Смотритель кладбища спас женщину, которую хотели похоронить заживо. Заговор мужа раскрылся и никто подумать не мог
Осенний ветер, неумолимый и пронизывающий до самых костей, гнал по узким, извилистым дорожкам между могилами бесчисленные стаи опавших листьев. Они кружились в немом, печальном танце, шурша сухими краями о холодный камень и потрескавшуюся от времени землю. Артём неспешно, почти медитативно шагал по давно знакомому маршруту, его тёплое, дорогое пальто из мягчайшего кашемира казалось маленьким островком уюта и благополучия в этом царстве вечного покоя и тихой печали. Время от времени он останавливался, чтобы поправить покосившийся от дождей и ветров искусственный венок, бережно смахнуть жухлую листву с заброшенной, мшистой гранитной плиты, прочитать стёршееся от непогоды имя. Его движения были полны необъяснимого уважения и тихой, светлой грусти.
— Доброе утро, Палыч! — окликнул он приглушённым, но тёплым голосом сгорбленного старичка-смотрителя, который, как обычно, сидел на старой деревянной скамейке у своей неказистой сторожки.
— И тебе не хворать, Артём Викторович! Боцман, фу! Остановись! — прикрикнул старик на лохматого пса неопределённой породы, который стремглав бросился навстречу частому посетителю, виляя хвостом так, что казалось, он вот-вот взлетит.
Боцман, игнорируя строгую команду хозяина, радостно подпрыгнул, тычась мокрым носом в ладонь Артёма. Тот с лёгкой, почти отеческой улыбкой достал из кармана пальто припасённое заранее собачье печенье и протянул его верному псу.
— Балуешь ты его, совсем избалуешь, — негромко проворчал Палыч, но в его голосе не было и тени настоящей злобы или раздражения, только привычная, спокойная усталость.
— Да полно тебе, старина, кто ещё его здесь побалует, кроме нас с тобой? — мягко отозвался Артём, присаживаясь рядом на скамейку. — Место-то у нас, знаешь ли, не самое весёлое, не самое радостное.
Он достал из внутреннего кармана изящный портсигар, предложил прикурить смотрителю. Закурили молча, погружённые в свои мысли, глядя, как Боцман с азартом и каким-то детским простодушием гоняется за нахальной вороной между старыми, почерневшими от времени памятниками и мраморными ангелами.
— Сегодня в десятом секторе работаем, — тихо, нарушая тишину, произнёс Артём, выпуская струйку дыма. — Молодая совсем… Совсем молодая. Тридцать два года всего. Целая жизнь впереди, а тут… такое.
Палыч лишь тяжело, с каким-то бесконечным пониманием покачал своей седой головой. За долгие-долгие годы работы на этом кладбище он повидал абсолютно всякое, но каждый раз, когда уходили из жизни молодые, на его душе ложился особенно тяжёлый, холодный камень.
— Странные они какие-то, родственники, — продолжил свои размышления вслух Артём. — Муж, вроде бы, убитый горем, лицо скорбное, а вот глаза… глаза какие-то пустые, холодные, будто лёд. И с организацией всё как-то второпях, впопыхах, будто поскорее закопать и забыть хотят, будто торопятся опередить кого-то.
— Мало ли что у людей на душе творится в такой тяжкий, переломный момент, — философски, с какой-то старческой мудростью заметил смотритель. — Каждый своё личное горе по-своему, в одиночку переживает. Кто-то в слёзы ударяется, а кто-то в себя уходит, в тишину. Всякое бывает, Артём Викторович.
Артём медленно поднялся, отряхнул с пальто невидимые пылинки.
— Пойду, пожалуй, готовиться. Часам к двум, как я понял, должны привезти… тело.
— Ты это… будь внимателен, Артём, — вдруг необычайно серьёзно и настойчиво сказал Палыч. — Если что-то хоть малейшее, хоть крошечное покажется странным, не так, звони сразу, не раздумывай. Чувство у меня сегодня нехорошее, сердце ноет, будто к непогоде.
