«Ты старинная кляча» — метнул мне в лицо трудовую книжку шеф. Он не знал, что его сын собирается выйти за мою дочь
Офисный воздух был густым и спертым, пахлым старыми бумагами и пылью, осевшей на системных блоках. Лучи заходящего солнца робко пробивались сквозь жалюзи, ложась на потертый ковер длинными золотистыми полосами. В этой тишине, нарушаемой лишь мерным гулом компьютеров, прозвучали слова, которые навсегда изменили привычный мир Анны.
— Ты старая кляча, Сомова!
Трудовая книжка, брошенная с необъяснимой силой, ударилась о край старого деревянного стола, сбила аккуратную стопку свежих бумаг и тяжело шлепнулась на потертый ковер. Она раскрылась на пожелтевших от времени страницах, будто показывая всем свою накопленную историю.
Петр Сергеевич Белозеров, владелец и бессменный директор небольшой логистической конторы «Велес», откинулся в своем массивном кожаном кресле. Кресло громко и пронзительно скрипнуло, будто протестуя против происходящего. Его лицо лоснилось от неукротимого, праведного гнева, в глазах плясали неприятные зайчики ярости.
— Двадцать лет! Двадцать долгих лет ты тут просидела! Хватит. Нам нужна свежая кровь, новые идеи, а не старый, никому не нужный балласт.
Анна молча, не в силах отвести взгляд, смотрела на лежащую на полу книжку. Вся ее жизнь, аккуратно исписанная каллиграфическим почерком разных кадровиков, теперь бесцеремонно валялась у его начищенного до блеска ботинка. Этот «крошечный отдел», как она его ласково называла, был его личным царством. Пять компьютеров, вечно гудящий сервер в углу и три менеджера, включая ее саму. Но Белозеров вел дела с такой железной хваткой, что фирма неизменно процветала. Он был полновластным хозяином этого маленького мирка, и все здесь трепетали перед ним.
— Петр Сергеевич, я… я же только что закрыла квартал. Все отчеты сданы, все цифры сходятся, — ее голос прозвучал тихо и неуверенно, но она заставила себя поднять глаза и встретиться с его холодным взглядом.
— Я уже все сказал. Неэффективно! — он рубанул ладонью воздух, словно отсекая все возражения. — Ты медленная, Елена Петровна. Вялая. Не успеваешь за временем. Пора это наконец признать.
Анне было пятьдесят три года. Она не считала себя «старой». Она знала каждый винтик в этом отлаженном механизме, помнила, как сам Белозеров, тогда еще молодой и амбициозный, снимал этот самый офис, тогда совершенно пустой и неуютный. Она была живой историей этой компании.
Она медленно, с трудом пересиливая онемение, наклонилась и подняла трудовую. Обложка из дешевого кожзаменителя была теплой и влажной от его нервных рук.
— Вы же прекрасно понимаете, что это незаконно? Сокращение должно проходить по определенной процедуре, с выплатами…
— Какое еще сокращение? — он мерзко, беззвучно усмехнулся. — Увольнение по собственному желанию. Вот твое заявление. Уже с твоей подписью.
Он швырнул на стол еще один лист бумаги. На нем красовалась ее подпись, грубо и небрежно подделанная чужой рукой.
Анна ничего не ответила. Спорить с Белозеровым в такие моменты было все равно что пытаться перекричать разбушевавшуюся грозу. Он упивался этой унизительной сценой, наслаждался своей абсолютной, мелкой и ничтожной властью.
— Дверь там, — кивнул он по направлению к выходу. — Не задерживай. Новые, перспективные люди уже ждут на собеседовании.
Анна молча, с гордо поднятой головой, вышла в приемную. Светлана, их молоденькая секретарша, вжалась в свой стул, ее пальцы замерли над клавиатурой. Она все слышала за тонкой стенкой. Анна молча, не глядя по сторонам, прошла к своему рабочему столу, взяла свою старенькую кожаную сумочку и единственный комнатный цветок — маленький, но упрямый фикус, который она годами выращивала из ростка. Больше у нее здесь ничего не было, ничего личного.
Домой она добиралась на автомате, не видя и не слыша ничего вокруг. Руки дрожали так сильно, что она дважды уронила ключи у подъезда своей многоэтажки. Квартира встретила ее гулким, звенящим эхом пустоты. Она села на пуфик в прихожей, так и не сняв пальто. Фикус она поставила рядом на пол, и он казался таким же потерянным и ненужным.
