У меня трое детей, но никто не знает, что на самом деле они не мои
Утренний хаос в доме Анны начинался как обычно – с криков и топота на втором этаже.
– Соня, ты опять взяла мой лак! – раздался возмущённый голос младшей дочери.
– Ксюша, это вообще-то мой лак. Посмотри дату – я его купила в прошлом месяце!
– Девочки, – Анна улыбнулась, помешивая кофе, – у вас там целая косметичка этих лаков. Неужели не можете поделиться?
На кухню спустился муж Максим, сонно потирая глаза:
– А я-то думал, что с возрастом они будут тише…
– Размечтался, – Анна чмокнула его в щёку. – Кофе?
– Да, иначе не выживу. Особенно сегодня – весь день совещания.
Сверху послышался грохот, затем торопливые шаги по лестнице, и на кухне появился взъерошенный Никита в расстёгнутой рубашке.
– Мам, ты не видела мой галстук? Тот, синий, который мне нужен на выпускной?
– В шкафу, верхняя полка, – не поворачиваясь ответила Анна, доставая из холодильника молоко. – И застегни рубашку, ты же будущий выпускник.
– Мам, до выпускного ещё месяц!
– Вот именно – всего месяц. А ты даже галстук найти не можешь.
В дверь позвонили. На пороге появилась Марина – соседка, с которой у Анны давно сложилась традиция утреннего кофе по пятницам.
– О, у вас как всегда весело, – Марина присела за стол, принимая чашку из рук Анны. – Слушай, вот смотрю на твоих детей – все такие красавцы! Никита – вылитый Максим в молодости, а девочки… Особенно София – прямо твоя копия.
Анна улыбнулась, но взгляд её на мгновение стал отстранённым.
– У тебя, наверное, гены просто сказочные! – продолжала Марина. – Три ребёнка, и все такие…
– Просто повезло, – мягко перебила её Анна. – Ты же знаешь, с генами это как лотерея.
После ухода Марины Анна поднялась в свой кабинет. Она редко здесь убиралась, и пыль лежала на старых альбомах толстым слоем. Один из них случайно соскользнул с полки, раскрывшись на середине. Фотография выпала из кармашка – глянцевая, слегка выцветшая. На ней – большая светлая комната с рядами кроваток. Анна у окна, молодая, растерянная. Максим рядом, держит её за руку.
«Сможем ли мы жить с этой правдой?» – его слова тогда прозвучали как приговор. Она помнила свой страх, свои сомнения. Помнила, как дрожали руки, когда подписывали бумаги…
– Мам! – голос Никиты вернул её в реальность. – Я ухожу к Димке, вернусь поздно!
– Стой! А уроки?
– Мам, ну сколько можно? Мне уже восемнадцать! Я же не маленький!
– Вот именно – не маленький. Поэтому должен понимать…
– Да что ты понимаешь! – он резко развернулся. – Вы с отцом только и делаете, что контролируете каждый шаг. Я задыхаюсь здесь!
Хлопнула входная дверь. Анна осталась стоять, прижимая к груди старый альбом. В коридоре появилась София.
– Опять Никитка бунтует? – она покачала головой. – Мам, ты иногда как будто не понимаешь нас. Мы же не куклы, которыми можно управлять.
Анна смотрела вслед уходящей дочери, и внутри что-то болезненно сжималось. «Может, это потому, что они не родные?» – мысль появилась внезапно, непрошено, и от неё стало трудно дышать. Она поспешно засунула фотографию обратно в альбом, словно пытаясь спрятать не только снимок, но и саму мысль.
В конце коридора мелькнул силуэт Ксении – младшая тоже куда-то собиралась. Анна хотела окликнуть её, но промолчала. Последнее время ей всё чаще казалось, что она теряет связь с детьми. Словно невидимая стена растёт между ними – прозрачная, но непреодолимая.
Телефон в кармане завибрировал – сообщение от Максима: «Как дела дома? Может, вечером сходим куда-нибудь всей семьёй?»
«Всей семьёй…» – Анна криво усмехнулась. Интересно, что бы сказали соседи, если бы узнали правду? Что бы сказали дети? Она набрала ответ: «Конечно, милый. Только надо дождаться Никиту – он у Димы». И добавила улыбающийся смайлик, хотя улыбаться совсем не хотелось.
В голове всплыл разговор с соседкой.
– Анна, ты слышала? – Марина понизила голос до шёпота. – Говорят, в соседнем районе нашли какую-то банду… Они детей крадут и продают их бездетным парам.
Анна замерла.
– Что за ерунда, Марина? Откуда такие новости?
– Да вот Галина Петровна рассказывала… – Марина огляделась по сторонам. – Знаешь, я тут подумала… Твои дети, они какие-то… странные в последнее время.
– В каком смысле – странные? – Анна почувствовала, как холодеет спина.
– Ну, Никита этот твой… Совсем от рук отбился. И Софья… Вчера видела её в парке – сидела одна, рисовала что-то мрачное такое. Нормальные дети так себя не ведут.