Артём лишь молча, понимающе кивнул в ответ и неспешным, уверенным шагом направился к небольшому служебному помещению, чтобы переодеться. Никто из его деловых партнёров, никто из коллег по большому бизнесу даже не догадывался, не мог предположить о втором, таком необычном призвании успешного и состоятельного владельца крупной сети автосалонов. Да и зачем, спрашивается, им это было знать? У каждого человека в этом огромном, порой таком неуютном мире есть свои, особенные, сокровенные способы найти внутренний покой, обрети душевное равновесие.
Переодевшись в простую, неброскую рабочую одежду, Артём взял свою заступленную, но острую лопату и твёрдым шагом направился к указанному в бумагах месту. Копать могилу — это целое искусство, особая, глубокая философия, которой он постепенно научился за три года своего добровольного, странного для посторонних хобби. Размеренные, повторяющиеся движения успокаивали нервы, позволяли разложить все мысли по полочкам, привести в порядок чувства.
— Артём Викторович? — раздался неподалёку неуверенный, слегка дрожащий голос.
Он обернулся, оторвавшись от своего занятия. На самом краю начинающей углубляться ямы стоял мужчина лет сорока, одетый в безупречно сидящий дорогой костюм, — тот самый муж недавно ушедшей молодой женщины.
— Да, это я. Чем могу быть полезен? — отозвался Артём, вытирая пот со лба тыльной стороной рабочей перчатки.
— Хотел лично убедиться, что абсолютно всё будет… сделано как положено, на высшем уровне, — мужчина нервно, почти судорожно теребил обручальное кольцо на своём пальце. — Маргарита, моя покойная супруга, была очень щепетильна, очень внимательна к таким вещам, к деталям. Она любила, чтобы всё было идеально.
Артём выпрямил уставшую спину, опершись на лопату, как на посох:
— Не извольте беспокоиться, всё будет выполнено по высшему разряду, я лично за этим прослежу, каждый шаг, каждый момент.
— Благодарю вас. И ещё одно небольшое дело… — мужчина заметно замялся, в его глазах промелькнула какая-то непонятная, тревожная искорка. — Нельзя ли как-то… ускорить весь этот процесс? Вы же понимаете, наша маленькая дочка очень, просто невыносимо тяжело переживает эту утрату, и мне бы так хотелось поскорее со всем этим… со всеми этими тягостными процедурами закончить, чтобы начать двигаться дальше.
Что-то в его интонации, в самом тоне голоса насторожило Артёма, заставило внутренне насторожиться. За годы этой работы он научился тонко, почти безошибочно чувствовать самую легкую, самую искусную фальшь в словах официально скорбящих родственников.
— К огромному сожалению, существуют определённые правила, установленные процедуры, которые мы не в праве нарушать, — ответил он твёрдо, но вежливо. — Всему, как известно, своё время. И горю тоже нужно своё время.
Мужчина лишь коротко, деловито кивнул и почти поспешно, не прощаясь, удалился. Артём проводил его долгим, задумчивым, полным размышлений взглядом. Очень странное, необъяснимое поведение для человека, только что потерявшего свою жену, мать своего ребёнка. Никакой настоящей, живой скорби в его глазах, только какое-то лихорадочное, плохо скрываемое нетерпение и беспокойство.
Вернувшись к своей нелёгкой работе, он продолжал настойчиво размышлять, анализировать каждую деталь. Что-то здесь было кардинально не так, не сходилось. Слишком уж спешно организованные похороны, полное, просто гробовое отсутствие других родственников, кроме самого мужа, хотя в официальных документах была указана юная дочь. И эта настойчивая, почти навязчивая просьба ускорить и без того не медленный процесс…
Яма под его умелыми, сильными руками постепенно, сантиметр за сантиметром углублялась. Артём работал методично, чётко, соблюдая все необходимые размеры и пропорции. Он всегда тихо, в душе гордился тем, что делает свою необычную работу безупречно, даже если это всего лишь могила. В конце концов, это последний, вечный дом для человека, и он просто обязан быть сделан с максимальным уважением и вниманием.
