Из-за парня с фермы проморозила все, что можно, вышла замуж за его будущего шурина, а в итоге родила сына и удочерила дочь его любовницы. История одной моей ошибки у реки
Лучи закатного солнца, словно расплавленное золото, заливали широкие улицы тихого села Подгорное. Они ласкали стены беленых хат, играли в стёклах окон, цеплялись за пыльные листья подсолнухов у плетней. В этом медленном, убаюкивающем свете даже обыденность казалась частью прекрасной, вечной картины. И в самом центре этой картины, будто сошедший с полотна доброго живописца, часто появлялся он — Игорь. Высокий, статный, с спокойными серыми глазами, которые видели боль любого живого существа и умели ее облегчить. Он вернулся в родные места после учебы в городе, облаченный не только в диплом ветеринара, но и в тихую, уверенную мудрость, которая выделяла его среди других парней. Его руки, сильные и бережные, лечили коров и лошадей, а душа, казалось, искала точку опоры, тихую гавань для своего корабля.
А в маленькой, потемневшей от времени избе на краю села жила с бабушкой Яна. Девочка с глазами цвета спелой черешни и непокорной гривой каштановых волос. Её мир был соткан из бабушкиных сказок, шепота листьев в саду и необъяснимого, острого чувства тоски, корни которого уходили глубоко, в ту пору, когда её, трехлетнюю, обняла в последний раз мать. Бабушка, Мария Савельевна, женщина с лицом, изборожденным морщинами, как картой прожитой жизни, часто смотрела на внучку и качала головой, и в её взгляде смешивались безмерная любовь и тихая тревога.
— Ну в кого ты такая уродилась? Отец твой, светлой памяти, до той страды фельдшером был, книжки умные читал. Мама твоя, царствие ей небесное, на медсестру училась. Ох, девочка моя… Хотя, кто знает, кабы не эта стезя, глядишь, и осталась бы жива, не потянулась бы вслед за ним на тот огонь…
Старая женщина смахивала украдкой скупую слезу и крепче сжимала в работе потертые пальцы. В Яне она видела отблеск той, другой — своей невестки, Аллы. Такая же живая, яркая, с походкой легкой и летящей. Но Алла была тихой водой с глубоким дном: вставала затемно, в избе всё лоснилось от чистоты, а в её присутствии самой дышалось спокойнее. А Яна… Яна была как весенний ручей — быстрая, шумная, непредсказуемая, сметающая всё на своём пути. И баловала её Мария Савельевна, жалела сиротку, одну-единственную на всю бескрайнюю землю. Это и стало роковой ошибкой.
Школу Яна окончила с великим трудом, а о дальнейшей учёбе и слышать не желала. Все мольбы бабушки разбивались о каменное «не хочу». И вскоре стало ясно, куда устремлены все помыслы девушки. Всё её существо было приковано к Игорю.
С того дня, как он вернулся, шестнадцатилетняя Яна потеряла покой. Она напросилась работать на ферму, в доильный цех, лишь бы быть ближе. Но все её попытки поймать его взгляд, вызвать улыбку, разбивались о мягкую, но непреодолимую стену. Он был добр, но отстранён.
— Яночка, ты на себя посмотри. Ветер в голове, а не серьёзные мысли. Взрослые разговоры — не для детских ушей ещё.
— Да какой же я ребенок, Игорь? Я всё понимаю! Я… я тебя люблю. Вот возьми и женись на мне!
В его глазах мелькала не то жалость, не то усталость.
— И зачем мне дитя замуж брать? Разница между нами — целая жизнь, ты её ещё не прожила.
— Всего семь лет! А у моих родителей и больше было, и ничего!
— Да, но я-то тебя не люблю, Яна.
— А чем я не хороша? Я красивая, весёлая, бабушка хвалит!
— А ещё — ветреная и избалованная, — тихо добавил он, и эти слова упали, как камни.
Выбежав с фермы, она летела по пыльной дороге, чувствуя, как жгучий стыд и злость подступают к горлу. Дома, метаясь по горнице, она не находила себе места.
— Представляешь, бабуля, я ему открыла душу, а он… он смеётся!
— Ты… ему? Это про Игоречка речь? Одумайся, дитятко! Да где это видано — девица сама такое говорит? Гордости ни капли! Таких не любят, не уважают!
— А каких любят? Как Веру, что ли?
— Вот именно, как Веру. И правильно Игорь делает, что на такой женится. Она — работящая, тихая, сердце у неё золотое. Пара они.
— Женится? — прошептала Яна, и мир вокруг поплыл, потерял краски.
— А ты чему удивляешься? Хозяйка она отменная, детей обожает… А ты… Вон, вчера говорила — двор подметёшь. И где чистота?
