Вышвырнул супругу с близнецами на холодную улицу
Казалось, сама вселенная затаила дыхание в тот миг, когда хлопнула дверь, навсегда разделив их жизни на «до» и «после». Этот звук – сухой, финальный, безжалостный – навсегда врезался в ее память, как раскаленный нож.
— Да, хватит с меня всего этого! Собирай вещи! — прозвучало из-за двери, и каждое слово было похоже на удар камнем по стеклу.
Сердце Марины упало и разбилось где-то глубоко внутри, в ледяной пустоте. Она медленно обернулась, не веря своим ушам. Губы онемели, и она с трудом выдавила:
— Как собирай? А куда же мне идти? С детьми? Куда?
— По барабану! — его голос, некогда такой ласковый, сейчас был жестким и чужим, словно скрип ржавого металла. — И свои манатки собирай, и детские! Не хочу больше вас видеть! У меня начинается другая жизнь! Счастливая! А вы в нее не вписываетесь.
В горле встал ком, горький и тяжелый. Она сглотнула слезы, не давая им прорваться. Злость, острая и отчаянная, на миг пересилила боль.
— Андрей, а если я не соглашусь, ты детей в саду оставишь? — выдавила она, и в ее голосе прозвучала сталь, которой она сама в себе не знала.
Звонок матери был похож на крик о помощи утопающего. Голос Марины Сергеевны прозвучал как приговор:
— Опять он свое вытворяет? Ну я же говорила! Нашла себе принца на белом мерседесе, а оказался пустое место в заношенных трениках!
— Мамочка, пожалуйста, не надо, — взмолилась Марина, сжимая телефон так, что пальцы побелели. — Ты же сама знаешь, какая у нас ситуация. Мне нужно на дежурство. Я не могу их оставить.
— Знаю я все твои ситуации, — проворчала женщина, и в трубке послышалось сердитое шуршание. — Завела себе оболтуса непутевого, а теперь вцепилась в него, как репейник в собачий хвост! И тащишь на себе все: и его, и детей, и работу! Когда жить-то будешь?
Марина молчала, глотая воздух ртом. Каждая фраза матери была как удар хлыста, но отступать было некуда. Ей отчаянно нужно было, чтобы мама забрала близнецов из детского сада, и сейчас лучше было проглотить обиду, чем ввязываться в пререкания.
— Ладно уж, — сокрушенно вздохнула Марина Сергеевна. — Заберу, накормлю, спать уложу. А к тебе я их не поведу, — добавила она, и голос ее стал твердым. — Я твоему Андрею не доверяю. От него, как от козла, ни шерсти, ни молока.
— Спасибо, мамочка! — Марина облегченно выдохнула, и мир на мгновение перестал давить с такой невыносимой силой. — Я тогда после дежурства сразу к тебе приеду.
— Ну не к этому же ехать, — буркнула Марина Сергеевна, и в трубке раздались короткие гудки.
— Золотой ты человек, Марина, — сказала Ольга, старшая медсестра, с искренним сочувствием в глазах. — Если бы не ты, мы бы с этой ночной сменой пропали!
— Не пропали бы, — смущенно потупилась Марина, чувствуя, как горит лицо. Ей было неловко принимать благодарность за то, что для нее было вынужденной необходимостью.
— Так, — Ольга вернулась к своему деловому, немного резкому тону. — Тебе ставим ночную смену, как положено, и Иван Михайлович тебе доплатит из своего кармана за подмену. Тут все четко! Ты нас выручила.
— Спасибо, — проговорила Марина, и это прозвучало как извинение. — Просто… деньги очень нужны.
— Н-ну, да, — протянула Ольга, и в ее глазах мелькнуло понимание. Все в отделении знали о «ситуации» Марины. — Слушай, а я у него еще премию для тебя потребую! Как ударнице и активистке! Пусть знает, кого ценить надо.
— Хорошо, — Марина окончательно смутилась и, пробормотав что-то о перекусе, поспешила спуститься в больничное кафе, где в одиночестве, над чашкой холодного кофе, могла на несколько минут замереть и просто смотреть в стену.
Ночью в хирургии обычно стояла та особая, звенящая тишина, которая бывает только в самых глубоких впадинах океана. Тишина ожидания. Марина с странным, почти болезненным удовольствием оставалась на ночные дежурства. И дело было не только в любви к профессии, которую она когда-то боготворила, а в банальных, грохочущих в кармане монетах. Деньги. Они были единственной твердой почвой под ногами в ее рушащемся мире.
