Восемнадцать лет меня считали серой мышкой из детдома, а теперь мои же родственники лижут пятки, лишь бы получить кусок моей шикарной квартиры… Но их ждет большой и жирный облом, ведь детдом научил меня бороться за свое
Лилия не помнила ни лиц, ни голосов своих родителей. Самые первые, самые зыбкие её воспоминания были похожи на акварельный рисунок, размытый дождём. В них, как сквозь густой утренний туман, едва проступал образ пожилой женщины в элегантной, чуть потрёпанной временем шляпке и старомодных очках в тонкой металлической оправе. Она приезжала по выходным, и от неё всегда пахло фиалками и ещё чем-то неуловимо-сладким, ванильным, будто от только что испечённого печенья. Этот запах стал для девочки синонимом счастья, коротким предвкушением праздника в серой череде казённых дней.
Женщина сажала крохотную Лилию на колени, её шерстяное пальто приятно кололо нежную щёку, и давала шоколадные конфеты с цельным лесным орехом внутри. Девочка, полностью поглощённая волшебным процессом извлечения лакомства из блестящей, шелестящей обёртки, не вслушивалась в тихий, журчащий, как ручеёк, голос, но всем своим существом впитывала это редкое, драгоценное тепло, эту мгновенную безопасность. Она инстинктивно прижималась к своей таинственной гостье, стараясь запомнить каждый миг, продлить его, сделать вечным.
Это были короткие, яркие островки света в бескрайнем, холодном океане детдомовской жизни. Чтобы не утонуть в этой всепоглощающей серости, дети помладше придумывали себе фантастические, красочные биографии. Их родители были не обычными людьми, а секретными разведчиками, отважными полярниками или великими космонавтами, которые вот-вот вернутся с опасного задания и заберут их в мир, где каждый день — это радость, смех и любовь. Они засыпали с этими мыслями, чтобы сладкие сны хоть ненадолго заменили им суровую действительность.
На самом же деле реальность заключалась в ежедневной, порой жестокой борьбе за внимание редких потенциальных усыновителей. Дети учились выдавать нужную, ангельскую улыбку, читать с выражением трогательные, выученные наизусть стихи и прятать свои настоящие чувства так глубоко, чтобы никто и никогда не догадался об их внутренней боли и всепоглощающем одиночестве. Они становились маленькими актёрами в большом и безразличном к их судьбе театре.
К пятнадцати годам Лилия окончательно перестала играть в эти наивные детские игры. Она твёрдо и бесповоротно усвоила главный, суровый урок этого заведения: рассчитывать в этом огромном и холодном мире можно только на себя, и больше не на кого. Пока другие девочки грезили о сказочных принцах и богатых мужьях, она после девятого класса поступила в ПТУ и получила простую, но надёжную, фундаментальную профессию маляра-штукатура. Она прекрасно понимала и знала наверняка: умелые, трудолюбивые руки всегда найдут себе применение и смогут прокормить свою хозяйку.
В день своего восемнадцатилетия Лилия стояла у ворот детского дома, который был её единственным домом все эти долгие годы. В одной руке она сжимала потрёпанную папку со своими единственными документами, в другой — холодные, блестящие ключи от чужой, незнакомой квартиры. Директриса, полная женщина с усталым, бесстрастным лицом, произносила стандартные, заученные напутственные слова, но в её привычном, ровном голосе Лилия впервые с удивлением уловила незнакомую, металлическую, колючую нотку. Это была неприкрытая, почти детская зависть. Зависть к тому, что эта серая, незаметная мышка, обычная детдомовская девочка, вступала во взрослую, самостоятельную жизнь далеко не с пустыми руками, а с собственной, пусть и неизвестной, квартирой в самом центре большого города.
Танец со старым, капризным замком продолжался не меньше десяти томительных минут. Он был таким же сложным и неподатливым, как характер сварливого, немого старика. Ключ входил в скважину, но наотрез отказывался поворачиваться, и Лилия, уже готовая в отчаянии сесть прямо на пыльные, холодные ступеньки, вдруг услышала за своей спиной мягкий, дружелюбный скрип соседней двери. На площадку вышла полная, добродушная женщина с большим тазиком свежевыстиранного, пахнущего солнцем белья.
