Загадочная незнакомка из соседнего сада: эта история о неожиданной встрече перевернет ваше представление о судьбе!
Лето разливалось над посёлком густым, тягучим мёдом. Воздух дрожал над раскалённым асфальтом, а с полей доносился пьянящий аромат спелой полыни. Бригада строителей, возводившая кирпичный дом на окраине, укрылась в ажурной тени молодого клёна, устроив нехитрый перекус. Мужики устало жевали, заедая щедро нарезанный хлеб солёными огурцами.
— Смотри, бабёшка вроде ничего, — один из работников, коренастый и весёлый, подтолкнул локтем своего товарища, — не тушуйся, Борисыч, бабы любят рисковых! Взгляни, какая стать, движения плавные, будто не полет сорняков, а танец какой-то выводит.
— Отвалите, ребят, со своими шуточками, — смущённо отнекивался тот, на кого направляли внимание. Загорелый, стриженный под ноль мужчина лет сорока пяти, он чувствовал себя неловко под прицелом всеобщего внимания. — Вам надо, вы и подкатывайте. Я погляжу на вас со стороны, мне и так неплохо.
— Так она на тебя глаз-то положила! — язвительно заметил другой, по прозвищу Кривонос, которое он получил после давней истории со сломанным носом. — Видишь, как поглядывает? Неспроста это.
— А что, она и правда ничего так, я б того… этого! — вставил своё слово плюгавенький, рябой Николай, нервно почесывая затылок. — Жена, правда, не знаю, как, но всегда узнаёт, если я вдруг того… на сторону не то, что пойду, посмотрю, кажется, сквозь стены видит.
Дружный хохот прокатился по бригаде, и снова воцарилась ленивая, сонная тишина, нарушаемая лишь жужжанием пчёл и далёким лаем собаки. Они строили дом, а женщина, ставшая объекром их шуток, работала в огороде на соседнем участке, отгороженном старой, местами проржавевшей сеткой-рабицей. Конечно, до неё долетали обрывки фраз, и она иногда бросала на шумную компанию короткий, неодобрительный взгляд, полный спокойного достоинства.
— Слышь, хозяйка, — не унимался Кривонос, собравшись с духом, — а тебе ничего подправить не надо? Как закончим работу, я свободен! Сарай, забор, дров наколоть — всё могу!
Женщина медленно разогнула спину, уперевшись руками в поясницу, и покрутила головой, смахнув со лба непослушную прядь волос.
— Не-а! Для тебя работы нет, а вот для него… — она неопределённо ткнула тонким пальцем в воздух, проводя им по невидимой линии между Борисычем и Николаем, — кое-какая работёнка есть. Небольшая, но важная.
— Чё за дискриминация? — притворно возмутился Кривонос. — Дуpa баба, хороших людей не разбирает!
— Я не понял, — вскочил на ноги Николай, словно его ужалили, — вы на кого показали, на него, — он кивнул на смущённого Борисыча, — или на меня?
— На тебя, на тебя. Ну, что, поправишь мне сарай? Совсем немного покосился, дверь заедает.
— Так я это… женат, — робко и очень тихо пробормотал Николай, но чуткое ухо женщины уловило каждое слово.
— Так я же тебя сарай поправить зову, а не в доктора играть! — рассмеялась она, и смех её был похож на звон хрустального колокольчика. — Приходи, как солнце сядет, всё и обговорим! Жара спадет, и работать будет легче.
И она, всё так же беззаботно хохоча, грациозной походкой направилась в свой аккуратный, увитый диким виноградом дом.
— Нда… странная женщина, — задумчиво покачал головой отвергнутый Борисыч. Из всех мужиков он был самым спортивным и статным: в прошлом кмс по боксу, он по сей день ревностно следил за своей формой. Прожил жизнь, колеся по необъятной стране, и так и не нашёл свою вторую половинку: всё попутчицы попадались, мимолётные увлечения, а его душа жаждала чего-то большего, настоящего. Потом развалилась его небольшая компания, и он остался и без призрачной надежды на семью, и без стабильной работы. Чтобы просто выжить, решил временно пошабашить, да так и остался в этой братии. До бригадира дорос, мужики его уважали за справедливость и твёрдую руку.
