Он сказал, что ребёнок — не его, а «убогим и нагулянным на стороне». Я улыбнулась… и начала готовить месть.
Воздух в ресторане «Белая лилия» был густым и многогранным. Он состоял из ароматов сдобного теста, подрумянивающегося в печи, сладковатого дыма жареного лука и едва уловимой, но стойкой ноты тревоги. Она витала над столиками с накрахмаленными скатертями и растворялась в мягком свете бра. За высоким окном, по которому струились потоки летнего дождя, плыл размытый мир большого города, его огни превращались в длинные, дрожащие полосы, похожие на световые реки. А внутри, в уютном уголке у самого стекла, сидела Светлана и беззвучно перебирала в руках бумажную салфетку. Она сжимала и скручивала ее с таким напряжением, будто этот маленький бумажный квадрат был якорем, удерживающим ее от того, чтобы ее душу унесло в бушующую за окном непогоду.
Сегодня ей исполнилось тридцать три. Возраст, который в ее семье считался особым, почти сакральным. Возраст, когда в сердце уже не остается места для наивных сказок, но где-то в самой глубине, вопреки всем доводам рассудка, все еще теплится крошечный огонек надежды на чудо. И это чудо она решила организовать собственными руками. Она выбрала это тихое, элегантное место, лично составила меню, заказала изысканный торт с мраморной глазурью и оплатила весь счет до последней копейки. Без участия супруга. Без его одобрения или критики. Просто потому, что ей отчаянно хотелось верить — хоть на один вечер, хоть в последний раз.
Она пригласила всего двоих: Артема и его мать, Лидию Петровну. Не из-за скупости, а от огромной, накопившейся за годы усталости. Ее дом, некогда бывший крепостью и тихой гаванью, давно превратился в поле безмолвной битвы, где главным оружием были ледяные взгляды, тяжелое молчание и колкие, отпущенные вскользь фразы. Особенно когда на горизонте появлялась Лидия Петровна. Артем, когда-то такой мягкий и внимательный, теперь буквально на глазах преображался в раздраженного, колючего и закрытого человека, едва переступал порог квартиры своей матери. И все это великолепие разворачивалось на глазах у их сына, маленького Сережи, который в последнее время все чаще забивался под одеяло, едва заслышав скрип входной двери.
Ровно в восемь вечера, с десятиминутным опозданием, в дверях зала появилась знакомая фигура. Помятый темно-синий костюм, небрежно заправленная рубашка, и — Светлана не поверила своим глазам — банка пива в его руке. За ним, словно тень, кутаясь в дорогую, но безвкусную шаль, двигалась Лидия Петровна. Ее лицо напоминала маску, высеченную из холодного камня: губы были сжаты в тонкую, неодобрительную ниточку, а взгляд, острый и оценивающий, скользнул по интерьеру, словно отыскивая малейший изъян.
— С днем рождения, Света, — произнес Артем, его голос был ровным и пустым, а взгляд упорно скользил где-то мимо ее лица.
— Да, присоединяюсь, конечно, спасибо, что пригласила, — добавила Лидия Петровна, и в уголках ее губ заплясала ядовитая, кривая усмешка. — Местечко, конечно, на любителя, немного вычурно, но раз угощение за твой счет, то можно и потерпеть.
Первым к столу подлетел Сережа. В его руках была небольшая коробочка, старательно украшенная разноцветными наклейками и неумело приклеенными стразами. Внутри, на бархатной тряпочке, лежало сердце. Оно было слеплено из зеленого пластилина, неровное, чуть помятое, но с гордой, выведенной пальчиком надписью: «Любимой мамочке».
— Мамочка, смотри! Это тебе! Я сам его делал, целых два дня! — мальчик смотрел на нее сияющими глазами, и в его взгляде читалось такое счастье, будто он вручал ей не просто поделку, а ключ от волшебной страны.
Светлана притянула его к себе, ощутила тепло его маленького тела, вдохнула знакомый, родной запах детских волос. Она поцеловала его в макушку, и на мгновение мир перестал существовать. Но едва она попыталась отстраниться, чтобы рассмотреть подарок, как Артем резким, отрывистым движением отвел руку ребенка.
— Отстань, мелюзга. Не видишь, взрослые разговаривают? И вообще, кому ты тут нужен со своими побрякушками?
Сережа замер на месте, словно превратился в соляной столб. Его большие, доверчивые глаза наполнились влагой, нижняя губа предательски задрожала. Коробочка с пластилиновым сердцем выскользнула из ослабевших пальцев и с тихим стуком упала на пол.
— Артем… Что ты говоришь? — прошептала Светлана, и ее собственный голос показался ей чужим. — Это же твой сын. Наш сын.
Артем медленно повернулся к ней. В его глазах, которые она когда-то любила, теперь бушевала чужая, непонятная ей злоба, а голос, когда он заговорил, был низким и насыщенным леденящим душу презрением.
