Тень чужого греха
Первый осенний ветер зло шуршал жухлыми листьями, завывая в печной трубе, словно вторя горю, что разрывало сердце Дарьяны. Она стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу окна, и беззвучно рыдала, а в ушах всё еще стоял тот гадкий, ледяной смех Степана. Каждое его слово впивалось в душу занозой, которую теперь не вытащить.
— Жениться? Да вы что, обезумели? Невеста ваша — оказалась в интересном положении, но я здесь ни при чем! Вы что, решили по-тихому подсунуть мне в ответственность чужое дитё? Да я, слава Богу, не слепой! Вижу всё, как на ладони!
Жених, еще вчера целовавший ей руки и шептавший сладкие слова, теперь зло усмехнулся, бросил на стол нераспечатанную шкатулку с обручальными кольцами и, развернувшись, вышел, хлопнув дверью так, что задрожали стаканы в серванте. От этого звука Дарьяна вздрогнула, как от выстрела.
Она, виновница этого скомканного торжества, одетая в ослепительно белое платье из узорчатой парчи, что мать шила ночами, заломила руки и запричитала тонким, потерянным голосом:
— Ой, мама-а… Мамочка, что же теперь мне делать? Как мне жить?..
Ирина Епифанова застыла посреди горницы, словно парализованная. Ее взгляд скользнул по накрытому с таким тщанием столу. Душа рвалась на части. Она так старалась! Еще вчера, с вечера, завела сдобное тесто на опарке, а с первыми петухами встала, чтобы напечь гору румяных блинов и пышных пирогов с капустой, с ягодами, с рыбой — на любой вкус. Полдня простояла на опухших ногах, выбиваясь из сил. Так надеялась, так ждала сватов, которых должен был прислать Степан, но все эти приготовления, все надежды — всё пошло коту под хвост в одно мгновение.
Дарьяна, не в силах вынести тяжести материнского молчаливого взгляда, сорвалась с места и, подхватив подол дорогого платья, выбежала во двор, заливаясь горькими, безутешными слезами.
— Галька-а! — вне себя от ярости и беспомощности, закричала Ирина, с силой топая каблуком по половикам. Лицо ее залилось густым багрянцем гнева. — Где ты запропастилась, немота!
Из дальнего чулана, постукивая по половицам стоптанными домашними тапками, прибежала младшая сестра Ирины, Галина. Женщина лет сорока на вид, с простоватым, но удивительно кротким лицом, испещренным сеточкой ранних морщин.
Как только в деревне не называли Галину — и блаженная, и «тихоня», и «немтая». Последнее прозвище прилипло к ней намертво. Галя не могла говорить. Никогда. Случилось это в детстве после тяжелой болезни, сковавшей ее голосовые связки навеки.
Старшие классы школы Галина осилить не смогла — не из-за отсутствия слуха, а из-за насмешек и сложностей обучения. Ее intellect, ее восприятие мира так и остались на уровне наивного, доверчивого подростка. Она была слишком беспомощна, слишком инфантильна и не приспособлена к самостоятельной жизни. Зато душой — чистой, прозрачной, как родниковая вода, — Галя была безобидна и скромна, не способная ни на кого обижаться.
Ира была старше Гали на три года, и с младых ногтей на ее плечи легла обуза заботы о сестре. Отец с матерью, уставшие от немоты младшей дочери, постоянно наставляли старшую:
— Ира, если гулять с подружками пойдешь — обязательно Галочку с собой захвати. Не смей обижать сестру, помни, когда-нибудь, тебе придётся заботиться о ней одной.
Так и случилось. После скоропостижной смерти родителей, старый, но крепкий дом по наследству перешел к старшей, Ирине. Только достался он ей не один, а с немой Галей на придачу, словно неодушевленная вещь.
А в восемнадцать лет с Галиной и вовсе случилась непоправимая беда: неожиданно для всех у неё начал округляться живот. Сначала думали — болезнь, но потом на свет Божий появилась крошечная девочка, назвали Машей. Так и не удалось никому узнать, от кого Галя родила. Сама она лишь заливаясь краской, опускала глаза. Люди в деревне поговаривали, что виной всему — заезжий красавец-матросик, что заходил в деревню всего на одну ночь.
— Галя, — прошипела Ирина, с силой сжимая сестру за локоть. — Где сейчас твоя дочь, Маня? А? Где она?
Галя испуганно отшатнулась, медленно повернулась к запыленному окну и беззвучно указала тонким пальцем в сторону огорода.
Ирина, фыркнув, выглянула из окна и увидела племянницу. Та сидела на корточках у грядки с огурцами и копошилась в земле, выпалывая сорняки. Картина была настолько мирной и безмятежной, что это лишь сильнее распалило гнев Ирины Епифановой.
Она никогда не церемонилась с роднёй. При Гале могла молчать, сдерживаясь, но племяннице Машке доставалось всё сполна, за двоих:
— Живёте у меня, две нахлебницы, вечные иждивенки! Послал же наказание Господь, чтобы приглядывать за собственной сестрой-немотой! Эту недалёкую никто замуж не берёт, вот и самой маяться пришлось до конца дней!
Сама Ирина в свое время считала, что «удачно» вышла замуж за городского парня. Какое-то время жила с мужем в городе, «как у Христа за пазухой», ни в чём не зная нужды. Но когда у молодой пары родилась дочка, Дарьяночка, отношения с мужем и властной свекровью, в чьей квартире они ютились, стали портиться с катастрофической скоростью. Муж Ирины оказался маменькиным сынком и настоящей «тряпкой», не смог защитить жену и новорожденную дочь от постоянных нападок и унижений. А крик младенца, по словам свекрови, мешал ей «жить и спать». Долго терпеть унизительный ор Ирина не стала — собрала нехилые пожитки, забрала ребёнка и укатила в деревню, к матери. Пожила отдельно от мужа больше года и тихо, без скандалов, развелась.
