Кулацкая дочка. 1933-й. Забрали скотину, отняли мужа, украли ребёнка — её жизнь была как выжженное поле. А в конце пути поняла, что самое страшное — это не откинуться, а остаться в живых и вспомнить всё
Ледяной ветер 1933 года выл в печной трубе, забираясь в щели старых брёвен. Варвара едва сдерживала слёзы, прижимая к груди потрёпанный платок. Господи, отчего на их долю выпали такие испытания? Почему именно их семья, всегда жившая своим трудом, оказалась на краю пропасти? Ещё несколько лет назад их двор считался зажиточным — крепкий дом, ухоженная скотина, землица, что кормила не только семью, но и позволяла помогать соседям в неурожайные годы. Всё изменилось, когда в селе стали основывать колхоз.
Тихона и Матрёну раскулачили, забрав всё до последнего зернышка. Как потом мать её вспоминала — из родного села не выгнали на разваленной телеге, и то спасибо считали. Другим меньше повезло — тех в Сибирь да на север сослали, а семью Тихона и Матрёны каким-то чудом оставили. Даже дом не отобрали, только будто вымели двор метлой — животину всю увели, до последней курочки и цыплёнка. Лошади, коровы, свиньи, гуси — всё ушло в новый колхоз. Три надела земли, что поколениями обрабатывались их родом, перешли туда же.
Матрёна сломалась тогда, ослабла, будто свеча на ветру. Через какое-то время заболела воспалением лёгких, да и угасла. Тут и недоедание сказалось — ослабленный организм не выдержал. Тихон вернулся с заработков в родной дом, схоронил жену. Девчонке младшей, Глафире, тогда всего два годика было. Это был 1929 год.
Но беда не ходит одна — по той же причине, что и Матрёна, ушёл из жизни один из их сыновей — четырнадцатилетний Макар. Остался Тихон с двумя сыновьями Леонидом и Дмитрием, да с маленькой дочкой Глафирой. Варвара была старшей дочерью в семье, к тому дню, когда не стало её матери, она уже была замужем и растила своих детишек.
Голод, накрывший Поволжье в начале тридцатых, переживали очень трудно. Летом спасала сурепка, лебеда, щавель и грибы — мать-земля хоть как-то кормила своих детей. А вот зимой было туго — пустота в закромах отзывалась воющим ветром в печках, да тусклым светом в глазах детей.
Но несмотря на это, Варвара приняла для себя решение — заберёт Глафиру к себе в дом. Не дело, чтобы девчонка среди мужчин росла — неумытая, нечёсаная, в платьице, что давно потеряло цвет от многочисленных стирок. Тихон поначалу сопротивлялся:
— Ну куда тебе ещё один голодный рот в семью? А что Григорий скажет?
— Скажет, что где пятеро, там и шестому человеку место найдётся. Негоже девчонку одну дома бросать. А коли беда случится? Кто за ней присмотрит?
— А чего мне, в лес её с собой брать? — Тихон устало провёл рукой по лицу, на котором за несколько лет проступили глубокие морщины. — Или на станцию, когда вагоны разгружаю? Лёнька с Димой тоже делами заняты, пытаются хоть копейку добыть, хоть птичку поймать. Вчера двух голубей выловили — всё еда.
Сердце Варвары сжалось. Господи, когда же это закончится? Как же они дошли до такой жизни? Будут ли они когда-нибудь жить хорошо, не думая каждый день о куске хлеба?
— Собери вещи, батя. Пусть Глафира у меня пока поживёт. Пока мы живы — не пропадёт она.
Отец кивнул, и в его глазах, привыкших скрывать эмоции, блеснули слёзы. Он отвернулся к окну, где метель начинала затихать, оставляя после себя белое безмолвие.
По улице, утопая в снегу, шли Варвара и Глафира. В руке старшей сестры был узелок с вещами — всё добро, что у младшей осталось: два платья, поношенные, но аккуратно залатанные, пара чулок да тёплый платок.
— Ничего, ничего, настанут ещё хорошие времена. Мы ещё заживём, — твердила Варвара, больше для себя, чем для сестрёнки. — И счастливы ещё будем. Помнишь, как мама пела, когда за прялкой сидела?
— Варя, — Глафира шмыгнула носом. — А нас перестанут называть кулацкими дочками?
