От обречённости, согласилась выйти замуж за неходячего сына богача… А спустя месяц стала подмечать странные вещи…
Я стояла на холодном граните ступеней, а пронзительный ветер свистел в ушах, пытаясь сорвать с головы фату, сплетенную из отчаяния. Передо мной возвышались массивные дубовые двери, казавшиеся вратами в иной, чужой и безрадостный мир. Мое подвенечное платье было цвета ночи, и этот цвет идеально отражал состояние моей души. Болезнь самого родного человека, горы обязательств, нависшие над нашей семьей, и это единственное, пугающее решение… Согласие стать супругой человека, которого я никогда не видела, сына властного Арсения Сомова — Артема. Казалось, сама судьба поставила на моей жизни жирную, окончательную точку.
«Ему не требуется ничего, кроме присутствия, — голос старшего Сомова был холоден и ровен, его пронзительный взгляд ощущался почти физически. — Тебе нужна поддержка, ему — простой уход. Ты станешь тихим ангелом в его покоях».
Его покои. Мрачный кабинет на втором этаже, куда редко заглядывало солнце. Густые портьеры, темное дерево мебели, и в центре всего этого — кресло на колесах, а в нем… он. Артем. Чрезвычайно бледный, с хрупкими плечами, с глазами цвета летнего неба после дождя, в которых читалась такая же безропотная покорность, что и в моих. В день нашей странной церемонии он не произнес ни единого звука. Просто смотрел в окно, словно ожидая, что стекло растворится и его душа улетит на свободу.
Первый месяц протекал в размеренном, монотонном ритме. Утро: принести завтрак, помочь с умыванием. День: перестелить постель, прочитать вслух несколько глав из сложного научного труда. Вечер: визит медсестры для уколов, а затем — всепоглощающая, давящая тишина. Он был безмолвным и почти неосязаемым созданием. Я понемногу свыкалась с мыслью, что моя жизнь отныне — это служение безмолвной тени в инвалидном кресле.
Но затем начались странности, маленькие и почти неуловимые.
Я всегда с предельной аккуратностью ставила его чашку с чаем на прикроватную тумбочку с левой стороны. Однажды, вернувшись после короткого отсутствия, я обнаружила ее аккуратно стоящей справа. Спицами для вязания, которые я оставила на комоде, был выведен причудливый орнамент, напоминающий сложное математическое уравнение. Я списала все на усталость и рассеянность. Возможно, это была работа медсестры? Но медсестра приходила лишь в вечерние часы.
Потом, глубокой ночью, мне померещился скрип половиц в его комнате. Я вскочила с постели, сердце заколотилось, как птица в клетке. Прильнув к замочной скважине, я застыла. В комнате горел ночник, и в его тусклом свете я разглядела его. Он не лежал в постели. Он стоял у окна, опираясь на высокую спинку стула, и его силуэт казался собранным, сильным… и абсолютно здоровым. Я замерла, не в силах сдвинуться с места. А на следующее утро он снова лежал в своей постели, беспомощный и бледный, с пустым, отрешенным взглядом.
«Мне просто показалось, — убеждала я себя, зарываясь лицом в подушку, — это сновидение наяву, игра воспаленного сознания от постоянного напряжения».
Но доказательства продолжали множиться. Как-то раз я обронила свою самую дорогую заколку, подарок от отца, в узкую щель между полом и плинтусом в его комнате. Наклонившись, чтобы ее поднять, я ощутила легкое движение воздуха. Плинтус был слегка отодвинут. Дрожащими руками я сдвинула его еще немного. Внутри лежала записная книжка. Не медицинский журнал, а самая обычная, в переплете из мягкой кожи.
Я открыла ее. Страницы были исписаны твердым, размашистым почерком, который никак не вязался с дрожащими пальцами моего супруга. Это не были стихотворные строфы или личный дневник в привычном понимании. Это были заметки. Наблюдения. За мной.
