Тепло чужого дома
Софья Ивановна замерла у знакомой калитки, прислонившись к шершавым доскам плетня, пытаясь перевести дух. Она неслась от автобусной остановки как ошалелая, подгоняемая ветром тревоги и надежды, и вот теперь выбилась из сил совершенно. Ноги подкашивались, в висках стучало. Она заметила тонкую струйку сизого дыма, вившуюся из печной трубы, и схватилась за грудь — сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим, неровным стуком по всему телу. Несмотря на прохладный осенний воздух, лоб ее покрылся мелкой испариной. Она вытерла его краем рукава своей старенькой куртки, сделала глубокий вдох и решительно толкнула калитку.
Она вошла, окидывая двор привычным, хозяйским взглядом. И отметила, что сарайчик подправлен, забор покрашен. Хоть сын и не баловал ее письмами, но, видно, не соврал в том единственном, давнем разговоре — отчий дом он содержит в порядке, как и обещал тогда, на последнем свидании. Эта мысль согрела ее, придала сил. Софья Ивановна почти взлетела на скрипучее крылечко, всем существом предвкушая ту самую, выстраданную встречу. Сейчас она обнимет своего Антошку, прижмется к его щеке, вдохнет родной запах — она так истосковалась за эти долгие, пустые годы.
Но когда дверь внезапно открылась, она невольно отшатнулась, будто наткнувшись на невидимую преграду. На пороге, заслонив собой проем, стоял незнакомый мужчина. На его плече виделось кухонное полотенце, а выражение лица было угрюмым и не слишком приветливым.
– Вам кого? – спросил он хрипловатым голосом, оценивающе оглядывая немолодую женщину с потрепанной сумкой.
Софья Ивановна смутилась, потеряв на мгновение дар речи. Такого приема она не ожидала.
– А Антошка где? Мой сын, Антон. Он здесь живет?
Незнакомец нервно потер ладонью подбородок, и его взгляд стал еще более недружелюбным. Женщина невольно съежилась под этим тяжелым взглядом, мысленно оценивая свой вид: старая, немодная телогрейка, стоптанные ботинки, пестрая, видавшая виды сумка — видок, что и говорить, неважный. Но ведь она прибыла не с простой прогулки. Забрали-то ее летом, в легком платье, а теперь на дворе стояла поздняя, промозглая осень. Пришлось ехать в той самой, казенной одежде, в которой выпустили.
– Антон, мой сыночек. Он где? С ним все в полном порядке? – повторила она, стараясь говорить тверже.
Хмурый мужчина лишь безразлично пожал широкими плечами:
– Наверное, в порядке. Вам же виднее должно быть. – Он уже сделал движение, чтобы закрыть дверь, но что-то в ее лице заставило его остановиться и обернуться. – Антон Семенов? Это который дом этот оформлял?
Софья Ивановна закивала так часто, что старый платочек на ее голове съехал набок. Мужчина взглянул на нее с внезапным, нескрываемым сочувствием.
– Он еще четыре года назад, как раз перед самым… ну, вы понимаете… продал мне этот дом со всей обстановкой. Да вы не стойте на пороге, входите, проходите, чайку я как раз ставлю…
– Нет-нет, что вы, – замахала руками Софья Ивановна, чуть не потеряв равновесие на краю крыльца. – А где его теперь искать, вы не знаете, не говорил он ничего?
Новый хозяин дома лишь покачал головой, и она, медленно развернувшись, побрела обратно к калитке. Можно, конечно, попробовать к подруге юности, Марии, но та всегда была злоязычной — сейчас точно начнет поливать грязью ее Антона, а она и так едва держится. Но с сыном точно случилось что-то нехорошее, она чувствовала это каждым фибром своей материнской души.
