– Сыночек, у меня пенсии не хватает в этом месяце. Потратилась ощутимо, а трудиться не хочу!
Галина Петровна говорила с характерной интонацией, в которой искусно смешивались беспомощность и настойчивость – её фирменный стиль, когда нужно было добиться чего-то от сына.
Она продолжала перечислять свои беды:
– Илья, ты даже не представляешь, какие сейчас цены! А моя пенсия… ну ты же в курсе, просто трагикомедия какая-то. Как на эти копейки существовать?!
Я находилась на кухне, невольно прислушиваясь к диалогу, хотя знала наперёд все аргументы.
Илья провёл ладонью по лицу, будто пытаясь смыть усталость. Он понимал, что разговор затянется.
– Мам, неделю назад мы привезли тебе целый набор продуктов… Куда всё это делось?
В трубке повисло выразительное молчание. Затем последовало едва слышное:
– Так тебе родная мать не нужна?! – моментально вспыхнула она, и в голосе уже не осталось ни дрожи, ни жалости – только обида, переходящая в требование. – Я ведь не каждый день прошу!
Илья глубоко вздохнул. Всё как обычно.
– Мам, мы же помогаем регулярно. Ремонтируем технику, меняем мебель…
– Ой, Илюш, какая техника?! Мне нужна нормальная еда! Как раньше: рыба, качественный сыр, колбаса. А не ваш бюджетный фарш!
Я случайно уронила тарелку в раковину. Сложив руки на груди, я повернулась к Илье и без слов передала своё недовольство взглядом. «Илья, только попробуй!» – беззвучно произнесла я одними губами.
Он отвернулся, сжав челюсти.
– Сколько тебе необходимо?
– Ну, тысяч десять…
– Мам, десять тысяч – это слишком. Мы сами сейчас не купаемся в деньгах. Может, стоит экономить? Крупы, курица…
– Илья, ты считаешь меня попрошайкой? Я, между прочим, не привыкла так жить!
Эта фраза полностью её характеризовала.
Не привыкла.
Не привыкла считать расходы. Не привыкла планировать будущее. Не привыкла ограничивать себя. И Илья это осознавал. Он терпел её прихоти, потому что она – его мать.
Переведя деньги, Илья шумно выдохнул и положил телефон.
Десять тысяч. На продукты. Для свекрови, чей холодильник неделю назад ломился от запасов.
Я молча подняла чашку с кофе. Горький вкус напитка идеально соответствовал послевкусию от этого диалога.
– В последний раз, правда? – тихо поинтересовалась я.
Он не ответил. Просто застыл, уставившись в одну точку, словно видел нашу кухню впервые.
Галина Петровна не просто ценила комфорт – она была уверена, что он ей положен по статусу. Единственная дочь в семье, окружённая заботой родителей, она никогда не сталкивалась с трудностями или ответственностью. Всё всегда было готово, решено, куплено. С детства её ограждали от любых проблем, а будущий муж, по её мнению, должен был продолжить эту традицию. «Содержать жену – долг мужчины», – повторяла она себе, удобно располагаясь на диване, пока муж после работы тащил из магазина тяжёлые сумки.
Но муж не разделял её жизненную философию. Пока Илья был ребёнком, он терпел. Когда сын подрос, однажды собрал вещи и ушёл, оставив документы о разводе.
Поток финансов иссяк, и реальность ударила её, как оплеуха. Денег едва хватало, счета росли, сын ещё несовершеннолетний.
Оказавшись в сложной ситуации, она с огромным трудом устроилась на работу. На завод. Гулкий, пропитанный запахом металла и масла цех, вечно холодный зимой и душный летом.
Пятнадцать лет она ходила туда, каждое утро тяжело вздыхая и проклиная свою судьбу. Работа была несложной, но неприятной, и она никогда не скрывала, что терпит её через силу.
Как только появилась возможность уволиться, она немедленно этим воспользовалась:
— Невозможно мне больше там работать! — воскликнула она, разводя руками, когда мы в последний раз пытались её переубедить. В её голосе звучало раздражение, с долей нарочитого страдания. —Там грязно, пыльно, душно — я устала. Да мне уже возраст не тот!
Она игнорировала попытки сына объяснить, что если бы она задержалась ещё на несколько лет, пенсия была бы значительно выше.