«День двенадцатый. Сегодня она плакала в саду. Собирала соцветия и вытирала капли на щеках рукавом. Похоже на ожившую картину».
«День восемнадцатый. Испытывает трепет перед грозой. Во время раскатов грома затаилась в библиотеке, словно маленький перепуганный зверек».
«День двадцать пятый. Перечитала книгу о суровой любви три раза. Романтичная натура. Или просто ищет отголоски собственной печали?»
По коже пробежали ледяные мурашки. Это писал он. Тот, кто притворялся беспомощным. Тот, чьи глаза всегда были пусты. Все это было колоссальным, продуманным до мелочей спектаклем.
И последняя запись, датированная вчерашним числом, гласила:
«Она начинает что-то подозревать. Сегодня утром смотрела на меня слишком пристально. Пора менять тактику. Отец был прав — она не из тех, кто смирится. Она из тех, кто будет искать ответы».
Я сидела на холодном полу, сжимая блокнот в онемевших пальцах. Чувство страха медленно сменилось леденящим, всепоглощающим гневом. Вся моя жертва, вся моя отчаянная попытка спасти семью — все это оказалось лишь частью чьего-то ужасного плана? Для чего?
В этот самый момент скрипнула дверь. Я резко обернулась. В дверном проеме стоял Артем. Он не сидел в кресле. Он стоял, опираясь на костыль, но его осанка была прямой и властной. Его глаза, те самые «небесные» глаза, теперь горели живым, острым, пронизывающим умом.
— София, — произнес он, и его голос звучал совершенно иначе — глубоким, уверенным баритоном, без тени прежней слабости. — Кажется, ты отыскала мои записи.
Я отпрянула назад, прижимаясь спиной к прохладной стене. — Для чего? Почему весь этот ужасный спектакль?
Он тяжело вздохнул и сделал неуверенный шаг вперед.
— Мой отец — человек, привыкший все покупать. Людей, преданность, молчание. Он купил и тебя. Чтобы ты была моей спутницей и… моей надзирательницей. Он уверен, что я, со своими «опасными» мыслями и стремлением к самостоятельной жизни, должен быть под полным контролем. Сломленным. Беспомощным.
— Но ты… ты ведь способен передвигаться!
— Травма была, но не там и не настолько серьезной, как ему доложили подкупленные специалисты. Я уже шел на поправку, когда он придумал этот чудовищный план. Сделать из меня беспомощного инвалида, чтобы я никуда не ушел и не пошатнул его благополучие. А потом он нашел тебя. Отчаявшуюся, прекрасную, идеальную компаньонку для своего неходячего сына.
Он приблизился и опустился передо мной на одно колено, его взгляд был прямым и честным.
— Я мог бы открыть тебе правду сразу. Но мне было необходимо понять, кто ты. Ты была его разменной монетой. А я сделал тебя своей. Я наблюдал, София. Я видел твою доброту, твое терпение, твою душевную боль. Ты не такая, как он. Твоя душа не продана.
Я смотрела на него, на этого незнакомого мужчину с до боли знакомым лицом. Гнев понемногу отступал, уступая место водовороту новых чувств: жалости, обиды, и странного, едва зарождающегося понимания.
— И что теперь? — прошептала я, и мой голос едва был слышен.
— Теперь у нас есть возможность выбирать, — сказал Артем, и в его глазах вспыхнул огонь надежды. — Мы можем продолжить этот маскарад. А можем начать свой собственный. У отца есть рычаги влияния на твоего отца, долги. У меня… у меня есть информация на него. Доказательства его нечестных сделок, которые я по крупицам собирал все эти месяцы, притворяясь беспомощным. Он был уверен, что я сломлен. Но я просто выжидал.
— Выжидал чего? — спросила я, чувствуя, как в груди загорается маленькая искорка.
— Партнера, — он осторожно взял мою руку. Его пальцы были теплыми и живыми. — Выжидал тебя.
