Сбежала от него в день свадьбы, оставив только похабную надпись на вокзальной стене. Пять лет спустя он превратил свою квартиру в стену позора с её фотографиями, в которые метает дротики
Вероника вышла из вагона, и первый же глоток провинциального воздуха, густого, влажного и пронизанного запахом угольной пыли и прошлогодней листвы, обжег ей горло. Она зябко куталась в легкую куртку, казавшуюся такой уместной в теплом купе поезда, а здесь, на открытом всем ветрам перроне, абсолютно бесполезной. Девушка двинулась вперед, ее чемодан постукивал колесами по стыкам бетонных плит, отбивая дробный и тоскливый марш возвращения. Оглянувшись, она увидела знакомый до боли високзальчик, выкрашенный все в тот же выцветший, меланхоличный светло-зеленый цвет, будто время специально выбрало для этого места самый унылый оттенок из всей палитры. Справа все так же висел над путями старый пешеходный мостик, его проржавевшие перила и отбитые ступеньки казались немыми свидетелями тысяч таких же уходов и возвращений. На стене привокзального ларька, затянутой вечной грязной сеткой, жирным черным маркером все еще красовалась надпись: «Вероника+Денис». Буквы слегка расплылись от дождей, но упрямо держались, как держится в памяти все, от чего давно следовало бы избавиться. Девушка усмехнулась, и эта усмешка была горькой, беззвучной. Ничего не изменилось. Ровным счетом ничего. Только вот эти два имени, соединенные плюсом, больше ничего не значили, превратились в исторический артефакт, в граффити на руинах личного прошлого.
На минуту она остановилась, поставив чемодан рядом. В груди возникло острое, почти физическое желание развернуться, подойти к кассе и купить билет на ближайший уходящий поезд. Куда угодно. Лишь бы не оставаться здесь, среди этих призраков. Воздух здесь казался густым не только от влаги, но и от невысказанных слов, от невыплаканных слез, от обещаний, которые так и остались висеть в пространстве, никуда не деваясь. Но потом она глубоко вздохнула, взяла ручку чемодана и потянула его за собой. В конце концов, здесь оставался ее островок — квартира, доставшаяся по наследству от матери. Пусть и островок, окруженный морем болезненных воспоминаний.
Ключ щелкнул в замке с привычным, но подзабытым звуком. Дверь отворилась, пропустив ее в молчание. Оно было не пустым, а плотным, насыщенным. Вероника прошлась по комнатам, ее шаги отдавались гулко в абсолютной тишине. Все осталось так, как было при жизни матери: кружевные салфетки на спинках кресел, фотографии в рамках на комоде, старая ваза для сухоцветов на трюмо. Она не пускала сюда квартирантов, не могла представить, как чужие руки переставляют эти вещи, как чужие взгляды скользят по семейным фотографиям. Ключи хранились у соседки, доброй и словоохотливой тети Вали, которой Вероника исправно присылала деньги на коммунальные услуги и всегда добавляла немного «на гостинец к чаю», как говорила мама.
– Верунчик, это ты что ли? – раздался из приоткрытой двери женский голос, прорезавший тишину.
Девушка обернулась. На пороге стояла соседка, в привычном домашнем халате, с лицом, в котором смешались радость, беспокойство и безудержное любопытство.
– Здравствуйте, тетя Валя. Как видите, я.
– А я слышу, кто-то в квартире бродит, шаги такие неуверенные… Решила проверить. Батюшки мои, – женщина прищурилась, внимательно разглядывая Веронику. – Похудела ты как, свечка стала. Сама на себя не похожа. Дитятко, что с тобой случилось? Прости, конечно, но видок у тебя, прости Господи, так себе.
– Долго рассказывать, – смахнула Вероника прядку волос со лба, избегая прямого взгляда.
– Ну ладно, не буду настаивать. Захочешь – поделишься. Ты надолго к нам?
– Не знаю. Может, навсегда. А может, продам квартиру и уеду. Еще не решила.
– Надумаешь продавать – мне первому слово скажи. Дочка моя Иринка как раз хочет поближе ко мне перебраться, с радостью купит. Квартира-то у вас светлая, ухоженная. Я слежу, как ты и наказывала. Все платежки в шкафчике на кухне, можешь пересчитать, копейка в копеечку.
