«Мама, а почему наш папа живет с чужой тетей?» Сын спросил при всех. То, что случилось дальше, никто не мог предсказать.
Вилка со стуком упала на тарелку. Этот звук, такой обыденный и резкий, разрезал праздничную атмосферу как нож. Бабушка замерла с салатницей в руках, и я увидела, как ее пальцы побелели, сжимая хрустальные бока. Дядя Саша поперхнулся компотом, и его кашель прозвучал как выстрел в гробовой тишине. А я… я почувствовала, как земля уходит из-под ног, а комната начинает медленно плыть, будто кто-то раскрутил гигантскую карусель, и вот-вот всех нас сбросит в небытие.
Марку было всего шесть лет, но он, как самый талантливый дирижер апокалипсиса, выбрал для своего невинного вопроса самый неподходящий момент — семейный ужин по случаю дня рождения свекрови. Стол, ломившийся от яств, был символом благополучия, за которым сидело пятнадцать человек. Пятнадцать пар глаз, которые еще секунду назад сияли от умиления и сытости, а сейчас, как один, уставились на меня, выжидающе, любопытно, испуганно.
— Маркуша, поешь пока, ладушка, — выдавила я из себя, чувствуя, как по щекам разливается предательский, жгучий румянец, а сердце начинает колотиться где-то в горле, угрожая вырваться наружу.
— Но мамочка, ты же сама мне обещала, что врать — это нехорошо! — громко, с детской непосредственностью, продолжал сын, его голосок звенел, как колокольчик, возвещающий о конце света. — Папа вчера забирал меня из садика, и я видел в окошко, как он садился в большую красную машину к тете Свете. Они обнялись, а потом они поцеловались прямо в губы! Долго-долго!
Свекровь, Анна Викторовна, медленно, с королевским достоинством, опустила свой бокал с дорогим вином. Ее лицо, обычно невозмутимое, стало цвета мрамора, но глаза… ее пронзительные серые глаза горели холодным пламенем ярости и разочарования.
— Вероника, — ее голос прозвучал тихо, но так, что его услышали бы даже в соседней квартире, каждый слог был отточен, как лезвие, — не объяснишь ли ты мне, о чем говорит мой внук?
Все началось не сегодня и не вчера. Все началось с того рокового вечера, когда я случайно увидела сообщение на экране его телефона. Он попросил принести зарядку из спальни, а я, проходя мимо кухонного стола, увидела ослепительную вспышку экрана. Сообщение от «Светик» с тремя огненно-алыми сердечками: «Скучаю до боли. Когда же, наконец, увидимся?»
Я замерла посреди кухни, будто меня окатили ледяной водой. В руках я сжимала его телефон, этот гладкий черный прямоугольник, который вдруг стал тяжелее свинца. Он был в ванной, напевал какую-то беспечную мелодию, и звук воды казался мне тогда насмешкой.
Руки дрожали так, что я едва не уронила злосчастный аппарат, когда вошла в парную от пара комнату.
— Артем, кто такая Светик? — мой собственный голос показался мне чужим, плоским, лишенным интонаций.
Он выглянул из-за стеклянной шторки, и струйки воды стекали по его лицу, смывая маску спокойствия.
— Что? Какая Светик? А, Света — это новая коллега, из маркетинга. Наверное, по рабочему чату пишет, что-то срочное.
— В десять вечера? С тремя сердечками? «Скучаю до боли»? — я повторяла эти слова, и каждое из них обжигало мне губы, как кипяток.
Я увидела, как в его глазах, таких знакомых и любимых, мелькнула быстрая, как тень, искорка страха. Или это было раздражение? Сейчас уже не важно.
— Верон, ты серьезно? Устраиваешь сцену ревности на пустом месте? — он с силой выключил воду, и в наступившей тишине его голос прозвучал громко и фальшиво. — Светлана Королева, из маркетинга. Замужем, между прочим, двое детей. Мы вместе над новым проектом корпим, она, наверное, про креатив какой-то.
— Почему «скучаю до боли» тогда? — не отступала я, чувствуя, как по спине ползут мурашки.
— Откуда мне знать? Может, по нашему гениальному креативу скучает! Может, так, эмоционально выражается! Дорогая, хватит выискивать проблемы там, где их нет!