Варвара остановилась, сжала руку сестрёнки, и голос её стал твёрдым:
— От кого слышала?
— От Витьки да Проши. Они со мной играть не хотят, говорят, что я кулацкая дочь.
— Они неправильно говорят. Кулаки — это те, кто на работы других людей нанимают, а мы своими силами справлялись. Отец наш землю сам пахал, сам сеял, сам собирал. А то, что у нас всё забрали… — она замолчала на мгновение, подбирая слова. — Это товарищ Ермольцев жадностью был обуян. Мало ему трёх поросят да коровы, что батя наш им давал. В первую очередь лошадей забрать хотел. А батя ведь в лесничестве работал вместе с Димой. Им лошади нужны были. Да и в пахоте они верные помощники. Каждая голова на счету. Вот и сцепились они, да худо всё вышло — приехали посреди ночи, да вывели всех животных со двора. Вот так и вышло — ни вступления в колхоз, ни подворья…
— А говорят, что мы кулаки.
— Пусть говорят. Почешут языками, да забудут. И не слушай никого, Глашенька. Злых и завистливых языков всегда хватало. Главное — помни, кто ты есть. Ты — дочь хороших людей, трудолюбивых и честных. И никогда этого не стыдись.
Глафира расположилась в доме Варвары, где уже помимо неё и мужа проживали трое детей. Сама хозяйка была беременна четвертым. Одни мальчишки на свет рождались, а так хоть Глаша ей помощницей будет, да под присмотром останется.
Перво-наперво она искупала сестрёнку в деревянной кадке, оттирая губкой недельную грязь, а потом села приводить в порядок её платьица. Голодные глаза девочки смотрели на неё с тихой тоской.
— Не смотри так, Глаша. Вот Григорий с Захаркой в лес пошли, коли получится им зайца в силки поймать — будет еда. Нет, так на вечер лепёшки с лебедой испеку, горсть муки ещё осталась.
Вдруг Варвара услышала стук калитки. Встав, она тяжело вздохнула — это Клавдия пожаловала, сестра Григория. Она в городе жила, да на выходные к родителям приезжала. В городе голодно было, а в деревне тем не менее грибов можно было набрать, щавеля, да вдруг удастся рыбы наловить в речушке и с собой в город взять? Хотя в последнее время улова практически не было — не клевала рыба, будто и она разделила участь людей.
— Варвара, Григорий, вы дома?
— Да не кричи ты. Кольку разбудишь, — Варвара вышла к родственнице и, скрывая раздражение, поздоровалась с ней. Клавдию она недолюбливала из-за её глупости и бестактности. А та всё шаталась к ним, вроде как с племянниками пообщаться, а сама всё городскую из себя строила, хотя всего два года как на учебу уехала. Варвара всё гадала, как та на учебу поступила? Умишки как у муравьишки.
— Ой, а это кто, неужто Глафира? — улыбнулась Клавдия, но в глазах её не было тепла.
— Она самая.
— В гости пришла?
— Нет, жить у нас будет.
Улыбка с лица Клавдии сползла, и она с неудовольствием посмотрела на девочку, затем вздохнула, но промолчала.
Она пробыла у них до вечера. Григорию и их старшему сыну Захару действительно удалось поймать зайца, чему семья была несказанно рада. Был ужин и была еда на следующий день в виде похлёбки. А для голодных детских ртов это настоящий пир. Вечером, когда Клавдия собиралась уходить, она вдруг тихо спросила у Варвары:
— А ты от сестры избавиться не хочешь? Зачем тебе лишний рот?
— Ты о чём? — оторопела женщина.
— Я завтра на рассвете на станцию иду, могу взять её с собой в город, брошу на вокзале. А там её подберут добрые люди или в детский дом отправят.
— Ты ополоумела? — Варвара повысила голос, не сдерживаясь. — Ты чего несёшь, дурная? Да как тебе такое на умишко твой махонький пришло?
— А чего? Сейчас каждая крошка хлеба на счету, куда тебе ещё одна приживалка?
— Пошла отсюда вон! Вон пошла! Не смей больше переступать порог нашего дома. Нет, даже в калитку не входи. Чтобы я не видела тебя больше здесь. Ишь, змея! Свою сестру на вокзал отвези, раз такие мысли держишь.