– Спасибо вам большое. А вот, держите, – Вероника наклонилась к сумке и вытащила небольшую коробочку, обтянутую бархатом. – Подарочек вам привезла. У вас день рождения на днях был, я не поздравила, закрутилась.
Тетя Валя открыла коробочку, и на ее ладони легла брошь в виде изящной веточки, усыпанной мелкими лепестками из малахита, которые переливались глубинным зеленым светом.
– Ой, красота-то какая! Настоящая! Спасибо, родная. Ну, как отдохнешь с дороги, обязательно заходи, чайку попьем, поужинаешь. Я борщ сегодня сварила, да пироги с капустой пекла.
– Спасибо. Я сейчас вещи разложу, душ приму и зайду.
Через два часа, плотно угостившись густым, наваристым борщом и воздушными пирогами, Вероника сидела за знакомым кухонным столом и пила чай из старой фарфоровой чашки с незабудками. Она слушала неторопливую болтовню тети Вали о новых жильцах дома, о ценах на рынке, о внуке-первокласснике. На какое-то мгновение девушка закрыла глаза. Запах домашней выпечки, уютный полумрак кухни, мерное тиканье часов – все это слилось в один волнующий образ. Ей показалось, что сейчас откроется дверь и войдет мама, усталая после смены, а из гостиной донесется голос бабушки, спрашивающей, не забыла ли Вероника сделать уроки. Она снова была той девочкой, которая сидит за этим столом и чувствует себя в абсолютной безопасности, защищенной стенами этого дома и любовью самых близких людей. В носу предательски защекотало, а по щекам, будто против ее воли, скатились две крупные, горячие слезы.
– Веруня, ты чего? Ох, Господи, заболтала я тебя своей ерундой! Что стряслось-то, милая?
– Воспоминания… Нахлынули. Сижу вот и вспоминаю, как мы с бабушкой тут чай пили, как мама с работы приходила, и они начинали спорить, в какой институт мне поступать, хорош ли мой тогдашний ухажер, и зачем я, дурочка, волосы в этот рыжий цвет перекрасила… – Вероника вытерла щеку тыльной стороной ладони. – Какая же это была ерунда, эти споры. И какое же это было счастье. По сравнению с той пустотой, что накрывает, когда понимаешь, что их больше нет.
– Ну-ну, девонька моя, не плачь, – тетя Валя потрепала ее по руке. – Ушли они, царствие им Небесное, светлые люди. Но жизнь-то продолжается. Ты молодая, красивая, все у тебя впереди. Только вот, прости, себя в порядок привести надо. А теперь давай, рассказывай, каким ветром тебя занесло обратно и что за тучи над тобой сгустились.
– Развод у меня случился, – тихо начала Вероника. – Со Святославом. Мы вместе открыли небольшой магазин, дело пошло, стали расширяться… А потом я узнала, что у него есть ребенок на стороне. Его… любовница сама пришла ко мне, требовала, чтобы новую торговую точку оформили на нее. Мол, дитя кормить надо, он же отец. Вот и разбежались. Он мне выплатил компенсацию за мою долю и остался с ней.
– Ох, невеселая история. А другую-то он, может, завел потому, что ты… ну, детей иметь не хотела? Ты же как-то обмолвилась…
– Говорила, что не хочу. Только вот дело не в нежелании, тетя Валя. А в том, что не могу. Можно, не буду говорить почему? – голос Вероники дрогнул.
Женщина посмотрела на нее с безмерной жалостью и кивнула, махнув рукой.
– Да что уж, ясно все. Я и тогда догадывалась…
Через час, вернувшись в свою холодную, еще не обжитую квартиру, Вероника рухнула на широкую кровать, не раздеваясь. Сон накрыл ее тяжелым, безмятежным покрывалом – сказалась усталость от долгой дороги, сытный ужин и монотонный, убаюкивающий голос соседки сделали свое дело.
Проснувшись под утро от странной тишины (в большом городе за окном никогда не бывало так тихо), она принялась наводить порядок. Запах свежесмолотого кофе, шипение масла на сковороде, где подрумянивались тосты, постепенно возвращали кухне душу, впускали в пустовавшее долгое время помещение жизнь и тепло. Позавтракав, она разложила на столе пачку банкнот и документы. Денег хватило бы на первое время, чтобы отдышаться, оглядеться. Но на открытие своего дела – увы, нет. Значит, нужно искать работу.