— Ох, милая, вижу, мучаешься с этим упрямцем? Дай-ка я попробую, у меня рука набита, — ласково сказала она, с неподдельным сочувствием глядя на растерянную девушку. — Этот старый замок ещё твою бабулю, покойную Анну Сергеевну, доводил до белого каления. Тут маленький секрет знать надо, как с ним обращаться.
Женщина, представившаяся тётей Марьяной, взяла ключ, совершила несколько неуловимых, хитрых, почти магических движений, и замок со сдавленным, скрипучим стоном наконец-то поддался. Дверь медленно, торжественно распахнулась, впуская Лилию в её новую, неизведанную жизнь. Переступив порог, она замерла в изумлении. В нос ударил густой, сложный запах нафталина, старой, пожелтевшей бумаги и вековой, неподвижной пыли — это был запах остановившегося, замершего времени. Она ожидала увидеть убогую, маленькую «однушку» на самой окраине, а оказалась в огромной, похожей на музей квартире с высоченными, лепными потолками и массивными, дубовыми паркетами.
Тётя Марьяна, видя её немое потрясение, тяжело, с некоторой грустью вздохнула и, присев на краешек старинного, облезлого пуфика в прихожей, начала свой долгий, исповеднический рассказ. Она была лучшей, самой верной подругой Лилиной бабушки, и правда, которую она хранила все эти долгие годы, была тяжёлой, как камень, и горькой, как полынь.
— Ты не сирота, Лилия. Не круглая, как ты всегда думала, — тихо, почти шёпотом начала она. — У тебя были и мама, и папа, и дедушка с бабушкой, которые в тебе души не чаяли, ты была их маленьким солнышком.
Тётя Марьяна поведала, что родители Лилии, Артём и Светлана, были поздними, залюбленными, избалованными детьми в семье известных в городе учёных-физиков. Блестящие, уважаемые интеллектуалы, её дедушка и бабушка оказались, к сожалению, никудышными, безответственными родителями. Их родные дети так и не повзрослели, оставшись вечными, инфантильными подростками, живущими одним днём. Отец Лилии, статный красавец Артём, вырос типичным мажором, беспечным прожигателем жизни. В огромной, просторной родительской квартире, пока старики пропадали днями и ночами в своих лабораториях, постоянно гремела громкая музыка, собирались шумные, пьяные, весёлые компании.
Трагедия стала страшным, но закономерным итогом такого безрассудного образа жизни. На одной из таких шумных вечеринок вспыхнула пьяная, бессмысленная драка из-за какой-то ерунды, пустяка. Случайный, но невероятно сильный удар в висок, и её отца не стало в одно мгновение. Мать, Светлану, слабую, безвольную и полностью зависевшую эмоционально от мужа, тут же, не разбираясь, лишили родительских прав. Дедушка, человек с больным сердцем и тонкой душевной организацией, не перенёс двойного страшного удара — внезапной смерти обожаемого сына и всеобщего позора — и вскоре тихо угас от обширного инфаркта.
А бабушка, Анна Сергеевна — та самая нежная женщина в шляпке, с тёплым запахом фиалок, — будучи уже в преклонном возрасте и с очень больным, изношенным сердцем, не смогла юридически оформить опеку над любимой внучкой. Но до самого последнего дня своей недолгой жизни она тайно навещала девочку, принося ей единственное, что могла дать, — сладкие конфеты и свою безграничную, нерастраченную, огромную любовь.
— Анна Сергеевна взяла с меня честное слово, что я дождусь твоего совершеннолетия и всё тебе расскажу, всю правду, — тётя Марьяна вытерла навернувшиеся слёзы краешком своего ситцевого фартука. — Она очень хотела, чтобы ты знала правду о своих корнях, о своей семье. И чтобы была морально готова.
— Готова? К чему? — Лилия всё ещё не могла прийти в себя от услышанного, её мир перевернулся в одно мгновение.