«Старая кляча». Пятьдесят три года. Двадцать лет непрерывного стажа. И вот — вышвырнута, как отработанный материал.
Внезапно зазвонил телефон. Анна вздрогнула, сердце болезненно сжалось. На экране светилось имя дочери. Катя.
— Мама! Привет! Ты не занята? — ее голос звенел от неподдельного счастья, и этот звонкий, радостный звук резанул Анну по самому сердцу.
— Нет, милая, я как раз освободилась. Что-то случилось?
— Случилось! Не то слово! Андрей… он… В общем, мы сегодня ужинаем с его родителями! Наконец-то! Официально знакомимся!
Анна присела на пуфик в прихожей, все еще не снимая пальто. В горле встал плотный, тяжелый ком.
— Вот как… Это же… это прекрасно, Катюш. Очень рада за тебя.
— Мам, я так волнуюсь! Они такие… ну, серьезные. Отец у него крупный начальник, свой бизнес. Андрей говорит, он человек строгий, но справедливый.
Анна сглотнула ком, вставший в горле. «Свой бизнес». «Строгий». Эти слова отзывались в ее душе тупой, ноющей болью.
— Ты просто обязана быть со мной, — торопливо, заговорщицки сказала Катя. — Это же важное знакомство семей. В семь часов, в ресторане «Прованс». Пожалуйста! Мамочка, ты ведь придешь?
«Прованс». Один из самых дорогих и пафосных ресторанов города. Место, где она чувствовала себя лишней даже в лучшие времена.
— Конечно, дорогая, — ее голос прозвучал глухо и отдаленно. — Я обязательно буду.
Остаток дня прошел как в густом, тягучем тумане. Она механически достала из шкафа единственное приличное вечернее платье — темно-синее, строгое, без лишних деталей. Посмотрела на свое отражение в зеркале. Глаза. Уставшие, покрасневшие, с синяками под ними. «Старая кляча». Эти слова эхом отдавались в ее сознании. Она яростно тряхнула головой, пытаясь отогнать навязчивые мысли. Нельзя. Сегодня важный вечер для Кати. Она не имела права портить дочери такой праздник своей кислой миной и подавленным видом. Она сделала макияж плотнее, чем обычно, пытаясь замазать следы унижения и растерянности. Надела свои лучшие, почти не ношеные туфли.
В «Прованс» она приехала на такси. Вышла из машины, расплатилась и на мгновение замерла перед входом, чувствуя, как сердце учащенно бьется. Швейцар в нарядной ливрее с безразличным видом открыл перед ней тяжелую дверь. Внутри лился мягкий, теплый свет, льющийся из высоких окон, играли бликами на хрустальных бокалах. Здесь пахло дорогими духами, деньгами и изысканной едой. Она чувствовала себя чужой на этом празднике жизни.
— Я к столику Сомовой, — тихо сказала она подошедшей хостес.
Элегантная девушка с профессиональной улыбкой кивнула и повела ее вглубь зала, где за столиком у огромного окна уже сидели Катя и Андрей. Ее дочь сияла, как бриллиант в дорогой оправе. Увидев мать, она вскочила и бросилась навстречу.
— Мама! Ты пришла! Я так рада!
Она крепко обняла Анну, и та почувствовала, как тонкое тело дочери мелко дрожит от волнения.
— Ты прекрасно выглядишь, — чуть слышно соврала Катя, вглядываясь в ее лицо. — Но что с тобой? Ты какая-то бледная. Все хорошо?
— Конечно, милая, все замечательно, — Анна выдавила натянутую улыбку. — Просто немного устала, квартал закрывали, аврал был. Ложь далась ей на удивление легко.
Андрей, высокий, светловолосый, невероятно приятный молодой человек, тоже поднялся из-за стола. Он всегда ей нравился своим спокойствием и надежностью. Полная противоположность своему отцу… Мысль оборвалась сама собой.
— Елена Петровна, здравствуйте. Я очень рад, что вы смогли прийти.
Он с легкой старомодной галантностью поцеловал ей руку. Этот жест казался пришедшим из другого, более благородного мира. Из мира, где начальники не швыряли в подчиненных их же трудовые книжки.
— Я тоже рада вас видеть, Андрей.