Переодевшись в легкое платье, девушка вышла в парк. Воздух был по-настоящему весенним, теплым и пьянящим. Всего за сутки погода совершила волшебный кульбит: вчера город встречал ее хмурым, ветреным небом и острыми поцелуями мартовского дождя, а сегодня солнце играло в оставшихся лужах, превращая их в сверкающие зеркала, и ласково касалось молодой, еще клейкой листвы. Вероника невольно улыбнулась. Ей всегда нравилось это время года, время обновления. И, возможно, вместе с этой весной наступала и ее новая, пока еще неясная, жизнь.
Бродила она долго, без цели, погруженная в поток мыслей и воспоминаний. Ноги сами несли ее по знакомым, выученным до автоматизма маршрутам. И вот она остановилась перед знакомой вывеской: кафе «Рандеву». Надо же, оно все еще работало, пережив, наверное, десяток более модных заведений. Заняв столик у окна, Вероника медленно потягивала латте и наблюдала за пестрой вереницей прохожих. Ее взгляд скользил по лицам, не цепляясь ни за одно, пока не остановился на парковке. Из темного внедорожника вышел человек. Высокий, знакомый до боли в каждом движении. Тот, чье появление здесь и сейчас было для нее хуже любого кошмара. Тот, от кого она сбежала пять лет назад, оборвав все нити одним жестоким и трусливым росчерком пера.
Он скользнул взглядом по витринам кафе, и его взгляд на миг задержался, вцепившись в ее силуэт за стеклом. Легкое замешательство, почти невидимая судорога пробежала по его лицу. Вероника тут же отпрянула вглубь зала, сердце заколотилось где-то в горле. Она молилась, чтобы он не узнал, чтобы это была игра света и тени. Жестом позвала официанта, молодого человека с усталыми глазами.
– Сдачи не нужно. Выведите меня, пожалуйста, через служебный выход, – быстро проговорила она, вкладывая в папку со счетом купюру, значительно превышающую сумму чека.
– У нас так не принято, – начал было официант, но, мельком взглянув в папку, слегка кивнул. – Для вас сделаем исключение. Пройдемте.
Краем глаза, уже отходя от столика, она взглянула на окно. На парковке никого не было. Но выйти через главный вход она не решилась. Поймав такси, Вероinka назвала свой адрес и прижалась лбом к прохладному стеклу. Что же, она и дальше будет так бегать от него, как заяц от охотника? Городок маленький, тропинки рано или поздно пересекутся. Нужно поговорить. Расставить все точки. Только не сегодня. Сегодня у нее не было сил ни на какие объяснения.
Однако судьба, казалось, решила иначе. Настойчивый, нетерпеливый стук в дверь, раздавшийся едва она успела снять куртку, не оставлял сомнений. Кто же еще, как не он? Пять лет молчания – и вот он здесь, на пороге. Стоило ей появиться в городе, как все вернулось на круги своя. Открыв дверь, она даже не успела что-либо сказать. Сильный толчок в плечо, и ее спиной прижало к прихожей стене. Она ощутила знакомый, родной запах – смесь свежего воздуха, кожи и чего-то неуловимого, что было только его, Дениса. Сердце забилось с такой силой, что в ушах зазвенело.
– Так все-таки ты вернулась, – его голос был низким, хриплым от сдерживаемых эмоций. Глаза, такие знакомые и такие чужие, пылали. В них читалась смесь ярости, боли и какой-то дикой, неутоленной надежды. Собрав все силы, Вероника оттолкнула его, выскользнула из-под его рук и быстрыми шагами прошла на кухню. Обернулась. Он стоял на пороге, засунув руки в карманы джинсов, и было видно, как напряжены его плечи, как сжаты кулаки в глубине карманов. Он всегда был вспыльчивым, эмоциональным.
– Денис, зачем ты здесь? Столько лет прошло…
– Я подумал, что мне показалось. Но, выйдя из магазина, решил заглянуть. И официант подтвердил – была девушка, вышла через черный ход. Опять бежишь? По-тихому, по-подлому, как и тогда?
– Что ты хочешь от меня? – ее собственный голос прозвучал устало и отрешенно.
– Хочу посмотреть тебе в глаза.