Закончив копать, он аккуратно, тщательно выровнял все стенки и дно, бережно расстелил специальное покрытие. Всё должно быть идеально, всё должно быть правильно. Взглянув на часы, Артём отметил про себя, что до прибытия катафалка остаётся меньше часа. Странное, щемящее предчувствие никак не желало его отпускать. Что-то глубокое, внутреннее, интуитивное подсказывало ему: эти похороны будут не похожи на все предыдущие, они станут особенными.
Артём ненадолго присел на старую скамейку неподалёку, достал из сумки термос с горячим, крепким, ароматным кофе. Он всегда брал с собой этот согревающий напиток — он помогал отогреться после физической работы. Октябрьский воздух был по-настоящему промозглым, он пробирал до самых костей, несмотря на тёплую, плотную куртку.
К нему, как ни в чём не бывало, подошёл Боцман, уже успевший вдоволь набегаться по всему кладбищу. Верный пёс положил свою лохматую голову на колени Артёму, преданно, с безграничной любовью заглядывая ему прямо в глаза.
— Что, дружище, чувствуешь, чувствуешь ты тоже что-то неладное, неправильное? — тихо, почти шёпотом спросил он, нежно потрепав собаку по мохнатому загривку.
Артём мысленно перенёсся на три года назад, когда он впервые пришёл сюда работать. Тогда все окружающие, все знакомые считали его чуть ли не сумасшедшим — успешный, состоятельный бизнесмен, владелец преуспевающей сети автосалонов вдруг, в одночасье, решил добровольно копать могилы на старом кладбище. Но после невосполнимой, страшной потери, после смерти горячо любимой жены это стало для него своеобразной терапией, спасением. Методичная, требующая полной отдачи физическая работа помогала ему справиться с личным горем куда лучше, чем любые, даже самые дорогие психологи и антидепрессанты.
Со временем он начал замечать, что научился читать людей, приходящих хоронить своих близких, как открытую книгу. Настоящее, подлинное горе имеет особый, неизгладимый отпечаток — его невозможно спрятать ни за каким дорогим костюмом, ни за какими показными, театральными рыданиями. И сегодняшний клиент, этот мужчина в дорогом костюме, определённо, без сомнения что-то скрывал, что-то прятал глубоко внутри.
Артём достал свой телефон, открыл электронную заявку на похороны. «Маргарита Лужнова, 32 года. Причина ухода — острая, внезапно развившаяся сердечная недостаточность». Слишком молодой, неправдоподобно юный возраст для такого окончательного, бесповоротного диагноза. Муж настоял на максимально срочных похоронах, категорически отказался от медицинского вскрытия. Дочь — Алиса, десять лет от роду, сейчас находится у бабушки, в соседнем, небольшом городке.
— Знаешь, Боцман, — задумчиво, размышляя вслух, произнёс Артём, — может, я, конечно, становлюсь параноиком, старина, но у меня такое ощущение, что здесь что-то кардинально не сходится, не бьётся.
Пёс тихо, понимающе заскулил, будто всем своим собачьим сердцем соглашаясь с ним. Вдалеке, за высоким каменным забором, послышался нарастающий шум автомобильного мотора — это приближался похоронный катафалк. Артём решительно поднялся на ноги, похлопал себя по карманам, проверяя, всё ли необходимое при нём. В самый последний момент он решил взять с собой телефон, хотя обычно оставлял его в бытовке. Внутренний голос, интуиция подсказывали ему, что телефон сегодня может очень и очень понадобиться.
— Ну что ж, — сказал он вслух, глядя на приближающуюся к воротам траурную процессию, — сейчас мы посмотрим, что же тут у нас на самом деле происходит, в чём тут истинная подоплёка.
Чёрный, отполированный до зеркального блеска катафалк медленно, почти величественно подъехал к месту будущего захоронения. Водитель, коренастый, крепко сбитый мужчина лет пятидесяти, которого Артём знал как дядю Стёпу, тяжело выбрался из кабины и быстрыми шагами подошёл к нему, заметно, чуть сильнее обычного прихрамывая на левую ногу.
— Слушай, Артём Викторович, — тихо, почти шёпотом произнёс он, оглядываясь по сторонам с явным беспокойством, — тут такое дело… Странное, очень странное что-то творится с этими самыми похоронами.
