Подарок для усопшей
Анна плакала все утро. С самого рассвета, когда первые лучи солнца лишь начали золотить края тяжелых гардин, и до этого самого момента, когда комната наполнилась ярким дневным светом, безмолвно свидетельствовавшим о прошедших часах горя. Она сидела на краю своей кровати, сгорбившись, и тонкие пальцы ее безуспешно пытались остановить поток слез, которые, казалось, текли из самого сердца. Они были солеными, горькими, и каждая капля оставляла на коже жгучий след, словно выжигая изнутри всю ту боль, что копилась долгие дни.
Ей было невыносимо стыдно. Это чувство было густым и тягучим, как холодная смола, оно сковывало движения и затуманивало мысли. Она чувствовала себя виноватой, хотя разумом и понимала, что в сложном переплетении человеческих отношений редко можно найти однозначную правду. Но сердце отказывалось слушать доводы рассудка. Оно ныло и сжималось от осознания причиненной боли, пусть даже и невольной. И в этой гремучей смеси стыда и вины пробивался еще один, странный и неуместный, росток — радость. Слабый, испуганный, но живой. Чувства смешались в один густой, неразличимый клубок, и девушка не могла справиться с этим хаосом внутри себя. Поэтому она просто плакала, беззвучно, по-детски всхлипывая, растирая покрасневшие глаза крошечным платочком из батиста, который давно потерял всякую надежду впитать новые слезы.
В коридоре внезапно послышались приглушенные голоса, потом скрипнула дверь, и мама Анны впустила кого-то в прихожую. Сначала они говорили тихо, почти шепотом, и Анна не могла разобрать слов, лишь улавливала тревожные ноты в голосе матери. Потом голоса стали громче, приобрели напряженность, и, наконец, Анна услышала отрывки фраз, долетавшие до нее сквозь деревянную дверь ее комнаты.
— …Да как не знала-то? Не может быть, чтобы ничего не замечала! Все она видела, все понимала! Я сама наблюдала, как моя София с тем юношей гуляет по вечерам. А эта… Так нет же! Отобрала! Просто взяла и отобрала! Что это за девушка? Еще школьный порог не переступила, а уже ведет себя как…
— А ты что, пришла сейчас выяснять отношения? Пусть они сами, молодые, между собой все решают! И хватит повышать голос! Моя тоже не в себе. Ну так сложились обстоятельства! Что теперь поделаешь? Тем более, вы с Софией уезжаете уже в конце этой недели. А тот молодой человек живет в соседнем доме. Ты действительно думаешь, он будет к Софии на другой конец города ездить?
— Моя София не находит себе места, с постели подняться не может, уже третий день как в забытьи. Что мне делать, я не представляю. Я готова на всё, абсолютно на всё, лишь бы мой родной ребенок снова стал улыбаться… Ладно! Я за скотчем пришла. Он у тебя есть? Мне коробку запаковать срочно надо, мой внезапно закончился, а до магазина идти далековато!
Пока мама искала в кладовке скотч, Анна сделала глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в ледяную воду, и выглянула из своей комнаты. Ей было очень страшно, сердце колотилось где-то в горле, но девушка решила, что должна поставить эту наглую гостью на место, должна защитить свое хрупкое, только что родившееся счастье.
— Тетя Елена, он сам сделал свой выбор, его никто силой не заставлял. Или, по-вашему, ему нужно было из-под палки встречаться с Софией? — Анна крепко сжала в руке свой мокрый от слез платочек, и ее голос дрожал, выдавая все внутреннее волнение. — Я, конечно, понимаю, что ситуация выглядит не очень красиво. Но мы с Софией никогда не были близкими подругами. Да и я переживаю тоже… Я плачу…
— Переживаешь? Грустишь? Да ты даже не представляешь, что такое настоящая печаль, девочка! — Елена горько усмехнулась, с презрением оглядывая заплаканную, бледную Анну с головы до ног.
Елена и София переехали в другой район, и их жизнь, казалось, пошла своим чередом. Только вот Анна, которая была уверена, что нашла любовь всей своей жизни, жестоко ошиблась. Тот самый молодой человек, из-за которого разгорелся весь этот сыр-бор, через месяц переметнулся к другой, более веселой и беззаботной девушке.