Медленно шагая по щербатой дороге к автобусной остановке, она погрузилась в тяжкие, невеселые думы. Что же стряслось с ее мальчиком? Ведь он всегда был таким доверчивым, простодушным. Вот и четыре года назад он поверил своему новому другу, а тот втянул его в темную, сомнительную аферу. Если бы Софья Ивановна не взяла вину на себя, сославшись на свою неопытность и то, что именно она подписала все бумаги, сын сел бы надолго. А ей, как пожилой женщине, суд вынес снисхождение — всего пять лет назначили. Три дня назад ее освободили по условно-досрочному, даже билет на автобус купили в социальном фонде.
Опустившись на холодную бетонную скамью у дороги, она прошептала, зарывшись лицом в ладони:
– Где же тебя искать, Антошенька? Отзовись же ты…
В глазах защипало, по щекам покатились предательские, горькие слезы. Материнское сердце забило тревогу еще три года назад, когда от сына внезапно перестали приходить редкие, но такие дорогие письма. А теперь худшие опасения, казалось, начали сбываться — настоящее горе пришло в их жизнь, раз пришлось продавать отчий дом, их последнее пристанище. Софья Ивановна промокла слезы уголком платочка, стараясь унять дрожь в руках.
Внезапно рядом с остановкой плавно остановился внушительный, темного цвета автомобиль. Окно со стороны пассажира опустилось, и она узнала того самого, хмурого мужчину, нового владельца ее прошлой жизни.
– Садитесь, – коротко сказал он, протягивая через окно смятый клочок бумаги. – В документах на дом покопался, нашел его старый адрес, куда он переехал. Если нужно, могу подбросить до центра, раз уж путь держите туда.
Софья Ивановна схватилась за листок, словно утопающий за тонкую, но такую спасительную соломинку. На бумаге был написан адрес в городе.
– Спасибо тебе, милок, большое человеческое спасибо, – зашептала она. – Но не беспокойся, я сама как-нибудь доберусь. – И, воодушевленная новой зацепкой, заторопилась к подъезжающему старенькому, видавшему виды рейсовому автобусу.
Полчаса тряского, ухабистого пути, заполненных тяжелыми, невеселыми размышлениями, долгие блуждания по незнакомым городским улицам с помощью редких прохожих — и вот она наконец стоит перед нужной дверью на третьем этаже обветшалой, серой многоэтажки. Несколько раз, с замирающим сердцем, она нажала на кнопку звонка и замерла в напряженном, мучительном ожидании. Вот сейчас дверь откроют чужие, равнодушные люди и поведают какую-нибудь ужасную, окончательную правду о ее сыне. Она изо всех сил сдерживала подкатывающие к горлу рыдания, но упрямые, горькие слезы все равно текли по ее морщинистым щекам, оставляя соленые дорожки.
Когда дверь наконец со скрипом распахнулась, ее материнскому счастью, казалось, не было границ — перед ней стоял помятый, небритой, явно подшофе, но живой, настоящий, ее родной Антошка! Софья Ивановна всхлипнула и бросилась к нему, чтобы обнять, прижать к груди, но сына, похоже, материнский порыв не обрадовал. Он неловко отстранился, прикрывая за собой дверь и оглядываясь вглубь коридора.
– Как ты меня нашла? Кто тебе сказал? – прозвучал его резкий, нетерпеливый вопрос.
Она растерялась от такого холодного, отчужденного приема. Антон развернул мать за плечи и начал мягко, но настойчиво подталкивать в сторону лестничной клетки.
– Прости, мам, понимаешь, в квартиру пригласить не могу. Живу тут у одной женщины, она… ну, она людей с моим прошлым на дух не переносит. Тебе придется как-то самой устраиваться, ладно? У меня сейчас самому ни гроша за душой нет, ни копейки.
Софья Ивановна попыталась что-то сказать, спросить про деньги, вырученные от продажи родного дома, но сын резко дернул плечом и исчез за железной дверью, которая захлопнулась с оглушительным, финальным лязгом. Этот звук прозвучал для нее как выстрел в самое сердце, добивая последнюю надежду.