— Запомни раз и навсегда. В моей жизни есть четкий порядок. На первом месте — моя мать. А все остальное… в том числе и этот твой непутевый отпрыск, — идет строго после. Уяснила?
Эти слова повисли в напарфюмеренном воздухе зала, словно тяжелый, удушливый пепел после внезапного взрыва. Казалось, время остановилось. Официанты замерли с подносами в руках. Музыкант у рояля опустил пальцы на клавиши, но звука так и не последовало. Даже повар в белом колпаке высунул голову из-за двери на кухню, привлеченный гробовой тишиной.
Внутри Светланы что-то щелкнуло. Это был не звук ломающейся кости или разрывающейся ткани. Это был звук лопнувших оков. Звук предельной, кристальной ясности, пришедшей на смену годам тумана и сомнений. Она медленно поднялась со своего стула. Ее движения были плавными и точными, как у хищницы, приготовившейся к прыжку. Она подошла к мужу и, прежде чем он успел понять ее намерений, схватила его за лацканы дорогого пиджака и с силой, о которой сама не подозревала, вдавила его лицо в пышную, украшенную майонезными розочками гору праздничного салата, стоявшего в центре стола.
— Вот, Аркадий, получай. Самый лучший оливье. С морковкой, горошком и самыми теплыми пожеланиями от меня лично, — ее голос был тихим, ровным и холодным, как сталь, и лишь легкая улыбка тронула ее губы.
Лидия Петровна вскочила с места так резко, что ее стул с грохотом опрокинулся назад.
— Что ты себе позволяешь! Это мой сын! Я не позволю тебя так с ним обращаться!
— Ах, Лидия Петровна, — Светлана повернулась к свекрови, и ее взгляд стал таким же острым, как у нее самой. — Значит, и вы придерживаетесь мнения, что Сережа — не ваш родной внук? Что он какой-то случайный, чужой ребенок?
Лицо Лидии Петровны стало серым, землистым. Ее губы бессильно задрожали, но издать какой-либо звук она так и не смогла.
Артем, с трудом вырвавшись из салатного плена, предстал перед всеми в самом непрезентабельном виде. Лицо и волосы были украшены кусочками овощей и каплями майонеза, синий костюм превратился в абстрактное полотно.
— Ах ты, дрянь! Да я тебя… Ты мне весь вечер и костюм испортила! — он зарычал и сделал резкое движение в ее сторону.
Но ему не суждено было сделать и шага. Из-за стойки администратора, словно из-под земли, выросли двое крепких молодцов в униформе службы безопасности. Их действия были отточены и синхронны. Ловко, почти артистично, они скрутили ему руки за спину.
— Гражданин, успокойтесь. Ведите себя подобающе, — невозмутимо произнес один из них.
— Да кто вы такие? Руки убрали! Сейчас полицию вызову! — бушевал Артем, пытаясь вырваться и оставляя на чистом полу скользкие следы от заправки.
— Ну и номер, — хмыкнул второй охранник, с интересом разглядывая «произведение искусства». — Прямо цирк уехал, а клоун остался. Претендент на шнобелевскую премию по кулинарному бою.
И в этот самый момент Светлану вдруг прорвало. Не рыдания, не истерика. Ее охватил приступ такого чистого, такого освобождающего смеха. Она смеялась до слез, до боли в животе, и этот смех смывал с ее души годы накопленной горечи и унижений.
Прибытие правоохранительных органов не заставило себя долго ждать. Дебош, публичные оскорбления, явные угрозы и состояние алкогольного опьянения — список был более чем достаточным. Артема увезли в отделение, где он почти мгновенно получил от коллег по несчастью и сотрудников прозвище «Гражданин Оливье». Один из сердобольных сержантов даже пошутил, что из этой истории мог бы получиться отличный комедийный скетч.
Лидия Петровна металась по залу, хваталась за виски, ее голос звенел истеричными нотами:
— Вы моего мальчика в тюрьму упрятали! За что? Он же ангел во плоти, он никому никогда зла не желал!
— Сначала в тюрьму, а потом, глядишь, и в Книгу рекордов за самый оригинальный макияж, — холодно отрезала Светлана. — А насчет ангела… вы, кажется, путаете его с кем-то другим. У ангелов, как правило, нет привычки обижать детей.
Сережа тем временем сидел на коленях у молодого официанта, который пытался его успокоить, и молча теребил свою драгоценную коробочку. Он не плакал. Он просто смотрел на маму огромными, полными недоумения и вопроса глазами.
Когда машина с воем сирены увозла Артема в неизвестном направлении, Светлана медленно вернулась к своему столу и сделала большой глоток остывшего шампанского. Лидия Петровна, тем временем, возвышалась над ней, как монумент материнского негодования и напыщенной обиды.
— Светлана, ты в своем уме? Ты опозорила нашу семью! Себя, меня, Артема! На весь ресторан! Как ты могла дойти до такого?