– И что ты там надеешься увидеть? – она тяжело вздохнула. – Поезжай домой. Нам не о чем говорить. У меня и без тебя жизнь в клочья разлетелась. Если бы не это, поверь, я бы сюда никогда не вернулась.
– У тебя жизнь в клочья? – он горько рассмеялся. – Если бы ты знала, что я отдал бы все, лишь бы никогда тебя не знать! Стерва.
– Пошел вон, – бросила она равнодушно, отвернувшись к окну.
– Нет уж, я никуда не уйду, пока ты все не объяснишь. Я ждал этого пять лет. Пять лет, Вероника! Я не мог понять, что случилось. Искал тебя, а ты будто сквозь землю провалилась. Каждый год, в день смерти твоей мамы, я приходил на кладбище, приносил цветы и ждал. Думал, хоть здесь ты появишься… А недавно узнал – ты замужем. У тебя все хорошо, новая жизнь.
– Вот и ты бы женился, – вырвалось у нее.
– Заткнись! – он резко взмахнул рукой, но не ударил, лишь врезал кулаком в косяк двери.
– Псих, – прошептала она, инстинктивно прикрывая щеку.
– Жениться? Да я теперь ни одной женщине не верю.
– Но это не мешает тебе толпами водить их к себе домой, – сорвалось у Вероники.
– А, змеюка твоя подруга Яна все рассказала? Значит, она знала, где ты! Вы общались!
– Я просила ее молчать. Она не виновата. А теперь либо садись и успокойся, либо проваливай.
Денис медленно опустился на стул, откинулся на спинку и сцепил пальцы в замок. Он столько лет искал ее, выстраивал в голове диалоги, представлял эту встречу. И вот она здесь, сидит в трех шагах, а между ними – пропасть из лжи и невысказанного. И взгляд у нее чужой, ледяной. Но теперь, присмотревшись, он увидел и другое: глубокую усталость в уголках глаз, болезненную худобу, ту самую «непохожесть», о которой говорила соседка. Взгляд потерянного, напуганного существа. И вдруг дикое желание прижать ее к себе, успокоить, как он делал это раньше, когда у нее умерла мама, пересилило гнев.
– Рассказывай. Что привело тебя сюда? Где была все это время?
Вероника закрыла глаза. Этот разговор был неизбежен. Лучше сейчас, одним махом. Она надеялась, что он давно забыл, отпустил. Яна уверяла, что Денис не ведет жизнь отшельника. Но в кафе она не хотела этого объяснения. Слишком больно было видеть его. А сейчас, глядя на его измученное лицо, щемящее чувство вины подкатило к горлу с новой силой.
– Я уехала к дяде, в областной центр. Он устроил меня экономистом в знакомую фирму. Через год встретила Святослава. Ухаживал, через полгода сделал предложение. Мы открыли магазин, дела пошли… а когда решили расширяться, объявилась его любовница с новостью о трехмесячном ребенке. Быт рухнул. Квартира была его, я съехала. Он выплатил мне мою долю, и… мне некуда было ехать. Дядя умер в прошлом году. Вот и вернулась сюда. Думаю продать квартиру, уехать обратно, купить там что-нибудь маленькое. Все.
– Все да не все, – не отводил он пристального взгляда. – Я хочу услышать главное. Почему ты тогда сбежала? Бросила меня за несколько дней до свадьбы. Испарилась. И где… где наш ребенок?
Последние слова он выговорил с трудом, словно боясь их звучания. Боль, терзавшая его все эти годы, ожила в его глазах. Мечты о семье, о том, как он будет носить ее на руках, как будут выбирать имя – все разбилось в прах в одно мгновение.
– Что молчишь? Где наш ребенок? – голос его сорвался.
– Его нет. Он не родился.
В глазах Дениса вспыхнула такая ненависть, что Веронике стало физически холодно.
– Значит, избавилась? Решила, что помеха? Лгунья. Ты тысячу раз лгунья. Все твои слова о любви, о будущем – ложь. Ты меня не любила – раз. Избавилась от ребенка – два. Сбежала – три. И все эти годы жила себе припеваючи, вышла замуж – четыре. Все складывается в идеальную картину подлости.