— Как думаешь, Колян, а почему она всё же тебя выбрала? — никак не мог он успокоиться, пытливо вглядываясь в черты Николая, который, прямо скажем, не мог похвастаться ни богатырским сложением, ни классической красотой.
— Слух у неё хороший… отменный слух! — философски изрёк Николай, удобно устраиваясь на разостланной прямо на земле куртке. — Я же тихо шепнул, что женат, можно сказать, себе под нос, на краешке губы. Значит, она знала, что женат. И потому, я думаю, позвала. Чтоб не лез с глупостями, а может, и наоборот, — он загадочно зевнул и прикрыл глаза, подставив лицо ласковому солнцу.
— Слышь, Коль, давай всё же я вместо тебя пойду. Мне эта женщина напомнила кой-кого… из прошлого. А барыш, если что, пополам. Хотя я бы ей бесплатно сарай поправил, честное слово…
— Дерзай! — Николай лениво открыл один глаз и с сочувствием хлопнул себя по худым, но жилистым коленям. — Ну чё, мужики, пора за работу?! Солнце уже ниже, пора и честь знать.
Чем ближе к закату подвигалось время, тем сильнее Фёдор нервничал. Внутри всё сжималось в тугой, тревожный комок. Он даже твёрдо решил отказаться от своей авантюры, и подошёл к Николаю, который, растянувшись в прохладной бытовке и водрузив на нос очки, внимательно изучал брошенный хозяевами для растопки пожелтевший журнал «Юность»:
— Слышь, Колян, я того… Не пойду, передумал. Всё же она тебя пригласила, чего я попрусь-то? Не по-товарищески это как-то.
Коля аккуратно снял очки, и, взяв одну дужку в рот, покачал головой, словно разговаривал с несмышлёным ребёнком.
— Жизнь мою разрушить хочешь? Семью мою крепкую?
— Не понял… — искренне изумился Фёдор.
— Глупый ты, Федор. Какой сарайчик после заката, сам посуди! — и он многозначительно стукнул себя пальцем по лбу. — А я… сам знаешь, месяц жену не видел, очень соскучился, могу и того… оскоромиться перед такой дивчиной. Так что иди, иди, дружище, спасай меня и мою честь! Считай, подвиг совершаешь.
Поплавав в прохладной воде деревенского пруда и чуть остыв от дневного зноя, Фёдор Борисович надел свою единственную свежую рубашку, тщательно выглаженную, и с замиранием сердца отправился «обговаривать» покосившийся сарай. В ушах у него непрестанно звучал её серебристый, заразительный смех. Минут пять простоял он перед скрипучей деревянной калиткой, не решаясь сделать тот самый, решающий шаг, словно за этим простым действием скрывалась целая новая жизнь.
«Скажу, что Коля не смог, дела срочные, и я за него», — наконец, решился он, прежде чем робко постучать в дверь. Дверь, к его удивлению, оказалась незаперта, и он, осторожно войдя, оказался в небольшой, но невероятно уютной кухне. Пахло свежей выпечкой и сушёными травами. Было уже почти темно, и он зашарил ладонью по шершавой поверхности стены, пытаясь нащупать выключатель.
— Не включай… — раздался горячий, влажный шёпот из смежной комнаты, от которого по спине побежали мурашки, — иди ко мне! Не бойся.
Сердце его забилось с частотой колибри. Он послушно пошёл на голос и в густых сумерках различил очертания женской фигуры в струящемся полупрозрачном пеньюаре. Он не сразу узнал хозяйку, потому что она распустила свои длинные, волнистые волосы, и они ниспадали на плечи водопадом. Чаровница стояла к нему спиной, и весь её гибкий стан, каждый изгиб говорил о том, что она жаждет, чтобы он действовал, как настоящий, уверенный в себе мужчина.
