Его мать думала, что светлая голова в деревне нужна только для подсчета коров. Он сбежал из этой дыры, пока она считала копейки. А вернулся только затем, чтобы посмотреть в глаза матери и сказать
Тот день запомнился ему навсегда – день, когда воздух пах не просто пылью и полынью, а чем-то тяжелым, словно свинцовой пылью, оседающей на сердце. Вячеслав стоял на пороге родного дома, сжимая в карманах кулаки так, что ногти впивались в ладони. Он смотрел на мать, Маргариту, чья спина, всегда такая прямая и неуступчивая, сейчас казалась сгорбленной под невидимым грузом. В этот раз, он дал себе слово, будет иначе. Он не позволит страху и долгу, навязанному чужими ожиданиями, сломать его мечты. Не так, как это случилось прошлой весной.
Тогда его классная руководительница, Элеонора Витальевна, все три месяца, пока земля оттаивала и покрывалась первой робкой зеленью, ходила за его родителями, убеждала, уговаривала, настаивала. Она видела в нем искру, которую боялась дать затухнуть. И в итоге, именно ее усилиями, а не его волей, родители сдались. Он же тогда молчал, опустив глаза, позволяя решать свою судьбу другим. Сегодня он сам скажет. Скажет громко, четко, глядя в глаза самому близкому и одновременно самому неприступному человеку – своей матери.
Их деревня, затерянная среди бескрайних полей, упиралась в школу-девятилетку, как в тупик. Дальше – только дорога в районный центр. Десятый и одиннадцатый классы были там, за двадцать километров, в другом мире, где пахло не навозом и сеном, а асфальтом и возможностями. Маргарита Трофимова на предложение отпустить сына отвечала железным, выкованным годами лишений «нет».
— Семья еле концы с концами сводит, — звучал ее голос, привыкший командовать и отсекать возражения. — Пора работать, а не в облаках летать. Место у Лапина, фермера, для тебя готово. Мне детей кормить, Лилю к первому классу собирать. Руки нужны здесь, а не твои учебники.
Вячеслав любил своих младших сестер – Лилю, Надю и крошечную Свету. Любил их звонкий смех, их доверчивые глаза. Но эта любовь смешивалась с горьким осадком непонимания. Почему он, едва окончив девятый класс, уже должен нести на своих плечах ответственность за решения, которые принимали не он? Почему его будущее должно стать фундаментом для чужого, даже родственного, настоящего?
Элеонора Витальевна не сдавалась. В тихом, задумчивом мальчике с упорным блеском в глазах на уроках физики она видела не будущего разнорабочего, а мыслящего человека. Ей было невыносимо больно от мысли, что светлый ум, способный постигать сложные формулы, будет занят лишь подсчетом мешков с удобрениями.
— Хочет учиться – пусть в механизаторы идет, училище в райцентре есть, — отрезала Маргарита, переставляя банки с соленьями в погребе. — А на каникулах – к Лапину. Нечего даром хлеб есть.
— Да поймите же вы, Маргарита Петровна, — учительница снимала очки, чтобы протереть стекла, и в ее глазах, обычно таких добрых, вспыхивал огонь праведного нетерпения. — У мальчика аналитический склад ума, дар! Ему бы в университет, развиваться. Он мог бы стать инженером, исследователем, конструктором! Мир за пределами нашего села существует, и он нуждается в таких головах.
— Пфф-ф… — короткий, сухой звук, похожий на хлопок бича, вырвался у матери. — И что он будет делать со своей аналитикой здесь? Ряды картошки на поле высчитывать? Или считать, сколько ветра гуляет по нашей степи? Ему здесь место, где родился, там и пригодился. Так еще моя покойная бабка говорила, дождавшись с войны мужа с тремя ребятишками на руках. Я здесь корни пустила, здесь детей ращу. И спасибо этой земле, что в голодные годы не дала помереть. В городе что? Зарплату задерживают, цены душат. А у нас свое, родное, с огорода.
— Но те времена прошли, — настойчиво, будто пробивая толстый лед, говорила Элеонора Витальевна. — Страна поднимается, ей нужны умные, образованные специалисты. И ваш Вячеслав может стать одним из них! Дайте ему шанс!
Ходила она, ходила, и сердце матери, хоть и закаленное в борьбе за выживание, дрогнуло. Не перед доводами, возможно, а перед этой упрямой, почти материнской заботой чужой женщины. Согласие было дано, но с условием – жить Вячеслав будет у тети Тамары в райцентре. Сестра Маргариты, женщина с характером не легче, согласилась приютить племянника только в обмен на помощь по хозяйству. Муж ее был вахтовиком, и лишние мужские руки в частном доме с большим огородом и сараями были как нельзя кстати.
