В Новый год сорвался с командировки к своей невесте, на пороге собственной квартиры увидел, как невеста целует незнакомца, и этот вечер казался концом всего, пока я не столкнулся лбом с девушкой, чьи слёзы были точной копией моих
Холодный, пронизывающий до самых костей ветер гнал по небу низкие, свинцовые тучи, с которых на землю падал пушистый, неторопливый снег. Каждая снежинка, кружась в немом танце, словно не решалась коснуться заледеневшего асфальта, но ветер был неумолим, застилая город плотной, белой пеленой. За стеклом такси мир превратился в размытую акварель из мелькающих огней и теней, а внутри машины стояла тягостная, гулкая тишина, нарушаемая лишь монотонным шуршанием шин по снежной каше. Владислав сидел неподвижно, его взгляд был устремлен в окно, но видел он не вечерние улицы, а лишь внутреннюю тревогу, сжимавшую сердце холодными тисками. На коленях лежала дорогая кожаная папка, а пальцы нервно, безостановочно отбивали сложный ритм по ее гладкой поверхности. Он мысленно торопил время, проклиная затянувшуюся, казалось бы, до бесконечности командировку, вырвавшую его из привычного мира накануне самого волшебного праздника.
«Успею, обязательно должен успеть», — беззвучно шептали его губы, превращаясь в облачко пара на холодном стекле. Огни родного города, проплывавшие мимо, казались и близкими, и бесконечно далекими одновременно. Он дал слово, торжественное и нерушимое, что они встретят этот Новый год вместе, как встречали всегда, вот уже пять лет подряд. Их ритуал был прост и прекрасен: мягкий плед, ароматный чай, тихие разговоры под мерцание гирлянд и восторженный взгляд на вспышки салютов, расцветающие за окном. В этом году он лелеял особый, тайный план. В кармане его пальто, завернутая в бархат, лежала маленькая коробочка, вес которой сейчас казался тяжелее свинца. Он хотел сделать все правильно, красиво, под бой курантов. И потому, сумев вырваться на сутки раньше, он не предупредил ее. Жаждал сюрприза, радости в ее глазах, того самого мгновения, которое должно было навсегда изменить их жизнь.
— Ты точно-точно никуда не собираешься? Может, к родителям или к Ирине? — переспросил он по телефону еще утром, стараясь, чтобы в голосе не дрогнули нотки тайного ожидания.
— Конечно, нет! Не хочу праздника без тебя. Все подождет. Вернешься — и устроим самый лучший вечер. А пока я просто приготовлю что-нибудь вкусное, почитаю, посмотрю фильм. Не терзайся так, все в порядке.
Машина плавно остановилась у знакомого подъезда, из которого они вдвоем выбегали по утрам, торопясь на работу. Владислав поднял голову, отыскивая взглядом их окно на десятом этаже. Оно светилось теплым, желтым светом — она была дома. Эта квартира, снятая два года назад, стала их первым общим гнездышком. Они мечтали о своей, с ипотекой и ремонтом, но Владислав все откладывал, желая сначала прочно встать на ноги, получить повышение. Теперь это повышение было у него в кармане, а вместе с ним — и уверенность, и это маленькое бархатное чудо. И все же, пока лифт с тихим гулом вез его наверх, в груди зашевелилась неясная, тревожная червоточина. Что-то было не так. Что-то едва уловимое, как запах грозы перед дожем. Он отмахнулся от предчувствия — усталость, нервы. Она дома. Она одна. Она ждет.
Ключ мягко повернулся в замке. Дверь открылась, и навстречу ему хлынул волной теплый, пропитанный ароматами домашней еды воздух. Пахло запеченной курицей, корицей и мандаринами — знакомый, родной коктейль праздника. Но через мгновение его嗅觉 уловил другой, резкий и явно чужеродный шлейф — дорогой, навязчивый мужской парфюм с нотками сандала и кожи. В прихожей, рядом с ее аккуратными сапожками, стояли чужие, мужские ботинки со снегом на подошвах. На вешалке висело длинное черное пальто, которого Владислав никогда не видел. Из гостиной доносилась музыка — не тихая фоновая мелодия, а громкий, ритмичный бит, под который не сидят за книгой.