– Послушай… Ладно, – она закрыла лицо ладонями, ее плечи затряслись. – Я скажу. Я действительно перед свадьбой поняла, что не люблю тебя. Поняла, что брак – ошибка, что ребенка не хочу. А сказать тебе в лицо не решилась, струсила. Поэтому и сбежала. Все. Это то, что ты хотел услышать? Тебе легче? Я счастливо жила все эти годы, пока муж не начал меня обманывать. Бумеранг, понимаешь? Вот и вернулась сюда с видом побитой собаки. Так что все твои страдания – напрасны. Зря ждал. Зря искал. И раз уж нам придется какое-то время существовать в одном городе, давай забудем прошлое. А лучше – просто не будем пересекаться.
Когда дверь захлопнулась за ним с таким грохотом, что задребезжали стекла в серванте, Вероinka опустилась на пол прямо в прихожей и разрыдалась. Рыдания душили ее, выворачивали наизнанку. Как же она хотела тогда, в тот миг, кинуться ему вслед, обнять, выкрикнуть правду! Но она солгала. Нагло, цинично, чтобы оттолкнуть его окончательно. Пусть ненавидит. Пусть презирает. Так будет лучше для него. Ведь она не имеет права лишать его шанса стать настоящим отцом. А именно так и случится, если их пути снова пересекутся и он, из жалости или по инерции, останется с ней.
Из тяжелого забытья ее выдернул настойчивый звонок телефона.
– Привет, родная! – в трубке звенел радостный, как колокольчик, голос подруги Яны. – Ты здесь! Какой сюрприз! Почему ничего не сказала? Я бы тебя встретила!
– Как раз сегодня собиралась позвонить.
– Все, беру шампанское и мчусь. Жди! – короткие гудки оборвали возглас.
Собрав последние силы, Вероника поднялась, умылась ледяной водой и попыталась привести в порядок опухшее от слез лицо.
Подруга примчалась через двадцать минут. На пороге они обнялись так крепко, что у Вероники снова подступили слезы, но теперь от тепла и нежности. Яна была ей ближе сестры, единственным человеком, знавшим всю правду и хранившим ее тайну, хотя это давалось ей нелегко.
– Я собиралась тебе звонить. Откуда узнала, что я в городе? – спросила Вероника, наливая чай.
Яна рассмеялась, но в смехе было напряжение.
– Ромео твой нагрянул, устроил допрос с пристрастием. Мой Станислав его быстро охладил, ты же знаешь, с ним не поспоришь. Значит, виделись?
– Виделись.
– И что сказала?
Вероника пересказала разговор, опуская лишь самые жесткие детали. Яна молча слушала, обхватив чашку руками.
– Ты уверена, что поступаешь правильно? Вер, может, все-таки сказать ему правду? Он ведь до сих пор любит тебя, это видно невооруженным глазом.
– Не могу. Не хочу, чтобы он остался со мной из жалости. Пусть ненавидит. Это честнее.
– Сомневаюсь, что он сможет тебя возненавидеть. Знаешь, почему у него девушки надолго не задерживаются? Он даже к себе домой их старается не приводить, если чувства несерьезные.
– А что у него там, в квартире?
– О, – Яна закатила глаза. – Настоящий музей одной персоны.
– В каком смысле?
– В том смысле, что все стены увешаны твоими фотографиями. В некоторые, особо памятные, он даже дротики от дартса втыкал. Зрелище, скажу я тебе, жутковатое.
– Ты откуда знаешь? – удивилась Вероника.
– Знакомая одна бывала у него. Как-то пили мы у меня чай, она увидела на стене наше общее фото с того похода и сказала: «О, и тут она». Оказалось, она одна из немногих, кому «посчастливилось» побывать в его святая святых.
Всю ночь Вероника не сомкнула глаз, а под утро пришла к окончательному, бесповоротному решению. Нужно заканчивать. Иначе она сойдет с ума от этой боли, а он окончательно погубит себя этим странным, болезненным поклонением призраку. Утром она постучала к соседке.
– Тетя Валя, доброе утро. По поводу квартиры. Ваша дочь не передумала?
– Да хоть сейчас к нотариусу готова! Деньги у нее есть. Я, честно, так и думала, что продашь, особенно после вчерашнего концерта – тот пылкий юноша кулаками чуть дверь твою с петель не сорвал.