— К другим родственникам, — голос соседки вдруг стал твёрдым, жёстким и невероятно серьёзным. — К родне твоей матери, Светланы. Ох, девочка моя, это не люди, это настоящие стервятники, хищники. Они ещё при жизни Анны Сергеевны пытались сюда влезть, на эту квартиру претендовали. Ещё тело деда не успело остыть, а они уже пороги обивали, свои мнимые права качали. Их никогда не интересовала ни сама Светлана, ни, тем более, ты, маленькая и беззащитная. Только эти прочные стены, только эти заветные квадратные метры.
Тётя Марьяна медленно обвела рукой всё огромное пространство гостиной, погружённое в таинственный, полумрачный сумрак.
— Ты только посмотри вокруг хорошенько! Целых пять комнат, кухня двадцать метров, потолки лепные, четыре метра высотой! Это же целое состояние, настоящее родовое гнездо. Лакомый, жирный кусок для голодных. Они как только прознают, что квартира не отошла государству, что ты здесь живёшь одна, — сразу налетят, как вороньё на найденную падаль. Будь очень осторожна, Лилия. Не верь ни единому их сладкому слову, ни единой их крокодиловой слезинке.
Лилия слушала и не верила своим ушам. Её прагматичный, закалённый в суровых детдомовских условиях ум отказывался принимать эту нелепую, закрученную мелодраму. Она была абсолютно уверена, что за восемнадцать долгих лет все давно забыли о её существовании. Какие такие родственники? Кому она, простая детдомовская девчонка с дипломом маляра-штукатура, могла быть нужна? Она вежливо, сдержанно поблагодарила тётю Марьяну за откровенный рассказ и своевременное предупреждение, но в глубине души списала всё на старческие, преувеличенные страхи и природную любовь к драматизму.
Она горько, непоправимо ошиблась. Ровно через два месяца, когда Лилия уже немного обжилась, тщательно вымыла вековую пыль и даже с энтузиазмом начала делать свой первый ремонт в самой маленькой комнате, в её крепкую дверь настойчиво и требовательно, настойчиво позвонили. На пороге стояла целая, незнакомая делегация.
Впереди всех — потрёпанная жизнью, опустившаяся женщина с совершенно потухшим, пустым взглядом, в которой Лилия с огромным трудом, по одной-единственной старой фотографии из бабушкиного альбома, с ужасом узнала свою родную мать Светлану. За её спиной, как зловещие, безмолвные тени, тесной толпой толпились две её сестры-близняшки, похожие на злобных, нахохлившихся ворон, угрюмый, неопрятный мужчина с бегающими, юркими глазками, оказавшийся их братом Сергеем, и сухонькая, ядовитая на вид старушка — их мать, бабушка Вера.
Они разыграли перед изумлённой девушкой спектакль, достойный самого драматичного провинциального театра. Они падали перед ней на колени, били себя в грудь, громко рыдали, каялись во всех смертных грехах, уверяли, что не могли забрать свою кровиночку раньше из-за «невероятно тяжёлой, трагической жизненной ситуации». Они хором говорили, что искали её все эти бесконечные годы, не спали ночами от тоски, и вот, наконец-то, свершилось великое чудо, и они нашли свою девочку. А потом, быстро вытерев наскоро выдавленные фальшивые слёзы, как бы между прочим, небрежно попросились пожить «всего на пару неделек», пока не решатся их «временные, небольшие финансовые трудности».
Лилия, ошарашенная таким мощным, эмоциональным напором и совершенно не умеющая в силу своего воспитания говорить твёрдое «нет», растерялась и молча отступила, впустив их в свой дом. Вечером, после неловкого, «праздничного» ужина, купленного исключительно на её скромные деньги, дядя Сергей, изрядно набравшись дешёвой, пахучей водки, обвёл мутным, недобрым взглядом просторную гостиную и, неожиданно ткнув в Лилию толстым пальцем, проговорился, выдавая все свои тайные мысли:
— А вот скажи мне, племяшка дорогая… на кой ляд тебе одной такой хоромы? Жить надо обязательно семьёй, дружно, кучно, чтобы все были на виду!