Так началась его двойная жизнь. В школе он глотал знания, жадно, с наслаждением, чувствуя, как в голове складывается мозаика понимания мира. По выходным он возвращался в деревню, где его встречали не объятия, а бесконечный монолог о недостающих деньгах, обносках Лилюшки, о том, что он «сидит на шее», вместо того чтобы «приносить в дом».
Воскресным вечером он уезжал обратно, к тете, которая тоже не упускала случая упомянуть, что сестра не присылает ни копейки на его содержание. Заступался лишь дядя Коля, появлявшийся дома на короткие вахтовые отпуска. Он молча клал на стол пачку денег и хлопал племянника по плечу: «Учись, Слава. Учись, пока голова работает».
Лето после десятого класса стало испытанием на прочность. Вячеслав вернулся в деревню и погрузился в бескрайнее море помидорных и арбузных полей. Полив под палящим солнцем, когда вода из шланга казалась кипятком. Прополка, от которой ломило спину и немели пальцы. Запах селитры, едкий и въедливый. Сбор урожая – тяжелые, упругие арбузы, которые нужно было аккуратно, чтобы не треснули, перекладывать в грузовик. А потом – снова школа, последний рывок, выпускные экзамены и медаль, блестящая и такая легкая в руке, ставшая символом преодоленного пути и… новым камнем преткновения.
— Ну, вот и отучился! — объявила Маргарита, едва он переступил порог с аттестатом в руках. — Обещание свое я сдержала. Теперь твоя очередь. Завтра же ступай к Лапину на постоянку, я уже все обговорила. Пять тысяч, представляешь? Почти как у отца!
Тишина в доме стала густой, звенящей. Вячеслав сделал глубокий вдох, чувствуя, как воздух обжигает легкие.
— Нет, мама. Я уезжаю. В областной центр. Документы в нефтегазовый институт уже отвез.
— Че-го? — Маргарита медленно поднялась со стула, руки уперлись в бедра. В ее позе читалась вся многовековая мощь женщины-хозяйки, привыкшей повелевать. — А нас с отцом кто-то спрашивал?
— Мне восемнадцать исполнилось неделю назад, — голос его звучал тихо, но в этой тишине была сталь. — Я совершеннолетний. И решать буду сам.
— А о семье ты подумал? О нас? Я-то на тебя надеялась! — в ее крике прозвучала не только злость, но и отчаянная, непонятая им тогда боль.
— А почему ты надеялась, мама? — тем же спокойным, ровным тоном спросил он.
— Почему? Потому что у тебя три сестры! Деньги нужны, помогать надо! — она смотрела на него с искренним недоумением, не понимая, как ее первенец, опора и надежда, может быть таким черствым.
— Они твои дочери, мама. И папины. Я бесконечно благодарен вам за жизнь, за кров, за воспитание. Но моя жизнь – не долговая расписка. Я не могу положить ее на алтарь, чтобы оплатить свое собственное рождение. Разве от моего учения не будет больше пользы? Я получу хорошую профессию, встану на ноги, и тогда смогу помогать по-настоящему, не лишая себя будущего.
— На какие, интересно, средства ты собираешься жить, пока учишься? — ее голос стал ледяным. — Квартплата, еда, одежда… Ни копейки от меня не жди. Нету их.
— Общежитие для иногородних есть, — начал он загибать пальцы, чувствуя, как растет внутренняя уверенность. — Питание – найду подработку, мне многого не надо. Это два. А на лето – я в полном распоряжении Лапина. Это три. Считайте, что я отрабатываю свою учебу заранее.
В этот момент в сени тяжело ступал отец, Василий. Маргарита набросилась на него, требуя «вразумить сынка». Василий, мужчина тихий и давно смирившийся с ролью подчиненного в собственном доме, что-то невнятно промычал в поддержку жены. Но Вячеслав уже не слушал. Он развернулся и вышел, притворив дверь так, что звонко звякнуло стекло в форточке.
Дорога, знакомая до каждой кочки, вела его прочь. Он шел, не видя ничего вокруг, погруженный в водоворот обид, горечи и странного, щемящего ощущения свободы.
— Вячеслав? — голос прозвучал как раз перед тем, как он готов был свернуть на проселок. Навстречу ему, в легком платочке, шла Элеонора Витальевна. — Вернулся-таки наш медалист! Поздравляю от всей души! Слышала, слышала, вся школа ликует. Ну что, с выбором определился?
— Да. Нефтегазовый институт. Технологии бурения.
— Солидно. Очень. А дома как? Мама твоя… обрадовалась?
Он лишь махнул рукой и отвернулся, чтобы скрыть внезапно навернувшуюся влагу в глазах.