Я отчаянно хотела верить. О, если бы вы знали, как я цеплялась за его слова, как пыталась убедить себя, что это просто случайность, недоразумение, игра воображения. Кто бы знал, что это была лишь первая трещина в фундаменте нашего общего дома, который вскоре должен был рухнуть.
В последующие недели его телефон стал его второй кожей, неприкасаемой святыней. Он не выпускал его из рук, брал с собой даже в ванную, клал под подушку на ночь. Задержки на работе участились, превратившись из «редких авралов» в систему. В его арсенале появился новый, терпкий и чуждый одеколон, который въедался в одежду и навязчиво напоминал о себе. И самое главное — появилась эта новая, отталкивающая манера отводить взгляд, когда я спрашивала, как прошел его день. Его глаза, всегда такие честные, научились лгать.
А потом я увидела их. Своими глазами.
Случайно. Совершенно случайно, как будто сама судьба, устав от моей слепоты, решила тыкнуть меня носом в горькую правду. Я выходила из салона красоты на соседней улице от его офиса, с новыми волосами и легкой эйфорией, и увидела, как мой муж, Артем, уверенной походкой подходит к ярко-красному внедорожнику. Женщина за рулем, стройная блондинка, наклонилась к нему, и их поцелуй был не мимолетным прикосновением, а долгим, страстным, полным взаимного влежения актом.
Я стояла на холодном тротуаре, и мир вокруг словно превратился в статичную черно-белую картинку. Люди проходили мимо, машины ехали, гудя клаксонами, но я не слышала ничего, кроме оглушительного, пронзительного звона в ушах и треска, который издавало мое разбивающееся сердце.
Вечером он пришел как обычно. Поцеловал меня в щеку, его губы были холодными. Взял на руки Марка, подбросил его, как делал всегда, и сын заливисто смеялся.
— Как день прошел, командир? — спросил он, и его улыбка была такой естественной, что мне стало физически плохо.
— Нормально, — ответила я, глядя ему прямо в глаза, пытаясь найти в их глубине хоть каплю раскаяния, хоть искорку той правды, что меня отравляла. — А у тебя?
— Устал, как собака. Совещание за совещанием, проекты горят, ты же знаешь.
Лжец. Он лгал так легко, так спокойно, так мастерски, что мне захотелось кричать.
Я выжидала еще неделю. Собирала доказательства, как заправский детектив, движимая не злобой, а отчаянной потребностью докопаться до сути. Я стала тенью, следила за его активностью в соцсетях, проверяла карманы пиджаков, вынюхивала чужие запахи. Один раз, оставив Марка с мамой, я поехала за ним после работы, прячась в потоке машин, как преступница.
Он приехал к современному дому в новом спальном районе, где мы никогда не бывали. Он подошел к подъезду, и я увидела, как он достает из кармана ключ-таблетку и уверенно прикладывает его к домофону. Я знала все адреса его друзей и родственников, это был незнакомый, чужой порог.
Я сидела в своей машине, вжавшись в сиденье, и плакала так горько и безнадежно, что слезы заливали все лицо, и я не могла разглядеть даже руль. В тот вечер, когда Марк уснул, обессиленный долгим ожиданием папы, который так и не пришел его поцеловать, я вошла в гостиную, где Артем смотрел футбол, укутавшись в привычный кокон обыденности.
— Нам нужно поговорить. Срочно.
Он даже не оторвался от экрана, где двадцать два человека гоняли мяч.
— Сейчас решающий момент, дорогая. Пять минут.
— Сейчас, — я выключила телевизор, и комната погрузилась в гнетущую, звенящую тишину.
Он обернулся, и на его лице читалось неподдельное раздражение.
— Вероника?! Что за детский сад?
— Кто она?
— Кто «она»? — он сделал вид, что не понимает, но его пальцы нервно забарабанили по ручке кресла.
— Женщина, к которой ты ездишь на Жемчужную, 18. Та самая Светик с сердечками.
Повисла тишина. Не просто отсутствие звуков, а нечто тяжелое, густое, удушающее, как одеяло. Она длилась вечность.
Потом он откинулся на спинку кресла, будто все силы разом покинули его, и тяжело выдохнул.
— Ты что, следила за мной? — в его голосе прозвучало больше усталости, чем удивления.
