Косая сажень не важна, если человек дрянь. Колошматил жену до синяков. Стуча по столу кулаком, пугая трёхлетнюю дочку
— Послушная она, — хвалилась тетка Серафима, когда отдавала племянницу замуж.
Мужик Ксении достался из дальнего села. Крепкий парень, чего уж тут скажешь. Семёну Ксения сразу понравилась, да и матери его Наталье приглянулась девчонка. Лишнего слова не скажет, на стол молча подаст и скромно присядет.
Жизнь их потянулась ниточкой, наматывая на клубок недели, месяцы, годочки.
Вот уже Семён покрикивает на жену (да он и сразу спуску не давал), а нынче совсем раздухарился.
— Сема, а картоху-то когда уберешь, а то спотыкаемся, — говорит ему Ксения.
— Чего ноешь прежде времени? — спрашивает он, и так на нее зыркнет темными глазищами — сразу замолчит.
Подхватит Ксения Маришку, дочку любимую, и уходит в дом.
Так-то Семён — хозяин, и распоряжается по-хозяйски. Но уж больно груб с женой. Особенно когда выпьет. По столу кулаком стучит, трёхлетнюю дочку пугает, жену строжит. А она, как цыпленок, сожмется вся, молчит, готова забиться куда-нибудь, чтобы переждать «бурю».
— Опять буянишь? — спрашивает его мать Наталья. — Уймись, хватит уже.
Она только что пришла к ним, а уж сразу видно, в каком настроении сын.
— Мать, все нормально, сам поругал, сам пожалел, — хвастается он. А на
Ксении лица нет, от его ругани бледная стоит.
— Иди, а то там сарай у тебя открыт, — говорит мать.
Семён, недовольный, что побеспокоили его, хоть и ворчит, но одевается и выходит.
— Ну скажите вы ему, — просит Ксения и показывает синяк на руке. — А вчера Людмила Звягина приходила, вроде как про колодец у Семы спрашивала, ну как вроде посоветоваться. Из дома вместе вышли… жду-жду, а его нет. Вышла позвать… а он у старой кухни в обнимку с ней…
Ксения заплакала.
— Вот же зараза эта Людка! — С досадой сказала Наталья. — Икшался же он с ней поначалу, да она ведь замуж выскочила. А нынче развелась… получается, снова Семёну житья не даёт.
— Налетает без причины на меня, — продолжала Ксения. Хоть бы вы ему сказали…
— Да уж сколь раз говорила, а чего толку, видно, весь в отца, я ведь сама намаялась… Ну я хоть побойчее была, ты уж совсем… послушная.
Наталья взяла внучку Маришку на колени, поцеловала ее и, тяжело вздохнув, сказала: — Уж больно покорная ты, Ксения. Вот всем хороша, но тихая слишком, лишнего слова не скажешь, видно, слаба характером-то.
— Ксенька, собирайся, к куму с кумой едем! — Заявил с порога Семён.
А время было осеннее, почти предзимье. В огородах все давно убрали, ночью морозец, днём тоже зябко, листья уже облетели и ветви беззащитно колыхаются от ветра.
— Ой, Сема, а как же Мариша? Наталья Степановна-то на работе нынче, с кем же дочку оставим?
— А ты чего раньше думала? На прошлой неделе тебе ещё говорил. — Рыкнул Семён.
Ксения хотела возразить, но испугалась его гнева и стала собираться. А ведь заикнулся он тогда, а решение так и не принял. А нынче сказал, как отрезал.
Ксения первым делом побежала к соседке тете Мане.
— Выручите, тетя Маня, вот сейчас утречком уезжаем в Колязино, а дочку не с кем оставить. До вечера можно?
Тетя Маня, добрая душа, всегда сочувствовала молодой соседке, и они с дедом Иваном частенько баловали Маришу то печеньем, то конфетами.
— Приводи дитё, посидим, чего нам делать-то.
— Вот ведь ты, Ксенька, пройдоха, спихнула Маринку соседям, — ворчал Семён, — можно было и с собой взять.