— Я уже успел заметить некоторую странность. Что именно тебя, старого волка, так смутило, встревожило? — так же тихо спросил Артём, наклонясь ближе.
— Понимаешь, я эту семью, в общем-то, знаю, видел не раз. Живут они в одном со мной районе, в соседнем доме. Маргарита, покойница которая… — дядя Стёпа снова беспокойно оглянулся через плечо. — Я её совсем недавно, буквально три дня назад, живую, здоровую видел. На улице. Здоровая была, цветущая, как бык, уж прости за такое грубое выражение. И вдруг — раз, и такая страшная, внезапная сердечная недостаточность? Не верю я, не было у неё никаких проблем с сердцем!
Артём нахмурился, его внутреннее беспокойство начало перерастать в настоящую тревогу:
— А муж что по этому поводу говорит, какие объяснения даёт?
— Да ничего внятного, толком не говорит! — водитель снова понизил голос до barely слышного шёпота. — Всё время куда-то торопится, нервничает, злится. А знаешь, что самое странное, самое подозрительное? Когда тело из морга забирали, он никому не дал даже близко к нему подойти, никому не позволил прикоснуться. Всё организовал сам, даже специальных грузчиков своих, каких-то незнакомых, привёл, наших отстранил.
К ним, нарушая их уединённый разговор, быстрыми шагами подошёл сам муж покойной, и беседу пришлось срочно, моментально прервать. Но Артём успел заметить, как дядя Стёпа многозначительно, выразительно постучал согнутым пальцем себя по виску.
— Ну что, всё уже полностью готово? Можно начинать церемонию? — спросил мужчина, нервно, почти всё время поглядывая на дорогие часы на своей руке.
— Да, в общем-то, можем начинать в любой удобный для вас момент, — спокойно, нейтрально ответил Артём. — Только давайте сначала дождёмся священника, который должен провести короткий обряд отпевания…
— Нет! Не нужно! — резко, почти срываясь на крик, перебил его муж. — То есть… мы с дочкой заранее решили обойтись без официального отпевания. Маргарита моя была, знаете ли… не очень религиозна, не особо верила. Да и дочка, ребёнок, тяжело это всё переносит.
Артём многозначительно, понимающе переглянулся с дядей Стёпой. Такая поспешность, такой отказ от традиционных обрядов были более чем подозрительными. Обычно даже самые неверующие, светские семьи не отказывались от короткого, символического обряда, видя в этом долг, дань уважения ушедшему.
— Хорошо, как скажете, ваше право, — внешне спокойно, без возражений ответил Артём. — Тогда давайте, не будем тянуть, начнём прямо сейчас.
Пока нанятые грузчики осторожно, с видом профессионалов доставали богатый, полированный гроб из глубин катафалка, Артём внимательно, не сводя глаз, наблюдал за мужем покойной. Тот постоянно, почти через каждые десять секунд проверял свой телефон, будто ждал какого-то очень важного, срочного звонка или сообщения, и заметно, всё сильнее нервничал. Его взгляд беспокойно метался между гробом и главными воротами кладбища, словно он опасался или, наоборот, ждал чьего-то неожиданного появления.
Дядя Стёпа незаметно, как тень, снова подошёл к Артёму и быстро, скороговоркой прошептал ему прямо в ухо:
— Я в участок, в полицию, уже звонил, наводил справки тихонько. Говорят, официальных заявлений о смерти, о проведении следствия по этому адресу не поступало. Документы, я уверен, липовые, поддельные, тут пахнет большим преступлением.
Артём лишь молча, коротко кивнул. Теперь он точно, на все сто процентов знал — здесь происходит что-то ужасное, непоправимое, криминальное. И он твёрдо намеревался выяснить, что именно, пока не стало окончательно, бесповоротно поздно.
Когда массивный гроб был наконец установлен на специальные деревянные подставки у самого края свежевыкопанной могилы, Артём своим опытным взглядом заметил одну странную, почти невидимую деталь — крышка гроба странно, необычно поблескивала, на её лакированной поверхности выступили мельчайшие капли конденсата. В октябрьскую, довольно прохладную погоду это выглядело более чем необычно, неестественно.