– Тебе всего 55 лет. Но если ты уйдёшь сейчас, твоя пенсия будет минимальной – терпеливо уговаривал он. – Ты же сама жалуешься, что денег не хватает! Мам, ну останься хотя бы на пару лет…
– Да не собираюсь я больше гнуть спину за эти гроши! — отмахнулась она, и её тонкий браслет на запястье тихо звякнул, подчёркивая её решимость. – Раз мне полагается пенсия, значит, я ухожу. И никто мне не указ!
Она просто хлопнула дверью и ушла.
Теперь же, спустя несколько месяцев, сидя на нашей кухне и рассматривая красиво сервированный стол, она драматично вздыхала:
– Эх, сынок… если бы я знала, что всё так дорого, может, и не спешила бы с выходом на пенсию.
Илья молчал. Я тоже.
Она взяла булочку, медленно разломила её, словно обдумывая, как лучше выразить своё недовольство.
– Коммуналка – кошмар! Продукты – ужас! Даже нормальная колбаса теперь стоит как золото. Раньше могла позволить себе что-нибудь вкусное, а теперь… – она сделала многозначительную паузу, бросая взгляд на сына. – …приходится есть хлеб с водой.
Я не сдержалась:
– Мама, мы постоянно тебе помогаем.
Галина Петровна мгновенно преобразилась – её лицо приняло выражение тщательно отрепетированной обиды.
– Конечно-конечно, я это ценю! Но… я бы хотела посетить санаторий.
Я замерла.
– Какой ещё санаторий? – Ну, необходимо поправить здоровье, – Её голос стал мягким, как шёлк, но в глазах читалась непоколебимая уверенность. – Беспокоит спина, давление скачет. Да и эмоционально… устаю. – От чего именно? – вырвалось у меня. Она моргнула, явно не ожидая такого вопроса. – Всё от жизни! Я зажмурилась, медленно считая до пяти, стараясь успокоиться.
Илья сгорбился на стуле, словно надеясь, что если станет незаметным, проблема решится сама собой.
Но она не решится. Потому что свекровь точно знает – сын не откажет.
Каждый месяц, словно по расписанию, на нашей кухне разворачивался один и тот же спектакль.
Галина Петровна появлялась без предупреждения. У неё был свой ключ, и она использовала его без зазрения совести, будто это её квартира. Без стука, без вопросов – просто входила.
Сегодня всё шло по привычному сценарию: густой аромат её духов наполнил прихожую, пока она неторопливо снимала обувь. Затем характерный шелест сумки – открывание молнии, шорох бумаг.
Я заранее знала, что будет дальше. Она аккуратно раскладывала перед Ильей стопку квитанций, двигая листы медленно, как на судебном заседании.
– Илюша, вот, принесла счета. – Голос жалобный, но с требовательными нотками. – Это ведь твой долг!
Я, находясь у плиты, при звуке «твой долг» взорвалась.
– Какой долг? Ты живёшь самостоятельно!
Галина Петровна даже не повернулась в мою сторону.
– Долг перед матерью, – Её голос звучал как холодная сталь. – Я всю жизнь вкладывалась в сына, теперь он поддерживает меня. Это справедливо.
Она величественно вздохнула, усаживаясь за стол с видом королевы среди подданных.
Внутри меня нарастал протест.
– А ты не думала найти работу?
Она посмотрела на меня – в её взгляде смешались удивление и обида, будто я предложила ей рыть канавы.
– В моём возрасте? Куда? – Я отправляла тебе варианты для пенсионеров. Билетёр в театре, продавец, вахтёр. Она отмахнулась:
– Что за глупости! Билетёр – целый день на ногах. Продавец – копейки платят. Вахтёр? А если ночью кто-то придёт!
Я выдохнула сквозь стиснутые зубы.
– Ты просто отказываешься работать. Она сощурилась: – А ты не боишься, что в старости тебя выгонят на улицу? В комнате повисла напряжённая тишина. Илья неловко закашлялся, пытаясь разрядить обстановку.
– Мам, может, хотя бы попробуешь? Посмотришь варианты…
– Зачем смотреть? – Она махнула рукой, теряя интерес к разговору. – На заводе надышалась пыли, теперь нужно беречь здоровье. Работать не хочу.
И вот оно. Главное признание.
Она даже не пыталась это скрыть.
Тревога поселилась в нашем доме, как незримый сквозняк. Не видна, но чувствуется. Заставляет вздрагивать от каждого звонка, напрягаться при виде имени «Мама» на экране.
Илья тоже это ощущает. Поэтому избегает сложных разговоров. Уходит раньше на работу, задерживается допоздна, делает вид, что увлечён новостями в ноутбуке, хотя взгляд остекленелый, а при попытке заговорить сразу меняет тему.