— Да маленькая она ещё, зачем по холоду возить, — оправдывалась жена.
В Колязино решили поехать, чтобы поздравить кума Сергея с днём рождения. Серёга — давний товарищ Семена. Ну и посидеть, конечно, по маленькой намахнуть, похвалиться, кто и как живёт.
Автобус уже скоро отойдет, а Семён деньги забыл. Хлопнул себя по карманам с досады, беги, говорит, жене в дом, там, в комоде, деньги.
— Так есть у меня с собой, — отвечает она, хватит поди.
— А если не хватит? Возьми, говорю, тебе!
Ксения торопливо идёт в дом, всё пересмотрела в первом столике, ничего не нашла. Торопится, переживает… догадалась старую куртку мужнину посмотреть, вот там и нашла получку, видно, ещё не успел в комод убрать.
— Ну где ты там провалилась? — кричит Семён. — Спишь что ли на ходу! Ничего поручить нельзя.
Торопятся, бегут… а автобус ушел.
Разразился Семён ругательствами на жену: — Из-за тебя опоздали.
А она плачет, говорит, может не поедем…
Но нет же, Семён попутку поймал, молоковоз как раз в райцентр ехал и взял их.
— Только я в Колязино не заезжаю, — сообщил водитель молоковоза.
— Ну ничего, возле своротка высадишь нас, — говорит Семён, — а там дойдем.
— Далековато будет, километров десять до Колязино, да и лес там, считай, тайга начинается, холодно.
— А то я дороги не знаю, — хвастается Семён .
Дорога там как раз через лес идёт, это если короче. Вот той дорогой и пошли. Там уже снег припорошил, и на горизонте снежные вершины гор белеют, как шапки торчат над тайгой.
Зябко. Да и шагать нелегко. — Брусничник, — говорит Ксения, увидев перезревшие и уже заиндевевшие ягоды.
Семён остановился. — Эх, добро пропадает, — стал срывать и горстями есть.
— Сема, пойдем, куда ты в сторону ушел, время много, пока дойдем, обед уж будет, — просит жена.
А Семён на кедрач набрёл. Стоит и смотрит, жалко ему, что раньше не приехал сюда шишку бить, сколь добра осталось.
Ксения чувствует, как холод пробирается, топчется на месте, мужа ждёт.
Дальше идут. Только дороги той нет. Оглянулись — лес кругом. Пошли, как сказал Семен.
Время уже обеденное, а они никак дорогу найти не могут. Семён ворчит беспрестанно, Ксения молчит и покорно идёт за мужем.
Усталость одолела ими, присели отдохнуть.
— Вот, Ксенька, если бы не ты, успели бы на автобус и не плутали тут, — сказал Семен.
Потом поднялся и пошел в другую сторону.
— Не туда, вот кажется мне, что не туда идём, — сказала она.
Но Семен, не обращая внимания, шел вперёд.
Как появился этот крутой спуск, ведущий к небольшой речушке, не заметил и полетел вниз кубарем. Ксения, хватаясь за ветки, спустилась за ним, в ужасе глядя на свалившегося Семёна.
— Сема, Сема, что с тобой? Ты ушибся?
— А-ааа, — завыл он, как раненый зверь, — нога-ааа.
— Дай гляну! — Она увидела, как огромный синяк образовался на ноге.
— Зашиб ты ногу, — сказала
Ксения. — Попробуй встать. — Она поддержала его.
— Ну вот, не сломал, уже хорошо. Стоишь на ногах, значит идти можешь.
— Куда идти? — зарычал он. — Некуда идти.
— К людям, Сема, идти надо. Вот вдоль речки и пойдем.
— А разве там Колязино? — спросил он.
— А это теперь уже все равно, главное, к людям выйти. Рядом с речкой всегда какая-нибудь деревенька найдется, так уж заведено, ближе к воде селится народ.
— Много ты знаешь, — ворчал Семён, но, морщась от боли, пытался идти.