«Нормальные дети…» – эти слова эхом отдавались в голове Анны весь вечер. Она механически накрывала на стол, расставляла тарелки, а в голове крутились обрывки старых воспоминаний.
– Мам, я не буду эту кашу, – Ксения поковыряла вилкой в тарелке.
– Будешь. Я не для того готовила…
– Опять началось, – Никита с грохотом отодвинул стул. – Знаете что? Я съезжаю. Нашёл квартиру, буду жить отдельно.
– Что?! – Максим отложил газету. – На какие деньги, позволь спросить?
– На свои! Я уже месяц подрабатываю в автосервисе. И знаете что? Там меня хотя бы уважают как личность!
София фыркнула:
– Личность… Просто признайся, что хочешь тусоваться со своей Машей без родительского контроля.
– А ты вообще молчи! – огрызнулся Никита. – Сидишь целыми днями в своей комнате, рисуешь свои депрессивные картинки…
– Они не депрессивные! Это современное искусство! Просто вы все тут… такие фальшивые! Делаете вид, что мы идеальная семья!
Анна почувствовала, как к горлу подступает ком. Максим положил руку ей на плечо:
– Так, все успокоились. Никита, никуда ты не переедешь, пока не закончишь школу.
– Посмотрим, – Никита встал из-за стола. – Я уже совершеннолетний, если вы забыли.
Вечером Анна нашла Максима в гараже – он возился с машиной, хотя обычно этим не занимался.
– Может, рассказать им? – её голос дрожал. – Они же чувствуют что-то… Дети всегда чувствуют.
– Нет, – он вытер руки. – Мы же решили тогда… И потом, это может всё только испортить.
– А сейчас что, не испорчено?
Максим обнял её:
– Это просто возраст такой. Переходный период. Пройдёт.
– А если нет? Слышал, что София сказала про фальшь?
– Анюта, перестань. Мы же всё делали правильно. Любили их, воспитывали…
Через неделю разразился новый скандал. София заявила, что хочет поступать в художественное училище вместо экономического факультета.
– Нет, – отрезала Анна. – Мы уже всё решили.
– Вы решили! А меня кто-нибудь спросил?
– София, пойми…
– Что понять? Что вы пытаетесь сделать из меня кого-то другого? Почему ты так нас контролируешь? Тебе что, страшно, что нас заберут обратно?
Анна побледнела. София замерла, глядя на мать странным, изучающим взглядом.
– Что ты сказала?
– Ничего, – София отвернулась. – Забудь.
Вечером Анна долго сидела в ванной, глядя на своё отражение в запотевшем зеркале. Когда-то давно, ещё до того как они с Максимом решились на усыновление, психолог говорил им: «Главное – будьте честными. С собой и с детьми». Они не послушали. Решили, что так будет лучше – растить их как родных, без этого клейма «приёмных».
Стук в дверь заставил её вздрогнуть.
– Мам, – голос Ксении звучал непривычно тихо. – Ты скоро?
– Да, солнышко, уже выхожу.
– Мам… А можно я с тобой посижу немного? Как раньше?
Анна открыла дверь. Ксения стояла в своей любимой пижаме с единорогами – той самой, которую они выбирали вместе перед новым годом.
– Конечно, малыш.
Они устроились на диване в гостиной. Ксения прижалась к матери, как в детстве:
– Знаешь, я сегодня думала… Почему мы все такие разные? Вот Никитка – он весь такой бунтарь, София – художница, а я…
– А ты у нас самая мудрая, – Анна погладила дочь по голове, чувствуя, как сжимается сердце.
– Правда? – Ксения подняла глаза. – А почему тогда… – она замолчала.
– Что?
– Нет, ничего. Просто… Иногда мне кажется, что мы все как будто из разных миров. Как будто что-то не складывается в пазл, понимаешь?
Анна понимала. Слишком хорошо понимала. Но вместо ответа она просто обняла дочь крепче, вдыхая запах её волос, таких родных, таких… своих. Пусть не по крови, но по любви – точно своих.
В соседней комнате что-то упало. Послышался приглушённый голос Софии:
– Чёрт! Мам, у тебя нет нового холста?
– В кладовке посмотри, – отозвалась Анна.
– Я уже там всё перерыла! – София появилась в дверях, взъерошенная, с пятном краски на щеке. – О, вы тут обнимаетесь? А можно и я к вам?
И вот они уже втроём на диване, как в детстве, когда всё было проще. Только Никиты не хватает – он опять у своей Маши.
– Мам, – вдруг сказала София. – А ты нас любишь?
– Конечно! Больше жизни.
– Даже когда мы такие… неправильные?
– Вы самые правильные дети на свете.
Анна говорила это, и каждое слово было правдой. Абсолютной, кристально чистой правдой. Может быть, единственной правдой во всей этой истории с ложью во спасение.