— Варенька, да я же как лучше… Да я же вижу, что тяжело вам…
— Иди отсюда, пока вилы в руки не взяла, да и грех на душу.
Войдя в дом, Варвара рассказала Григорию о том, что сестра его предложила. Тот сжал кулаки, глаза его загорелись нехорошим огоньком. Тут уж Варвара испугалась:
— Не трогай её, Гриша. Её и так Господь наказал, ума не дав, да доброты. Пусть, пусть что хочет, то и говорит. Главное, что ты так не думаешь, главное, что ты рядом.
Он выдохнул и, обняв жену, произнёс:
— Мы справимся. Мы обязательно со всем справимся. Вместе.
Они и справились. Потихоньку голод отступал, будто отлив после страшного шторма. Поля и огороды, хоть и обрабатывались теперь коллективно, давали хороший урожай, налаживалась и жизнь. Кто-то ещё втихую нет-нет, да назовёт Глафиру кулацкой дочкой, но вот Варвару побаивались так называть. Женщиной она была суровой, семью свою в обиду не давала, да и Григория уважали все в селе. Никому и в голову не приходило супруге его что-то нехорошее сказать.
Отец и братья Варвары и Глафиры ездили на заработки и помогали им чем могли — то мешок картошки привезут, то муки немного. Маленькие радости в то время ценились дороже золота.
Варвара, выросшая в многодетной семье, сама рожала детишек с завидной регулярностью. К сороковым годам у неё и Григория уже было семеро детей. Глафира им помогала, нянчилась с племянниками, по дому работу делала, а как подросла, так в поле работать пошла — всё же через Григория взяли её в колхоз, когда началась Великая Отечественная война и стало ясно, что любые руки, даже детские, пригодятся.
И опять настали трудные времена. Тихон с сыновьями на фронт ушли, следом за ними и Григория призвали. Осталась Варвара дома с детьми, да с сестрой-подростком.
Глафира, которая и так рано повзрослела, стала работать с утра и до зари, чтобы помочь Варваре прокормить семерых детишек. Поля теперь казались бескрайними, а день — слишком коротким для всей работы.
Даже когда однажды ей косилкой мизинец срезало, она не ушла с поля домой. Оторвала часть подола на платье, перевязала окровавленную руку, да дальше работала, стиснув зубы от боли. Слёзы катились по её загорелому лицу, смешиваясь с пылью и потом, но она не останавливалась — знала, что от этого труда зависит, будут ли есть сегодня её племянники.
От отца и Леонида весточки приходили, а вот Дмитрий без вести пропал и больше ничего о нём не было слышно… Варвара видела, как Глафира каждый день заглядывала в почтовый ящик, и как гас её взгляд, когда там оказывалось пусто.
1942 год. Глафире шёл шестнадцатый год. Молодая, работящая девушка понимала, что Родине сейчас трудно, что надо работать на её благо. А трудные времена рано или поздно заканчиваются — кому, как не ей об этом знать?
Идя с поля, усталая, с ноющей спиной, она вдруг увидела, как по сельской дороге, поднимая клубы пыли, мчится полуторка.
— Глафира, к сельсовету иди! Всех собирают! — крикнула Ульяна, соседка.
— А чего? Зачем, не говорят? И кто это приехал? Машина не наша. — Глафира вдруг почувствовала, что грянут какие-то перемены. Полуторки и раньше приезжали, забирая мужчин. Но их в селе уже не осталось… Неужто детей будут забирать?
— Вот пойдём и всё выясним.
Глафира пошла к сельскому совету, где уже собралась толпа. Услышанное заставило её сердце похолодеть — собирали молодых девчат да незамужних женщин для рытья окопов под Сталинградом. Там, где наступали немцы.
— Это чего же… Уж работать некому, а вы ещё и девчат забираете! — пожилая Прасковья, которая едва на ногах своих ходила, стала причитать. — Сперва мужики, потом лошади наши воевать пошли, теперь девчата. А кому за плуг вставать? Мне? Так я свои ноги едва волочу, какой уж плуг?
— Успокойтесь, мать, — поднял голову прибывший из военного комиссариата лейтенант. — Забираем на два-три месяца. Помогут Родине — и домой, дальше работать в колхозе. Сейчас страна нуждается вот в таких молодых девчат, — он указал пальцем на Глафиру и шестнадцатилетнюю Елизавету. — Времени на сборы мало, поэтому, пока я сверяю списки, да идёт перекличка, пусть ваша родня соберёт необходимые вещи.