Час, наверное, они брели. И хотя Ксения помогала ему, идти было тяжело.
— Всё, больше не могу, — он опустился на подмороженную траву, прислонившись к стволу молоденькой сосенки.
— Ну отдохни, а потом дальше пойдем, — сказала Ксения.
Но Семен подниматься не собирался. Уставший и обозленный, он прикрыл глаза, будто сон сморил его
— Вставай, Сема, а то замерзнем, холодно стало.
Семён что-то пробормотал и повалился на траву, будто в сон его клонит.
— Вставай, слышишь, вставай, — она снова усадила его. — Идти надо, вставай же.
Но Семен не реагировал. Сильный , казалось бы, на вид, он вдруг обмяк и повалился, как мешок.
Отчаяние охватило Ксению. Она посмотрела в серое небо, понимая, что скоро пойдет снег, и тогда еще тяжелее будет выбираться отсюда. Вспомнилась дочка Маришка, такая же сероглазая как Ксения, болью отозвалась в сердце. Не хотела Ксения даже думать, что дочка одна останется.
Наклонилась снова к мужу и с усилием усадила его. — Вставай! Слышишь ты, тряпка, ну вставай же! — Она стала тормошить его и хлестать по щекам. Остановилась. Потом снова и снова. — Ну чего ты как размазня? Вставай, говорю! — В полном отчаянии она пыталась расшевелить мужа.
Открыв глаза, он смотрел на нее с ужасом: — Ты чего это? Ошалела? Да я… я тебя… — бормотал он.
Ксения отошла на шаг от него. Платок слез на плечи, ее светлые волосы растрепались, да и сама она была похожа в этот миг на взъерошенного воробья.
— А ты встань и поддай мне! Ну?! — требовала она. — Ударь, если дотянешься. Ну, давай же, ну чего ты как тряпка…
И он, хватаясь за ветки, стал подниматься. Она протянула руку и помогла подняться, закинув его руку себе на плечо.
— А теперь пойдем, немного осталось. — Сказала она.
На речке уже появилась шуга — признак того, что скоро льдом покроется. Не отходя от берега, они медленно шли, спотыкаясь, падая… и Ксения (откуда только силы брались) поднимала мужа.
— Устал, не могу больше, — признался Семён, нога ноет. — Он закашлялся, прислонившись к сосне.
— Вечереет, — сказала Ксения, чувствуя, что идти настолько тяжело, будто гири на ногах, — как бы заночевать не пришлось.
— Замерзнем, — бормотал Семён.
— У тебя спички в кармане, — сказала Ксения, — костер разведем, согреемся.
— Нет спичек, — обречённо признался Семён, потерял я где-то — всё к одному, все напасти враз.
— Ладно, если что, веток наломаю, сделаем шалаш, авось продержимся. — Она снова потянула его вперёд. — Пойдем, идти надо.
Деревенька, на которую они чудом наткнулись, идя вдоль речки, была маленькой. Сюда и автобус не заходит. Чтобы уехать люди километра три по лесу идут, или на мотоцикле кто подвезет. Им и телефон-то провели только в конце семидесятых, а нынче уже восемьдесят второй на календаре.
***
Семена, когда добрались до районной больницы оставили подлечиться. Нога болела, да и простудился он.
Ксения осталась только на сутки, потом домой отпросилась, к дочке рвалась.
Зашла к тете Мане и дядьке Ивану, уткнулась соседке в плечо и заревала так, как никогда не плакала раньше.
— Ну что ты, горемычная, не реви так, хорошо всё с дочкой, вон наигралась и спит.
Ксения вытерла слёзы, умылась тут же у соседей, взяла осторожно Маришку на руки, сказала тете Мане спасибо и ушла.
За те две недели, что Семён лежал в больнице, она ни разу к нему не съездила. Ушла она от Семена-то. На другой день же и ушла. Уехала в другой район.
***
Наталья Степановна, мать Семена, навещала сына пока лечили его. И на другой день, как выписали, пошла узнать, как он там дома.
У самых ворот встретила Людмилу Звягину.