Они сели. Катя без умолку, слегка запинаясь, щебетала о том, какой прекрасный ресторан, как она волнуется, как это все для нее важно и значимо.
— Мои родители немного задерживаются, — вежливо сказал Андрей, взглянув на свой телефон. — Отец… у него сегодня была очень важная деловая встреча. Он бывает иногда… резковат. Вы уж, пожалуйста, не обращайте внимания, он на самом деле душевный человек.
— Не переживай, — Анна постаралась, чтобы ее голос звучал мягко и ободряюще. — Все обязательно будет хорошо.
Ее собственное сердце в это время стучало где-то в горле, отдаваясь глухим эхом в ушах. Она чувствовала себя самозванкой, забредшей не в свое общество. Официант принес воду в изящных бокалах. Анна сделала большой, жадный глоток, надеясь, что холодная влага успокоит ее.
— Ой, кажется, это они! — Катя вся напряглась, как струна, и вскочила.
Андрей тоже быстро поднялся, поправив галстук.
Анна медленно повернула голову к входу в зал. Хостес вела к их столику пожилую, но очень элегантную женщину и… ее начальника. Петра Сергеевича Белозерова. Он шел вальяжно, по-хозяйски оглядывая зал, и что-то говорил на ходу своей жене. Потом он поднял глаза прямо на их столик. На его лице медленно, как на экране, отразилось недоумение. Оно почти сразу сменилось привычным раздражением. А потом он увидел ее.
Воздух вокруг Анны словно застыл, превратился в толстое, вязкое, непроницаемое стекло. Она не могла пошевелиться.
Белозеров замер на полпути к столу. Его взгляд, скользнувший по сыну и Кате, впился в нее, в Анну. В этом взгляде было все. Шок. Недоумение. А потом — знакомая, холодная, презрительная ярость. Он, без сомнения, решил, что это какая-то хитрая ловушка. Что она, уволенная и униженная, каким-то немыслимым образом подстроила эту встречу, чтобы отомстить, чтобы устроить скандал.
Его жена, Алина Захаровна, холеная женщина с идеальной седой укладкой, с удивлением посмотрела на мужа, потом на Анну.
— Петя? Что такое? Что случилось?
Андрей, не замечая нарастающего напряжения, сиял от счастья.
— Папа, мама, идите скорее! Я так рад вас наконец-то познакомить!
Катя, ее бедная, ничего не подозревающая девочка, тоже сияла, как солнышко.
— Мама, это родители Андрея! Петр Сергеевич и Алина Захаровна!
Она счастливо взяла Анну за руку, ее ладошка была горячей и влажной от волнения.
— А это моя мама, Елена Петровна Сомова!
Белозеров медленно, как манекен, подошел к столу. Он не смотрел на Анну. Он уставился на сына.
— Андрей, — пророктал он низким, грозным голосом, — что это значит? Что это за представление?
— В каком смысле, пап? — Андрей растерялся, его улыбка померкла. — Это же… это мама Кати. Мы же договорились о встрече.
— Здравствуйте, — заставила себя сказать Анна, поднимаясь. Ее голос казался ей чужим и дребезжащим. — Петр Сергеевич.
— Какая… неожиданная встреча, — процедил он сквозь стиснутые зубы, не подавая ей руки.
Алина Захаровна, явно чувствуя нарастающую бурю, вежливо, но холодно протянула Анне свою изящную ладонь в дорогих кольцах.
— Очень приятно, Елена Петровна. Простите моего мужа, у него сегодня был очень тяжелый, напряженный день.
— Вы что, знакомы? — Катя с счастливым недоумением смотрела то на одного, то на другого. — Как тесен мир! Мам, ты что, работаешь вместе с папой Андрея?
Анна не успела открыть рот, чтобы ответить.
— Ра-бо-та-ла, — отчеканил Белозеров, тяжело опускаясь на стул. — В прошедшем времени. Елена Петровна у нас сегодня… благополучно закончила свою карьеру. В нашей компании.
Улыбка на лице Кати дрогнула, задрожала и медленно, как увядающий цветок, погасла.
— Как… закончила? — переспросила она, глядя то на мать, то на Белозерова. — Мам? Что он говорит?
— Мы… мы обязательно поговорим об этом дома, милая, — Анна попыталась ее успокоить, но ее щеки пылали огнем от стыда. Она чувствовала себя абсолютно голой, выставленной на всеобщее посмешище. И на этот раз зрителями были ее будущий зять и ее собственная дочь.