Больше она не плакала. Слезы словно застыли где-то внутри, превратившись в ком ледяной боли. Опустив голову, она медленно, очень медленно побрела вниз по скрипучим, грязным ступеням. Была права ее подруга Мария — негодяя вырастила, а не сына. Теперь придется идти к ней, выслушивать едкие, справедливые упреки и каяться, деваться больше некуда, иначе останешься на улице, под холодным осенним дождем.
Она снова вернулась в родную деревню, но и здесь удача отвернулась от нее — Марию похоронили полгода назад, а в ее аккуратном домике теперь жили внуки, почти незнакомые, занятые своими делами люди. Софья Ивановна осталась на пустынной улице под противным, моросящим дождем и, не зная, куда податься, побрела обратно к автобусной остановке — хоть укрыться под ее крошечным козырьком от непогоды и обдумать, как же ей быть дальше, куда повернуть.
Внезапно ее снова остановил яркий свет фар, выхватывающий из темноты ее одинокую фигуру. Из окна знакомого автомобиля высунулось лицо того самого мужчины, Андрея, как он тогда представился.
– Давайте же скорее садитесь! Вы совсем промокли, замерзли! – крикнул он, распахивая дверь.
Софья Ивановна сначала начала отнекиваться, что неудобно, что она как-нибудь сама, но потом не выдержала — горькие рыдания вырвались наружу. Идти было действительно некуда, а тут такое участие от совершенно постороннего человека. Она стояла под дождем, не решаясь сделать шаг. Тогда Андрей вышел из машины, взял ее под руку и практически силой, но очень бережно, усадил на теплое пассажирское сиденье.
В дороге они разговорились о жизни, и Софья Ивановна, согреваясь, поведала свою горькую историю, умолчав лишь о недавней встрече с сыном — было невыносимо стыдно за свою родную кровь. Андрей, как оказалось, был простым, но твердо стоящим на ногах человеком. Выслушав ее, он не раздумывая предложил: «Оставайтесь у меня. Пока что. Хоть временно. Места хватит». Так Софья Ивановна и вернулась в свой родной дом, который теперь был домом Андрея. И осталась в нем.
Молодой человек целыми днями пропадал на работе — у него была своя небольшая лесопилка, дело постепенно росло и развивалось. А она снова почувствовала себя хозяйкой: готовила обеды, стирала белье, наводила уют. Освоить современную технику оказалось не так уж и сложно. Андрей, хоть и был молод, но после тяжелого, затяжного развода новую семью создавать не торопился и, казалось, был только рад такому положению вещей.
Софья Ивановна неожиданно для себя оказалась именно тем человеком, в котором так нуждался этот дом и его хозяин. Точнее, Андрей начал жить так, словно оказался под настоящим материнским крылом. Он был сиротой, выросшим в детском доме, и никогда не знал, что такое простая, бытовая родительская забота. И вот теперь судьба неожиданно подарила ему такое счастье. Все ее робкие намерения съехать, найти свой угол, он пресекал быстро и решительно:
– Куда это вы собрались? Из родного дома? Разве вам здесь плохо? Оставайтесь, я не разрешаю вам уезжать.
И Софья Ивановна постепенно оттаивала, ее душа, сжавшаяся в комок обиды и боли, понемногу расправлялась и теплела.
Конечно, родного сына никто и никогда не смог бы заменить, но Андрей оказался человеком удивительной, простой и искренней доброты. Он стал для нее почти что родным. К зиме она стала носить ему горячие обеды прямо на производство — лесопилка была недалеко, для нее это было несложно, а он часто бывал так загружен, что мог целый день проходить без еды.