— Что у тебя с ней, Артем? Говори.
— Это… все очень сложно, ты не поймешь.
— Нет, — перебила я, и мой голос вдруг стал стальным. — Это очень просто. Скажи мне правду. Я заслужила хоть это.
Он потер лицо ладонями, как бы стирая с себя маску, и когда снова посмотрел на меня, в его глазах была лишь пустота.
— Правду? Хорошо. Света… она другая. Она видит мир по-другому. Мы не планировали, ничего такого. Все просто… случилось.
Что-то внутри меня оборвалось в тот момент. Оборвалась та самая последняя, тоненькая, почти невидимая ниточка надежды, за которую я цеплялась все эти недели. Я почувствовала, как по телу разливается ледяной холод.
— Как давно? — прошептала я.
— Восемь месяцев.
Восемь месяцев. Больше полугода. Двести сорок дней он просыпался рядом со мной, целовал меня, слушал мои рассказы о делах Марка, ел мой борщ, жаловался на начальство и все это время носил в сердце другую женщину. Жил двойной жизнью, где я была лишь декорацией, удобным фоном.
— Ты ее любишь? — этот вопрос вырвался сам, против моей воли.
Он посмотрел на меня. И я увидела ответ в его глазах — томную нежность, смешанную с мукой, — раньше, чем он произнес роковое слово:
— Да.
На следующий день, оставив Марка в саду, я поехала к его матери. Анна Викторовна всегда была женщиной строгих правил и железных принципов, но справедливой до мозга костей. Я надеялась… я не знаю, на что я надеялась. Может, что она вразумит его, вернет, пристыдит. Что ее материнский авторитет окажется сильнее чаровницы Светланы.
— Вероничка, что случилось, родная? — она открыла дверь, и ее лицо, обычно невозмутимое, сразу помрачнело. Видимо, мой вид — заплаканные глаза, землистый цвет лица, дрожащие руки — говорил сам за себя.
Я вошла в ее безупречно чистую гостиную и выложила все. Как на исповеди. Слез уже не было, за ночь я выплакала все, что могла, и теперь из меня лились лишь сухие, рубленые фразы, каждая из которых была похожа на надгробную плиту.
Анна Викторовна слушала молча, не перебивая. Ее лицо было каменным. Потом она медленно встала, налила в две тонкие фарфоровые чашки ароматного чая и села напротив, пристально глядя на меня.
— Вероника, ты знаешь, что Артем — мой единственный сын. Я его люблю больше жизни, больше самой себя.
Мое сердце сжалось в комок. Я приготовилась к тому, что она будет защищать его, оправдывать.
— Но, — продолжила она, и ее голос зазвучал с невероятной, кованой твердостью, — я не растила предателя. Я не растила человека, который плюет на клятвы и бросает свою семью на произвол судьбы. — Она потянулась через стол и накрыла своей прохладной, исчерченной прожилками рукой мою дрожащую ладонь. — Я с ним поговорю. Он одумается. Это… это временное помутнение, черт его побери! Кризис среднего возраста. Что угодно. Но он обязан вернуться. Обязан.
— Анна Викторовна, он сказал, что любит ее, — тихо напомнила я, словно добивая саму себя.
— Чушь собачья! — резко, почти по-солдатски отрезала она. — Он любит тебя. Семь лет вместе. Сын. Дом. Общие воспоминания. Это все что-то значит! Я все улажу.
Но она не уладила. Ее железная воля впервые дала сбой перед упрямством сына.
Артем переехал к Свете через неделю после их разговора. Без лишних слов, собрав сумку с вещами.
А Анна Викторовна… она позвонила мне в тот же вечер. Ее всегда уверенный голос дрожал от сдерживаемой ярости и материнской боли.
— Вероничка, прости его. И меня прости. Я не знаю, что на него нашло, какая бесовщина. Я говорила с ним, как с стеной горох… Он не слышит.
— Я уже все поняла, Анна Викторовна, — монотонно ответила я. — Я не знаю, что мне теперь делать. Как жить дальше.
— Не смей так говорить! — в ее голосе вновь зазвучала сталь. — Слушай меня. Приезжай на мой день рождения через месяц. Обязательно приезжай с Марком. Я позову Артема. Пусть он увидит, что теряет. Увидит свою семью, свой дом, своего сына. Пусть вспомнит. Может, одумается еще, может, удастся по-человечески поговорить без этой… этой ослепленности.