— Доброго здоровьичка, Наталья Степановна, — Людмила даже слегка услужливо поклонилась. — Иду вот и думаю, какая же неблагодарная эта Ксенька. Взяли сиротинку, обогрели, накормили, а она даже в больницу не наведалась, оставила Семена, считай, на больничной койке.
— Да уж… сама не ожидала, — с раздражением ответила Наталья. — Совести у нее нет.
Войдя в дом, женщины застали Семена со стаканом в руке — горе за заливал. Только какое горе — непонятно пока.
— Вот так, сынок, пригрел змейку на шейке, отблагодарила она тебя, — запричитала Наталья, и сердце ее наполнилось жалостью к сыну.
— Сема, не печалься ты так, ты ее, считай, спас… если бы не ты, замёрзла бы в лесу Ксенька-то, — затараторила Людмила.
— Вывел эту курицу к людям, сам заболел, а она даже в больницу ни разу не явилась, бессовестная! — Всё сильней распалялась Наталья.
Семён смотрел на них мутными глазами… и вдруг с шумом поставил стакан, выплеснув на стол его содержимое.
— Да что вы знаете?! — зарычал он. — Что вы вообще понимаете? А?
— Сема, успокойся, — просила Людмила, — вот ведь довела Ксенька мужика, аж побледнел весь.
Семён встал и, пошатываясь, двинулся на них. — Да что вы вообще можете знать? Не я это, а Ксения… она меня вывела, она меня тащила. Тьфу, слушать вас противно! — Он со злостью отшвырнул стул и тот упал с шумом. — Шли бы вы отсюда, а то сам выведу…
Наталья, схватив Людмилу, потащила ее к двери. — Пошли, пошли, видишь, не в себе он.
Они вышли на морозный воздух.
Людмила поправила шаль, закутавшись теплее. — Наталья Степановна, а я всё равно приду, это он сегодня такой, это ведь она его так настроила.
— Придёшь, придёшь, — пообещала Наталья, — а сейчас домой ступай от греха подальше.
Сама же она вернулась в дом и застала уже успокоившегося сына. Она довела его до постели, уложила, накрыла одеялом.
Вернулась к столу и помыла грязную посуду.
Увидев, что Семён уснул, оделась. И уже у двери, окинув взглядом, осиротевший домик, с горечью в голосе пробормотала. — Придет Людка-то, кому же ещё приходить, больше некому теперь.
Всё она поняла из короткого признания сына, и от того ещё горше стало.
***
В районной столовой всякий люд бывает. Вот и весной обосновались в райцентре геологи. Временно, конечно. Ну и в столовую ходили.
А ещё у них просто рабочие были, помогали им. И среди них несколько местных мужиков.
— Ксения, гляди не упусти, ты у нас женщина свободная, замуж можно выходить. — Подшучивали бабёнки. — Поменьше на тарелки смотри, успевай в глаза глядеть мужикам.
А Ксения на шутки не обижается, рада она, что полгода уже как одна с дочкой живёт, времянку снимает, работает в столовой, Маришку в садик водит.
— Ксеня, обрати внимание, вон тот крепкий такой, смотрит на тебя, как огнем обжигает, не упусти, — советует повариха Лидия.
— Лида, да ты знаешь, мне как-то по душе Коля Малютин…
— Ой, ну и нашла, подумаешь, крутится возле тебя! Вот Геннадий, про которого говорю, вот это мужик! Косая сажень в плечах, слово скажет, как отрежет, за таким, как за каменной стеной…
Ксения и бровью не повела, а только тихо сказала: — Был у меня такой … спасибо, нажилась.
Лидия удивилась, но спорить не стала.
Допоздна в тот день возились в столовой. А когда вышли, то под раскидистой сосной увидела Ксения Колю Малютина, он стеснительно топтался на месте, поглядывая на Ксению.
И она, улыбнувшись ему, сама подошла. Лидия не могла уже слышать их разговора, только со стороны заметила, как расцвела Ксения, будто заново родилась.