Когда договор был подписан и деньги переведены на счет, Вероника начала собирать вещи. Ее взгляд упал на маленькую шкатулку из красного дерева на дне чемодана. Рука сама потянулась к ней. Внутри, на бархатной подушечке, лежало обручальное кольцо – простое, из белого золота, с крошечным бриллиантом. Невыносимо больно было на него смотреть, но и выбросить она не могла. Нужно вернуть. Вернуть кольцо и попрощаться окончательно. Они не смогут дышать одним воздухом. Она подошла к комоду, открыла нижний ящик и, порывшись в самых дальних уголках, достала связку ключей, не использованную пять лет. Ключи от его квартиры. Возможно, замки давно поменяны, но отдать их надо. В прошлый раз она не смогла.
У его подъезда не было знакомой машины. Чувство облегчения, смешанное с горьким разочарованием, шевельнулось в груди. По дороге она растеряла всю свою решимость. Что ж, сейчас она откроет дверь (если ключи еще подойдут), оставит кольцо и ключи на видном месте с короткой запиской. И ночной поезд навсегда увезет ее из этого города, из этого прошлого.
Ключ вошел в замочную скважину и повернулся с тихим щелчком. Сердце екнуло. Она вошла в прихожую, щелкнула выключателем – и вскрикнула от неожиданности. В проеме гостиной стоял он. Денис. Смотрел на нее широко раскрытыми глазами, полными того же изумления. Вид у него был ужасный: трехдневная щетина, осунувшееся лицо, воспаленные веки. Будто все эти годы вышли ему боком в одну неделю.
– Ты… дома? Я… ключи хотела вернуть. И вот, кольцо… – она протянула руку с раскрытой шкатулкой.
– Оставь себе. Оно мне не нужно.
– Я думала, тебя нет… Машины твоей не увидела…
– Дорогая, логика никогда не была твоим коньком, – он хрипло усмехнулся. – У меня есть гараж. Не подумала, что машина может быть в гараже? Раз пришла – проходи. Сварю кофе. Не бойся, зла не причиню.
Пока он возился на кухне, Вероника, еле переставляя ноги, прошлась по комнате. Яна не преувеличивала. Фотографии ее – разных лет, в разных рамах – висели на стенах. Вот они смеются в парке, вот она в примерочной с белым платьем (она содрогнулась – не зря ведь говорят, что жених не должен видеть платье до свадьбы). На двух крупных портретах торчали дротики, оставившие вокруг маленькие раны на обоях.
– Нравится? – его шепот прозвучал прямо у ее уха. Она вздрогнула. – Мне – очень. Ты всегда была фотогеничной.
– Не нравится. Что за стены плача ты здесь устроил?
– Почему же плача? Вот эти, – он кивнул на портреты с дротиками, – помогают выпустить пар. А эти… напоминают, что доверять нельзя. Никому.
Он опустился в кресло, минуту сидел молча, уставившись в одну точку, а потом начал говорить тихо и монотонно, будто зачитывая давно заученный текст:
– Я все пять лет ждал, что услышу шорох этого ключа в замке. Поэтому и не менял их. Надеялся. Все считают меня сумасшедшим, и я с ними согласен. Но… те два года, что мы были вместе, были самым светлым временем в моей жизни. Помнишь, как я сделал предложение? Мы же были счастливы! А через неделю после подачи заявления в ЗАГС ты сказала, что ждешь ребенка… Мне казалось, мне достались все сокровища мира. Я был на седьмом небе. Моя любимая, моя будущая жена – мать моего ребенка. Какие планы мы строили… – он говорил, а по щеке Вероники беззвучно катилась слеза. Она помнила. Каждое слово. Каждую улыбку. – А потом ты исчезла. Поехала записываться к парикмахеру на прическу и… все. Не выходила на связь. Я волновался, но Яна успокоила, сказала, ты срочно уехала к дяде, телефон сел. Я поверил. Это было самое дурацкое объяснение, но я поверил. Ведь у нас же через несколько дней свадьба. Но настало утро, а тебя нет. Вместо тебя перед ЗАГСом появилась Яна и передала записку. Вот она.
Он встал, подошел к книжному шкафу, вынул из старой книги пожелтевший, истрёпанный на сгибах листок.