А Галина Петровна нашла новый подход. Теперь она звонит, когда меня нет дома.
Пару раз я заставала их разговоры, вернувшись раньше:
– Сынок, опять не хватает… – Мам, я недавно переводил деньги. – Вот, сходила в магазин, вроде немного взяла, а три тысячи – и нету! Я знаю, что значит её «вроде». Колбаса, дорогой сыр, выпечка из булочной – ведь «я не могу питаться как бедняк».
Свекровь прекрасно осведомлена о наших финансах. Знает про ипотеку, про наши планы и расходы. Знает, что мы не богаты.
Но ей это безразлично.
И я больше не намерена молчать.
Сегодня я поднялась раньше обычного. Приготовила себе кофе – насыщенный, обжигающий, чтобы прояснить мысли. Горечь во рту удивительным образом отражала состояние души. Всё. Решение принято. Хватит колебаний, хватит уступок, хватит «Но ведь это же мама».
Илья долго откладывал этот разговор. Прятался за молчанием, уходил в суету, но сегодня я не позволю.
Когда он вернулся вечером, устало бросил сумку у порога и направился к чайнику. Я наблюдала, как он нарочито медленно выбирает чайные пакетики, перекладывает их, будто это имеет значение. Затем взял пульт, начал листать фильмы, задерживаясь на каждом на несколько секунд. Я знала этот манёвр.
— Сядь. Нам нужно поговорить.
Он вздохнул, лицо напряглось, словно его вызвали на серьёзный допрос, но послушно опустился за стол.
Я разложила перед ним банковские выписки.
Чёткие, безжалостные цифры, которые невозможно игнорировать.
— Посмотри, — я провела пальцем по строкам. — За три месяца мы перевели твоей маме сорок тысяч.
Илья моргнул, словно осознал эту сумму только сейчас.
– Да… наверное…
– А теперь ответь: эти деньги нам не нужны?
Он смотрел на меня с тревогой.
— Настя… но это же мама… — Нет, — я горько усмехнулась. — Это взрослый человек, который отказывается работать. Он устало потер лицо руками.
– Просто… я не знаю, как ей сказать. Она обидится.
В его голосе столько детского страха, что на мгновение мне стало жаль его. Но только на мгновение.
— Тогда слушай, как это делается…
И его взгляд стал ещё более напряжённым. Потому что он понимает – назад дороги нет.
Вдруг в коридоре раздались звуки – тяжёлые шаги, скрип входной двери.
Свекровь появилась как примадонна на сцене: в дублёнке, с высоко поднятой головой. Её взгляд оценивающе скользнул по нам – холодный, расчётливый. Она не торопилась, с нарочитой грацией снимала перчатки, медленно освобождая каждый палец.
– Вот что я решила… – начала она сладким голосом. – Раз вам трудно помогать, может, Илья возьмёт кредит?
Я замерла.
– Что?!
Она спокойно поставила сумку, стряхнула невидимую пылинку с плеча.
– Ну ипотеку же вы как-то выплачиваете. А мне нужно всего сто тысяч на пару месяцев. Потом… верну.
Внутри всё кипело, но я молчала. И тогда произошло неожиданное.
Илья поднялся. Спокойно, без резких движений, снял с вешалки её дублёнку, встряхнул и протянул матери.
– Мам, иди домой. Она моргнула. Будто не поверила услышанному. – Сынок? Илья смотрел на неё твёрдо, без привычной вины и страха в глазах.
– Нет. Ты взрослая женщина, сама должна быть ответственна за свою жизнь. Больше денег не будет. Мы слишком долго это терпели.
Я не могла поверить своим ушам.
А она…
Свекровь медленно бледнела, её губы дрожали. Она не привыкла к отказам.
– Вы меня бросаете?
Её голос звенел, как тонкий лёд.
Но Илья качнул головой.
– Нет. Просто ты привыкла жить за чужой счёт. Теперь так больше не будет.
Она судорожно втянула воздух, сделала шаг назад. Её взгляд метался – от Ильи ко мне, обратно. Пальцы замерли на груди, как у актрисы в сцене великой драмы.
– Сердце… – прошептала она.
Но Илья остался непреклонен.
Тяжёлая тишина повисла в комнате.
И через минуту она ушла.
Дверь захлопнулась.
А я, после месяцев напряжения, наконец смогла расслабиться.