Конечно, выбирая в мединституте хирургию, она мнила себя будущим светилом, гением скальпеля, который будет творить чудеса и возвращать к жизни тех, кого уже почти похоронили. И в будущем, упорно глотая слезы усталости и зазубривая латынь, она верила, что так и будет.
Но сейчас, только-только окончившей интернатуру зеленой юнцой, ей оставляли на откуп всю черновую, рутинную работу. В лучшем случае, она ассистировала кому-нибудь из опытных, умудренных сединами коллег, ловя каждое их слово, каждый жест. Вот именно они, эти маститые хирурги, и не любили просиживать в отделении по ночам. И диван в ординаторской был жестким и неудобным, и дома возникали нехорошие, каверзные вопросы от вторых половинок. Проще и дешевле было доплатить той же Марине, для которой любая копейка была на вес золота.
Как Марина ни старалась, успеть забрать близнецов до того, как мама отвела их в сад, она не успела. Спала урывками, два-три часа, и голова была тяжелой, ватной. Она ждала маму на лестничной клетке, прислонившись лбом к прохладному стеклу окна.
— Марина, так может их совсем ко мне перевезти? А? — голос Марины Сергеевны сочился едкой, горькой правдой. — Переведем их в сад во дворе, потом в школу пойдут за углом! Я уже не так молода, чтобы через весь город кататься, как маятник!
— Спасибо, мама! — Марина пропускала мимо ушей привычное ворчание матери, как пропускает вода речной камень. Характер у Марины Сергеевны был такой — при злом, колючем языке, она никогда и ни в чем не отказывала дочери, всегда была ее неприступной крепостью.
— Домой езжай, — кивнула Марина Сергеевна, поправляя воротник пальто у Марины. — Да объясни своему сокровищу, что он отец и муж, а не мебель с причиндалами! Пусть шевелит чем-то, кроме ложки.
Марина горько улыбнулась. Мама каждый раз придумывала для ее супруга какое-то новое, изощренное определение. И сегодняшнее – «мебель с причиндалами» – было хотя бы относительно приличным.
В квартире витал тяжелый, унылый дух запустения. Было грязно, в воздухе стоял сладковато-горький запах горелого и несвежего пива. Из зала доносился оглушительный рев телевизора, в такт которому мощно храпел ее супруг, раскинувшись на диване.
Из груди Марины вырвался короткий, тоскливый смешок. Два дежурства подряд, а сейчас нужно было заняться уборкой, потом снова звонить маме и, сгорая от стыда, просить забрать детей, потому что вечером ее ждало очередное ночное дежурство. Беличье колесо, из которого не было выхода.
— Андрей! — она склонилась над его спящим телом, и ее голос прозвучал хрипло. — Проснись!
— А? Что? — он с трудом разлепил заплывшие, мутные глаза. — Ой! Какую красивенькую тетеньку к нам занесло! А кто вы такая? Я вас не знаю! Может, чайку вместе попьем?
— У тебя совесть есть? — спросила Марина, нависая над ним, и ее тень накрыла его с головой.
— Навалом! Хочешь, тебе дам попользоваться? — он с трудом поднялся, сел на диване и потер сонное, одутловатое лицо руками. — На работу ушла, как корова языком слизала! Я в девять вечера за детьми в сад пошел, а их бабушка уже забрала! А дома не приготовлено ничего, не убрано! Я попытался пельмени сварить, короче, кастрюлька в мойке! Сам не ел!
— Андрей, а не оф… не надоело тебе так жить? — у Марины внутри начало закипать, поднимаясь к горлу горячей волной. — Видишь же, что я на работе, мог бы и сам в квартире прибрать. Хотя бы за собой! А с пельменями… ты же в интернете днями сидишь, посмотрел бы, как их варить! С этим пятилетний ребенок справится! И, кстати, о детях. Ты же прекрасно знаешь, что садик работает до шести вечера, а про детей ты вспомнил только к девяти?
— Я занят был, — проговорил он, с трудом поднимаясь на ноги и отворачиваясь.
— Чем ты был занят? Вот скажи мне, чем? — Марина не кричала, но ее голос зазвенел, как натянутая струна.
— Работу искал, — проворчал он, направляясь в ванную.
— Нашел? — приподняв бровь, с ледяной насмешкой спросила Марина.
— Конъюнктура не та, специалисты моего класса не ценятся. Да и кризис сейчас, не слышала? — отмахнулся он, скрываясь за дверью.
Марина проводила его тяжелым, уставшим взглядом: «Специалист высокого класса не вписался в конъюнктуру, потому что кризис, — прошептала она, собирая с журнального столика пустые банки и обертки. — А может быть, кто-то от работы бежит, как черт от ладана?»