– Помнишь, что написала? «Я уезжаю. Не ищи. Прости, но свадьбы не будет. Будь счастлив без меня». Яна сказала, ты ненадолго появилась, отдала ей записку и снова уехала. Я нашел номер твоего дяди, звонил. Он говорил со мной сухо, сказал, ты приезжала, но потом уехала в другой город устраивать жизнь. Я каждый день проверял твои страницы в соцсетях – пусто. Я названивал твоему дяде – ведь не может единственный родственник не знать! Через полгода он сказал: «Она встретила хорошего человека, выходит замуж». А в день твоей свадьбы прислал твое фото. Я его удалил. Не было сил смотреть. Я ничего не понимал. Любовь перемешалась с ненавистью. То хотел найти тебя и потребовать ответов, то мечтал, чтобы ты никогда не появлялась. А по вечерам иногда приезжал к твоему дому и смотрел на темные окна… Сумасшедший. Но теперь… теперь мне будет легче. Зная, что ты просто не любила. Что не было никакой веской причины. Просто не любила.
Вероника, испытав дикий, почти физический порыв выкрикнуть ему всю правду, стиснула зубы. Вместо этого она положила свою ладонь поверх его сжатой в кулак руки.
– Прости меня. Я действительно виновата перед тобой. А эти фото… убери, пожалуйста. Я уезжаю. Навсегда. И пусть для тебя я останусь просто плохим воспоминанием, которое со временем стерлось.
Она резко встала и почти выбежала из квартиры, не оглядываясь. Только за углом дома, в темном переулке, прислонившись лбом к шершавой стене, она дала волю беззвучным, разрывающим рыданиям. Вечером, собрав последние силы, она позвонила Яне.
– Ян, давай встретимся. Ненадолго.
– Вер, давай завтра, а? Стас сегодня не в духе, ссоримся.
– Я сегодня уезжаю. Ночным поездом. Квартиру продала. Хотела попрощаться.
– Что?! Так быстро? Почему мне ничего не сказала?!
– Решение было спонтанным. Нашлись покупатели.
– Постараюсь приехать. Если не успею – подъеду прямо на вокзал. Скинь расписание.
Положив трубку, Яна замерла на месте, прикусив губу. Потом решительно кивнула самой себе, накинула на плечи плащ и, крикнув мужу, что вышла на минутку, выскочила из дома. Она должна успеть. Нарушить клятву. Сказать правду. Ей было невыносимо тяжело хранить эту тайну все эти годы, наблюдая, как двое самых близких ей людей страдают по разные стороны баррикады лжи.
Она примчалась к дому Дениса и настойчиво зазвонила в дверь.
– Ты что здесь забыла? – он открыл, его лицо было каменным.
– Поговорить пришла. Вероника, она…
– Она уже была. Попрощалась. Все кончено.
– Нет, не все! – решительно пройдя мимо него в квартиру, Яна увидела голые стены и стопку фотографий на полу. – Уборка?
– Да.
– Понимаю. – она села, не дожидаясь приглашения. – Я пришла сказать тебе правду. Вероника уезжает. Опять сбегает. И будет страдать. Пусть потом ненавидит меня, но я не могу больше молчать. А дальше решать тебе.
– О чем ты? Какая правда? Она меня не любила. Все ясно.
– Ты ошибаешься. Она всегда любила только тебя. Слушай. И не перебивай, мне и так тяжело.
И Яна рассказала. О том вечере, когда Вероinka возвращалась из парикмахерской и короткой дорогой через гаражный кооператив. О двоих, которые напали на нее из темноты. О том, что случилось потом. О том, как ее нашел поздно вечером мужчина с собакой. О больнице, об операции, после которой ребенка не стало. О страшных словах врачей о том, что шансы стать матерью теперь – под огромным вопросом. О том, как ее дядя-хирург забрал ее к себе, чтобы лучшие специалисты попытались помочь. И о главном: о решении Вероники исчезнуть. О страхе, что Денис останется с ней из жалости. О глубокой, съедающей изнутри уверенности, что она, не сумевшая уберечь его ребенка и, возможно, никогда не смогущая дать ему другого, не имеет права его связывать.
– Почему?! – вырвалось у Дениса, когда Яна замолчала, вытирая слезы. – Почему мне ничего не сказали?! И полиция? Заявление?
– Она отказалась писать заявление. Не могла. После того как очнулась, для нее существовала только одна мысль – ты не должен был знать. Что она «испорчена». Что она тебе не пара. Ее забрал дядя через три дня, договорился, перевез в областную клинику. А потом… Потом она вышла замуж за человека, который знал о ее проблеме. Уважала его. Но любила только тебя. А муж, не выдержав этой холодности, нашел другую.