Лилия мгновенно насторожилась, её внутренние сигналы тревоги зазвенели на самом высоком уровне. В этом пьяном, наглом, откровенном вопросе она ясно услышала ту самую жадность, о которой её так старательно предупреждала добрая тётя Марьяна. С этого самого дня она стала предельно внимательной, бдительной, как часовой на посту. Новоявленные родственнички постоянно, с навязчивой заботой пытались угостить её «фирменными» домашними настойками «для укрепления здоровья» и ароматными чаями с «секретными, целебными сибирскими травами».
Но Лилия, выросшая в детском доме, где подростки часто экспериментировали с чем угодно, по характерному, прелому, неприятному запаху сразу узнала в этих «полезных добавках» опасные галлюциногенные грибы. Она делала спокойный вид, что послушно пьёт, мило улыбалась и благодарила, а сама, улучив подходящий момент, незаметно выливала содержимое кружки в большой горшок с засохшей, забытой геранью.
Но однажды они всё же её подловили, поймали в свою ловушку. Мать попросила принести ей простой стакан чистой воды, и пока Лилия ходила на кухню, одна из тёток-ворон что-то быстро, ловко сыпанула ей в недопитый стакан с яблочным соком. Ничего не подозревая, она вернулась, сделала несколько больших, жаждущих глотков и почти сразу почувствовала резкое неладное. Знакомая комната поплыла перед глазами, стены пошли крутыми волнами, все звуки стали неестественно вязкими и невероятно далёкими. Родственники, сидевшие за столом, разом замолчали и стали выжидающе, пристально уставились на неё с хищными, нетерпеливыми, голодными улыбками.
Собрав в кулак последние, крошечные остатки воли, Лилия рванулась с места, как ошпаренная. Она не бежала, она буквально плыла, пробираясь сквозь вязкий, густой кисель искажённого пространства. Дверь в туалет казалась ей сейчас недостижимо далёкой, как другой конец галактики. Она кое-как добежала и рухнула на неё всем своим телом, едва успев повернуть маленький шпингалет за долю секунды до того, как в дверь начали с силой, злобно ломиться. Руки почти не слушались, пальцы предательски соскальзывали с гладкого экрана мобильного телефона. Она чудом, почти на ощупь, всё же набрала заветные три цифры: 112.
— Помогите, пожалуйста… — еле слышно пролепетала она в трубку пересохшими, ватными губами, чувствуя, как ясное сознание медленно, но верно ускользает от неё. — Сильное отравление… моя квартира… сюда незаконно проникли… угрожают моей жизни…
Она с огромным трудом продиктовала точный адрес, и телефон тут же выпал из её ослабевшей, непослушной руки. Последнее, что она успела услышать сквозь нарастающую, густую вату в ушах, — это оглушительный треск выламываемой двери и громкий, властный, твёрдый крик: «Полиция! Всем оставаться на своих местах! Руки за голову! Немедленно!».
Приехавший наряд застал всю «дружную» компанию в полном сборе. В сумке одной из хитрых тёток при быстром, но тщательном обыске нашли ещё несколько аккуратно расфасованных маленьких пакетиков с подозрительным порошком из тех самых сушёных грибов. Лилию на срочно вызванной скорой помощи отправили в больницу на срочное освидетельствование и немедленное промывание желудка, а всю остальную семейку — в ближайшее отделение полиции для срочной дачи подробных показаний.
На следующий день Лилия, с раскалывающейся, тяжёлой головой и противным, горьким привкусом во рту, вернулась домой. Первым делом она немедленно вызвала мастера и за большие деньги сменила все замки, поставив самую надёжную, бронированную дверь. Затем она несколько часов подряд тщательно вымывала всю квартиру с едкой хлоркой, пытаясь изгнать не только физическую грязь, но и сам въедливый, отвратительный дух этих ужасных людей. К вечеру, как она и предполагала, они снова подтянулись. Вся дружная компания, кроме дяди Сергея, которого, по всей видимости, оставили под арестом как главного зачинщика и организатора.