Я не хотела. Мне претила сама мысль об этой унизительной сцене. Но Марк обожал бабушку, ждал этого праздника. И в глубине души теплился тот самый крошечный уголек надежды… Может, она права? Может, он действительно одумается, когда увидит нас всех вместе, в стенах родного дома, за общим столом?
Я жестоко ошибалась. Эта надежда была последней ловушкой, расставленной для меня судьбой.
И вот мы сидели за этим огромным, праздничным столом, и мой шестилетний сын, мой ангел, мой спаситель и мой палач, своим детским, невинным вопросом обрушил на нас все лавину правды, похоронив под ней последние остатки нашего притворства.
— О чем говорит мой внук? — повторила Анна Викторовна, не отрывая от меня испепеляющего взгляда.
Артем побледнел так, что стал похож на восковую фигуру. Он сидел через два стула от меня, и я видела, как капли пота выступили у него на висках, а кадык заходил ходуном.
— Мам, я… мы можем поговорить потом, наедине.
— Я спрашиваю Веронику, — отчеканила свекровь, не меняя интонации.
Все смотрели на меня. Пятнадцать пар глаз — тетя Валя с ее вечным сочувственным взглядом, дядя Саша, двоюродные братья, сестра Артема Оля с мужем… Взгляды были разными: шокированными, испуганными, любопытствующими, осуждающими.
— Марк не врет, — сказала я тихо, но так отчетливо, что каждое слово прозвучало как приговор. — Артем уже месяц живет со Светланой. Он ушел от нас.
Грохот опрокинутого бокала, резкий вскрик тети Вали, оглушительное «Что?!» дяди Саши — все это слилось в один оглушительный гул. Все заговорили, закричали, загалдели разом. Анна Викторовна вскочила, ее стул с громким стуком опрокинулся на паркет.
— Артем! — ее голос, низкий и мощный, как гудок океанского лайнера, перекрыл весь шум. — Это правда?!
— Мама, я собирался тебе все объяснить, но не здесь и не сейчас…
— Я СПРАШИВАЮ, ЭТО ПРАВДА?!
— Да! — он выкрикнул это слово, словно сбрасывая с себя тяжелый груз. — Да, мама! Я люблю Свету. Мы живем вместе.
— А семья?! А твой сын?! — ее крик был полон такой нечеловеческой боли, что у меня самой сжалось сердце. — Ты что, совсем с ума сошел?!
— Я вижусь с Марком! Я забираю его… когда могу! Я…
— ТЫ ПРЕДАТЕЛЬ! — закричала Анна Викторовна, и в ее голосе звучала не только ярость, но и страшное, всепоглощающее горе. — Ты предал жену! Предал сына! Предал нашу семью! Ты предал все, чему я тебя учила!
— Мам, я не могу больше жить во лжи! Я не люблю Веронику! Я пытался, клянусь, но не могу! Сердцу не прикажешь!
Его слова вонзились в меня, словно раскаленные кинжалы. Он не любит меня. Он говорит это открыто, при всех. При нашем сыне. При тех, с кем мы делили хлеб и соль все эти годы.
— Маркуша, — обернулась ко мне Анна Викторовна, и ее голос на мгновение смягчился, — иди, родной, в гостиную, включи свой любимый мультик. Взрослым нужно немножко поговорить.
— Но бабуль…
— Марк, иди! — ее тон вновь стал непреклонным, генеральским.
Марк, испуганно покосившись на отца, сполз со стула и пулей вылетел из комнаты.
А потом начался настоящий ад. Тот самый ад, которого я так боялась и который втайне жаждала.
— Как ты посмел?! — Анна Викторовна шагнула к сыну, и казалось, что она вот-вот ударит его. — Как ты посмел привести эту… эту пошлую разлучницу в свою жизнь, выбросив на помойку все, что у тебя было?!
— Света не разлучница! Мы встретились, когда я уже понял, что наш брак — это ошибка, что мы с Вероникой давно чужие люди!