– Вы… вы решили все за меня! – он кричал теперь, и в его крике была вся накопившаяся боль. – По какому праву?! И почему сейчас? Почему ты сейчас все это говоришь?
– Потому что я люблю ее. И вижу, как она снова бежит, ломая себя. Если есть хоть один шанс остановить этот бег, я его использую. А дальше… дальше твой выбор.
До отправления поезда оставался час. Вероinka сидела на стуле в пустой, звучной квартире, где уже не было ее вещей, и ждала звонка таксиста. Они договорились, что он поможет спустить чемоданы. Яна не перезванивала, не приехала. Странно. Даже не попрощались, как следует.
В дверь постучали. Вероника вздохнула, поднялась, чтобы открыть… и замерла. На пороге стоял Денис. За его спиной маячила фигура таксиста, который неуверенно помахал рукой и направился к лифту.
– Я его отпустил. Ты никуда не поедешь. Сегодня – точно, – его голос звучал глухо, но твердо.
– Ты не имеешь права решать за меня, – выдохнула она, но в голосе не было прежней силы.
– Ну, вы же когда-то решили все за меня. Теперь моя очередь. Вероника… я все знаю. Я знаю правду. И я в бешенстве на тебя. За это молчание. За эти пять лет. Но… я люблю тебя. И жить без тебя не умею и не хочу.
Он стоял, и в его глазах уже не было ни ненависти, ни упрека. Была только бесконечная, выстраданная боль и та самая, неподдельная любовь, которую ничем нельзя было убить.
– Я… я тоже люблю тебя, – сорвалось у нее, и будто плотина рухнула. – Просто я так испугалась тогда… Испугалась твоей жалости. Испугалась, что ты останешься из чувства долга. Что будешь искать тех… животных. А город маленький… И что я не смогу дать тебе того, о чем ты мечтал…
– Дура, – прошептал он, и сам его голос дрогнул. – Самая настоящая дура. Ты думала, я из-за ребенка тебя любил? Я тебя любил. Просто тебя. И сейчас люблю. А все остальное… мы как-нибудь переживем. Вместе.
Он открыл объятия, и она шагнула в них, как в единственное безопасное место на всей земле. И все эти годы страха, боли, одиночества растворились в этом объятии, уступив место хрупкой, но настоящей надежде.
А через два месяца, в маленькой деревенской церкви на окраине города, где пахло воском, яблоками и летним дождем, они поженились. Свидетельницей была Яна, сияющая и плачущая одновременно от счастья. Вероника не сердилась на нее. Она благодарила. Благодарила за смелость, которая разрушила стену молчания и вернула ей жизнь.
На свадьбе Яна подняла бокал:
– Я хочу выпить за вас, мои дорогие. И пожелать вам самого главного – слышать друг друга. Говорить. Доверять. И никогда не забывать, что любовь – это не про идеальных людей и идеальные обстоятельства. Это про то, чтобы быть рядом, несмотря ни на что. Живите долго и счастливо. И пусть между вами больше никогда не будет невысказанных слов.
Через год Вероника и Денис взяли из детского дома смышленого трехлетнего мальчика с серьезными глазами, которого назвали Тимофеем. А еще через три года, ранней весной, когда за окном таял снег и звенели капели, Вероника узнала, что ждет ребенка. Беременность была непростой, полной тревог и надежд, но в один из теплых сентябрьских дней на свет появилась крошечная девочка с темными, как у отца, глазами и ямочками на щеках, когда она улыбалась во сне.
И иногда, сидя вечером втроем – вернее, уже вчетвером – на просторной кухне своего нового дома, где пахло корицей и детством, Вероника ловила себя на мысли, что жизнь, подобно самой искусной реставраторше, способна из самых грубых, обожженных огнем потерь и обманов собрать удивительную, прочную и прекрасную мозаику. Где каждая частица прошлого, даже самая темная, находит свое место, чтобы оттенить и сделать еще ярче светлые кусочки настоящего счастья. И это счастье было не идеальным, не из сказки. Оно было живым, дышащим, иногда уставшим, иногда смеющимся над какой-нибудь ерундой. Но самым главным. Потому что оно было их. Выстраданным. Выговоренным. И наконец-то – обретенным.