— Может быть, всё-таки стоит открыть крышку, чтобы все желающие могли попрощаться в последний раз? — мягко, но настойчиво предложил он, внимательно, не отрываясь, наблюдая за реакцией мужа.
— Нет! Ни в коем случае! — тот буквально дёрнулся как от сильного электрического удара. — Я же уже говорил, говорил вам, что не надо этого делать! Давайте быстрее заканчивать всю эту процедуру, я больше не могу этого выносить!
Но Артём уже принял своё окончательное, бесповоротное решение. Годы работы на этом кладбище научили его безоговорочно доверять своей интуиции, своему внутреннему голосу.
— Прошу прощения, но, согласно строгому регламенту, мы просто обязаны провести финальный, предпогребальный осмотр, — твёрдо, не допуская возражений, заявил он. — Это обязательная, уставная процедура, отступать от неё мы не имеем никакого права.
Не дожидаясь ответа или разрешения, Артём решительно шагнул вперёд к самому гробу и сильным движением руки откинул тяжёлую, полированную крышку. В нос ему ударил резкий, неприятный химический запах. Лежавшая в гробу женщина выглядела как спящая — на её лице не было ни малейшей трупной бледности, даже на щеках играл лёгкий, нежный, совсем живой румянец.
— Немедленно закройте! Сию же секунду! — закричал муж, бросаясь к гробу с искажённым от ярости лицом.
Но Артём уже успел заметить самое главное, самое важное — едва заметное, но совершенно отчётливое движение грудной клетки под кружевами погребального платья. Она дышала! В этот самый момент из складок платья покойницы раздалась приглушённая, но настойчивая мелодия мобильного телефона.
Действуя молниеносно, почти на автомате, Артём резко оттолкнул набрасывающегося на него мужа и ловко выхватил звенящий аппарат. На экране ярко горела надпись: «Доченька». Он, не раздумывая, нажал на зелёную кнопку «ответить».
— Мамочка! — раздался тонкий, детский, взволнованный голосок. — Почему ты до сих пор не звонишь? Папа вчера сказал, что ты срочно уехала в долгую командировку, но я уже так сильно, так сильно по тебе соскучилась! Когда ты вернёшься?
— Девочка, как тебя зовут, милая? — быстро, но спокойно спросил Артём, не сводя глаз с мужа.
— Алиса… А вы кто? Где моя мама? Почему вы отвечаете на её телефон? — послышались в трубке испуганные, дрожащие вопросы.
— Алиса, слушай меня очень внимательно, твоей маме прямо сейчас, в эту самую секунду, нужна срочная, неотложная помощь. Беги, скорее беги к бабушке и скажи, чтобы она немедленно, прямо сейчас вызывала полицию и скорую помощь, скажи, что мама на старом кладбище, её хотят похоронить заживо! Быстро, Алиса, беги!
Договорить он так и не успел — муж с рёвом бросился на него снова, пытаясь силой вырвать телефон из его рук. Завязалась ожесточённая, короткая борьба. Краем глаза Артём заметил, как женщина в гробу слабо, едва заметно пошевелила пальцами.
— Дядя Стёпа! — изо всех сил крикнул Артём, уворачиваясь от удара. — Скорую, быстро, вызывай скорее!
Боцман, почуяв неладное, с громким, яростным лаем подбежал к дерущимся и смело вцепился в дорогую штанину мужчины. Тот на мгновение отвлёкся на пса, и Артём смог перехватить инициативу, ловко заломив ему руку за спину.
— Палыч! — позвал он старого смотрителя. — Верёвку, стяжки, что есть, неси скорее!
Пока они вдвоём удерживали отчаянно вырывающегося мужчину, дядя Стёпа одним движением выхватил телефон и набрал номер экстренных служб. Женщина в гробу начала медленно, постепенно приходить в себя, её веки задрожали, она слабо застонала.