Они начали настойчиво стучать в её новую, неприступную дверь. Сначала — робко, как будто невинные овечки, потом — всё настойчивее и громче, потом в ход пошли тяжёлые кулаки и крепкие ноги. Они громко кричали, требовали их немедленно впустить, переходя от откровенных угроз к давлению на жалость и обратно, играя на всех струнах.
Лилия стояла посреди чистой прихожей и спокойно слушала этот прощальный концерт. Страха больше не было совсем. Была только холодная, звенящая, как лезвие, ярость. Она решительно подошла к двери вплотную.
— Убирайтесь прочь, или я сию же минуту снова вызову полицию! — крикнула она так громко и уверенно, как только могла. — Для таких неисправимых, как вы, есть специальные коррекционные детские дома для взрослых! Вас там очень быстро научат родину любить и чужое имущество не трогать!
— Открой сейчас же, паршивка неблагодарная! — завыла из-за двери её родная мать. — Мы же твоя единственная семья! Мы твоя кровь родная!
— У меня нет и никогда не было семьи, — издевательски отчётливо, по слогам произнесла Лилия. — Кстати, хочу вас обрадовать. У моей соседки, тёти Марьяны, прямо над вашими головами установлена новейшая камера. С отличной записью звука. Она сейчас весь ваш увлекательный спектакль в HD-качестве пишет. Если вы через пять минут отсюда не испаритесь, я вызываю наряд и пишу большое заявление о сговоре с целью завладения чужим имуществом и покушении на убийство. Думаю, вашему Сергею будет в камере не так одиноко и скучно в тёплой компании всей своей большой семьи.
Услышав про скрытую камеру, родственники за дверью мгновенно, как по команде, замолчали. После короткого, шипящего, злобного совещания послышались торопливые, беспорядочные шаги быстро удаляющихся ног. Они испарились, словно их и не было. Больше в её жизни они никогда и ни при каких обстоятельствах не появлялись.
Но Лилия прекрасно понимала, что жить в этой огромной квартире, пропитанной призраками прошлого и отравленной недавними, ужасными событиями, она больше не сможет никогда. Слишком много боли, разочарования и горечи было связано с этими высокими потолками и старым, скрипучим паркетом. Через месяц, оформив все необходимые документы, она продала огромное бабушкино наследство, этот памятник чужой жизни.
На вырученные деньги она купила себе светлую, очень уютную двухкомнатную квартиру в новом, спокойном районе с большими окнами, выходящими на зелёный, ухоженный парк. Оставшейся солидной суммы ей с лихвой хватило на то, чтобы спокойно, без лишней суеты жить, не думая о сиюминутной работе, и наконец-то получить долгожданное высшее образование. Она без особого труда поступила на биологический факультет престижного университета, того самого, где когда-то много лет назад с успехом преподавали её знаменитые дедушка и бабушка.
«Внучка известных, блестящих учёных не может всю свою жизнь красить чужие стены и дышать едкой известкой», — решила она твёрдо, распаковывая большие коробки с новыми, пахнущими типографской краской учебниками. В её жилах на самом деле текла кровь умных, талантливых людей, которые полностью посвятили себя великой науке. И теперь, начав свою жизнь с абсолютно чистого, нового листа, она вдруг почувствовала, что у неё есть абсолютно все шансы пойти по их стопам, продолжить семейное дело. Детдомовское прошлое, полное обид, унижений и бесконечной борьбы за выживание, осталось далеко позади, как тяжёлый, затянувшийся дурной сон. Впереди была новая, её собственная, уникальная жизнь, которую она построит сама, своими руками, именно такой, какой всегда мечтала её видеть.
И первой вещью, которую она бережно повесила на стену в своей новой гостиной, была старая, чуть потрёпанная шляпка в стиле ретро, от которой теперь, спустя столько лет, всё ещё пахло тихим, нежным счастьем и сухими, неувядающими фиалками. Это был её самый главный талисман, напоминание о том, что её любили, её ждали и в неё верили. Теперь ей предстояло оправдать эту веру, и белый, чистый холст её будущего был готов принять самые яркие и прекрасные краски.