Марина год, как вышла из декрета, и буквально через неделю Андрей, недолго думая, уволился со своей престижной работы.
— Я на всю семью пахал, как каторжный, хочу хоть немного отдохнуть! — заявил он тогда вместо внятного объяснения. — Сейчас изучу вакансии, найду оптимальный, высокооплачиваемый вариант и устроюсь на работу! Не волнуйся!
Год. Целый год Марина слушала отговорки всех мастей и калибров. А Андрей не разменивался по мелочам, фантазия у него работала на все сто. И если сначала отговорки были хотя бы правдоподобными, транспортно-бытовыми:
— Час туда, час обратно, а жить я, когда буду? Вся жизнь в дороге пройдет!
— Если зимой снегом дорогу заметет, туда и не добраться будет! Безответственные работодатели!
— Один туалет на пятнадцать сотрудников! Кошмар! Пока свою очередь дождешься, так проще на улицу под куст!
…то со временем они перешли в разряд откровенно мистических:
— У начальника взгляд плохой! Как есть, вампир энергетический! Чувствую, всю душу высосет!
— Нехорошее там место! Говорят, там был языческий погост лет триста назад. Земля проклятая.
— Чувствую, обманут меня там! Точно говорю! Плохое место, не сулит ничего хорошего!
А из всего этого Марина с ужасом понимала, что работать Андрей не просто не хочет, но и не собирается. И это поражало ее еще больше, вызывая чувство, похожее на падение в глубокую, темную шахту.
Когда они познакомились и начали встречаться, он был совсем другим человеком. Работящим, старательным, внимательным, полным амбиций и сил. А когда поженились, так вообще! Он был ее скалой, ее опорой. Марина тогда училась в меде, а это отнимало все время и силы. Так Андрей зарабатывал и на ужины в дорогих кафе, и на уборщицу, чтобы она не тратила на это силы. А на первую годовщину свадьбы пригласил домой личного повара, чтобы тот приготовил изысканный праздничный ужин. И это было очень не дешево! Для близнецов Андрей старался покупать самое лучшее! Оплачивал няню, когда Марина была на практике, готовилась и сдавала экзамены.
— Что случилось с человеком? — задавалась она вопросом, вглядываясь в спящее лицо мужа. — Может, он перегорел? Выгорел профессионально?
Она знала, что такое бывает. Читала статьи.
— Отдохнет, перезагрузится, встряхнется и снова станет прежним! — убеждала она себя, заливая растущую тревогу ложным оптимизмом.
Потому и терпела. Потому и молча тянула всю семью на своем хрупком плече. Но год? Целый год!
Вечером Марина Сергеевна забрала внуков без лишних просьб, по собственной инициативе:
— Ты в ночную, мне спокойнее так, если мальчишки у меня будут, чем с их папашей. И утром домой сразу езжай, отсыпайся, я сама их в сад заведу!
Марина не знала, как благодарить маму. Она и днем толком не отдохнула, ворочаясь в тревожной дреме, а ночное дежурство, даже если не будет ничего экстренного, тоже отдыхом не назвать — постоянное напряжение, ожидание звонка.
Бардака в квартире не было, но без «сюрприза» от Андрея не обошлось. Приторный, удушливый запах дешевых духов и перегара Марина унюхала еще на площадке, поднося ключ к замку. Рука сама дрогнула.
В прихожей стояли чужие туфли на высоченных каблуках. А в зале, на их с Андреем диване, полулежала какая-то девушка с растрепанными волосами. Андрей сидел рядом.
— Ну, да, от такой не грех и налево сходить, — с хриплым смешком проговорила незнакомка, оценивающе оглядывая Марину с ног до головы. — Была бы я такой, сама бы мужу кого-нибудь нормального, веселого привела! А то ходит тут, как тень.
Пакеты с продуктами выпали из онемевших рук Марины. Следующее, что она помнила смутно, словно в тумане, — как с силой, которую она в себе не подозревала, выталкивала эту полуголую девку на площадку и с грохотом захлопнула входную дверь.
— Что ты себе позволяешь? — вскричал Андрей, вскакивая. Его лицо перекосилось от злости. — Это моя гостья!
— Это сейчас так называется? — кричала в ответ Марина, и голос ее срывался от невыносимой боли и унижения. — У тебя жена, дети, а ты тут «гостей» приглашаешь? Вот таких вот? Не обремененных моралью и стыдом?
— Каких хочу, таких и приглашаю! Это мой дом! — Андрей театрально запахнул на себе халат.
— Андрей, да как ты смеешь? Мы же семья! — выкрикнула она, и в этих словах была вся ее разрушенная вера.