Глафира в растерянности посмотрела на Варвару. Та, прижав кончик платка к лицу, заплакала.
— Варенька, принеси мне Захара штаны да рубаху, в них сподручнее будет, чем в платье.
— Да что же это, до дому дойти не успела даже!
— Ступай, Варвара, принеси, что попросила, — тихо произнесла Глафира.
Тут она услышала свою фамилию и крикнула, подняв руку:
— Я!
Молодых девчат увезли под Сталинград, где они своими хрупкими ручонками рыли окопы. Три месяца труда, в любую погоду, будь то ледяной ветер, проливной дождь или знойное солнце. Голодные, исхудавшие, вшивые, они продолжали день изо дня работать, зная, что от их труда зависит, смогут ли солдаты укрыться от вражеского огня.
Жили в землянках, мылись в холодной реке, ели то, что привозили им раз в день — похлёбку жидкую да хлеб чёрный, как глина. Но всё же девчата выполнили свой долг перед родиной, а после их отпустили домой. Добиралась до деревеньки под Пензой Глафира своим ходом. Долго, но упорно она двигалась в сторону дома на перекладных, пешком, на повозках. И вот ночь, дом Варвары стоял в кромешной темноте. Все спали. Обессиленная от усталости, Глафира подняла руку и постучала в окошко.
Заспанная Варвара раскрыла окно, да крикнула:
— Иди вон отсюда, попрошайка! Самим есть нечего!
С такой же злостью она закрыла окно, а Глафира, удивившись, постучала снова.
— Ты что, не расслышала? — Варвара вновь распахнула створки, а в руках её была скалка.
— Ты чего, сестра, не узнаёшь меня? — тихо спросила Глафира.
— Глаша! Глашенька, ты ли это? — Варвара тут же бросилась к двери и выскочила на улицу, хватая за руку сестрёнку. — Пойдём, пойдём в дом. Господи, не признала. Исхудала как!
— Признаешь уж тут, как же, — усмехнулась горько Глафира. — Захаркины штанцы на верёвке держатся, чтобы не упали.
— А волосы… Что с твоими волосами? Зачем так коротко состригла?
— Так вши, — пожала плечами Глафира.
— Выведем, у меня и керосин есть, вот прямо сейчас и выведем, — Варвара улыбалась, гладя сестру по грязной голове. — А я уж приняла тебя за попрошайку, которые ходят целыми днями. Самим есть нечего, так ещё и они стучатся. Взяли моду в последнее время по ночам людей будить, надеясь, что спросонья им дадут чего. Я же не думала, что за три месяца ты настолько изменишься, что не узнаю тебя. Но наконец ты дома…
— Варвара, батя пишет чего?
— Пишет батя. И Григорий с Лёнькой пишут. Да вот только от Димы так и нет вестей.
Сестры помолчали пару минут в тишине, затем Варвара поставила греть воду и приготовила керосин, чтобы вывести живность из волос сестры. Сидя у печки, они говорили шёпотом, чтобы не разбудить детей.
— Всё пройдёт, всё… И войне когда-нибудь конец будет, и мужики наши вернутся. Всё будет хорошо. И не такие времена проживали. Веришь, Глаша?
— Верю, Варвара, верю. Мы будем ещё счастливы.
После возвращения уже на следующий день Глафира вышла на работу. Никто уже даже за глаза не называл её кулацкой дочкой. Забылось за три месяца то, что не забывалось многие годы. Теперь эта молоденькая девушка была труженицей тыла и передовиком в колхозе.
1946 год. Жизнь начинала налаживаться, будто река после половодья возвращалась в свои берега. Год назад вернулись с фронта Григорий, отец Варвары и Глафиры — Тихон, вернулся и брат их Леонид. Только об Дмитрии, ещё одном брате, так и не было никаких известий.
Никто уж не помнил, что раскулачивали их семью, приняли Леонида и Тихона в колхоз. Вчерашние фронтовики, управляющиеся с техникой, сильные мужские руки теперь ценились на вес золота. Работали там и Варвара с Глафирой.
У девушки косы стали отрастать, тёмная шапка волос обрамляла её лицо. Через год после Великой Отечественной, когда наконец-то очередное трудное время начало отступать, округлились и формы Глафиры, и теперь она больше походила на девушку, нежели на девчонку-подростка. А ведь ей уже двадцатый год шёл.