— Неужто? — в голосе учительницы прозвучала тихая грусть. — Не принимай близко к сердцу. Знаешь, я ведь тоже когда-то уезжала вопреки. Родители прочили мне работу в колхозной конторе, а я рванула в пединститут. И ни разу не пожалела. Пока мои одноклассницы от рассвета до заката в полях, я в теплом классе, с книжками, с детскими глазами. И сейчас, на пенсии, я счастлива каждому дню, а многие из них… устали от жизни, не видят в ней радости. Ты нашел свое призвание, я это видела еще в пятом классе. Иди к нему.
— Вы нашли свое, — он попытался улыбнуться. — Вас вся школа обожает.
— Пойдем ко мне, чайку попьем, все обсудим. Холодно что-то.
В уютной, заставленной книгами и горшками с геранью кухне он впервые в жизни попробовал зеленый чай. Напиток был странного, травянистого цвета и с необычным, слегка вяжущим вкусом.
— Что это?
— Зеленый чай, — улыбнулась Элеонора Витальевна. — Мне бывший ученик из города привозит. Не пробовал?
— Нет. Дома – либо гранулированный черный, либо иван-чай из самовара. Тетя тоже кофе предпочитает.
— А я его полюбила, — она задумчиво помешала ложечкой в чашке. — Но не об этом хотела поговорить. Слушай… В областном управлении образования у меня есть хороший знакомый, Илья Сергеевич. Мы с ним время от времени общаемся. Места в общежитиях… они есть, но их часто «придерживают» для своих. Иногородним нередко приходится искать углы. Я позвоню, поговорю. Думаю, он не откажет помочь талантливому парню из глубинки.
— Спасибо вам… — слова застряли в горле. — За все.
— Пустое. Ты того стоишь. А вот некоторые… — она вздохнула. — Как Федька, твой одноклассник. Ему что кол на голове теши, все мимо. А ты – упорный, целеустремленный. Жаль будет, если такой алмаз в земле затеряется.
То лето стало для Вячеслава испытанием на прочность духа. Он работал у Лапина от зари до зари, возвращался затемно, чтобы избегать материнских упреков. И он начал копить. Зарплату он отдавал лишь наполовину, пряча вторую часть. Маргарита, узнав об этом, бушевала, даже ходила к главному бухгалтеру фермы, грозной Валентине Ивановне, требуя выдавать деньги лично ей. Но бухгалтер, женщина принципиальная, выставила ее за дверь. Деньги свои Вячеслав доверял только Элеоноре Витальевне, принося ей аккуратно сложенные купюры каждую субботу.
И вот настал день отъезда. Утро было прохладным, в воздухе витало предчувствие осени. Мать не вышла его провожать. Он поцеловал спящих сестренок, крепко, почти по-мужски, пожал руку отцу, молча кивнувшему ему в понимании, и вышел за калитку с одним потрепанным чемоданом.
У Элеоноры Витальевны его ждал не только конверт с деньгами, но и огромная, туго набитая сумка.
— Что это?
— Мелочи, — отмахнулась она. — Соленья какие-то, сальце, варенье малиновое на случай простуды. Ребят в общежитии угостишь.
Благодарность подступила комом к горлу. Он не взял из дома ничего, зная, что мать только скажет: «Мои припасы не трогай!». А здесь, в этом доме, где не текли его родные кровные узы, его собрали в дорогу с такой теплотой и заботой, о каких он в родных стенах и не мечтал. В тот момент он понял, что семья – это не всегда те, кто дал тебе жизнь. Иногда это те, кто дает тебе крылья.
…Три года спустя молодой специалист, уже в новом, хорошем костюме, бродил по ярко освещенным залам торгового центра в областном городе. В душе у него пело. Его, выпускника с красным дипломом, только что назначили начальником смены на одном из ключевых объектов нефтедобычи. Его ценили, его заметили. Зарплата в первый же месяц повергла его в тихий шок – цифры казались нереальными после студенческой скромности.
Первой мыслью было: «Вот теперь я смогу!». Сможет купить матери тот самый телевизор, чтобы она наконец-то увидела мир в ярких красках, а не в черно-белых помехах старого «Рекорда». Купит сестрам что-то красивое, модное, чтобы они не чувствовали себя бедными Золушками. Он тщательно выбирал: большой плазменный экран, современную антенну, три очаровательных плюшевых медведя для сестренок, нарядный пуховик для повзрослевшей Лилюхи. А потом его взгляд упал на витрину с телефонами. Изящный, тонкий смартфон с большим экраном лежал на бархатной подушке. Он без колебаний взял его – для Элеоноры Витальевны. Пусть осваивает современный мир, который она когда-то открыла для него.
Новый год он встретил в дороге, в такси, которое везло его и гору подарков в родную деревню. Он волновался, как подросток.
Встреча была шумной и радостной. Сестры повисли на нем, отец улыбался сдержанно, мать… мать тоже улыбалась. Но когда он внес в дом коробку с телевизором, улыбка сошла с ее лица.