— А я не хочу никакой семьи! Достала меня и ты, и семья, и дети, и мать твоя со своими советами!
— А мама моя тут причем? — не поняла Марина, отступая на шаг.
— Просто по факту существования! Мне тридцать лет, а что я вижу в жизни? Сначала пахал, чтобы вас всех содержать, потом опять пахать должен, чтобы кормить! А вам же только надо и надо. Дай, купи, принеси! Куда в вас столько лезет? Это купи, это купи, то тоже купи, а вон то, две штуки!
— Ты уже год ничего не покупаешь, — тихо, но очень четко заметила Марина. — Я одна все тащу.
— А до этого я же все в семью! До последней копейки! И где благодарность? Хоть какая-то? А вокруг только и слышишь, ты должен, ты обязан! А я не хочу быть ни должен, ни обязан! И семью я не хочу! Надоело!
— А чего же ты хочешь? — спросила Марина совершенно безжизненным, плоским голосом. Внутри у нее все замерло.
— А я хочу вернуть свою юность, которую я на вас, как на черную дыру, растратил! Самое веселое время прошло мимо! На дачи я хочу ездить, в походы ходить, по клубам зависать, с девушками… развлекаться! Я хочу жить весело, радостно и беззаботно! Понял?
— А нас, значит, на помойку? — спросила Марина, и в ее голосе зазвучало леденящее душу презрение. — Поиграл в отца семейства и хватит? Наигрался?
— Да, хватит с меня всего этого! Собирай вещи!
— Как собирай? А куда же мне идти?
— По барабану! — жестко, отрезая, ответил Андрей. — И свои манатки собирай, и детские! Не хочу больше вас видеть! У меня начинается другая жизнь! Счастливая! А вы в нее не вписываетесь. Вы — часть старой, ненужной.
За три часа, движимая дикой смесью отчаяния, ярости и апатии, Марина управилась. Пусть вещей было много, но «заботливый» супруг любезно предоставил ей все сумки, рюкзаки и пакеты, что нашлись в доме, явно торопя и подгоняя:
— Сразу все забирай! Чтобы никаких «я заеду, заберу забытое» не было! Чистый лист! Я серьезно!
— Выписывайся оттуда сама и выписывай детей, — безапелляционно, без тени сомнения сказала Марина Сергеевна, наблюдая, как дочь заносит в квартиру свои жалкие пожитки. — И не вздумай подавать на алименты!
— Мама, так по закону положено, — попыталась возразить Марина, чувствуя, как последние силы покидают ее. — Он обязан их платить.
— Отказ напиши. Я таких прохиндеев, как твой бывший, на своем веку насмотрелась. Жизнь прогуляют, здоровье на гулянках угробят, а потом к подросшим и окрепшим деткам за содержанием приползают. Ему не надо? Нам тоже без надобности! Лучше горбатая, да своя.
— Мам, а как мы выживем-то? — спросила Марина, и в ее голосе прозвучал надлом. Она опустилась на стул и безучастно уставилась в стену.
— Своими силами и с Божьей помощью! Главное — от этого куска бездушного мяса избавились. Остальное — наживное.
Марина Сергеевна принялась решительно раскладывать вещи внуков, а Марина сидела, погруженная в оцепенение, в тяжелый, липкий ступор.
— Марина, я решила так, — Марина Сергеевна подошла к дочери и положила руку ей на плечо. Рука была теплой и шершавой, но невероятно сильной. — У тебя хорошая работа, золотые руки, и ты еще высот достигнешь. Это я точно знаю. Пока мальчишкам нужна будет помощь и уход, будем жить вместе. Вместе и горы свернем.
— Мам, я не хочу тебя обременять… Я квартиру сниму, — проговорила Марина, но звучало это слабо и неубедительно.
— Штаны сними и побегай, мозги проветри! — одернула ее Марина Сергеевна, но в глазах у нее светилась нежность. — Будем жить вместе! А как на пенсию пойду, переселюсь в бабушкин домик в деревне, чтобы тебе тут не мешать. Для меня — отдушина, для тебя с мальчишками — дача. Отличный, я считаю, вариант.
— Мамочка, спасибо! — Марина расплакалась, наконец-то давая волю слезам, которые копились все эти невыносимые месяцы. Она обняла маму, вцепившись в нее, как когда-то в детстве.
— Спасибо твое я приму на приведении дома и участка в порядок. Там и с лопатой, и с граблями мне спасибо скажешь, а сейчас нечего воздух сотрясать. Слезы проблем не решат. Давай, стели постели для мальчишек, а я поеду за ними в сад!
Четверть века пролетели, как один миг, а по сути – это была целая жизнь, выстраданная и выкованная заново.