За окном начинался рассвет. Первые солнечные лучи золотили его лицо, и теперь я видела в нем не несчастную жертву, не тюремщика, а человека. Сильного, израненного, но не сломленного. Такого же, как и я сама.
Безысходность, что привела меня в этот дом, понемногу начала рассеиваться. Ее место заняли риск, неизвестность и странное, щемящее чувство солидарности. Его партия только начиналась. И теперь в ней было двое игроков. Я больше не была невестой по принуждению. Я стала сообщницей в нашем общем освобождении. И наш союз, начавшийся как сделка, теперь превращался во что-то иное — в тайный заговор против того, кто был так уверен, что купил наши судьбы.
Тишина в комнате была густой, звенящей, нарушаемой лишь нашим прерывистым дыханием. Его слова повисли между нами, тяжелые и невероятные. Заговор. Партнер. Эти слова казались чужими в моей жизни, где последние месяцы правили долги, отчаяние и покорность.
— Ты… планируешь уничтожить родного отца? — выдохнула я, все еще не в силах подняться с пола.
Артем усмехнулся, но в его улыбке не было ни капли радости. — Он начал эту битву, София. Он превратил меня в экспонат в своей коллекции беспомощных существ. Он купил тебя, как покупает предметы интерьера. Я не собираюсь его уничтожать. Я хочу нас освободить. И если для этого нужно лишить его власти… что ж.
Он встал, его движения, хоть и скованные остатками боли, были полны решимости. Он подошел к книжному шкафу, провел рукой по корешкам старых фолиантов и нажал на что-то почти незаметное. С тихим щелчком одна из полок отошла, открыв потайное отделение. Внутри лежала аккуратная стопка бумаг, несколько флеш-накопителей и еще один блокнот, похожий на тот, что я держала в руках.
— Все его «творение» построено на зыбком песке, — сказал Артем, доставая папку с документами. — Нечестные сделки, фиктивные предприятия, давление. Он думает, что держит все под контролем. Но он забыл, что самый опасный противник — тот, кого считают беспомощным и кого всегда держат рядом.
Он протянул папку мне. — Здесь все, что нужно. Но одних доказательств недостаточно. Нужен четкий план. И нам придется играть свои роли еще убедительнее, чем прежде.
Я наконец поднялась с колен, чувствуя, как дрожь в ногах сменяется странной, холодной собранностью. Страх никуда не исчез, но его затмило новое чувство — азарт. Азарт загнанного в угол зверя, увидевшего спасительную лазейку в своей клетке.
— Что мне нужно сделать? — спросила я, и мой голос прозвучал тверже, чем я могла предположить.
— Сегодня вечером с визитом приедет отец. Он будет проверять своего «больного» сына и свою «послушную» невестку. Ты должна быть безупречной. Напуганной, покорной, уставшей. А я… я буду слабее, чем когда-либо. Он должен увериться, что его план работает безупречно.
В тот вечер все шло согласно нашему сценарию. Старый Сомов вошел в комнату, как хозяин, пришедший проверить своих подопечных. Его взгляд скользнул по мне, оценивающий и ледяной.
— Ну как чувствует себя наш больной? — его голос был густым, словно патока, и таким же ядовитым.
— Никаких изменений, отец, — тихо ответил Артем, глядя в окно пустым взглядом, который он оттачивал все эти месяцы. — София… заботится.
Я стояла, опустив глаза, скрестив руки на груди, будто пытаясь защититься от всего мира. — Я делаю все, что в моих силах, — прошептала я.
Сомов-старший удовлетворенно хмыкнул. — Прекрасно. Я привез новые препараты. Более сильные. Лечащий врач сказал, что они должны… помочь ему успокоиться.
Он положил на тумбочку небольшую коробку. Лекарства. Я взглянула на Артема и увидела, как на долю секунды в его глазах вспыхнул настоящий, животный ужас. Эти «препараты» были не для лечения. Они были для усмирения. Чтобы окончательно превратить его в безвольное существо.