И вот тут-то, когда стало хватать сил не только на работу и на добычу еды, но и на гулянки, угораздило Глафиру влюбиться в гармониста Никифора. Он жил в соседнем селе, приходил к ним на танцы в Дом Культуры, а вокруг него девчата крутились, как мотыльки вокруг огня.
Женихов по пальцам было пересчитать, и ничего, что гол как сокол этот Никифор, ведь добро — дело наживное.
А он как Глафиру увидел, так и пропал в её живых ярких глазах. Завертелось и закрутилось у молодых, да вот не все этому были рады.
— Не вздумай связываться с ним, — напутствовала Варвара. — Не нужен тебе такой муж. Прохвост, каких свет не видывал.
— Чего ты, Варвара, наговариваешь на Никифора? — хмурилась Глафира. — Или есть мне из кого выбирать?
— Лучше уж одной, чем с таким, — буркнула старшая сестра.
— Хорошо тебе говорить, ты замужем, дети уж скоро внуков плодить начнут. А я? Разве я не достойна женского счастья после всего пережитого? — Глафире было обидно слышать такие слова от сестры в адрес любимого.
— Достойна, но не с ним. Отчего они все в маленьком домишке ютятся? Отчего не поедет Никифор твой на заработки, чтобы для семьи будущей дом построить? Всегда нищими были, потому что трудятся через пень-колоду. Только и умеет на своей гармони играть. И батька его только и знай, что за воротник заливает.
— А мы всё равно поженимся, хотите вы этого или нет, — топнула ногой в досаде Глафира.
— Тогда не спеши, хотя бы. Он же в армию должен пойти, не служил ведь ещё. Отслужит, на дом заработает, тогда и поженитесь.
— Это ещё сколько лет пройдёт! А вдруг уведёт какая ушлая девица моего Никифора?
Недовольны были и родители Никифора. Они всю жизнь жили в нищете, работали на кулаков, покуда их раскулачивать не стали. Одни из первых злорадствовали, когда кого-то отправляли в дальние края, всё отобрав. И, хотя родителей Глафиры оставили в селе, а спустя годы отец и брат работали в колхозе, всё же неприязненно относились к Глафире. И это несмотря на то, что о семье Глафиры они только слышали, ведь жили в соседнем селе.
— Дочка кулацкая! — презрительно говорила мать Никифора. — Ещё чего, не хватало, чтобы ты эту цацу в дом привёл.
— Никакие они не кулаки, — возражал Никифор. — Они зажиточными были, да всё отобрали. Кабы батраков, таких, как мы, нанимали, то и сослали бы в далёкие края. Ты до сих пор о Точилиных вспоминаешь с ненавистью, вот тебе и кажется, что кто хорошо жил, те плохие. Сейчас Глафира и её семья не богаче нас. Да и лет уж много прошло. Глафира труженица тыла, отец её и брат с фронта вернулись с наградами да с почётом.
— И всё же, найди другую невесту, нам такая не нужна.
Не понимал Никифор родителей своих, не понимала и Глафира презрение Варвары к Никифору. Да и отец с братом называли его «без царя в голове».
Несмотря на то, что с двух сторон родные были против этого брака, но Никифор и Глафира всё же поженились. Не приняли молодых ни Варвара, ни отец с братом, пришлось, как было положено, идти Глафире в дом жениха.
Вот тут Глафира и поняла, что зря не послушала сестру и поспешила замуж за него. Свёкор и правда любил закладывать за воротник, а свекровь отдыху не давала — детишек в этом доме было много, вот Глафира всех обстирывала, готовила на всю семью и убирала бардак, оставленный детьми. Ко всему прочему и огород на неё тоже спихнули. Ей не было так трудно у Варвары, которая семерых мальчишек нарожала. А тут… Не чувствуя ног и рук ложилась она в кровать, а там Никифор с ласками.
Когда отца по ошибке арестовали за порчу колхозного имущества, свекровь ещё хлеще измываться стала над ней, называя её дочкой уголовника. Да вот только всё же разобрались, нашли виновного и Тихона отпустили. Извинились перед ним, помня его заслуги в Великой Отечественной. Только вот свекровь и не думала извиняться, говорила, что и в этот раз её батя сухим из воды вышел, не познал лагеря, но то ли ещё будет.