А в кладовке, за старыми холстами Софии, в пыльной коробке лежали документы. Те самые. И один из них, самый важный, почему-то выскользнул из папки и теперь медленно желтел между холстами, ожидая своего часа.
20 лет спустя.
20 лет пролетели как один день. Анна смотрела на себя в зеркало – седина совсем захватила виски, морщинки разбежались лучиками от глаз. Максим сзади приобнял её за плечи:
– О чём думаешь?
– О том, как быстро они выросли.
На каминной полке – фотографии в рамках: Никита в белом халате (теперь он известный кардиохирург), София на фоне своей художественной галереи (всё-таки настояла на своём), Ксения в строгом костюме (самый молодой партнёр в юридической фирме).
– Знаешь, – Максим поправил очки, – иногда я думаю: может, мы слишком сильно их опекали?
– А иногда я думаю: может, недостаточно, – Анна вздохнула. – Вон, разлетелись кто куда…
Звонок в дверь прервал их разговор. На пороге стояла София – в забрызганном краской комбинезоне:
– Сюрприз! У меня выставка через неделю тут неподалёку, решила пожить у вас пару дней. Не прогоните старую дочь?
Анна рассмеялась:
– Какая же ты старая? Это мы с отцом старые.
– Ну-ну, – София чмокнула мать в щёку. – Для меня вы всегда молодые. Слушай, а можно я в кладовке пороюсь? Хочу свои старые наброски найти.
Через час София спустилась в гостиную. В руках она держала пожелтевший лист бумаги:
– Мам, пап… Что это?
Анна побледнела, узнав документ об усыновлении.
– Я позвоню ребятам, – тихо сказала София. – Думаю, нам всем нужно поговорить.
Вечером они собрались за большим столом – впервые за несколько лет всей семьёй. Никита приехал прямо с дежурства, всё ещё в больничной одежде под курткой. Ксения примчалась, отменив важную встречу.
– Значит, – София положила документ на стол, – мы были усыновлены?
Тишина. Только тиканье старых часов на стене.
– Господи, – Ксения закрыла лицо руками. – Я же чувствовала… Всегда чувствовала, что что-то не так.
Никита молчал, глядя в одну точку. Потом вдруг встал, подошёл к родителям и крепко их обнял:
– Вот почему вы так психовали, когда я собирался съезжать? Боялись, что узнаю?
Анна не могла сдержать слёз:
– Мы… мы просто хотели любить. А вас тогда никто не любил. Вы были такие маленькие, такие одинокие…
– И вы решили не говорить нам? – в голосе Ксении звучала обида. – Все эти годы…
– Мы боялись, – тихо сказал Максим. – Боялись, что вы откажетесь от нас, узнав правду. Что возненавидите за обман.
София вдруг рассмеялась:
– Знаете, а я догадывалась. Ещё тогда, в подростковом возрасте. Случайно услышала ваш разговор с папой. Но потом решила – какая разница? Вы же любили нас. По-настоящему любили.
– И любим, – Анна вытерла слёзы. – Каждый день, каждую минуту.
– А помните, – вдруг сказал Никита, – как я сломал руку в двенадцать лет? Упал с велосипеда. Мам, ты тогда не спала трое суток, сидела рядом с кроватью…
– А как ты, пап, учил меня кататься на коньках? – подхватила Ксения. – Сам падал, но не отпускал мою руку.
– А мои первые картины? – София улыбнулась. – Эти корявые акварельки? Вы их до сих пор храните.
Анна смотрела на своих детей – таких разных, таких родных. Вспоминала их первые шаги, первые слова, школьные праздники, болезни, ссоры, примирения… Разве может какая-то бумажка перечеркнуть всё это?
– Мам, – София взяла её за руку, – вы не должны были бояться. Любовь – это больше, чем кровь. Намного больше.
– Точно, – кивнул Никита. – Хотя, знаете… Теперь понятно, почему я такой красавчик – гены-то не ваши!
Все рассмеялись. Напряжение начало отпускать.
– Так, – Ксения встала, – а теперь я хочу торт. И истории. Все истории. С самого начала.
– О, – улыбнулся Максим, – это надолго.
– А мы куда-то спешим? – София подмигнула.
Они сидели до глубокой ночи. Говорили, плакали, смеялись. Вспоминали. Анна достала старые альбомы – те самые, с фотографиями из детского дома. Рассказывала, как выбирала каждого из них, как боялась не справиться, как учились быть семьёй.
А за окном падал снег – совсем как в тот день, когда они впервые привезли домой маленького Никиту. Он тогда так удивился: «Это всё мне? Целая комната?» А потом пришли девочки, и дом наполнился смехом, и началась настоящая жизнь.
– Знаете что? – сказала София, когда часы пробили три ночи. – По-моему, нам повезло. Очень повезло.
И это была чистая правда. Потому что настоящая семья – это не про родство порой. Это про любовь, которая сильнее страха. Про руки, которые подхватят, когда падаешь. Про глаза, в которых всегда читаешь: «Ты мой. Мой родной. Навсегда».
