Жил-был ходок, для которого женщины были как запчасти — поставил, покатался, заменил. Пока не выяснилось, что у самой важной в его жизни «детали» была своя гарантия
Любил Максим дорогу. Не просто перемещение из точки в точку, а сам процесс, ритм, свободу, открывающуюся за рулём. Это было его страстью, искусством, которому он посвящал себя с тем же упоением, с каким мастер оттачивает редкий алмаз. «Оттачиваю и совершенствую», – с лёгкой усмешкой говорил он приятелям в автомастерской, где обосновался после получения диплома. Попал он туда не случайно, а по ясному и трезвому расчёту: хорошие деньги и нужные связи. Институт автодорожный заканчивал заочно, уже имея за плечами армию, где получил права, и опыт работы на автозаводе, куда когда-то устроился по лимиту. Заводское начальство видело в толковом парне будущего мастера, а там, глядишь, и до начальника цеха недалеко. Но Максим был не из тех, кого устраивают предсказуемые пути. Он выбрал мастерскую – место, где его умение чувствовать металл и моторы расцвело в полную силу.
Мастером он стал легендарным. О нём ходили рассказы, обраставшие подробностями, будто бы он possessed рентгеновским зрением, способным одним взглядом выявить неполадку, скрытую в самых тёмных недрах автомобиля. Его клиентура была особой – люди с положением, с импортными машинами, с раритетами, которые доверяли только его рукам. Двери Дома кино, ресторана при Доме журналистов, знаменитых Сандуновских бань были для него открыты. Театры же он обходил стороной, находя их скучными. Оперетта навевала дрему, а об опере и говорить было нечего – челюсти сводило от одной мысли. Балет… фигурки балерин, как их называл завсегдатай бань Эдуард Эдуардович, могли бы и привлечь, но мужчины в трико – зрелище, по его мнению, недостойное настоящего мужчины. Так что культурная жизнь столицы проходила мимо него, омываясь волнами более земных и ощутимых удовольствий.
Квартиру в жилищном кооперативе он приобрёл на имя дальней московской родственницы, пожилой женщины, которая и вопросов лишних не задавала. Обставил чешской стенкой, югославской мебелью – воплощение мечты о достатке конца восьмидесятых. Жениться не спешил. Внутренний голос, холодный и расчётливый, подсказывал, что одна женщина – это тесные рамки для его натуры. Он с искренним, неослабевающим интересом, как он сам выражался, «изучал многообразие и совершенство советской молодёжи», исключительно её прекрасной половины. С девушками он был щедр, учтив в определённых границах и откровенен до жестокости: сразу предупреждал, что брак – не его история, и чтобы на этот счёт иллюзий не строилось. Молодость его, эпоха «ходока», пришлась на времена, когда личная ответственность была делом сугубо личным, и он ценил эту свободу, ограждённую от будущих ДНК-тестов и юридических сложностей. Были, конечно, попытки взять «на слабо», но он отрезал коротко и ясно: он не акушер, принимать роды не собирается, и все проблемы – личное дело каждой.
Жизнь текла, как полноводная река, неся его по течению успеха и признания. Директор мастерской, уходя на пенсию, без колебаний передал бразды правления ему, Максиму. Кто же ещё? Максим Анатольевич превратил скромную мастерскую в процветающий автоцентр, но сам по-прежнему с удовольствием возился с «железом», ласково обзывая все машины, даже самые роскошные, «хламом». «Забирай свой хлам. Как новенький стал. Хоть сейчас вокруг света», – говорил он, вытирая руки. Или в ответ на благодарность: «Когда хочешь этот хлам на меня скинуть?» А клиент, дипломат какой-нибудь, смеясь, парировал: «У меня не хлам, а конфетка. Будь я на твоём месте, сам бы на таком колесил».
Жениться он собирался когда-нибудь потом, «нагулявшись», и только по любви. Если, конечно, такое чувство существует и однажды снизойдёт на него. О том, что оно реально, он знал ещё со школьной скамьи: в восьмом классе безумно, до головокружения, влюбился в старшеклассницу Лизу. Её замужество сразу после выпускного стало для него личной катастрофой. Однако годы спустя, уже после армии, он столкнулся с ней на улице – и не узнал. Перед ним была уставшая женщина с безжизненными волосами, от романтичной дюймовочки не осталось и следа. И чувство разом улетучилось, оставив лишь лёгкое недоумение: как он мог так страдать? Фотография, которую он носил в нагрудном кармане все армейские годы, вдруг показалась просто кусочком бумаги. «Жизнь к женщинам беспощадна», – подумал он тогда. И решил, что та юношеская влюблённость – нечто вроде ветрянки: болезненное, но необходимое для иммунитета состояние, после которого вырабатывается защита от серьёзных чувств. Хотя где-то в глубине души теплилась мысль: а вдруг? Было бы неплохо снова испытать этот вихрь, это сладкое смятение.