— БРАК СТАНОВИТСЯ ОШИБКОЙ, КОГДА ТЫ САМ ЕГО ЛОМАЕШЬ! — закричала я, и сама удивилась той дикой, звериной силе, что прорвалась наружу. — Я любила тебя, Артем! Я родила тебе сына! Я семь лет вытирала твои потраченные носки, варила твой любимый грибной суп, ждала тебя с работы до полуночи, слушала твои жалобы! А ты… ты тайком сбегал к ней, к этой своей «родной душе»!
— Вероника, я не хотел делать тебе больно, честно…
— НО ТЫ СДЕЛАЛ! — слезы, которые я пыталась сдержать, хлынули наконец потоком, горячими и солеными. — Ты сделал мне такую боль, что я по ночам не могла дышать! Я просыпалась от собственных рыданий! Я смотрела на нашего спящего сына и думала, как же я ему все это объясню!
— Я… я не знал. Прости.
— Прости? ПРОСТИ?! — Я встала, опираясь на стол, потому что ноги отказывались держать. — Ты знаешь, что твой сын, твой Марк, забивался в угол и плакал каждую ночь? Что он спрашивал меня, почему папа его больше не любит? Думал, что он сделал что-то не так, что он плохой мальчик?!
Артем побледнел еще больше, на его лбу выступили капли пота.
— Я поговорю с ним, я все объясню…
— Не смей! — вступила вперед Анна Викторовна, становясь между ним и мной, как стена. — Не смей даже подходить к этому ребенку! Ты для него больше не отец! Ты — чужой дядя, который приходит и уходит!
— Мама, ты не имеешь права! Он мой сын, моя кровь!
— Сын, которого ты бросил ради… ради кого?! Ради этой Светланы?! Что в ней такого особенного, чего нет в Веронике?!
— Она… она слышит меня. Понимает с полуслова. С ней я чувствую себя настоящим, живым, а не заложником рутины!
— Ох, Господи, — простонала свекровь и опустилась на стул, будто ее подкосило. — Мой сын… мой умный, красивый сын оказался слепым и глупым мальчишкой. Полным идиотом.
Дядя Саша кашлянул, привлекая внимание.
— Артем, ну ты вообще в своем уме? Вероника — умница, красавица, хозяйка — загляденье, сына растит одна теперь. Из-за чего весь сыр-бор? Из-за какой-то мимолетной интрижки?
— Вы ничего не понимаете! — упрямо сказал Артем, но в его голосе уже слышалась неуверенность. — Света… мы на одной волне. С ней я снова почувствовал вкус к жизни, а не просто существование.
— А с Вероникой что? — холодно, как сталь, спросила сестра Оля. — Тебе было просто удобно? Она создавала тебе уют, рожала детей, а ты просто пользовался, как теплой норкой?
— Нет! Я… это невозможно объяснить словами.
— Попробуй, — потребовала Анна Викторовна, снова поднимаясь. Она была бледна, но непоколебима. — Объясни матери, которая отдала тебе всю свою жизнь, почему ты сознательно пошел и разрушил свою семью. Своими руками.
Артем опустил голову, уставившись в узор на скатерти.
— Я встретил Свету на корпоративе. Мы разговорились… Она была такой… яркой, искрящейся, непредсказуемой. С ней я вспомнил, что такое бабочки в животе, что такое страсть, безумие, романтика.
— Романтика, — повторила я ошеломленно, и горькая усмешка сама сорвалась с моих губ. — Тебе не хватало романтики? И вместо того, чтобы поговорить со мной, попытаться зажечь эту самую романтику в нашем доме, ты просто пошел и нашел ее на стороне. А как же ее муж, Артем? Ты же говорил, что она замужем! Ты разрушил не только нашу семью!
— Вероника… Сейчас это не имеет значения! Она уже в разводе.
— Уходи, — прошептала я, чувствуя, как последние силы покидают меня. — Уходи отсюда. Я не хочу больше тебя видеть. Никогда.
— Это дом моей матери! Я имею право…
— УХОДИ! — взревела Анна Викторовна, и в ее голосе был такой приказ, что даже я вздрогнула. — ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА! И НЕ СМЕЙ ПЕРЕСТУПАТЬ ПОРОГ, ПОКА НЕ ОСОЗНАЕШЬ ВСЮ ГЛУБИНУ СВОЕГО ПАДЕНИЯ! ПОКА НЕ ПОНЯЛ, КАКУЮ ДУРЬ СОВЕРШИЛ!