Анна плакала теперь постоянно, тихие, безысходные слезы стали ее верными и неизменными спутниками. Они текли по вечерам, когда она оставалась одна в комнате, они подступали к горлу на лекциях в институте, они мешали ей заснуть ночью. Из-за постоянных переживаний, съедавших ее изнутри, девушка стала катастрофически отставать в учебе. Она еле-еле закончила школу и с огромным трудом смогла поступить в местный техникум, куда ее приняли скорее из жалости. Но и там дела шли из рук вон плохо. Выбранная профессия не вызывала в ней ни малейшего интереса, а найти общий язык с однокурсниками так и не удалось. Юноши, которые раньше всегда обращали внимание на милую и симпатичную девушку, теперь словно не замечали ее. То ли ее лицо постоянно было опухшим от слез, то ли внутренний свет, что раньше сиял в ее глазах, окончательно угас.
— Ой, мам, не надо, — Анна отмахивалась, когда мать затевала разговор о ее личной жизни, — да и не нужен мне никто. Я сейчас совершенно другими делами увлечена.
— Какими же делами, дочка? — вздыхала мать. — Ты толком не учишься, все время сидишь дома. Вышла бы хоть прогуляться, развеялась. Сходила бы куда-нибудь с девочками, пообщалась.
Анна сжимала кулаки до белизны в костяшках. С какими девочками? Никто не желал с ней общаться. Школьные подруги давно разъехались по разным городам. А однокурсницам было неинтересно и, чего греха таить, стыдно ходить по городу с вечно заплаканной, мрачной Анной.
Жизнь, казалось, ополчилась на нее. Девушка перестала доверять людям, потому что каждый раз выходило так, что ее подставляли, делали крайней во всех бедах или просто тихо посмеивались за спиной. Но Анна постепенно научилась жить с этим чувством постоянной настороженности. Ее сердце, когда-то мягкое и отзывчивое, стало твердым и непроницаемым, как кусок глины, обожженный в жарком пламени печи. Теперь она сама избегала новых знакомств и любого общения, кроме вынужденного. Ей было несравненно проще закрыться в своей комнате, как в надежной крепости, и отгородиться от всего внешнего мира высокими стенами собственного одиночества.
Анна повзрослела, выросла, но некоторые привычки у нее остались прежними, юношескими.
Перед тем, как уснуть, она по-прежнему тихо плакала, беззвучно роняя слезы на наволочку, и шептала в темноту несвязные просьбы к кому-то невидимому, чтобы ее жизнь наконец-то наладилась. Но бедная девушка в ответ получала лишь новые, все более тяжелые испытания, словно кто-то свыше проверял ее на прочность.
К своим тридцати годам у Анны было два неподъемных кредита, разбитая в серьезной аварии машина и металлическая пластина в ноге, которая ныла при каждой смене погоды. Жила она по-прежнему со своей постаревшей матерью, которая не оставляла настойчивых попыток хоть как-то пристроить дочь, найти ей пару. Потому в их скромной квартире постоянно появлялись разные молодые мужчины. Это были сыновья маминых подруг или коллег по работе. Но они, как правило, быстро ретировались, едва взглянув на Анну. Она ведь даже не пользовалась косметикой, не пыталась скрыть следы вечной грусти на своем лице. А зачем, если слезы текли сами собой, помимо ее воли, и любая тушь тут же размазывалась бы неопрятными пятнами.
Однажды Анна по работе оказалась в совершенно незнакомом районе города и долго, безуспешно бродила по безликим улицам в поисках нужной организации. Телефон, естественно, никто из сотрудников не брал, поэтому женщине оставалось лишь надеяться на помощь случайных прохожих.
— Простите, вы не подскажете, где здесь находится организация «Альянс»? — Анна робко подошла к женщине, которая что-то усиленно искала в своей объемной сумке прямо посреди тротуара.
Та подняла голову, и ее глаза широко раскрылись от изумления. Анна тоже невольно ахнула. Перед ней стояла тетя Елена, которую она не видела много-много лет.