Но женился он, как ни парадоксально, на холодном расчёте – взаимном и откровенном. Его свахой выступил сам Семён Вартанович, директор крупной овощной базы, партнёр по банным четвергам, человек с необычной внешностью и речью, в которую вплетались странные, никому не ведомые словечки. Коренастый, смуглый, с высокими скулами и курчавыми рыжими волосами, он как-то прямо, без предисловий, предложил: «Давай, Максим, соединим наш хлеб». У тебя – положение, у меня – возможности. Я дочь в хорошие руки отдаю, ты в хороший дом попадаешь. На вопрос Максима: «Я ведь известный ходок», – Семён лишь фыркнул: «И что? Я тоже. А жена моя до сих пор, серебряную свадьбу отгуляли, не ведает, за каким ходоком замужем. Мужчину тайна украшает. Хотя ты и так, можно сказать, медаль на всё бабье тело».
Максим задумался. Остепеняться не хотел, но формальная семья как социальная единица казалась разумным шагом. Он согласился. Жена, Лариса (имя это он не любил, ассоциируя с недавней политической фигурой), быстро забеременела. Максим, полный сил мужчина, и не думал менять привычный уклад. Свобода, возможность выбирать, жить полной жизнью – это было его сущностью. Он продолжал вести активную, по сути, холостяцкую жизнь.
Лариса родила дочь Виолетту. А спустя пару месяцев раздался звонок. Звонила Вероника, худая, почти прозрачная девушка, продавщица из цветочного магазина, которую он подвозил как-то раз, впечатлившись её хрупкостью на фоне располневшей жены. «Я на четвёртом месяце, – сказала она без предисловий. – Если хочешь участвовать – участвуй. Но жаловаться не буду, денег просить не стану». Максим ответил с привычной прямотой: «Не хочу. Отцом не буду, денег не дам. Свои проблемы решай сама. Как и договаривались». Больше она не звонила. Жила она в том же районе, где и они, но, передвигаясь почти исключительно на машине, Максим с ней не пересекался. Слышал, что отец у неё строгий, казацких кровей. Вероника держалась стойко, не нарушая их молчаливого договора.
Когда по стране прокатилась волна перемен, Максим вместе с тестем ринулся в предпринимательство. Денег стало в избытке. Семён Вартанович уговаривал купить завод, но Максима останавливал животный страх перед словом «конфискация». В памяти, словно незаживающая рана, жило воспоминание из детства: на его глазах благополучная семья директора стадиона, жившая напротив в шикарной сталинке, в одночасье рухнула после суда и конфискации. Изящная дочь превратилась в алкоголичку, гордая жена – в сломленную старуху. Это падение в бездну он прочувствовал всем нутром. Потому в аферу с заводом не вступил, а тесть, лихой делец, приобрёл производство и постепенно отдалился от зятя, сблизившись со своим непутевым сыном. Максиму же хватало и своего бизнеса.
Неприятности пришли оттуда, откуда не ждал. Дочь пошла в школу и оказалась в одном классе с Вероникиной дочкой, Светланой. Девочки были поразительно похожи – две капли воды. Это заметили все. Более того, в графе «отец» у Светланы стояло имя Максима. Лариса, узнав, взбеленилась. Начались скандалы, преследования. Веронике пришлось перевести дочь в другую школу, уйти с работы, но Лариса, дочь завбазы, обладала бульдожьей хваткой и продолжала терзать несчастную женщину.
Потом грянула настоящая трагедия. Семёна Вартановича и его жену расстреляли в загородном доме. Сынишка, вляпавшись в тёмные дела, переписал свою долю на сомнительных личностей, те пришли за всей собственностью. После убийств всё имущество мигом сменило владельцев, а сын бесследно исчез. Лариса, унаследовавшая формально часть отцовского дела, впала в паранойю. Вместо того чтобы бороться, она, запуганная, подписала все документы по передаче своего и Максимового бизнеса бандитам. Когда Максим узнал об этом, его сразил инсульт.