В тот самый, ничем не примечательный день, Софья Ивановна, как обычно, принесла в термосе ароматный борщ и завернутые в фольгу котлеты с гречкой. В кабинете у Андрея сидел какой-то незнакомый мужчина в дорогой, но неопрятной куртке. Вежливо, но твердо она попросила его выйти на минутку, расстелила на столе чистую, выглаженную салфетку и стала раскладывать еду. Андрей смотрел на это с улыбкой.
– Ну ты, Софья Ивановна, у меня прямо генерал — возражений не терпишь! – рассмеялся он. – Это ж моего нового бригадира ты выставила, а я его как раз на работу звал. Вдруг он обидится теперь, уйдет?
Пожилая женщина нахмурилась, ее взгляд стал пристальным и серьезным.
– В бригадиры его берешь? – удивилась она. – А по-моему, у него на лице все нехорошее написано. Поверь моему чутью, я ведь научилась людей насквозь видеть, это жизнь такая заставила.
Андрей в тот раз лишь отмахнулся, хотя и без раздражения:
– Мам, брось ты, ну! У него опыт большой, связи. Мало ли кто тебе с первого взгляда не приглянулся.
Но, как оказалось позже, ее материнское сердце и жизненный опыт не подвели. Ровно через месяц предприятие Андрея понесло серьезные убытки: тот самый бригадир организовал левую продажу пиломатериалов, а потом бесследно исчез вместе с деньгами за крупную партию леса. Андрей ходил несколько дней мрачнее тучи, но ее правоту признал честно и прямо.
Набирая новый коллектив, он принял неожиданное решение: раз уж его названная мама так тонко разбирается в людях, пусть помогает ему в этом нелегком деле. Так Софья Ивановна стала его негласным помощником. Андрей проводил собеседование, задавал вопросы, а она сидела в уголке в своем кресле, внимательно, почти неотрывно наблюдала за соискателем, а потом писала на маленьком листочке бумаги свое краткое заключение и незаметно передавала ему. Сколько таких характеристик скопилось у него в столе: «выпивоха, дома не бывает», «хитрый, будет обманывать», «лень вперед него родилась» — определения были краткими, но, как выяснялось, пугающе точными.
Не верить ее чутью не было никаких причин — ведь и достойных, честных работников она определяла безошибочно, даже если человек приходил после смены, уставший и неопрятный. Лишь однажды пожилая женщина будто споткнулась на одном из кандидатов. Она впилась взглядом в его анкету, а ее пальцы, лежавшие на коленях, вдруг сжались в тугой, дрожащий кулак.
Андрей присмотрелся к вошедшему — да это же тот самый человек, который продал ему дом четыре года назад! Антон застыл на пороге, его взгляд уткнулся в сидящую в углу мать. Он хмурился, нервно комкая в руках свою шапку. Новая сожительница велела ему срочно трудоустраиваться, заявив, что с нее хватит кормить бездельника. Лесопилка — работа вахтовая, оплата достойная, вот он и пришел. Увидеть здесь мать он никак не ожидал, думал, она давно уже сгинула в каких-то своих проблемах.
В гробовой тишине, длившейся несколько вечностей, Андрей потянулся за тем самым листком бумаги, на котором Софья Ивановна должна была вынести свой вердикт. Та что-то быстро, с нажимом черкнула карандашом и, не глядя ни на кого, выбежала из кабинета, прикрыв за собой дверь. Антон с кривой усмешкой проводил ее взглядом — ну конечно, сейчас ему все блага обеспечат, мать замолвит словечко, видно же, что она тут чуть ли не хозяйка, не последний человек в конторе.
Андрей медленно развернул листок, пробежал глазами по скупым словам и перевел тяжелый, холодный взгляд на ожидающего решения претендента.
– «Дрянь человек», – прочитал он вслух громко, четко, чтобы каждое слово было понятно. Потом отложил листок в сторону и махнул рукой по направлению к двери, словно отмахиваясь от надоедливой мухи. – Вон отсюда. Мнению своей мамы я научился доверять. Безоговорочно.