— Здравствуй, Анна. Да, знаю. Покажу. Мы идем в одну сторону. А что, ты так долго искала, что даже плакала? — Елена горько усмехнулась, ее взгляд с болезненным интересом скользнул по опухшим, покрасневшим глазам Анны.
Та промолчала, лишь стиснула зубы, чувствуя, как по щекам снова текут предательские слезы. А Елена вдруг разрыдалась. Совершенно неожиданно, громко и очень жалостливо, по-детски беспомощно.
— Прости меня, Анна, — женщина буквально повалилась на колени прямо на асфальт, — прости, умоляю тебя!
Такой тяжелый грех взяла тогда на свою душу. Всю оставшуюся жизнь буду теперь расплачиваться, и то не искуплю.
— Господи! Да поднимитесь же! — Анна с трудом дотащила рыдающую женщину до ближайшей парковой скамейки.
— Это ведь я во всем виновата. Это я порчу на тебя навела. Потому ты все эти годы и льешь слезы. Помнишь тот день, когда я к вам зашла перед самым нашим отъездом? За скотчем. Пока твоя мать его искала, ты ко мне из комнаты вышла. Помнишь? С тем самым платочком, которым слезы вытирала. Ты его случайно обронила, а я… я его подобрала. А потом заговорила, чтобы слезы и печаль тебя преследовали до конца твоих дней. Чтобы ты на себе почувствовала, что такое настоящая печаль, чтобы поняла, каково это. Ты ведь мою дочь тогда сильно обидела. А мне в тот момент ярость и гнев глаза закрыли, разум затмили.
Анна удивленно подняла брови. Она никогда не верила в подобные вещи, не думала, что такое вообще возможно в реальной жизни. Но, видимо, именно это странное и необъяснимое событие и случилось с ней много лет назад. Ведь ее хорошая, пусть и не идеальная, но все же счастливая жизнь прекратилась в одночасье сразу после того последнего визита тети Елены.
— Ну… Ладно. Я вас прощаю. Сожгите вы этот платок, и все дела. Или отдайте мне, я сама его сожгу, — глухо, почти без интонации, сказала Анна, давно привыкшая не показывать своих истинных эмоций чужим людям.
— Не могу я этого сделать. Он теперь в могuле. Вместе с моей доченькой покоится, — снова зарыдала Елена, — ее с нами нет уже почти десять лет. Не знаю, истлел ли твой платок за это время, но достать его теперь никак нельзя. Так и будешь ты до конца своей жизни в печали и тоске жить. Как и я теперь.
— Подождите, а что случилось? Как это произошло? — у Анны учащенно забилось сердце, и ее вдруг осенила страшная, леденящая душу мысль, что она действительно обречена, что выхода из этого замкнутого круга страданий нет и не будет.
— Авария. Ирочка моя после всей той истории с тобой и тем мальчиком по наклонной покатилась. Спуталась с одним нехорошим парнем. Потом со вторым. Пропадала из дома по несколько дней. Потом возвращалась. Отлеживалась. Говорила, что ей тошно жить. Говорила, что давит ее всё, нечем дышать. Потом снова уходила в загулы.
В машине вдвоем с тем парнем ехали…. Они оба приняли что-то запрещенное, были не в себе. На большой скорости врезались в бетонную опору… Обоих не стало. А я тогда даже и подумать не могла, что это моя вина могла быть. Думала, вот какая Анна… До чего она мою бедную девочку довела… Тебя одну виновной в случившемся считала. Не пошла бы ты тогда с тем парнишкой гулять, все у Софии по-другому могло сложиться.
Ненавидела тебя всем сердцем. Хотела еще сильнее отомстить. Поэтому и подложила твой злополучный платочек Софии в грoб. Чтобы она твою печаль охраняла и не давала снять никому.
Я не понимала тогда, не осознавала, что это наказание за мою злобу и за содеянное ко мне через мою же дочь пришло. Потом уже, спустя долгие годы, все осознала. Но исправить уже ничего не могу. Только просить прощение могу. Прости меня, Анна. Только вот простишь ли ты меня теперь?