— Сильное… очень сильное снотворное… — пробормотала она еле слышным, прерывистым голосом. — Он подмешал… в вечернее вино… я ничего не поняла…
Артём, осторожно отпустив руки мужа, который теперь беспомощно рыдал на земле, подошёл к гробу и бережно помог женщине сесть. Маргарита была сильно дезориентирована, слаба, но жива — настоящая, драгоценная жизнь теплилась в её глазах. На её запястьях отчётливо виднелись красные, свежие следы от верёвок — видимо, её связывали, пока действовали сильнодействующие препараты.
— Вы… вы меня спасли… — прошептала она, с ужасом и отвращением глядя на своего мужа. — Он хотел… он действительно хотел похоронить меня здесь заживо… чтобы получить страховку, мой бизнес…
В этот самый момент вдалеке, за воротами, послышались нарастающие, такие желанные сирены приближающихся машин экстренных служб. Муж Маргарины окончательно обмяк в руках Палыча, поняв, что его страшная, бесчеловечная игра окончательно проиграна, всё кончено. А Боцман, словно празднуя всеобщую победу, громко, радостно залаял, распугивая наглых, каркающих ворон с ближайших голых деревьев.
Звук сирен становился всё ближе, громче, увереннее. Маргарита, всё ещё находясь в полубессознательном состоянии, из последних сил цеплялась за руку Артёма, словно боясь, что если отпустит его — снова провалится в тот чёрный, бездонный кошмар, из которого её только что вырвали.
— Мне так холодно… так страшно холодно… — пробормотала она, вся дрожа от пережитого шока и слабости.
Дядя Стёпа быстро принёс из своей кабины старый, но тёплый и чистый плед, которым они бережно, с заботой укутали женщину. Её губы постепенно, медленно приобретали естественный, здоровый цвет, вытесняя смертельную, ледяную синеву, а взгляд становился всё более осмысленным, ясным.
— Алиса… моя девочка… где моя девочка… — Маргарита попыталась приподняться на носилках, которые уже разложили медики, но её ноги ещё не слушались, были как ватные.
— Тише, тише, успокойтесь, всё уже хорошо, всё кончилось, — мягко, по-отечески успокоил её Артём. — С вашей дочкой всё в полном порядке, она у своей бабушки, в полной безопасности. Это именно её звонок, её голосок спас вам жизнь, подарил второй шанс.
На территорию кладбища, громко сигналя, въехали полицейская машина и машина скорой медицинской помощи. Медики действовали быстро, слаженно и профессионально — измерили давление, поставили срочную, поддерживающую капельницу, сделали необходимые, стимулирующие уколы.
— Вы не знаете, не в курсе, какое именно снотворное, какой препарат вам дали? — спросил один из фельдшеров, заполняя медицинскую карту.
Маргарита с трудом, но покачала головой:
— Он… он предложил мне вечером бокал красного вина. Сказал, что хочет помириться после нашей недавней, крупной ссоры. Я выпила почти всё… и потом… потом просто темнота, пустота, я ничего не помню.
Её муж, которого полицейские уже усаживали в патрульную машину, вдруг дико, не своим голосом закричал, вырываясь:
— Ты сама во всём виновата! Сама! Завела себе молодого любовника, хотела бросить меня, уйти навсегда, забрать мою дочь! Думала, я просто так, спокойно это позволю, отпущу тебя?!
— Какого любовника? О чём ты вообще говоришь? — Маргарита попыталась снова приподняться на носилках, её голос окреп, в нём зазвучали нотки возмущения. — Я просто хотела честного, цивилизованного развода! Ты же прекрасно знаешь, знал всегда, что мы давно уже стали абсолютно чужими, далёкими друг другу людьми! И при чём здесь Алиса?
Боцман, до этого момента не отходивший от Артёма ни на шаг, вдруг подбежал к Маргарите и осторожно положил свою лохматую голову ей прямо на колени, словно пытаясь защитить, успокоить, поддержать. Она машинально, бессознательно протянула руку и стала гладить пса по голове, и на её бледном, испуганном лице впервые появилось слабое, но настоящее подобие человеческой улыбки.
— Спасибо вам, — тихо, но очень искренне произнесла она, глядя на Артёма полными слёз благодарности глазами. — Если бы не вы, ваша внимательность, ваша отвага…
— Не стоит благодарности, пожалуйста, — он смущённо, по-доброму покачал головой. — Это всё счастливый случай и интуиция. И, конечно, ваша умная, храбрая дочка. Её звонок был как голос самого провидения.