— А что тут, собственно, говорить? — Белозеров с откровенной презрительной усмешкой посмотрел на Анну. — Обычная рабочая ситуация. Сотрудник не справляется со своими обязанностями. Я был вынужден с ней расстаться. Уволил.
— Папа! — Андрей изменился в лице, его глаза расширились от непонимания. — Что ты такое говоришь? О каком увольнении речь?
— Я говорю чистую правду! — рявкнул Белозеров так громко, что за соседними столиками на мгновение воцарилась тишина. — Я всегда говорю только правду! Я просто избавил компанию от ненужного балласта. От человека, который тормозит все процессы.
— Петя, прекрати, умоляю тебя! — Алина Захаровна с испугом попыталась положить руку ему на плечо, но он резко, почти грубо скинул ее.
— Ты, значит, — он ткнул коротким пальцем в сторону Кати, но смотрел при этом на Андрея, — решил породниться… вот с этим? С дочерью этой…
— Петр Сергеевич! — Анна не выдержала, ее голос наконец обрел твердость. — Остановитесь. Пожалуйста.
— А то что? — он издевательски прищурился, наслаждаясь своей властью. — Что вы мне сможете сделать, Сомова? Напишете еще одну жалобу? Так знайте, вы — ноль. Пустое место. Никто.
Катя громко ахнула, прикрыв рот ладонью. Из ее глаз брызнули крупные, обжигающие слезы.
— Мама… он… он тебя уволил? Сегодня? Прямо сегодня?
Она посмотрела на мать, и в ее взгляде была такая глубокая, детская боль и разочарование, что сердце Анны сжалось в комок.
— Катенька, милая, не сейчас…
— Папа, ты… ты с ума сошел? — Андрей вскочил, его лицо побелело. — Как ты можешь так разговаривать с мамой Кати? В таком тоне?
— А ты как можешь?! — взревел Белозеров, ударяя кулаком по столу так, что задребезжала посуда. — Притащить сюда дочь этой… этой старой клячи! Ты что, специально издеваешься надо мной? Бросаешь мне вызов?
«Старая кляча».
Он повторил это оскорбительное слово. Здесь. При всех. При его сыне. При ее дочери.
Весь ресторан, казалось, замер в ожидании. Даже тихая фоновая музыка прекратилась.
Катя смотрела на своего жениха, потом на его разъяренного отца, потом на мать. Ее милое лицо стало белым, как свежая скатерть на столе.
А Анна… она вдруг почувствовала, как все унижение, страх и стыд, кипевшие в ней весь этот бесконечный день, медленно, но верно схлынули. Им на смену пришло что-то другое. Твердое. Холодное. Непреклонное. Она посмотрела прямо в лоснящееся от неправедной ярости лицо Белозерова.
— Вы закончили, Петр Сергеевич? — спросила она. Ее голос прозвучал удивительно ровно, спокойно и глубоко. Без единой нотки дрожи.
Белозеров явно опешил. Он ждал слез, истерики, ответных униженных просьб. Он не ожидал такого ледяного спокойствия.
— Я… что? — переспросил он, сбитый с толку.
— Я спрашиваю, вы все сказали? Высказали все, что накопилось?
Она не стала дожидаться его ответа. Она мягко, но решительно повернулась к дочери.
— Катюша. Пойдем домой. Сейчас же.
Катя, как лунатик, кивнула. Слезы беззвучно катились по ее щекам, но она даже не пыталась их вытереть. Она посмотрела на Андрея. Это был главный, немой вопрос всего вечера. Вопрос, который она боялась задать вслух.
Андрей не колебался ни единой секунды. Он шагнул к Кате и крепко, по-мужски взял ее за руку. Потом поднял голову и посмотрел прямо на отца.
— Пап. Ты сейчас унизил не только Елену Петровну. Ты в первую очередь унизил меня. Мои чувства. Мой выбор.
— Андрей! — взвизгнула Алина Захаровна. — Не смей так с отцом! Сядь немедленно!
— И я… — Андрей сглотнул ком в горле, но его взгляд не дрогнул, — я больше не позволю тебе так поступать. Ни со мной, ни с моей будущей семьей. Никогда.