Руки у Фёдора предательски задрожали, его резко бросило в жар, он тщетно пытался расстегнуть маленькие, удивительно вредные пуговки на своей рубашке, и, наконец, не справившись с ними, с отчаянием рванул ткань. Раздался неприятный звук рвущегося полотна. Он приник своим мощным, налитым силой торсом к спине женщины, и, обняв её сзади, положил свои большие рабочие ладони ей на грудь. «Что-то вроде меньше казалась, не такая упитанная», — промелькнула у него в голове странная, нелепая мысль.
— А-а-а-а-а!!! — вдруг завопила женщина низким, густым басом, от которого кровь стыла в жилах, и, резко развернувшись, отвесила Федору такую звонкую затрещину, что у него в глазах потемнело и он еле устоял на ногах. — А-а-а-а! Галя! А-а-а-а! Маньяк! Галя! Маньяк! — продолжала она орать, как сумасшедшая, закрываясь руками.
Послышались быстрые, лёгкие шаги, щёлкнул выключатель, и яркий свет люстры залил комнату. Фёдор, ослеплённый, увидел в дверях милую, улыбающуюся ему хозяйку. А прямо перед ним, трясясь от indignation и страха, стояла роскошная, пышнотелая женщина, весом явно не менее центнера.
— Вы-вы-вы к-кто? — заикаясь от ужаса, произнесла «чаровница», — где мой Николай? Я его ждала!
Фёдор, красный, как варёный рак, не знал, куда девать глаза и что вообще можно ответить на этот законный вопрос. На улице раздался нарастающий шум, и спустя мгновение, дверь с силой распахнулась, едва не слетев с петель от мощного толчка.
— Господи, Туся! — в комнату влетел, запыхавшись, Николай. — Я сразу узнал твой голос, родная! Тусенька, успокойся! — и он, не обращая внимания на окружающих, приник к её родной, могучей груди, как к безопасной гавани.
Фёдор с Галиной тактично и почти синхронно вышли на крыльцо, оставив перепуганных супругов наедине и прикрыв за собой дверь. Ночь уже полностью вступила в свои права, на небе зажглись первые, робкие звёзды.
— Хотите чаю? — спросила Фёдора хозяйка, и в её глазах прыгали смешинки. — У меня на веранде как раз остывает свежезаваренный чайник. С мятой.
— Не откажусь, — с облегчением вздохнул он, с сожалением разглядывая испорченную, с висящим клоком рубашку. — Спасибо.
— Не получился, значит, у Натальи сюрприз для супруга, — тихо и понимающе улыбнулась Галя.
— Ага, — едва сдерживая накатывающий смех, сказал Фёдор, — Туся… ой, а я чувствую… не ваш… не ваш размерчик, что ли!
Он закрыл ладонью рот, чтобы не засмеяться в голос и не выдать всю комичность ситуации.
— Как вы могли подумать так обо мне! — мягко укорила его хозяйка, хотя и самой ей было невероятно тяжело удержаться от смеха. — Я же не такого рода дела по ночам обговариваю.
— А что бы вы на моём месте подумали? — развёл он руками, чувствуя, как с него спадает напряжение.
— Не знаю, — честно призналась она, и взгляд её стал тёплым и открытым. — Наверное, то же самое. Снимайте рубашку.
— Не надо, Галечка, её не спасти, — с комичной грустью показал он на зияющий разрыв.
— Я дам вам другую, — сказала она и скрылась в доме. Когда вернулась, в её руках была аккуратно сложенная мужская рубашка в мелкую клетку.
— Мужа? — спросил он, с необъяснимым страхом ожидая ответа, в котором вдруг почему-то очень нуждался.