— Благодарю, отец, — безжизненно произнес Артем. — София, будь добра, принеси стакан воды.
Я кивнула и вышла из комнаты, но не пошла на кухню. Я прижалась к стене в коридоре, слушая, как мое сердце колотится в груди. Это была настоящая война. И первая атака только что началась.
Когда дверь закрылась, и шаги Сомова затихли на лестнице, я вернулась в комнату. Артем сидел на краю кровати, сжимая в руках коробку с таблетками. Его пальцы были белыми от напряжения.
— Он ускоряет события, — прошептал он. — Он что-то заподозрил. Или просто перестраховывается.
— Что мы будем делать? — спросила я, подходя ближе.
Он посмотрел на меня, и в его взгляде была та же непоколебимая решимость, что и утром. — Мы действуем первыми. Завтра. У отца важная встреча с иностранными партнерами. Весь день его не будет. Это наш единственный шанс.
Ночь была долгой и тревожной. Мы сидели в его комнате, приглушив свет, и строили планы, как настоящие заговорщики. Артем объяснял, кому можно передать документы, какого адвоката найти, того, кого не смог купить его отец. Я слушала, запоминала, предлагала свои идеи. Я знала этот дом, распорядок дня прислуги, слабые места в системе охраны — все то, что он, запертый в четырех стенах, знать не мог.
Мы были идеальным тандемом. Его стратегический ум и моя тактическая осведомленность. Две половинки одного целого, собранные вместе безысходностью и общим противником.
На рассвете, когда первые птицы начали выводить свои трели за окном, я подошла к нему. Он смотрел на восходящее солнце, и в его профиле я увидела не хрупкого инвалида, а человека, готового к последней битве.
— Артем, — позвала я его тихо. Он обернулся. — Почему ты все-таки решил довериться именно мне? Ты мог продолжать притворяться в одиночку.
Он долго смотрел на меня, а потом его рука медленно, почти неуверенно, потянулась к моей. Его пальцы сплелись с моими.
— Потому что в тот день, когда ты уронила заколку отца, ты не просто искала ее. Ты плакала над ней. Я увидел в тебе не наемную сиделку, а человека. Такого же пленника, как и я. И подумал… что даже в самой темной клетке можно отыскать союзника, если перестать притворяться сломленным.
Его рука была теплой и твердой. И в тот самый миг я осознала, что наша свадьба была не концом. Это было только начало. Начало нашей общей, настоящей жизни. И мы были готовы за нее бороться.
День только начинался, и впереди был самый опасный шаг. Но впервые за долгие месяцы я смотрела в будущее не со страхом, а с надеждой. Мы были двумя актерами на сцене, построенной его отцом. Но финал этого спектакля мы собирались написать сами.
Утром, как только лимузин с загадочными «партнерами» и старым Сомовым скрылся за воротами, дом замер в звенящей пустоте. Мы с Артемом переглянулись. В его глазах не было ни страха, ни сомнений — только холодная сталь решимости.
— Пора, — сказал он тихо.
Вместо того чтобы вызывать такси, мы воспользовались старой машиной садовника, ключи от которой я незаметно позаимствовала накануне. Это был единственный автомобиль в поместье, который не был на учете у отца и не отслеживался. Артем, преодолевая боль, сел за руль. Его пальцы сжали баранку с такой силой, что костяшки побелели, но лицо оставалось спокойным.
Наш адвокат, госпожа Ирина Викторовна, оказалась сухой, немолодой женщиной с пронзительным взглядом и репутацией абсолютно неподкупной. Ее кабинет пах старыми книгами и пылью. Она молча изучила документы, которые мы принесли, лишь изредка вскидывая на нас взгляд поверх очков.