Слышать эти слова было невыносимо, но молчала Глафира, сцепив зубы.
— Надолго ли меня хватит? — как-то простонала Глафира, жалуясь Варваре.
Редко когда теперь удавалось с сестрой и отцом увидеться, но всё же выкраивала она время, чтобы навестить их.
— Послушай, у нас один колхоз на три села, один председатель. Илья Васильевич хорошо относится к тебе. Попроси для вас с Никифором домишко какой. После войны сколько их пустует…
— Ты всё его Никифором зовёшь, — укоризненно покачала головой Глафира.
— Звала, зову и буду звать. Оттого, что трутень он, балагур и весельчак. О будущем не думает, о тебе тоже, — ответила Варвара.
— А ты думаешь, получится попросить отдельное жильё? — с сомнением спросила Глафира.
— Пошли вместе к Илье Васильевичу, потолкуем с ним.
И то ли проникся председатель, то ли настроение было хорошим, то ли и правда совестно стало, что труженица тыла, передовик колхоза ютится в маленьком домишке мужа, где совсем не маленькая семья.
— Есть дом Клавдии покойной. Агроном должен прибыть новый, но ничего, подселю его к Захаровне. Мебелюшка там есть кой-какая, да старая шибко, но ничего, вы молодые, обживётесь. Глядишь, быстрее детишек настрогаете, надо население пополнять. Ступай, Глафира, как документы подготовлю, кликну.
А через неделю Никифор и Глафира перешли жить в отдельный дом. Рядом со свёкрами, но тем не менее отдельно теперь жить будут. Хозяйкой в своём доме Глафира теперь стала. Да недолго радоваться пришлось — Никифора через два месяца в армию забрали, а вскоре Глафира поняла, что ждёт ребенка.
Никифор служил три года, а Глафира и дочка, названная Антониной, ждали его дома.
— Вот вернётся отец твой, заживём лучше прежнего, — сажая на коленки свою маленькую дочурку, говорила Глафира и с тоской смотрела на календарь.
Каждый день она ждала, дни тянулись невыносимо долго, но вот наконец дембель. Вернее, срок подошёл, а от Никифора весточки нет.
— Когда твой возвращается? — спросила Варвара у сестры.
— Скоро уж. Вот только весточки нет, не знаю, в какой день ждать.
— Изменился ли, — с сомнением посмотрела на сестру Варвара. — Али всё такой же балагур и пройдоха?
— Хватит, зачем ты так? — хмурилась Глафира. — Он муж мой, отец моей дочери. Ты несправедлива к нему.
Усмехнувшись, Варвара подошла к племяннице и взяла её на руки.
— Когда-нибудь ты поймёшь, что сделала ошибку. Правда, если бы ты не вышла замуж за Никифора, не было бы у нас такой славной крошки.
Глафира не стала ничего отвечать сестре. Что толку? Остаётся надеяться, что Варвара изменит своё мнение о Никифоре.
Да вот только вышло по-другому, когда Никифор вернулся домой. Теперь и Глафира понимала, что Варвара права, но что уж поделать?
Приехал Никифор, да не один. Жену новую привёз. Но раз женат он на Глафире, то Зоя ему вроде как сожительница. Да мало того, что с бабой новой домой явился, так ещё и девчонку годовалую с собой привёз. Людмилой звали малышку.
— Никифор, кто с тобой приехал? — увидев смуглую молодую женщину с ребенком рядом с мужем, спросила Глафира.
— Глаша… Тут такое дело. В общем, Зоя её зовут, а Люда — моя дочь.
— Как это дочь? Никифор, ты о чём же говоришь? А эта… — она показала пальцем в сторону Зои, — твоя полюбовница? Ты когда же успел? Ты служил, али по бесстыдницам бегал?
— Глаша, это ведь неважно уже. Важно то, что Зоя дочку мне родила. Я не мог их оставить в Молдавии, привёз сюда.
— Зачем? Зачем ты их привёз сюда? Стыд и позор! Как ты мог? — сорвалась Глафира на крик. — Сейчас же увози их отсюда!
— Никуда я их не увезу, — упрямо ответил Никифор. — Люда такая же моя дочь, как и Анютка. Они здесь будут жить.