«Гости? — промелькнула в голове короткая, наивная мысль. — Но кто?..»
Голоса из-за полуоткрытой двери были слишком громкими, слишком смеющимися, слишком… интимными. Слово ранило сознание, как осколок льда. Владислав замер на пороге, и чемодан сам выскользнул из его онемевших пальц, глухо стукнувшись о паркет.
Он сделал шаг, другой, движимый какой-то посторонней силой, и остановился в проеме. Картина, открывшаяся его глазам, навсегда врезалась в память, как выжженный каленым железом негатив. Маргарита. В том самом алом платье, которое он подарил ей на прошлую годовщину. Платье, в котором она казалась богиней. Она сидела, развалившись на диване, запрокинув голову, и смеялась тому, что шептал ей на ухо незнакомый мужчина. Мужчина с аккуратной бородкой и уверенными движениями обнимал ее за плечи, его губы касались ее шеи. На столе, накрытом ее любимой скатертью, стояли две тарелки с недоеденной едой, два полупустых бокала с темно-рубиновым вином. Свечи догорали, отбрасывая трепетные тени на их лица. Это не было похоже на визит друзей. Это был ритуал. Ритуал, на котором он был абсолютно лишним.
Время остановилось. Владислав видел, как смех застыл на ее губах, как глаза, полные веселья, расширились от неподдельного, животного ужаса. Она резко отпрянула, будто обожглась, смущенно поправляя соскользнувшую бретельку.
— Влад?.. Но ты… ты же должен был вернуться только завтра вечером… — ее голос звучал хрипло, виновато, разрушая последние призрачные надежды.
— Спешил, — выдавил он, и собственный голос показался ему доносящимся из-под толстого слоя ваты, чужим и плоским.
Его взгляд скользнул по лицу незнакомца — смущенному, но не испуганному, по нарядной елке, которую они так тщательно выбирали на предпраздничном рынке, по фотографиям в рамках, запечатлевшим их общие улыбки, по этому столу, накрытому для двоих. Мир, такой прочный и надежный еще полчаса назад, рассыпался в мелкую, острую пыль, которая резала легкие при каждом вдохе.
— Маргарита, это… мы просто… это совсем не то, о чем ты, наверное, подумал… — начала она, но слова повисали в воздухе беспомощными, пустыми пузырями, лопающимися без звука.
— Я думаю, — тихо, почти беззвучно произнес Владислав, — что это именно то, о чем я подумал.
Вся его спешка, тоска по дому, по ее теплу, тысячи мыслей и планов, трепетное ожидание момента, когда он опустится на одно колено — все это обернулось гротескным, жестоким фарсом. Он мчался к своей мечте, а оказался на грустном, пошлом спектакле, где для него не было роли.
Незнакомец что-то невнятно пробормотал про дела, поднялся и, стараясь не смотреть в глаза Владиславу, направился в прихожую. Тот автоматически отступил, пропуская его. Не было ни злости, ни желания что-то доказывать кулаками. Была только ледяная, всепоглощающая пустота. Проблема была не в этом человеке. Проблема сидела на диване в красном платье и смотрела на него умоляющими, полными слез глазами.
Когда хлопнула входная дверь, в квартире воцарилась тишина, которую теперь резала лишь все та же нелепая, веселая музыка.
— Прости, — прошептала Маргарита, и это слово, такое обыденное, прозвучало как насмешка. Как можно простить землетрясение? Как можно простить то, что рушится сам фундамент твоей вселенной?
Владислав медленно, словно сквозь густую воду, повернулся. Поднял чемодан. В дверном проеме он остановился, не оборачиваясь, чувствуя ее взгляд, впивающийся ему в спину.
— С наступающим, — хрипло бросил он в пространство и вышел в холодный, бетонный колодец подъезда.