— Сына, — улыбнулась она, и в её улыбке промелькнула лёгкая тень грусти. — Только вам она, наверное, будет мала. Он у меня не такой широкий в плечах.
И точно: он с трудом натянул рубашку, но застегнуть её на все пуговицы так и не смог — грудь и плечи не вмещались в узкий покрой.
Дом закончили ровно через неделю. Бригада собирала инструменты, готовясь к переезду на другой объект. Фёдор Борисович, купив у старушки, торговавшей у станции, целый букет алых, бархатистых роз, пришёл проститься с Галей. Сердце его билось тяжёлыми, нервными ударами.
Он постучал, как тогда, в ту самую памятную дверь, и она, как и тогда, оказалась незаперта, будто его ждали.
— Галина! Вы дома? — крикнул он, оказавшись в знакомой маленькой уютной кухне, где в воздухе витал всё тот же сладкий запах выпечки.
— Минуточку, я сейчас спущусь! — услышал он её звонкий, такой полный жизни голосок, и это простое сообщение наполнило его необъяснимой надеждой.
Она спустилась по лестнице, держа в руках аккуратный свёрток, перевязанный бечёвкой. Он молча протянул ей цветы, и их пальцы ненароком соприкоснулись, вызвав лёгкую электрическую искру.
— Галя, я… — он начал и запнулся, не в силах подобрать нужные, самые важные слова.
— Вот, на этот раз, я надеюсь, ваш размер, — перебила она его, и голос её дрогнул, выдавая волнение. — Это новая рубашка. А ту, старую, я… я себе оставлю, ладно? На память.
Он не стал ничего говорить. Он просто сделал единственно верный в этой вселенной шаг вперёд, притянул её к себе и ощутил, как мелко дрожит её тело. Она не сопротивлялась, а лишь доверчиво приникла к его мощной груди.
— Галя… — прошептал он, вдыхая аромат её волос, — я вернусь к тебе. Можно? Я обязательно вернусь.
— Только попробуй обмануть, — так же тихо, почти шёпотом, прошептала она в ответ, и в этих словах была и угроза, и обещание, и мольба.
— Борисыч! Где ты там! Пора двигать! — уже кричали с улицы нетерпеливые мужики.
Потом засигналил грузовик, потом раздался настойчивый, нетерпеливый стук в стекло. Он так и не поцеловал её тогда, лишь на прощанье сжал её маленькую, тёплую ладонь в своей.
Осенью, когда последние листья кружились в прощальном вальсе, он вернулся. Увидев на калитке навесной амбарный замок, он испытал острое, леденящее душу разочарование. «Ну и чего я ожидал? — с горечью подумалось ему. — Такая женщина, красивая, добрая, хозяйственная, может найти кого-то посолиднее, чем какой-то там вечно кочующий шабашник». Денег за лето он заработал достаточно, даже больше, чем планировал, но теперь эти бумажки казались ему ненужной макулатурой. Семьи нет, один как перст, и впереди — лишь бесконечная череда чужих строек.
Вздохнув полной грудью, он уже собрался разворачиваться и уходить, как вдруг взгляд его зацепился за что-то маленькое, белое, висящее прямо на холодном железе замка, завёрнутое в прозрачный полиэтиленовый пакетик. Это оказалась записка. Адресованная ему. Крупный, округлый почерк выводил: «Уехала к сыну, помогать с внуком. Возвращаюсь к первым подснежникам. Если ваши намерения серьёзны, моя дверь будет ждать вас. Ваша Галина».
Он медленно, почти благоговейно поднёс листок к губам, словно мог почувствовать исходящее от него тепло, а затем решительно поспешил обратно на станцию, туда, где огни поездов обещали новые дороги. Но теперь у него впереди была не просто дорога, а точный адрес, куда нужно было успеть к первым, самым робким цветам, пробивающимся сквозь тающий снег. И он знал, что на этот раз его ждёт не просто открытая дверь, а открытое, готовое к встрече сердце.