А Виолетта тем временем тяжело заболела. Диагноз был страшным, и лечение требовало донорской крови близкого родственника-ровесника. Лариса металась в поисках племянников брата, но лишь навела на себя бандитов, лишивших семью последнего. В отчаянии она набросилась на Веронику, требуя, чтобы та отдала свою дочь для спасения Виолетты. В ответ на очередной скандал, испугавшись за свою Светлану, Вероника силой выставила Ларису за порог. Та неудачно упала.
Но на следующий день Вероника, превозмогая обиды и унижения, сама отправилась к врачам, чтобы узнать, может ли Светлана стать донором. Оказалось, может. Без истерик, без требований, тихо и решительно она взяла на себя заботу о спасении чужой дочери. Лариса же, у которой на нервной почве отнялись ноги, могла только злобно наблюдать со стороны, попрекая Веронику на каждом шагу. Виолетта пошла на поправку, но Лариса так и не смогла произнести слова благодарности.
Максим, оставшийся без средств и должного ухода, вскоре умер. А у Ларисы врачи обнаружили запущенную болезнь – именно она стала причиной паралича. Когда её забрали в хоспис, а Виолетта оказалась на попечении соцорганов, Вероника, узнав об этом от дочери, пошла навестить умирающую женщину. Та была уже без сознания. Взяв её холодную руку, Вероника прошептала: «Не переживай за Виолетту. Я о ней позабочусь». И по щеке Ларисы скатилась единственная слеза.
Оформить опекунство над Виолеттой оказалось непросто. Вдруг объявились дальние родственники, но, узнав, что никакого наследства нет, мгновенно исчезли. А потом органы опеки разыскали родного дядю девочки – Валерия, старшего брата Максима, который после флотской службы остался жить в Магаданской области. Мужчина, овдовевший и воспитывавший сына, захотел забрать племянницу к себе.
Для Вероники это был удар. Девочки сдружились, стали неразлучны. Встреча с Валерием в кафе началась с mutual hostility. Он, грубоватый и прямолинейный, заподозрил в её желании заботиться о чужом ребёнке корысть. Она, оскорблённая до глубины души, увидела в нём бездушного хама. Их разговор зашёл в тупик.
Но жизнь, как часто бывает, распорядилась по-своему. Увидев девочек вместе, Валерий был потрясён их сходством и узнал, что Светлана – тоже дочь его брата. А потом ему открылась вся история спасения Виолетты. Суровый северянин, он оказался способным на переоценку. Он извинился перед Вероникой. Между ними началось трудное, осторожное сближение. Чтобы решить юридические вопросы и оставить Виолетту в привычной среде, они пошли на формальный брак. Поначалу это была лишь сделка, бумага. Валерий с сыном оставались в Магадане, Вероника с девочками – в Москве. Но distance и время сделали своё дело. Между ними завязалась переписка, долгие разговоры, в которых сквозь формальности пробивались ноты теплоты и понимания.
Валерий оказался человеком честным, надёжным, глубоко порядочным – полной противоположностью своему блестящему, но ветреному брату. Он не делал громких признаний, но его забота, регулярная помощь, внимание к детям и к самой Вере говорили красноречивее любых слов. Когда он попал в небольшую аварию и на несколько дней пропал из связи, Вера вдруг с ужасом осознала, как он стал ей дорог. А он, увидев её слёзы облегчения на экране телефона, впервые мягко улыбнулся: «Вот так и узнаётся любовь. Дурочка расплакалась. Значит, любит».
Они перестали притворяться. Формальный брак превратился в настоящую семью. Вера, Светлана и Виолетта переехали в Магадан, в просторную квартиру с видом на суровые, но бесконечно прекрасные колымские пейзажи. А спустя время в их семье родились двойняшки – мальчик и девочка, чьим местом рождения была указана земля Магадана. Валерий, выходя на пенсию, наконец-то получил возможность встречать своих новорождённых детей из роддома, чего ему так не хватало раньше.
Их жизнь наполнилась новым смыслом, теплом и той самой тихой, прочной любовью, в существование которой Максим когда-то почти не верил. Ветер с Колымы, холодный и резкий, принёс в дом Вероники не ожидаемую бурю, а ясное, устойчивое счастье. Он залечил старые раны, соединил разрозненные судьбы и подарил им всем – и бывшему ходоку, и женщине, научившейся ждать и прощать, и двум сёстрам, связанным теперь не только кровью, но и общей историей спасения, – долгую дорогу домой. Дорогу, где на каждом повороте их ждало не одиночество, а крепко сцепленные руки, готовые поддержать и согреть в любой, даже самый лютый мороз.