Он не стал ждать лифта, побрел вниз по лестнице, цепляясь за перила. На улице снег кружил с прежним безучастным изяществом. Где-то уже начали взрываться первые салюты, окрашивая низкие облака в розовые и зеленые тона. Он шел, не разбирая дороги, просто удаляясь от эпицентра катастрофы. В кармане пальто пальцы наткнулись на бархат. Он вынул коробочку, раскрыл ее. Бриллиант холодно сверкнул в свете уличного фонаря. На мгновение Владислав задержал взгляд, затем захлопнул крышку и положил маленький черный куб на крышку почтового ящика у подъезда. Пусть заберет кто-нибудь другой. Пусть принесет кому-нибудь счастье.
Он свернул в маленький сквер, обычно оживленный, а сейчас погруженный в безмолвную, снежную медитацию. Сел на холодную, заснеженную скамейку под одиноким фонарем. В окнах напротив мигали гирлянды, слышался счастливый смех, звон бокалов. А он сидел и чувствовал, как внутри медленно, неотвратимо нарастает тишина. Тишина после бури. Тишина пустоты.
Просидев так, не зная сколько, он поднялся и пошел дальше, решив добраться до родительского дома. Они обрадуются, будут жалеть, наверное, скажут горькое «а мы предупреждали». Но сейчас ему нужно было просто быть не одному. Идти, двигаться, чувствовать под ногами землю.
И в этот самый миг, на повороте к старому пешеходному мостику, кто-то с разбегу врезался в него, едва не сбив с ног. Чемодан снова упал в снег, а из рук столкнувшейся с ним женщины вылетела и с глухим стуком закатилась под скамейку бутылка игристого.
— Ой! Боже… извините, я… я не смотрела… — забормотал сбивчивый, прерывающийся от слез голос. Незнакомка, не поднимая головы, шаря руками по снегу в поисках своей потери.
Что-то дрогнуло в памяти. Этот голос, этот сдавленный от плача тембр… Владислав пригляделся. Свет фонаря выхватил из темноты мокрое от слез лицо, знакомые, хоть и повзрослевшие, черты, вздернутый нос и пышные волосы, выбивающиеся из-под белой вязаной шапки. Невозможно. Но…
— Вероника? Морозова? — не удержался он от изумленного вопроса.
Девушка замерла и медленно подняла на него глаза. Красные, заплаканные глаза широко раскрылись.
— Влад? Тимофеев? Господи… Вот же встреча… Не город, а тесная коммуналка.
Они молча смотрели друг на друга, разделенные годами и слоем выпавшего снега. Когда-то, в далекой школьной юности, они были лучшими друзьями, почти неразлучными. Потом семья Владислава переехала, связь оборвалась, остались лишь смутные воспоминания о первой, невысказанной влюбленности. Перед ним стояла не та озорная, вечно смеющаяся девчонка, а усталая женщина с потухшим, разочарованным взглядом, в котором отражалась знакомая ему боль.
— Что случилось? — мягко спросил он, наклоняясь, чтобы поднять ее бутылку и вытереть снег.
— А что обычно бывает? — она горько усмехнулась, принимая бутылку. — Оказалась идиоткой. Поверила, что у него срочные дела, что он не сможет встретить праздник. Решила сделать сюрприз, приехать. А он… он был не один. И дела его были с симпатичной коллегой, про которую он клялся, что она для него просто воздух. Знакомо, да?
Она говорила быстро, сгоряча, выплескивая наружу всю накопившуюся горечь. Владислав слушал молча, кивая. Его собственная боль, острая и свежая, вдруг отступила на шаг, уступив место странному, теплому чувству — желанию защитить, утешить, отвлечь эту когда-то родную, а теперь такую же потерянную душу. В кармане завибрировал телефон. Маргарита. Он достал аппарат, посмотрел на горящее имя и убрал его обратно, не отвечая. Разговоров больше не было.
— Пойдем, — сказал он вдруг, и в голосе прозвучала неожиданная для него самого твердость.
— Куда? — удивленно сморщила нос Вероника, по-детски размазывая слезы по щекам рукавом.