— Подмету, подмету… — машинально ответила девушка, но мысли её были далеко. Известие о свадьбе ударило, как обухом. И тогда в её душе, омрачённой обидой, созрел тёмный, липкий план.
Вечером она направилась к дому Веры. Во дворе её встретила мать девушки, Анфиса, с ведром в руках.
— Тёть Фиса, а Вера дома?
— Дома. А тебе зачем, неугомонная? — женщина смотрела на неё без одобрения, холодно.
— Дело есть. Можно её позвать?
— Иди в избу, она там, у окна, фату дошивает.
Сердце Яны бешено колотилось, когда она поднималась на крыльцо. В горнице, залитой последним алым светом, за столом сидела её соперница. Игла в её руках порхала по белоснежному полотну, будто серебряная стрекоза. Она тихо напевала, но, увидев гостью, умолкла.
— Зачем пришла?
— Сказать, что Игорь… Он меня любит.
— С чего бы мне верить? Всё село видело, как ты за ним по пятам ходишь. Будь ты ему мила, разве меня бы в жёны звал?
— Он сегодня признался… что брак — ошибка, что передумал. Боится тебе сказать.
Вера отложила работу. Её ясный, спокойный взгляд на секунду помутился сомнением, но лишь на секунду.
— Глупая ты, Яна. Совсем ребёнок. Не говорил он таких слов. И не скажет.
— Говорил! Я буду его, вот увидишь! Свадьбы не будет! — И, развернувшись, она вылетела из избы, оставив за собой тяжёлое молчание.
На следующий день она прибежала в ветеринарный пункт, предварительно подослав соседского пацана за Верой. Игорь сидел, углубившись в бумаги.
— Опять корова заболела?
— Нет… Я так… Ты правда женишься?
— Правда. А что? Обидно, что не позвал?
— Почему мне ничего не сказал?
— Должен был? Когда ты поймёшь — нет во мне к тебе того чувства. Да не будь Веры, нашлась бы другая, но не ты.
— Почему?
— Потому что ты не видишь дальше своего носа!
— Свадьбы не будет, я сказала!
— Не тебе решать!
— Посмотрим! — мельком увидев в окно приближающуюся фигуру, она, с лихорадочной поспешностью, сорвала с головы платок, растрепала волосы, сделала надрыв на вороте платья.
— Ты что делаешь?! — Игорь вскочил, но дверь уже открылась.
— Что тут происходит? — голос Веры был твёрдым, а глаза стали ледяными.
— А то, о чём я говорила! — выпалила Яна, пытаясь сделать свой взгляд победным.
— Какой вздор ты несёшь? — Игорь был в смятении.
— Действительно, Яна… Зачем бы он меня звал сюда, к тебе? — Вера не дрогнула, её здравый смысл был крепким щитом.
— Вера? Я не звал!
— Но мальчишка сказал — ты звал. Значит, это была ты. Зачем?
Тут из-за перегородки вышла Агафья, пожилая помощница ветеринара.
— Я всё слышала. Эта молодая ворвалась, о любви своей кричала, что свадьбы не будет. Игорь Николаевич её урезонить пытался. А она вон, даже платье изорвала. Не жалко добротной вещи?
Яна, пылая огненным стыдом, выбежала, не помня себя. Дома она уткнулась в подушку, давясь беззвучными рыданиями. Позор был всепоглощающим.
Вечером Мария Савельевна вернулась. В руках её был не просто ремень — это была весть о крахе. Не говоря ни слова, она, с силой, которую трудно было ожидать от её хрупкой фигуры, опустила его на спину внучки.
— Бабушка! Больно!
— Больно? А мне не больно? На всё село опозорила! Мне теперь в глаза людям смотреть нечем! — ещё удар. — Кто ты такая? Где во тебе совесть?
— Меня оболгали!
— Молчи! Знаю я тебя! Жалела, берегла… А надо было строже. Сегодня ко мне в поле женщины приходили, говорили — образуми твою девку, не то сживут со света. Поняла?
Яна обхватила голову руками.
— Бабуля, прости… Не владею я собой, когда он рядом.
— Чтобы владела, я тебя замуж выдам.
— Что? Нет! Я не пойду!
— Тебя спрашивать не стану. Опозорилась — отвечай. Пусть муж тебя в разум приведёт.
— Это не старинные времена!
— А я их устрою! Ужо с председателем поговорю.
— За кого? — в голосе Яны прозвучала истеричная усмешка.
— Хоть за Леонида, Вериного брата.
— За… него? Да тётя Анфиса меня ненавидит!