Он посмотрел на Анну, и в его глазах читались извинения и боль.
— Елена Петровна, Катя. Я иду с вами.
Он решительно повел за собой Катю. Анна взяла свою сумочку и с высоко поднятой головой пошла следом за ними.
Они втроем молча, под оглушительную тишину зала, пересекли весь ресторан под пристальными взглядами десятков людей.
— Сидеть! Я тебе приказываю, сидеть! — услышала она яростный, потерявший всякий контроль рев Белозерова где-то далеко за спиной. — Андрей! Вернись сию же минуту! Ты об этом сильно пожалеешь! Ты останешься без всего!
Они вышли на прохладную вечернюю улицу. Свежий воздух ударил в лицо, и Анна с облегчением сделала глубокий вдох.
Андрей немедленно поймал проезжающее такси. Они молча уселись внутрь. Катя тут же, без сил, уткнулась матери в плечо и зарыдала тихо, но горько и безутешно.
Анна гладила ее по мягким волосам, а Андрей сидел напротив и смотрел на них. Его лицо было бледным, но решительным, черты заострились, вылепленные внутренней силой.
— Елена Петровна, — сказал он тихо, когда такси уже подъезжало к их дому. — Простите его. Нет. Не прощайте. Я… я честно не знал. Не знал, что он способен на такое… на такое бесчеловечное поведение.
— Он не всегда был таким, — так же тихо ответила Анна, глядя в темное окно. — Власть, даже маленькая, часто портит людей. Делает их жестокими.
— Но он не имеет права! — Андрей сжал кулаки, его голос дрогнул от гнева и обиды. — Он не имел права так поступать с вами… и так позорить меня…
Они вышли из машины. Андрей проводил их до самой квартиры.
— Кать, — сказал он уже у двери, беря ее лицо в свои ладони. — Я люблю тебя. Только тебя. Я заеду завтра утром, мы все обсудим.
Он крепко, по-мужски обнял ее и посмотрел на Анну.
— Я все улажу, Елена Петровна. Обещаю вам.
Анна лишь молча кивнула, понимая, что никакие слова сейчас не нужны.
Той ночью Андрей не поехал домой. Он снял номер в ближайшей гостинице и оттуда позвонил отцу. О чем они говорили, какими словами кидались друг в друга, Анна не знала и знать не хотела. Но на следующее утро, ровно в девять, в ее дверь раздался настойчивый, требовательный звонок.
На пороге стоял Петр Сергеевич Белозеров. Он был не в своем дорогом, отутюженном костюме, а в какой-то мятой, немытой рубашке. Не брит. Глаза красные, запавшие. Он не был начальником. Он был просто раздавленным, постаревшим за ночь мужчиной.
— Елена Петровна… — прохрипел он. — Можно мне войти? На минутку.
Анна молча, без слов, отошла в сторону, пропуская его.
Он прошел на кухню и тяжело опустился на табуретку. Ту самую, на которой она сидела вчера, когда звонила Катя.
— Андрей… — начал он и сразу запнулся, глядя в пол. — Он сказал, что… он не вернется. В семью. Что у него теперь другая семья. Что он выбирает их.
Он поднял на Анну тяжелый, затравленный, полный отчаяния взгляд.
— Он сказал… что пока я не… не исправлю ситуацию…
Он не мог выговорить это слово «извинюсь». Оно застряло у него в горле.
— Елена Петровна. Простите меня. Я… я не знаю, что на меня вчера нашло. Бес попутал. Ослепил меня.
Он говорил это, не отрывая взгляда от столешницы, будто ища на ней ответы.
— Я был неправ. Грубо ошибся. Сорвался. Вы… вы всегда были хорошим, ответственным работником. Вы двадцать лет…
Анна молчала. Она смотрела на этого человека, которого боялась двадцать долгих лет. И не чувствовала ровно ничего. Ни злости, ни торжества, ни даже жалости. Только пустоту.
— Я восстанавливаю вас, — торопливо, путаясь в словах, сказал он, поймав наконец ее взгляд. — Нет! Какое «восстанавливаю»… Это… это будет повышение. Вы будете моим заместителем. Начальником всего отдела. Зарплата… какую сами назначите! Только… пожалуйста…
Он снова сбился, умоляюще глядя на нее.