— В нашем доме? — ей хотелось рыдать, хотелось вцепиться в лицо этой бесстыжей смуглянке. Огромной выдержки ей стоило взять себя в руки. — А как ты себе это представляешь?
— Ну… Ты можешь с Аней пойти жить к отцу. Думаю, он будет рад тому, что мы разойдёмся.
— Ха, ещё чего! — она подбоченилась. — Этот дом у председателя выпросила я, в этом доме всё моей рукой обставлено, вымыто, уют наведён. Здесь ребенок наш родился! И что, я должна этой замарашке его отдать? Не дождётесь!
Вот такой вышла их встреча… Никифор завёл Зою с дочкой в дом, та пыталась поговорить с Глафирой, но хозяйка дома ясно дала понять, что говорить с ней она брезгует. Как на таракашку смотрела она на Зою. А когда никто не видел, заливалась слезами, ибо жизнь её превратилась в ад. Она спала теперь то с дочкой на кровати, то на полу возле неё. А ещё старалась не попадаться на глаза односельчанам, которые теперь только и сплетничали про их семью. Семья Никифоровых теперь была самой обсуждаемой. Варвара лишь качала головой, да уговаривала Глафиру уйти из дома. Но та возражала:
— Это мой дом, а она пришлая. Я выживу их отсюда рано или поздно.
Жаловаться свёкрам было бессмысленно, они лишь посмеивались и будто специально маленькую Людмилу выделяли среди внучек.
Никифора вызывали «на ковёр», ругали его, порицали, да бесполезно всё было. Будто одурманен он был Зоей.
А потом случилось то, отчего всё село вновь затаило дыхание и стало смотреть, как дальше будут продолжаться события — не выдержав жизни с законной женой в одном доме, Зоя сбежала. Одна, бросив дочку.
— Ну что, доволен? Смотри, каких делов натворил, — качала головой Глафира и презрительно смотрела на мужа.
— Она вернётся, она не могла вот так сбежать и дочку свою бросить.
Ему не хотелось в это верить, но Зоя не вернулась ни через день, ни через неделю, ни через месяц.
— Зачем тебе она? Пусть свёкры с ней возятся, отведи девчонку к ним, — старшая сестра не понимала Глафиру.
— Помнишь, Варвара, как ты меня привела в свой дом, когда самим есть нечего было? — спрашивала Глафира.
— Ты не сравнивай, ты сестра мне. А она кто?
— Она дочь Никифора и сестра моей Антонины. Ребёнок не виноват в том, что у него мать кукушка и отец гуляка.
— Выгони Никифора, зачем ты с ним живёшь? Никто не осудит тебя, — говорила Варвара. — Ты позволяешь ноги об себя вытирать. Стираешь ему, готовишь, небось, ещё и в постельку свою пускаешь.
Глафира покраснела. Сестра права была. Да, действительно, с недавних пор они опять с Никифором начали спать вместе. Много дней просил он у неё прощения, особенно уж сильно в ногах валялся, когда она за Людмилой следить стала как за родной дочкой. Говорил, что понял, каким олухом был, что никогда больше ни на одну бабу не посмотрит. Как бы Глафира не злилась, но вскоре её доброе сердце оттаяло, да и молода она была, соскучилось её женское тело по мужскому вниманию.
— Чего краснеешь? Неужто я права? — ахнула старшая сестра.
— Беременна я, — тихо ответила Глафира.
— Господи, ну до чего же ты глупая! — схватилась за голову Варвара. — Неужто гордости в тебе нет? Он бабу другую нашёл, дитя нагулял, в дом к тебе их привёл. А ты опять с ним! Да отчего ты так себя не любишь?
— Варвара, вот скажи, а если бы твой Григорий погулял, а потом к тебе бы вернулся, приняла бы?
— У меня семь детей, конечно бы приняла. Но это если бы просто погулял. А твой жену себе вторую нашёл, это другое.
— Варвара, — опять же тихо произнесла Глафира. — Сейчас просто в нашей семье трудные времена. Но они пройдут, обязательно пройдут, как проходили и до этого.
— Тьфу, зла на тебя не хватает, — рассердилась Варвара. — Ты же всегда умной была, отчего поглупела?
— Может быть от любви? Я всё ещё его люблю.