— Это… весьма исчерпывающе, — наконец произнесла она. — Фальшивые медицинские заключения, доказательства давления в ваш адрес, сударыня, финансовые махинации… С этим можно идти не только в правоохранительные органы, но и выше. Вы осознаете все последствия?
— Мы осознаем, — твердо сказал Артем. — Мы готовы.
Следующие несколько часов слились в кошмарный, но четкий водоворот событий. Официальное заявление. Встреча с моим отцом в больнице, где я, плача, объяснила ему всю правду. Его испуганные глаза, а потом — медленное понимание и бесконечное облегчение. Он был не в долгах, он был в заложниках, и теперь у него появился реальный шанс на свободу.
Вечером мы вернулись в особняк. Не как пленники, а как солдаты, вернувшиеся на поле боя после первого залпа. Мы ждали.
Он ворвался ближе к полуночи. Дверь распахнулась с такой силой, что треснула ручка. Старый Сомов стоял на пороге, его лицо было искажено яростью. От него пахло дорогим коньяком и животным гневом.
— ГДЕ ОНИ? — его рев потряс стены.
Мы сидели в гостиной. Я — в кресле, с блокнотом в руках, Артем — стоя у камина, опираясь на трость. Он больше не притворялся.
— Добро пожаловать домой, отец, — сказал Артем. Его голос был спокоен и страшен в этой тишине. — Документы уже у компетентных органов. Твоей империи пришел конец.
Сомов-старший замер. Его взгляд метнулся от сына ко мне, к моему спокойному лицу, к уверенной позе Артема. Он все понял. И в его глазах плеснулась не просто злость, а нечто худшее — паника дикого зверя, попавшего в капкан.
— Ты… ничтожество… — он задыхался. — Я… я все равно сокрушу вас! Я уничтожу твоего отца, девчонка! Я…
Он не договорил. В дверях гостиной появились двое мужчин в строгих костюмах. Прокуратура. Работа госпожи Ирины Викторовны оказалась быстрой и эффективной.
— Арсений Сомов, вы задержаны по подозрению в совершении ряда преступлений…
Мы не стали смотреть, как его уводят. Я подошла к Артему. Он дрожал, исчерпав все свои силы. Я обняла его, и он прислонился лбом к моему плечу, тяжело дыша.
Все было кончено.
Спустя полгода мы сидели на просторной террасе нашего небольшого, но светлого дома у самого моря. Особняк Сомовых был продан с молотка, долги моего отца погашены, он медленно, но верно шел на поправку. Артем прошел через несколько сложных операций и теперь мог ходить с тростью. Его лицо потеряло болезненную бледность, загорело и стало удивительно спокойным.
Он смотрел на закат, а я смотрела на него. Мы были свободны. Не по документам, а по-настоящему. Наш брак, начавшийся как вынужденная сделка, стал нашим личным, тихим союзом. Мы были двумя одинокими кораблями, нашедшими друг друга в самом сердце ужасного шторма.
— Знаешь, о чем я думаю? — сказал он, поворачиваясь ко мне. В его глазах светилось то, чего я не видела там никогда — безмятежный покой.
— О чем?
— О том, что безысходность — это самый большой обман. Она существует лишь до тех пор, пока ты сам соглашаешься в нее верить. Стоит сделать один шаг, самый страшный… и ты понимаешь, что клетка была открыта все это время.
Он взял мою руку. Его пальцы были теплыми и крепкими.
— Спасибо, — сказал он просто. — За то, что не сбежала. За то, что поверила. За то, что нашла в себе силы стать не сиделкой, а союзницей.
Я улыбнулась и прижалась к нему. Закат разливал по небу золото и пурпур. Наше молчание было наполнено не пустотой, а глубоким, всеобъемлющим покоем. Мы прошли через ад, рожденный чужой жадностью, и вышли из него другими — сильными, целыми и наконец-то по-настоящему живыми. И в этом новом мире, где мы были хозяевами своей судьбы, даже самые темные тени отступали перед нашим общим светом.