— Поговорите с Андреем. Убедите его… скажите ему… что я…
Анна медленно подошла к окну. Во дворе беззаботно играли дети, их веселые крики доносились с улицы. Жизнь шла своим чередом.
— Петр Сергеевич. Дело совсем не в должности. И не в зарплате.
— Я знаю, знаю! — он чуть не вскочил с табуретки. — Я все прекрасно понимаю! Я…
— Вы не понимаете, — тихо, но очень четко перебила его Анна, поворачиваясь к нему. — Вы вчера публично унизили меня. Это больно, но это я бы пережила. Но вы растоптали мою дочь. Вы оскорбили ее чувства, ее любовь. И своим поведением вы оттолкнули и потеряли собственного сына. Навсегда.
Он съежился, словно от удара, его плечи сгорбились.
— Я вернусь, — неожиданно для себя сказала Анна. — Но не на должность вашего заместителя. Я вернусь на свое прежнее рабочее место. И сделаю я это не ради вас.
Она посмотрела ему прямо в глаза, вкладывая в свой взгляд всю свою волю.
— Я вернусь ради Кати и Андрея. Чтобы у них была настоящая, крепкая семья. Чтобы ваш сын не испытывал к вам ненависти до конца своих дней. А вы… вы будете каждое утро здороваться со мной. И будете помнить этот день. Каждую его минуту.
Он смотрел на нее, как на привидение, как на совершенно незнакомого человека. Он все понял. Это была не ее капитуляция. Это были ее условия. Ее победа.
Десять лет спустя.
Воскресный обед в большом, светлом загородном доме Андрея и Кати. Ласковое летнее солнце заливало просторную гостиную через панорамные окна. Воздух был наполнен ароматом запеченного мяса с травами и свежеиспеченного хлеба. За большим деревянным столом, ломившимся от угощений, собралась вся большая семья. Анна, уже давно на пенсии, но сияющая спокойной мудростью. Петр Сергеевич, заметно потяжелевший, почти полностью седой, отошедший от дел. Его жена, Алина Захаровна, все такая же безупречно одетая и по-прежнему тихая. Катя и Андрей — счастливые, любящие супруги, сидевшие в центре стола. И главный центр притяжения этой маленькой вселенной — их девятилетний сын, непоседливый и любознательный Мишка.
Все эти годы хрупкий мир между Анной и Белозеровым не стал настоящим перемирием. Та война просто перешла в вялотекущую, холодную фазу. Все эти десять лет они неукоснительно соблюдали негласный пакт о ненападении. Ради детей. Ради общего внука. Но невидимым полем их битвы стала душа маленького Мишки.
— Миша, не сутулься за столом! — рявкнул Белозеров через весь стол. — Сядь прямо! Настоящий мужчина не должен размазывать кашу по тарелке, как маленький!
Мишка, живой и подвижный мальчик, вздрагивал от его громкого голоса и инстинктивно вжимал голову в плечи, стараясь стать меньше.
— Пап, ну перестань, пожалуйста, не начинай опять, — устало, но твердо сказал Андрей, обмениваясь с Катей многозначительным взглядом.
— Я не начинаю! Я воспитываю мужчину! Из него иначе вырастет полная… — Белозеров резко осекся, но все за столом прекрасно знали, какое слово он хотел произнести. «Тряпка». Именно так он всегда в сердцах называл Андрея за его мягкость и уступчивость.
— Мишенька, — мягко, ласково сказала Анна, — не обращай внимания. Кушай спокойно, как тебе удобно.
Белозеров тут же впился в нее взглядом, полым раздражения.
— Вот! Опять она! Начинается! Ты его постоянно балуешь, Сомова! Вечно ты лезешь со своей вредной «мягкостью»! Избалуешь ребенка окончательно!
— А вы со своей излишней «твердостью», Петр Сергеевич, — так же спокойно парировала Анна. — Я просто не хочу, чтобы наш внук боялся собственного деда. Истинная любовь — это не страх, а доверие.
— Любовь? — фыркнул Белозеров, отодвигая тарелку. — Любовь — это прежде всего дисциплина! Суровый порядок! Я из него сделают настоящего человека, а не какого-то…
— Дед, а я не хочу быть таким, как ты, — вдруг прямо, не смущаясь, выпалил Мишка, поднимая на него свои большие, чистые глаза. — Ты всегда очень громкий и злой.
За столом повисла оглушительная, давящая тишина. Катя тихо ахнула. Алина Захаровна побледнела и потупила взгляд.