Анна медленно поднялась со скамейки. Слезы текли по ее щекам ручьями, но она их уже не замечала. Ее жизнь и до этого признания была разрушена и пуста, но где-то в самом дальнем уголке души теплилась слабая надежда на лучшее. Теперь и эта последняя надежда угасла. У нее отняли всё, даже призрачную возможность будущего счастья.
— Так вам до «Альянса» проводить? — тихо, почти шепотом, прошептала Елена, — если идти рядом со мной не хочешь, так просто следуй за мной поодаль.
Женщина поднялась и, не глядя на Анну, поплелась вперед. Анна машинально пошла за ней. Она зависла в тягучих, черных мыслях и не понимала, как теперь жить дальше, зачем. Вскоре Елена остановилась у массивных кованых ворот.
— Тебе в ту сторону, — указала она дрожащей рукой, — там булочная будет, а сразу справа — эта ваша организация. А я… а я к Ирочке своей пойду.
Только сейчас Анна с ужасом заметила, что они стоят у входа на старое городское кладбищe.
— Подождите! Я пойду с вами. Все равно я уже опоздала на встречу, — Анна неожиданно для себя самой решительно взяла под руку Елену. Она не знала, что будет делать дальше, не строила никаких планов, но всем существом чувствовала, что должна пойти именно сейчас, именно этой дорогой.
Пока Елена старательно убирала с могилы сухие, поблекшие цветы и тихонько, шепотом, рассказывала дочери о чем-то своем, сокровенном, Анна сидела на холодной гранитной плитке и бездумно смотрела на фотографию Софии. Юное, улыбающееся лицо, полное надежд и ожидания чуда. И она вдруг поняла, что все эти годы просить о счастливой жизни у кого-то свыше было глупо и бессмысленно. Ведь тот самый платок, источник ее вечной печали, теперь надежно охраняется душой самой Софии. И он никогда не будет предан очищающему огню.
«Прости меня, София. Я была тогда совсем юной и невероятно глупой. Я знала, что он тебе нравится. Но все равно намеренно, сознательно увела его у тебя. Не стану говорить, что я уже достаточно настрадалась за эти годы. Не тебе об этом слушать, лежа здесь. Я хочу попросить тебя только об одном. Нет, не о счастливой жизни. Ее у меня не будет уже никогда, я это поняла. Замолви за меня словечко там, наверху. Пусть заберут и меня. Я так устала. Мне так тяжело нести этот груз. А сама я сделать этот шаг боюсь. Об этом лишь одном и прошу».
Анна поднялась с холодной земли и, не попрощавшись с тетей Еленой, медленно пошла к выходу с кладбища. По обыкновению, по ее щекам беззвучно текли соленые слезы. По обыкновению, Анна низко пригнула голову, чтобы никто из редких прохожих не заметил ее горя. Как и она сама не заметила большую белую машину, которая внезапно выскочила из-за крутого поворота…
Вокруг была только белизна. Ослепительная, чистая, бесконечная. Анна лежала, завернутая в белую ткань, мягкую и невесомую, словно саван. Ей было немного страшно. И прохладно. Она пошевелила рукой, и ткань легко соскользнула с нее, растворилась в сияющем пространстве.
— Я давно тебя простила. Я давно счастлива здесь. Так будь и ты счастливой, но там. И за меня, и за себя. Живи.
Анна увидела перед собой еле различимую, словно сотканную из света, женскую фигуру. В ее тонких, почти прозрачных руках был тот самый крошечный платочек из батиста. Вдруг — яркая, ослепительная вспышка. Яркий оранжевый огонь взметнулся над платочком и тут же поглотил его, не оставив и пепла. Еще одна резкая вспышка. Острая боль. Стало очень жарко. И тут же послышались чужие, взволнованные голоса…
— Живая! — молодой врач в запачканной кровью одежде склонился над Анной и впервые за долгие часы работы искренне улыбнулся, — она в глаза мне смотрит! Слышите меня, девушка? Моргните, если слышите! Отлично! Счастливая вы, после такого лобового столкновения обычно не возвращаются! Поправитесь теперь быстро, я чувствую.
И все непременно наладится, Анна. Все только начинается.
