущение личного пространства. Теперь это была территория Ирины Викторовны, а София — объект повышенной важности, который нужно правильно обслуживать для получения желаемого результата — здорового внука.
— Так, первым делом — встать на учет в надежную клинику. У меня есть знакомый доктор, я все улажу, — вещала свекровь, усаживаясь напротив Софии. — Никаких этих случайных врачей. Только проверенные люди. Имя уже думали? Если мальчик, то обязательно Леонид. В честь моего отца. Сильное, надежное имя.
Она говорила и говорила, а София смотрела то на нее, то на Марка, который стоял рядом и почтительно поддакивал каждому слову, и в ее сознании воцарилась кристальная, безжалостная ясность. Она увидела всю свою последующую жизнь. Вот так, втроем. Они будут решать, что ей есть, куда ходить, как дышать. Они выберут имя. Они будут диктовать, как растить ребенка. Ее мнение не будет иметь веса. Потому что она — «не из их круга», чужеродное тело, чья единственная миссия — дать им потомство.
— Ирина Викторовна, — тихо, но очень четко произнесла София.
Свекровь замолчала на полуслове, удивленно подняв брови.
— Марк. Пожалуйста, выслушайте меня. Оба.
Она поднялась из-за стола. Внутри не было ни гнева, ни обиды. Только холодное, безоговорочное решение.
— Я ухожу.
Воцарилась тишина. Марк и его мать переглянулись, будто не поняв смысла произнесенного.
— Что за нелепые слова? — первой опомнилась Ирина Викторовна, и ее голос мгновенно утратил сладость, став резким и властным. — Какие глупости? Беременные иногда бывают капризны, но не до такой степени. Куда это ты собралась?
— София, опомнись! — подхватил Марк. — Ты не в себе. Это все переживания. Сядь, выпей воды. Мама права.
— Мои переживания ни при чем, — спокойно ответила София, глядя прямо на мужа. — Дело в вас. Вчера ты все мне разъяснил. А сегодня — наглядно показал. Для вас я не человек. Не личность. Я — проект «Ребенок». Дополнение к вашей идеальной семье, которое должно соответствовать вашим стандартам. Я не хочу этого. И мой ребенок не будет расти в такой атмосфере.
Она повернулась и направилась в спальню. За спиной услышала испуганный шепот Марка и возмущенное восклицание свекрови. Она открыла шкаф, достала дорожную сумку. Стала складывать в нее самое необходимое: документы, планшет, несколько предметов одежды, косметику.
Дверь распахнулась. На пороге стояла разгневанная Ирина Викторовна. Марк нервничал позади.
— Вот как! — прошипела она. — Ребенком вздумала манипулировать? Думаешь, мы позволим тебе увести нашего внука? Ничего не выйдет! Марк, что же ты стоишь? Скажи ей что-нибудь! Она не в своем уме!
Марк шагнул вперед. В его глазах была паника. Он метался между двумя полюсами.
— София, умоляю, не надо… Подумай о малыше… Куда ты пойдешь?
— Я пойду туда, где меня не будут переделывать и исправлять, — она застегнула молнию на сумке. — Туда, где мой ребенок будет только моим, а не «вашим внуком» еще до своего появления на свет.
Она взяла сумку и свою сумочку. Прошла мимо них, застывших в дверном проеме. На пороге квартиры остановилась и, не оборачиваясь, сказала:
— Марк. Передай своей маме, что я все-таки поздравляю ее с днем рождения. И желаю ей одного — чтобы ее сын однажды стал по-настоящему взрослым.
Она открыла дверь и вышла на лестничную клетку. Щелчок замка за спиной отделил ее от прошлого. Приглушенные возгласы из квартиры быстро стихли. София сделала глубокий вдох. Воздух свободы был пугающим и опьяняющим. Она достала телефон, нашла в списке контактов номер, который не набирала много лет, и нажала кнопку вызова.
— Мама? Это я… Ты не могла бы встретить меня?.. Да. Я возвращаюсь домой.
Она медленно спустилась по лестнице, положив ладонь на еще не изменившийся живот. Начиналась новая жизнь. Для них двоих.
Она вышла на улицу, где ее встречал первый, робкий свет зари. Воздух был чист и свеж, пах мокрым асфальтом и обещанием нового дня. Вдали, на востоке, небо медленно переливалось из индиговой ночной синевы в нежные оттенки шампанского и розового золота. Этот рассвет был не концом чего-то, а началом. Тишина вокруг не была пустотой — она была наполнена мириадами возможностей, шепотом грядущих перемен. И каждый ее шаг по направлению к этому восходящему солнцу был не бегством, а осознанным, твердым движением навстречу собственной судьбе, которую она теперь будет вершить сама, держа за руку самое большое свое чудо. Впереди была не неизвестность, а долгожданная ясность, и в этой ясности заключалась ее настоящая, ничем не омраченная радость.