Артем посмотрел на нее, на меня, на лица родственников, застывшие в масках осуждения и неприятия. Ни один человек не встал, не попытался его защитить или оправдать. Все молчали, и это молчание было страшнее любых криков.
Он медленно поднялся, отодвинул стул и, не глядя ни на кого, вышел из комнаты. Через несколько секунд мы услышали оглушительный хлопок входной дверии. Он ушел. И дверь за ним захлопнулась, словно гробовая крышка над нашим общим прошлым.
Через полгода я сидела в уютном кафе напротив Анны Викторовны. Вернее, уже бывшей свекрови, наш развод оформили два месяца назад. Марк остался со мной, Артем даже не пытался оспаривать опеку, но за все это время он ни разу не позвонил, чтобы просто спросить, как сын, не приехал его навестить. Мы жили в квартире его родителей, Анна Викторовна настаивала, чтобы мы с Марком остались там, но стены, пропитанные памятью, душили меня, и я нашла в себе силы переехать на съемную квартиру.
Анна Викторовна выглядела постаревшей и усталой, но в ее осанке по-прежнему чувствовалась несгибаемая воля.
— Как мой ненаглядный Маркуша? — спросила она, помешивая ложечкой латте.
— Уже лучше, — ответила я. — Реже просыпается по ночам. В саду сказали, что стал более общительным. Вроде, потихоньку отходит.
— А ты? — ее взгляд был проницательным.
— Я… справляюсь. Нашла новую работу, в дизайн-студии. Зарплата приличная, коллектив хороший. Квартиру снимаю недалеко от хорошего парка, Марку нравится.
— Вероника, — она потянулась через стол и накрыла мою руку своей теплой ладонью, — я хочу, чтобы ты знала и помнила. Ты для меня все еще семья. Всегда будешь семьей. Марк — мой внук, моя кровь, а ты… ты мне как родная дочь. Ничто это не изменит.
— Спасибо вам, — выдавила я, чувствуя, как предательский комок подкатывает к горлу. — Вы не представляете, как это для меня важно.
— Артем… — она помедлила, — он звонит мне. Иногда. Просит о встрече.
Я замерла, ожидая продолжения.
— И?
— А я отказываю. Каждый раз отказываю. Пока он не извинится перед тобой, как следует. Пока не поймет до конца, какую боль причинил тебе и сыну. Пока не предстанет передо мной не мальчиком, сбежавшим за юбкой, а мужчиной, готовым отвечать за свои поступки.
— Анна Викторовна, вы не должны… он все-таки ваш сын, — тихо сказала я.
— Именно поэтому я и должна, — ее голос зазвучал с прежней, кованой твердостью. — Я растила его человеком чести. Думала, что растила. И я не позволю ему думать, что можно просто так, без последствий, разрушить жизни самых близких людей и уйти в закат с новой пассией, как в романтическом фильме. Нет. В жизни так не бывает. Расплата наступает всегда.
Я молчала, глядя на темнеющий за окном город.
— Как у него… с ней? — не удержалась я, проклиная свое любопытство.
Анна Викторовна усмехнулась, и в ее улыбке не было ни капли веселья.
— С Олей иногда общается, делится. Говорит, что они уже вовсю ругаются. Оказалось, что пресловутые «бабочки в животе» быстро дохнут, когда на смену им приходят счета за коммуналку, гора немытой посуды и быт. И теперь его Светик требует от него того же, что когда-то требовала ты. Вкусные ужины, внимание, помощь по дому, участие. Плюс ко всему, ее двое детей от первого брака его, мягко говоря, не приняли.
Я должна была чувствовать злорадное удовлетворение. Должна была мысленно кричать: «Так тебе и надо!». Но не чувствовала ничего, кроме горькой пустоты и усталости.
— Мне все равно, честно, — сказала я, и это была правда. — Мне абсолютно все равно, счастлив он теперь или нет.
— И правильно, — кивнула Анна Викторовна. — Ты заслуживаешь гораздо большего, Вероника. Настоящей любви. Настоящего уважения. И я верю, что ты это найдешь.
Дверной звонок раздался ровно через год, в тихий субботний вечер. Я открыла и остолбенела.
На пороге стоял Артем.
Он выглядел… сломленным. Похудевшим, небрит