Пока медики аккуратно, бережно готовили Маргариту к транспортировке в стационар, полицейские по очереди, подробно опрашивали всех свидетелей произошедшего. Дядя Стёпа с жаром, эмоционально рассказывал о своих давних подозрениях, Палыч обстоятельно, подробно описывал странное, нервозное поведение мужа при организации этих злополучных похорон.
Артём молча, стоя в стороне, смотрел, как карета скорой помощи медленно, аккуратно увозит Маргариту, и чувствовал в своей душе необычное, давно забытое волнение, смешанное с облегчением. За годы своей работы на этом кладбище он повидал много смертей, много слёз, но сегодня он впервые участвовал в настоящем, реальном спасении человеческой жизни. Это было какое-то особенное, почти мистическое, очень светлое ощущение, наполняющее душу теплом.
— Знаешь, Боцман, — тихо, задумчиво сказал он псу, когда они, наконец, остались одни у зияющей, ненужной теперь могилы, — кажется, сегодня мы с тобой сделали что-то по-настоящему важное, настоящее. Что-то очень правильное.
Собака тихо, одобрительно гавкнула, словно полностью соглашаясь с ним. А над всем кладбищем, над их головами, медленно, неспешно опускались густые, холодные октябрьские сумерки, унося с собой память о несостоявшейся трагедии, о страшном преступлении, которое, к счастью, так и не свершилось.
Прошёл ровно год с того памятного, холодного осеннего дня на старом кладбище. Артём по-прежнему регулярно приходит сюда работать, хотя его основная бизнес-империя, сеть автосалонов, разрослась ещё больше, стала ещё успешнее. Коллеги по большому бизнесу давно перестали удивляться его необычному, странному для посторонних хобби — просто привыкли, приняли его таким. Некоторые даже прониклись к нему глубочайшим уважением, неформальным почтением, случайно узнав ту самую историю спасения молодой женщины.
Боцман всё так же радостно, с громким лаем встречает его у центральных ворот, тут же выпрашивая своё законное, традиционное печенье. Старый Палыч часто шутит, что пёс теперь не просто сторожевой, не обычный дворовый пёс — он «специально обученный, для выявления особо подозрительных, странных похорон». А дядя Стёпа после того самого случая стал ещё внимательнее, ещё пристальнее присматриваться ко всем клиентам, особенно когда его внутренний голос, чутьё подсказывает ему, что что-то может быть не так, неладно.
Маргарита с маленькой Алисой теперь иногда, по большим праздникам и не только, навещают их. Девочка всегда приносит Боцману разные угощения и свои яркие, детские рисунки, а Маргарита подолгу, за душевной беседой разговаривает с Артёмом. Они оба, как никто другой, теперь знают, что значит потерять в жизни почти всё, и обрести себя заново, воскреснуть. Её бывший муж получил свои заслуженные двенадцать лет строгого режима, но для неё, для Маргариты, это уже давно в прошлом, она отпустила это. Сейчас она активно, с душой работает перинатальным психологом, помогая молодым мамам справляться с послеродовыми травмами, страхами и потерями.
Однажды вечером, уже почти в сумерках, копая очередную могилу для нового погребения, Артём вдруг поймал себя на светлой, глубокой мысли, что теперь его добровольная, такая необычная работа обрела для него новый, гораздо более глубокий смысл. Он теперь не просто помогал людям проводить их близких в самый последний путь — он стоял на невидимой, но такой важной страже между жизнью и смертью, всегда готовый заметить любую странность, любой, даже самый крошечный намёк на то, что в этом мире может быть не всё так просто, не всё так однозначно, как кажется на первый, поверхностный взгляд.
И когда последний луч уходящего осеннего солнца упал на мокрую от дождя землю, он увидел, как на краю свежевыкопанной могилы лежит один-единственный, ярко-алый кленовый лист, словно капля застывшей жизни, напоминание о том, что даже в самом конце всегда есть место для надежды. И это была самая красивая, самая глубокая концовка из всех возможных.