Белозеров медленно, как наливное яблоко, налился густым багровым румянцем.
— Что… ты… только что сказал? — прошипел он, с трудом сдерживая ярость.
— Папа, он же ребенок! Он не хотел тебя обидеть! — вскочил Андрей, его лицо исказилось от досады.
— Молчать! — Белозеров снова ударил кулаком по столу, и тарелки звякнули. — Это все твое так называемое воспитание, Сомова! Твои идиотские, вредные идейки! Ты всю свою жизнь была никем, пустым местом, пустозвоном, тем и осталась! Только и можешь, что прислуживать! Сначала мне в конторе, теперь им здесь, в доме!
Он был настолько ослеплен гневом, что не видел и не слышал ничего вокруг.
Анна медленно подняла на него глаза. И вся та усталость, что копилась в ней все эти десять долгих лет холодной войны, вдруг разом ушла, уступив место странному, светлому спокойствию.
— Я-то прислуживала, — сказала она очень четко, разделяя слова. — Это чистая правда. Я была вашим сотрудником.
Она перевела свой ясный, понимающий взгляд на Алину Захаровну. Та сидела, вцепившись тонкими пальцами в край стола, ее взгляд был прикован к бокалу с водой.
— А вот вы, Петр Сергеевич… вы абсолютно уверены, что все эти годы вам прислуживали? Что вы были настоящим хозяином?
Он замер, не понимая, к чему она клонит.
— О чем это ты сейчас несешь? Какую ерунду?
— Я несу то, что вы снова кричите. Вы всегда кричите, когда чувствуете себя неуверенно. Вы кричите, потому что это единственное, что у вас по-настоящему осталось. Ваш голос.
— Это мой дом! Моя семья! Мой кровный внук! — проревел он, но в его голосе впервые зазвучали нотки неуверенности.
Анна медленно, с достоинством покачала головой.
— Я наблюдаю за вами уже тридцать лет. Сначала двадцать лет в офисе, а теперь вот десять лет за этим семейным столом. И вы всегда, всегда были… очень громким.
Она снова посмотрела на его жену. На Алину Захаровну.
— А Алина Захаровна всегда была такой… тихой. Спокойной. Сдержанной.
Белозеров с нарастающим недоумением посмотрел на жену, будто видя ее впервые.
— Только вот та самая фирма, которой вы так по праву гордились… наша контора «Велес»… — Анна сделала небольшую, но эффектную паузу, — она ведь изначально была ее, да? Ее законное наследство после смерти отца. А вы… вы были просто управляющим. Громким, властным, но всего лишь управляющим.
Белозеров побледнел. Ровно так же, как в то утро десять лет назад на ее кухне. Воздух будто выкачали из комнаты.
— Мама… что ты говоришь? — шепотом, полным смятения, спросила Катя, глядя то на мать, то на остолбеневшего Белозерова.
— Вы всю свою жизнь до дрожи боялись «тряпок» и слабаков, Петр Сергеевич, — закончила Анна, глядя ему прямо в глаза, в самую душу. — Потому что в глубине души всегда боялись, что ваш собственный сын — весь в нее. В настоящую, тихую и сильную хозяйку. В женщину, которая позволила вам играть роль хозяина.
Анна неспешно поднялась из-за стола. Ее движения были плавными и полными необъяснимого достоинства.
— Мишенька, — ласково позвала она внука. — Пойдем-ка со мной. Покажем бабушке Алине твой новый рисунок. Кажется, дедушке с бабушкой сейчас нужно серьезно и долго поговорить наедине.
Белозеров молчал. Он медленно, преодолевая тяжесть, поворачивал голову к жене. Он смотрел на нее, а она смотрела не на него. Алина Захаровна смотрела на Анну. И в ее всегда испуганных, уставших глазах, впервые за все сорок лет совместной жизни, не было ни капли страха или подобострастия. Был только странный, неизъяснимый покой и тихая, печальная благодарность.
Анна взяла за руку Мишку и вышла с ним из гостиной в сад. Она не оглядывалась. Она знала, что оставила за спиной не поле битвы, а место, где наконец-то начался настоящий, трудный, но такой необходимый разговор. А впереди ее ждали яблони в цвету, смех внука и долгая, спокойная, заслуженная осень жизни, полная тепла и света.
