Прокляmuе сmарой цыганкu. С цыганкамu лучше не разговарuваmь. Неверояmная uсmорuя про всmречу с цыганкой.
Это случилось очень давно, в те времена, когда цыгане вели кочевой образ жизни. Звонкий, шумный табор останавливался обычно на окраине населённых пунктов — больших городов и малых сёл. Цыганки в длинных юбках сразу же шли по домам, приставая к случайным встречным и к тем, кто всё-таки открывал им двери дома. Надо сказать, в то время многие двери открывали…
***
Так случилось и в этот раз. Громкий табор расположился на берегу широкой реки, прямо возле многолюдного, зажиточного села. В селе этом были и пасека, и ферма, и табун лошадей. Все жители были при деле, никто не бедствовал.
Цыганки, шурша длинными юбками, разошлись по дворам в поисках, чем поживиться — стали просить у жителей продукты, деньги, ненужные вещи для своих смуглолицых ребятишек.
А уже к вечеру тут и там заслышались гневные женские голоса:
— Райка, у тебя всё на месте? У меня курица пропала! — верещала Нюрка, бухгалтер.
— Да ты что, какое там на месте, Нюр! Кастрюли нету, в которой я вчера холодец варила! — вторила ей Райка, — Прямо немытую умыкнули! Нет, ну нахалки, ни дать ни взять!
— Ой, девочки, ежели они здесь неделю хотя бы пробудут, мы же ни с чем останемся! — поддакивала соседкам доярка Шурочка.
— Идти надо к председателю! — резюмировала Нюрка.
На том и порешили. Рано поутру собрались женщины и отправились к председателю. Условие поставили чёткое и ясное: делай, мол, Пал Андреич, что хочешь, но чтобы сегодня же цыган здесь не было!
Мужики тем временем покумекали между собой и решили идти к цыганам сами, просить по-хорошему, чтоб те покинули окрестности села.
На «переговоры» вышли цыганские мужчины, позади них крутились женщины. Долго пытались сельчане уговорить цыган уйти. Но те, как только дело доходило до требования прямого ответа, начинали, словно издеваясь, говорить на своём языке, будто не понимая, чего от них хотят. В итоге «переговоры» чуть было не закончились дракой.
В самый последний момент к месту подъехал председатель в сопровождении милиции. Недолго думая, при помощи вооружённых милиционеров, сельчане по указанию председателя побросали в реку почти весь нехитрый скарб цыган, чтобы запугать незваных гостей.
— Хорошо, будь по-вашему, — сказал наконец седовласый барон, — Утром мы уйдём.
Сельчане успокоились и уже было собрались уходить, но неожиданно из толпы женщин, маячивших поодаль, вышла вперёд старая цыганка. Сгорбленная, седая, она обвела сельчан своими пронзительными чёрными глазами, ярко выделявшимися на обветренном смуглом лице, исчерченном глубокими морщинами и произнесла:
— Твой сын умрёт от воды, — указала она крючковатым пальцем на Пал Андреича.
Все замерли, раскрыв рты. Она сказала это так, что у всех холодок пробежал по спине…
— Тебя, — указала она на пожилого мужчину, Алексея Егоровича, — Сожрет огонь.
— Век один будешь, — сквозь зубы процедила цыганка, глядя в глаза молодого, недавно женившегося парня, тракториста Григория.
Для каждого нашлось у цыганки недоброе пожелание. Дошла очередь и до Нюрки.
— Умрёшь через год от болезни.
Нюрка стояла, ни жива ни мертва, но смогла таки вспомнить, что советовала ей бабушка. Нюрка скрестила пальцы за спиной и шёпотом пробормотала:
— Твои речи тебе на плечи…
Люди вернулись в село понурые. Несмотря на то, что ненавистный табор согласился уйти, чувства удовлетворения не было.
А уже наутро, после того, как шумная, разноцветная толпа цыган скрылась за горизонтом, пчёлы прямо на глазах стали падать замертво.
Спустя неделю погибла вся пасека, а причин внезапного мора так и не нашли… Тогда ещё люди не связали эту неприятность со словами старой цыганки, но дальнейшие события, которые последовали за гибелью пчёл, заставили сельчан всерьёз задуматься.
Лето подходило к концу. В середине августа на село налетела гроза — гремело так, что стёкла тряслись в домах, ливень обрушился на землю сплошной стеной, а ветер завывал в трубах. Затянутое тучами сизое небо расчерчивали яркие стрелы молний. Внезапно от одной из таких стрел отделился маленький светящийся шарик, и медленно двинулся к домам.
Шаровая молния, словно поисковая собака, рыскала по дворам — искала жертву…
Дом пенсионера Алексея Егоровича, стоящий на берегу реки, вспыхнул, как спичка — пожилой мужчина с больными ногами даже не успел опомниться. Огонь, как и предвещала старая цыганка, сожрал его в собственном доме.
А затем, спустя всего лишь неделю, молодая жена тракториста Григория внезапно умерла прямо во сне — у совершенно здоровой девушки остановилось сердце.
Слова цыганки нависли над сельчанами, как меч. Люди внезапно умирали, село практически опустело. Пал Андреич спешно уволился и покинул село, он уехал вместе с семьёй в соседнюю деревню, туда, где не было реки. Поселился он в домике на окраине, а колодец закрыл крышкой с замком, и тщательно следил за тем, чтобы его единственный сынишка Митя не подходил к нему.
Нюрка со слезами на глазах наблюдала, как её родное село пустеет и вымирает. Ферма разорилась — некому было работать. От пасеки остались только остовы давно заброшенных ульев. Скрепя сердце женщина вместе с семьёй переехала в районный центр, и целый год жила в страхе, прислушиваясь к симптомам своего организма.
Но прошёл год. Нюрка по-прежнему была жива, и даже относительно здорова. Совершенно случайно она узнала, что Митя, сын Пал Андреича, скоропостижно скончался — играл во дворе и вдруг упал замертво. Оказывается, у мальчика было больное сердце, и на фоне сердечной недостаточности произошёл отёк мозга. Как и предсказывала цыганка, ребёнок умер от воды…
Уже спустя годы, в почтенном возрасте, главный бухгалтер районной коммунальной конторы Анна Владимировна ехала как-то мимо некогда родного села. Она заметила, что возле единственного жилого дома копошился в огороде седовласый мужчина, в котором она с трудом узнала тракториста Григория.
Анна Владимировна остановилась и вышла из машины.
— Гришка? — окликнула его женщина.
— Нюрка, ты ли это? — удивился мужчина, распрямившись и потирая затекшую спину.
— А ты что же, не уехал отсюда? — поинтересовалась Анна Владимировна.
— Да вот, вернулся. Какая разница, где одному свой век доживать? Когда Настя умерла, я в город подался. Там с женщиной познакомился, с Машей. Поженились, ребёнка ждали. Только вот Маша при родах умерла, а через неделю и дочка новорождённая за ней ушла. Затем я ещё раз попытался найти счастье, встретил Люду. Только сразу же после свадьбы она утонула. Вот и подумал, хватит женщин со свету сживать. Цыганка же сказала, что век мне одному быть…
Анна Владимировна вздохнула, распрощалась со старым знакомым и отправилась дальше. Она осталась единственной, кого не коснулось проклятие старой цыганки. Получается, бабушка была права, и не зря она произнесла тогда шёпотом те слова, хотя и не особо верила в них…