— А он тебя любит. И она для сына постарается. Это её предложение.
Мир рухнул окончательно. Через неделю село гуляло на двух свадьбах сразу. Игорь и Вера, сияющие, шли рука об руку, их взгляды были переплетены невидимыми нитями понимания и нежности. Яна же, в простом цветастом платье, с цветком у сердца, стояла рядом с Леонидом — широкоплечим, тихим трактористом, который смотрел на неё с обожанием, которого она не замечала. Когда Игорь, усаживая Веру на телегу, обнял её за плечи, Яна почувствовала, как что-то острое и холодное пронзило её насквозь. Леонид бережно коснулся её руки.
— Может, пойдём?
Она кивнула, боясь разрыдаться. Под взглядом бабушки, суровым и непреклонным, она взошла на свою повозку. Мужа… Это слово звучало в голове чуждо и страшно.
Дома её охватила дрожь. Вырвавшись на улицу, она побежала, куда несли ноги. Остановилась у освещённого окна нового дома Игоря. Оттуда лился смех — его и Веры. Звук был таким тёплым и живым, что вызвал в душе Яны приступ жгучей, слепой тоски. Она развернулась и побежала к реке. Тёмная, безмолвная вода манила забвением. Скинув платье, она нырнула в ледяную сентябрьскую гладь, яростно рассекая её, пытаясь смыть стыд, боль, ревность. Выбравшись, она надела мокрое платье на дрожащее тело и прижалась к старой берёзе, чувствуя, как холод проникает в самое нутро. Там, в оцепенении, её и нашёл Леонид.
— Я так и думал, что ты здесь. Вся продрогла. — Он накинул на неё свой пиджак, пахнущий сеном и солнцем. — Чего испугалась?
— Я… не могу… Ты зачем на мне женился? Я же не люблю тебя.
— А я тебя люблю. Обещаю — не обижу. Вся жизнь впереди, всё может измениться.
— Ничего не изменится.
— Давай спорить там, где тепло. Пойдём.
Но силы оставили её. Он нёс её на руках до самого дома, а она, прижавшись к его груди, невольно искала тепла. Уложив её, укрыв одеялом, он вышел на крыльцо. Он понимал. Он был готов ждать.
Три года пролетели, как один долгий, переменчивый день. Яна старалась быть хорошей женой: дом был чист, обед готов, но между ней и Леонидом витала тень невысказанного. Бабушка Мария Савельевна старела, а свекровь, Анфиса, при каждой встрече язвительно напоминала:
— Вера-то опять в положении. Игорек дочку хочет. А вы что? Три года, а в доме тишина. Не бьётся детское сердце.
— Не получается, — глухо отвечала Яна.
— А потому что душа не лежит. Не от всего сердца.
Яна молча отворачивалась, глотая слёзы. Виновата была она одна. В ту свадебную ночь, промёрзшая до костей, она заработала жестокую простуду. Месяц металась в жару, а после — остались боли и пустота каждый цикл. Она смирилась с участью бесплодной, смирилась и с тем, что Игорь стал для неё просто соседом, мужем подруги. А к Леониду… появилось тихое уважение, привычка, даже нежность. Но не та всепоглощающая страсть, о которой она грезила в юности.
И тогда она стала замечать перемены в муже. Он задерживался, отлучался по вечерам, говорил о работе. Однажды к ней на берег той самой реки пришла Галя, девушка из соседней бригады.
— Яночка, поговорить надо.
— Говори.
— У меня будет ребёнок. — Галя не смотрела в глаза. — Третий месяц.
— Поздравляю. И что мне до этого?
— Отец… Леонид.
Мир на секунду замер. Потом Яна, сама не помня как, отвесила девушке звонкую пощёчину.
— Дрянь! И ты ещё хочешь, чтобы я ему дорогу уступила?
— Он тебя любит, сам не уйдёт! А ты его не любишь! Отпусти!
— Ни за что! Неси свой крест сама!
Она ушла, а внутри бушевала буря. И странно — среди волн гнева и обиды плескалось новое, незнакомое чувство. Горькая, едкая ревность. К мужу. К его любовнице. «Неужели… — мелькнула мысль, — неужели это и есть та самая любовь? Не выдуманная, а настоящая?»
Она молчала месяц, вынашивая боль, как ребёнка. А потом её настигли странные недомогания. Фельдшер, старая Тамара Петровна, пощупала пульс, посмотрела внимательно и улыбнулась:
— Поздравляю, бабушка. Внучка твоя ходить будет. Второй месяц уже.
Бабушка ахнула. Яна же ощутила не радость, а горькую иронию судьбы. Ребёнок — сейчас, когда в сердце мужа уже есть другой.