— Не знаю. Просто пойдем. Замерзнешь здесь стоя. Движение согревает. И грустить в одиночку — самое бесполезное занятие на свете. Они этого точно не оценят.
Они побрели рядом по заснеженным аллеям. Сначала говорили о пустяках — вспоминали школу, учителей, судьбы одноклассников. Потом, осторожно, словно ощупывая тонкий лед, перешли к жизни. Вероника рассказала, что стала архитектором, что любит свой город и мечтает его улучшать, а еще — что семь лет ждала предложения от человека, который так и не решился. Владислав, стиснув зубы, коротко выдохнул:
— Я сегодня тоже получил свой «подарок». Спешил как сумасшедший, думал, сделаю сюрприз. А сюрприз ждал меня.
— Может, оно и к лучшему? — тихо сказала она, глядя на снег под ногами. — Лучше горькая правда сейчас, чем сладкая ложь потом, когда переплетешь с человеком всю жизнь. Разве нет?
— Наверное, ты права, — он взглянул на нее и впервые за этот вечер по-настоящему, без горечи, улыбнулся.
Они вышли на оживленную площадь, где шумела предновогодняя толпа. Вероника вдруг остановилась у витрины маленького, уютного кафе.
— Слушай, — сказала она, и в ее глазах появился едва уловимый огонек. — У меня дома, помимо этой бутылки, есть совершенно антикварный холодец, салат «Оливье» по бабушкиному рецепту, с настоящей докторской и солеными огурцами. И… — она застенчиво улыбнулась, — я, как полная романтичка, купила целую коробку бенгальских огней. Наивно, конечно. Хотелось просто почувствовать праздник. Не пропадать же всему этому добру в одиночестве?
Владислав посмотрел на нее — на этот выбившийся рыжий локон, на нос-пуговку, на глаза, в которых постепенно таял лед. Он подумал о пустой, чужой уже квартире, о столе, накрытом для двоих, о тишине, которая теперь будет вечным его спутником.
— Знаешь, а бенгальские огни и «Оливье» — это как раз то, что доктор прописал, — ответил он, и в голосе зазвучали почти забытые нотки легкости.
Ее квартира оказалась маленькой, но удивительно светлой и творческой — повсюду эскизы, макеты, книги по архитектуре. Они вместе накрыли на крохотный кухонный стол, разогрели еду. Когда по телевизору начался прямой эфир с Красной площади и куранты пробили первый удар, они молча подняли бокалы. И в этот миг Владислав поймал себя на мысли: его бешеная, отчаянная спешка привела его к краю пропасти. Но это нелепое, случайное столкновение на заснеженной тротуаре, этот поворот судьбы, похожий на сюжет плохого романа, возможно, выхватило его из пустоты и привело сюда. Не к счастью — еще нет. Но к спасению. К островку тепла среди вселенского холода.
— За случайные повороты, — тихо произнесла Вероника, и в ее глазах отразились блики бенгальского огня, который она только что зажгла. Огонек трещал, рассыпая вокруг снопы золотых искр.
— За то, что прошлое остается позади, — добавил Владислав, и его улыбка стала шире, искреннее. — И за новое, что ждет нас завтра. Каким бы оно ни было.
За большим окном, в бархате зимней ночи, вовсю буйствовали фейерверки. Они вспыхивали огромными, сияющими хризантемами и ивами, окрашивая снег в волшебные цвета. Два сердца, обожженные предательством и отогретые нечаянным теплом старой дружбы, смотрели на это представление. Они потеряли в эту ночь что-то важное, но, сами того не осознавая, дали шанс зародиться чему-то новому, хрупкому и прекрасному, как первый снег. И когда последние искры бенгальского огня погасли, оставив в воздухе тонкий запах пороха, в тишине кухни зазвучал неторопливый, мирный разговор о будущем — том будущем, в котором уже не было места для лжи, а только для надежды, медленно, как первый росток сквозь толщу снега, пробивающей себе дорогу к свету. Ночь отступала, уступая место новому дню, новому году, новой, еще не написанной главе их жизни.