Марина превратилась в Марину Петровну, ведущего хирурга больницы №7, чье имя произносили с уважением коллеги и благодарные пациенты. Близнецы выросли, стали настоящими мужчинами, женились и жили отдельно, но часто навещали маму и бабушку.
Марина Сергеевна дожила до седых волос и по-прежнему жила на даче, с тем же ворчанием, но со светящимися от счастья глазами встречая дочку, внуков и уже правнуков.
А об Андрее никто бы ничего не узнал и не вспомнил, если бы не случай, тот самый, ироничный и беспощадный поворот судьбы.
— Марина Петровна, — встревоженная медсестра буквально поймала ее в больничном фойе, — экстренного везут! Срочно в первую!
— На ночь глядя? — удивилась Марина Петровна, на ходу снимая пальто. Она с юности полюбила ночные дежурства, эту особую, напряженную тишину, и хотя давно уже могла не дежурить, она никогда не отлынивала от работы и зарекомендовала себя блестящим, грамотным специалистом.
— А у нас классический «герой ожидание»! — воскликнула медсестра, сопровождая ее быстрым шагом по коридору.
Так на больничном сленге называли пациентов, которые до последнего отказывались ехать в больницу, наивно веря, что «само пройдет».
— И что там у нашего «героя»? — спросила Марина Петровна, спешным шагом направляясь в сторону предоперационной.
— Аппендикс! Герой дождался, пока он лопнет! Перитонит, температура за сорок, сознание путается!
— Готовьте операционную, — коротко бросила Марина Петровна, уже мысленно погружаясь в работу.
Когда бесчувственное тело на каталоге внесли в операционную и переложили на стол, она мельком взглянула на лицо пациента. И сердце ее на мгновение замерло, а потом ушло в пятки. Это был он. Андрей. Постаревший, обрюзгший, с сединой в волосах, но это был он. И он был в сознании, его глаза, полные животного страха, метались по сторонам и вдруг остановились на ней.
— Марина! Это же ты! Мариночка! Спаси меня, Христа ради! — он попытался схватить ее за руку, но она машинально отдернула ее. — У меня дети! Доченьки! Маленькие еще! Ради них меня спаси! Они без меня пропадут! Им без отца сложно будет!
— Андрей? — только и смогла выдохнуть Марина Петровна, но тут же взяла себя в руки, и холодная, острая как бритва, мысль пронзила мозг. — А что же ты не подумал, как сложно будет нам с мальчиками, когда нас, в чем были, на улицу выгонял? Я думала, в тебе хоть капля совести когда-нибудь проснется, и ты сам нам будешь алименты платить! Хоть копейку!
— Мариночка, милая, родная, спаси! Умоляю! Помираю я!
Марина Петровна холодно, без единой эмоции, глянула на его бледное, покрытое испариной лицо, а потом, повернувшись к подчиненным, сказала твердым, ровным голосом:
— Везите его во вторую операционную. Я сейчас приду.
Операция прошла безупречно, на высочайшем профессиональном уровне. Другого исхода, когда за скальпелем была Марина Петровна, быть просто не могло.
Хотя… в ее руках была и его жизнь, и его смерть. И этот выбор был сделан ею много лет назад.
— Мариночка, спасибо, родная, что ты меня спасла! — благодарил Андрей, когда она на следующий день пришла на послеоперационный осмотр. Его голос был слабым, но в глазах светилась надежда. — Я думал, ты… ты меня зарежешь на столе. Отомстишь. А потом скажешь, что это несчастный случай какой-нибудь. Или осложнения непредвиденные случились.
Марина Петровна внимательно посмотрела на него. Ни ненависти, ни злорадства, ни даже презрения в ее взгляде не было. Был лишь абсолютный, вселенский холод.
— Андрюша, не хочу тебя огорчать, но ради тебя я не собираюсь портить свою безупречную репутацию, — проговорила она тихо, но так, что каждое слово падало, как ледяная глыба. — И ты можешь, конечно, обижаться, но я тебя резала, как обычный, ничем не примечательный кусок мяса. Ты для меня перестал быть человеком, живым и чувствующим, в тот самый миг, когда выгонял нас из собственного дома. А судьба куска мяса меня не волнует. Выживешь — хорошо. Нет… что ж, такова судьба.
Она развернулась и вышла из палаты, не оглядываясь. Ее шаги были твердыми и ровными. Она направлялась в отдел кадров, чтобы написать заявление на увольнение. Пора. Тем более, она наконец-то высказала все то, что тяготило ее душу долгих двадцать пять лет. Долг был выплачен.