Вечером она сказала ему тихо:
— У меня новость. Я беременна.
Он побледнел. В его глазах вспыхнул и восторг, и ужас.
— Это… чудесно. Я…
— Я знаю про Галю. Ждала, когда сам скажешь.
Он опустился на лавку, сражённый.
— Прости… Я не знал, как… Ты была так холодна долгое время. А она… Я запутался.
— Что будем делать, Лёня?
— Я не хочу тебя терять. Люблю тебя. Но этот ребёнок…
— Помогать будешь. Но ей — молчать. И видеться прекращай. Иначе… Я не отпущу.
Он молча кивнул. И перестал уходить.
А весной в село пришла новая беда. Галя, родив дочь, наутро нашли в сарае. В записке корявым почерком было: «Не вынесу позора. Простите все. Воспитайте дочку хорошей». От потрясения у Яны начались преждевременные роды. На свет появился крошечный сын, Сашенька. Два месяца они боролись за его жизнь в городской больнице. Вернувшись, Яна узнала, что отец Гали умер с горя, мать, тётя Глаша, сломалась, а девочку, Анечку, отправили в приют.
Качая Сашеньку, Яна днями и ночами думала о той девочке. О дочери своего мужа. О сироте. Чувство вины разрасталось, заполняя всё её существо. Однажды ночью она не выдержала.
— Лёня… Давай заберём девочку.
Он смотрел на неё, не веря.
— Ты… серьёзно? Она же будет напоминать…
— Она будет твоей дочерью. Сестрой моему сыну. Я виню себя во всём. Поедем к тёте Глаше.
Старушка, выслушав их исповедь, долго плакала.
— Берите… Только чтобы я видеть её могла…
Свекровь, Анфиса, взвыла, узнав:
— Чужих тащить! Своих рожай!
Тогда Яна, впервые в жизни, встала во весь рост.
— Свои! Эта сирота — ваша внучка! Узнайте у сына, как он по сараям с полюбовницей шлялся! Я тогда его выгнать могла, да сама ребёнка носила уже. И полюбила я вашего сына, понимаете? И за всё, что было, расплачиваюсь теперь. Хватит. Не лезьте в нашу жизнь.
Анфиса отступила, поражённая.
Прошло ещё пять лет. В доме Марии Савельевны, а теперь молодой семьи, звенели детские голоса. Саша, крепкий кареглазый сорванец, возился с деревянным конём. Рядом, старательно заплетая косу кукле, сидела Анечка — девочка с печальными глазами и тихой улыбкой. Она называла Яну мамой, а в её голосе не было и тени сомнения.
Яна стояла у печи, помешивая варево. В окне виднелся огород, где Леонид, высокий и спокойный, помогал старенькой Марии Савельевне подвязать помидоры. Их перекличка доносилась тёплым, живым гулом. Она поймала его взгляд через стекло — и он улыбнулся. Не той восторженной, юношеской улыбкой, которую она когда-то ждала от другого, а тёплой, глубокой, пронизанной благодарностью и тихим счастьем.
Она вышла на крыльцо. Вечерело. С реки тянуло прохладой и запахом влажной травы. Там, у той самой берёзы, теперь часто играли дети. Там же, держась за руки, иногда гуляли они с Леонидом, молчаливые, но понятные друг другу без слов.
Игорь с Верой жили через два дома. У них уже было трое ребятишек, и их смех часто смешивался с криками Саши и Анечки. Иногда они встречались у колодца, обменивались новостями, и в этих встречах не было ни капли прошлой горечи, лишь спокойное, доброе соседство.
Яна взглянула на небо, где зажигались первые звёзды. Она больше не была той стремительной, неистовой девочкой, что бросалась в ледяную воду от обиды. Река жизни унесла её печали, промыла душу до чистого, светлого дна. Она стала другой — женщиной, матерью, женой. Той, чьё сердце, когда-то похожее на горькую осеннюю рябину, научилось цвести сладкой, щедрой вишней. Любовь пришла не с бурей и огнём, а тихо, как рассвет, озарив изнутри самый обычный, самый драгоценный день. И в этом тихом свете она обрела, наконец, себя.
—И под сенью старой берёзы, что помнила и её отчаянные слёзы, и детский смех её детей, Яна поняла простую истину. Самое большое счастье — не в том, чтобы завладеть тем, что кажется яркой звездой, а в том, чтобы разжечь и бережно хранить свой собственный, тёплый, домашний огонёк. И что семья — это не только кровное родство, но и родство душ, сплетённых из прощения, терпения и тихой, ежедневной доброты. Так заканчиваются сказки о превращениях, и так начинается настоящая жизнь.