Родилась дочь Мария, жили в доме теперь три девочки. Людмила стала Глафиру мамой называть, и думала женщина, что так впредь и будет. Но тут спустя два года появилась Зоя, да не одна, а со своими родственниками.
— За дочкой я приехала! — стоя во дворе, Зоя искала глазами дочь. И, как назло, вместе с Антониной и Людмилой бегали и другие детишки. Зоя только шарила по ним своими чёрными глазищами.
— Что, узнать не можешь? Только теперь это моя дочь.
— Что, и документы сделали? — испуганно спросила Зоя.
— К чему? Это ни к чему, отец у неё есть, в метрике вписан. А меня она и без документов мамой называет. — усмехнулась Глафира. — А ты, раз узнать не можешь, по имени назови. Не забыла его ещё?
— Люда, иди ко мне! Иди к своей маме, — Зоя раскинула руки, присев на корточки, а Людмила, оторвавшись от игры с другими детьми, подбежала к Глафире и испуганно к ней прижалась.
— Какая же ты мать, Зойка? Сбежала, бросила ребёнка.
— Не от ребенка сбежала, а от тебя, — с горечью ответила женщина. — Ты ж ведь жизни мне не давала. Да и другие бабы плевались мне вслед, угрожали.
— А ты хотела, чтобы я подругой тебе стала? Думала, как в гареме жить будем? — Глафира со злостью посмотрела на неё.
— Хватит пререкаться, — один из родственников Зои подошёл и взял девочку на руки. — Это наша кровь, это дочь Зои, поэтому мы её забираем.
Никифор был на работе, поэтому Глафира ничего поделать не могла. Да и что ей оставалось? Каждый в селе знал, что девочка ей никто, правда на стороне Зои, хоть и сбежала она чуть больше двух лет назад. Нагулялась, вернулась к родне, а те решили девочку в семью вернуть.
Они ушли так же быстро, как и появились в селе. Вернувшийся Никифор пытался их догнать, найти, но не смог.
Они смогли перевернуть страницу той жизни. И ради Антонины и Марии Глафира всё же сохранила семью и постаралась простить мужа. Со временем её доброе сердце оттаяло, забываться всё началось, и Глафира решила жить полной жизнью, как и другие замужние женщины. Она работала, создавала дома уют и рожала детей.
После Марии появилась Александра, потом Лидия. Когда Глафире было сорок лет, у неё родился пятый ребенок — сын Владимир.
Вырастая, дети уезжали в город. Мария и Лидия выучились на поваров и стали работать по специальности. Антонина и Александра стали киномеханиками, Владимир выучился на инженера.
Никифор умер в 67 лет от инфаркта. К тому времени у Глафиры уже не было отца в живых, у брата была своя семья, ушла из жизни и старшая мудрая сестра Варвара.
Глафира переехала в Пензу к детям, жила с ними, растила позже десятерых внуков. Спустя годы она захотела вернуться в село, но той деревни уже не было — лишь поле заросшее да несколько старых деревьев напоминали о месте, где когда-то кипела жизнь. Дети купили ей дом в другом селе, развитом, с инфраструктурой. Туда стали приезжать внуки и правнуки.
Глафира дожила до 85 лет. Она оставила о себе в памяти лишь хорошее — Никифорова Глафира Тихоновна, многодетная мать и труженица тыла, была доброй, справедливой женщиной, которая всегда говорила, что трудности рано или поздно заканчиваются и обязательно наступит хорошее время.
Однажды, сидя на крыльце своего дома и глядя на закат, она сказала своей правнучке:
— Видишь, как солнце садится? Кажется, что темнота наступит навсегда. Но утром оно снова взойдёт. Так и в жизни — за чёрной полосой всегда приходит светлая. Главное — не сломаться в темноте и дождаться рассвета.
Она закрыла глаза, и перед ней проплыли картины жизни: голодные тридцатые, война, трудные послевоенные годы, радости и горести материнства. И сквозь все эти годы красной нитью прошла простая истина, которую она пронесла через всю жизнь: человеческое сердце способно вынести многое, если в нём живёт любовь и надежда. А река времени, неся нас через льды и шторма, всегда приводит к тихим берегам, где можно отдохнуть и оглянуться на пройденный путь с чувством выполненного долга и тихой радостью за то, что выстоял, не сломился, продолжил род и передал следующим поколениям самое важное — умение любить, прощать и верить в лучшее завтра.