— Нет, Лидия Петровна, — тихо, но очень четко произнесла Светлана. — Ваш сын опозорил сам себя. Я многое терпела. Годы. Ради чего? Чтобы мой ребенок рос в атмосфере, где его считают существом второго сорта? Где его собственный отец называет его мелюзгой?
Свекровь не слушала. Ее слова шипели, как раскаленное масло:
— Ведьма… Ненастоящая ты мать и жена! Ведьма!
— Нет. Я — мать. И, в отличие от вас, я помню, что это значит. Передайте своему сыну: пусть даже не пытается переступить порог нашего дома. Я не открою. А если он будет настаивать, я вызову тех же людей в форме, что были сегодня. Мы с Сережей больше не нуждаемся в таком человеке рядом. Поверьте, отсутствие отца — это гораздо меньшее зло, чем присутствие чудовища.
— Ах ты, выскочка! Семью рушить вздумала! Я на тебя во все инстанции напишу! Всем расскажу!
— Пишите, Лидия Петровна. Жалуйтесь. Хотите — в вышестоящие органы, хотите — в популярную телепередачу. Может, и вам достанется минутка славы, правда, не уверена, что с таким же вкусным соусом.
Свекровь, окончательно выдохшись и не найдя аргументов, с театральным достоинством развернулась и удалилась, высоко подняв голову, но с согбенной спиной.
Прошло еще немного времени, и в зале снова зазвучала тихая, ненавязчивая музыка. Жизнь брала свое. Гости, ненадолго притихшие, вновь зашептались, зазвенели бокалами, засмеялись. Происшествие стало всего лишь пикантной подробностью вечера.
Несколько женщин, сидевших за соседними столиками и ставших невольными свидетельницами всей этой драмы, мягко и ненавязчиво окружили Светлану. Кто-то заказал новую бутылку шампанского, кто-то молча пожал ей руку. А Сережа, окрыленный общей переменой настроения, подбежал к маме с маленькой тарелочкой, на которой красовался кусочек того самого мраморного торта.
— Мам, я попробовал! Он очень вкусный! Хочешь, я тебе отдам свой кусочек? Самый большой?
— Спасибо, мой дорогой, — Светлана прижала его к себе, и вот тогда, наконец, по ее щекам медленно и торжественно потекли слёзы. Не слезы горя, а слезы освобождения. — Сыночек мой хороший, знай, что теперь у нас с тобой все обязательно будет хорошо.
— А папа? — тихо спросил мальчик, заглядывая ей в самые глубины души. — Он больше не придет?
Светлана глубоко вздохнула, и сквозь пелену слез на ее лице проступила легкая, умиротворенная улыбка.
— Папа ушел. Надолго. Возможно, навсегда. Но ты должен понять, что ни ты, ни я — мы ни в чем не виноваты. Просто некоторые люди забывают простую истину: окружающие — это не бездушные предметы, о которые можно вытирать ноги.
— Мама, а он правда-правда не вернется? — в голосе ребенка слышалась не столько тоска, сколько жажда определенности.
Света снова улыбнулась, на этот раз с едва уловимой грустинкой.
— Если у него когда-нибудь хватит ума и совести вернуться, то только с огромным букетим самых красивых цветов и самыми искренними извинениями, написанными на самой большой бумаге. В противном случае… ну, ты сам видел, чем для него заканчиваются подобные визиты.
— Тогда давайте выпьем за нас! — весело предложила одна из женщин, и ее бокал звонко встретился с бокалом Светланы.
Она пила, смеялась, обнимала сына и чувствовала, как тяжелый камень спадает с ее сердца. Она больше не думала об Артеме. Не думала о его криках, о его матери, о пересудах соседей или родственников. Впервые за долгие-долгие годы она дышала полной грудью и понимала — она свободна. По-настоящему.
Те вечерние события остались далеко позади, словно страница из старой, не самой хорошей книги. Артем провел положенные ему по закону пятнадцать суток и столкнулся с неумолимой машиной бракоразводного процесса. Светлана же, собрав всю свою волю, оформила развод, справедливо разделила совместно нажитое имущество и, на оставшиеся сбережения, купила небольшую, но свою, солнечную квартиру на окраине города. Она записалась на курсы йоги, куда давно мечтала попасть, и отвела Сережу к замечательному детскому психологу, который помог мальчику справиться с тревогами. И по ночам она теперь спала. Крепко, без сновидений, до самого утра.
На самой видной полке в их новой гостиной, рядом с фотографиями и Сережиными рисунками, стояла та самая, чуть помятая коробочка. А в ней, бережно хранимое под стеклянным колпаком, лежало пластилиновое сердце. Оно осталось таким же зеленым, кривым, неровным, слепленным детскими, неловкими пальцами. Но оно было самым настоящим. Таким же настоящим, как и ее новая жизнь, которая только начиналась. И каждый раз, глядя на него, Светлана вспоминала, что самое прочное и ценное счастье строится не из идеальных, холодных мраморных плит, а из теплого, живого и податливого материала, способного пережить любую бурю и принять любую, самую прекрасную форму.