— Зачем такие траты? — нахмурилась она. — Деньги на ветер. Лучше бы наличными… Сдай, пока не распаковали.
Его сердце сжалось. Даже сейчас? Даже сейчас она не может просто порадоваться? Он хотел сказать, что привез и деньги, но, увидев, как она с тем же неодобрением качает головой, глядя на дорогие продукты из его сумки, он молча вышел, зажав в руке пакет с подарком для своей второй мамы.
Элеонора Витальевна была тронута до слез. И телефоном, и чаем, но больше – его вниманием, тем, что он помнил ее маленькие слабости.
— Как дома? — спросила она, усаживая его за стол.
— Хорошо, — он отвернулся к окну, за которым падал мягкий снег.
— Рассказывай, — ее взгляд был бездонно добрым.
И он выложил все. Про холодный прием, про разбитые надежды на похвалу, про горькое чувство, что он снова и снова не дотягивает до незримой планки.
— Не суди ее строго, Вячеслав. Она прожила очень трудную жизнь. Бедность и постоянная борьба ожесточают. Она рада, поверь мне. Просто… разучилась это показывать. Характер.
— Можно я встречу праздник с вами? — тихо спросил он.
— Конечно, — она кивнула. — Только нас будет много.
Оказалось, что бывшие ученики, разъехавшиеся по разным городам, по традиции собирались у своей классной «мамы» в канун Нового года. И Вячеслав с радостью помог накрыть на всех огромный стол. А потом прибежала Лиля, сказав, что скучает, и осталась с братом. Под бой курантов они подняли бокалы втроем, а потом к ним присоединилась шумная ватага его ровесников. Было тепло, шумно и по-настоящему по-семейному.
Под утро, вернувшись в родительский дом, он увидел, что телевизор все-таки распакован и установлен. Все спали. Он лег, твердо решив уехать завтра же. Зачем оставаться, где тебя не ценят?
Утром его разбудил дивный, знакомый с детства запах – тонкий, маслянистый аромат свежих блинов. Он вышел на кухню. У плиты стояла мать, отгоняя Надюшку:
— Потерпи. Славочку разбудим, вместе сядем.
— Я уже тут, — сказал он, останавливаясь в дверях.
Маргарита вздрогнула, выключила плиту и жестом попросила Надю выйти. Девочка нехотя удалилась, но Вячеслав знал – она слушает за дверью.
Мать села напротив него, налила чай в фамильную чашку с золотыми ободками. Руки ее слегка дрожали.
— Сыночек… — начало ее прозвучало так непривычно мягко, почти робко. — Прости меня. Я была неправа. Очень неправа.
Он замер, не веря своим ушам.
— Я была эгоисткой. Понимаешь, мы всегда жили в страхе – страх бедности, страх голода, страх не справиться. И я этот страх сделала своим богом. Я много лет была к тебе несправедлива, считая твою тягу к учебе блажью, а еще… боялась, что ты уедешь и забудешь нас. Вчера я так сказала… потому что иначе не умею. Слова застряли. Отец меня всю ночь отчитывал. Говорил, что если бы ты тогда не уехал, не стал бы тем, кем стал. Что мы должны гордиться, а не пилить. И я… я посмотрела на все по-другому. Я горжусь тобой. Не из-за телевизора, спасибо тебе за него, конечно. А потому что ты оказался сильнее. Сильнее моих страхов, сильнее обстоятельств. Ты смог. И даже став большим человеком, ты не забыл, откуда ты. Мог бы остаться в городе, а ты приехал. И мне… мне так стыдно за вчерашнее.
Он встал, подошел и обнял ее. Крепко-крепко, как в далеком детстве, когда она была не суровой главой семьи, а просто мамой, утешающей ушибленного коленку малыша. Он плакал, не стыдясь слез, а она гладила его по голове, как когда-то.
— Теперь все будет по-другому, мам. Обещаешь? И научишься принимать подарки просто так, с радостью?
— А ты обещаешь остаться на Рождество? — вытирая глаза уголком фартука, спросила она. — Мы пирог испечем. Твой любимый, с капустой и яйцом.
— И блинчиков еще, — рассмеялся он сквозь слезы.
— И блинчиков, — кивнула она, и в ее улыбке наконец-то не было ни тревоги, ни укора, а только любовь и покой.
В тот день он понял, что его дорога в будущее, которая началась с трудного прощания, на самом деле всегда вела его обратно – к дому, к пониманию, к прощению. И самое большое достижение в его жизни оказалось не дипломом и не должностью, а этим утром, этим запахом блинов и этим долгожданным, честным «прости» и «горжусь». Жизнь, как река, сделала круг, вернув его к истокам уже другим человеком и подарив ему самое ценное – мир в душе и мир в семье, который он когда-то, молодой и обиженный, увозил с собой в рюкзаке, даже не подозревая об этом.