Маша вздрогнула, услышав пронзительный, злой крик тёти, и тут же вскочила, бросив сорванные сорняки.
Алёшка, её любимый, единственный парень, лежавший по ту сторону покосившегося забора в густой траве, с надвинутой на самые глаза бейсболкой, лениво приподнялся на локте.
— Твоя опять завелась? Ведёт себя, прямо скажем, хуже злой мачехи из сказки, — пробурчал он, с беспокойством глядя на побледневшее лицо Маши.
Алексею нравилось лежать здесь, в прохладной тенёчке под раскидистой сиренью. Он провел тут больше часа, наслаждаясь обществом любимой девушки, перешептываясь с ней через щели в заборе.
— Ладно, я пойду. Буду ждать тебя возле библиотеки, как договорились. Приходи, как только освободишься от барщины, — попросил он, с нежностью глядя на нее.
— Постараюсь вырваться. Но ничего не могу обещать, — горько вздохнула Маша.
Они нравились друг другу с самого детства. Только о открытых свиданиях, о дружбе не могло быть и речи: тётя Ира зорко, как ястреб, следила за всеми перемещениями племянницы, нагружая ее работой с самого рассвета и до поздней ночи:
— Только попробуй загулять! Принесёшь в подоле, как твоя недалёкая мать — знай, никто твоё потомство содержать не станет! Мне вас, захребетниц, с головой хватает! Я несу за вас колоссальные расходы! У тебя жизни не хватит, чтобы рассчитаться со мной!
Маша, слушая это, лишь сжимала зубы до хруста, а в душе давала себе железную клятву:
«Когда-нибудь, я обязательно заработаю нам с мамой на собственное жильё. Я заберу её отсюда. А с тётей — никогда-никогда больше не буду общаться. Вычеркну ее из жизни».
— Слушай сюда, Маня, и вникай в каждое мое слово, — властно заявила Ирина, входя в горницу и тяжело опускаясь на лавку. — Пришло время отрабатывать тот хлеб, что ты ешь в моем доме. Пора платить по счетам.
Оглядевшись, женщина заметила за приоткрытой дверью тень — это притаилась Галина. Ирина метнулась к двери и без лишних слов, грубо вытолкала сестру на улицу, захлопнув за ней дверь и закрыв ее на старинный железный крючок.
— Подслушивать-то мы горазды, — зло хмыкнула она, возвращаясь к Маше. — Просьба моя будет такова. Как видишь, у твоей сестры Дарьяны — огромные проблемы в личной жизни. Кто-то бессовестно воспользовался её наивностью, сделал ребенка и, подлец, сбежал.
Мария молча отвела глаза. Раньше, посмей она сказать при тётке хоть одно нелестное слово о сестрице, та без раздумий выцарапала бы ей глаза. А сейчас сама жалуется на нее. Впрочем, о проблемах двоюродной сестры Мария была прекрасно осведомлена: она-то точно знала, от кого Дарьяна ждала ребёнка — от Давида Рокоцкого, сына богатых городских родителей, приезжавшего на лето к бабушке. Тот, узнав о беременности, наотрез отказался жениться и даже перестал приезжать в деревню.
Когда Дарьяна, наконец, решилась признаться матери, срок был уже приличный — четвертый месяц. Ирина, не медля ни дня, рванула в город, заявилась в роскошную квартиру Рокоцких, требуя, чтобы Давид женился на ее дочери. Однако богатеи Рокоцкие лишь снисходительно посмеялись над ней:
— Детей, милая женщина, принято заводить в законном браке. А вашу девушку никто не просил рожать. За её ошибки молодости наш Давид не станет портить себе блестящую жизнь, ну что за вздор!
Ирина вернулась в деревню униженной и впала в глубокую депрессию. Ей мнилось, что единственная, обожаемая дочь навсегда опозорила её. Что это какая-то роковая ошибка. Это Манька-племянница, могла выкинуть такой фортель — принести в подоле, а не ее благообразная, умница Дарьяна.
Именно тогда в отчаянную голову Ирины пришла другая, поистине безумная мысль — срочно выдать дочку замуж за Степана Крохоборова, сына ее старой подруги. Тот давно на Дарьяну заглядывался, и сама подруга все уши прожужжала, мол, давай как-нибудь поженим детей, породнимся. Ирина, ухватившись за эту соломинку, помчалась к подруге. Там быстро сообразили несколько свиданий Стёпы и Дарьяны. Но… Степан походил с девушкой в кино, и даже свозил ее в какой-то турпоход с ночёвкой, а когда Дарьяна, обнадеженная его вниманием, завела речь про женитьбу, он резко охладел и передумал продолжать отношения.
— Ты же беременная, — цинично заявил он ей при встрече. — Я же не слепой, все вижу.
— Ничего слышать не хочу! — вспылила тогда Дарьяна. — Ты целый месяц морочил мне голову свиданиями, так что женись! Чтобы завтра же пришел ко мне в дом со сватами, как положено у людей! Будем о свадьбе говорить!
И вот итог: Степан явился один, без сватов, зло посмеялся над их наивностью и ушёл, оставив их в позоре.
Ирину затрясло еще сильнее: Дарьяна окончательно погрязла в пучине позора. Женщина с немой ненавистью смотрела на племянницу Марию. «Почему не Манька, а моя кровинка, моя умница должна носить на себе это клеймо? Получается, моя дочка хуже дочери блаженной?»
— Вот что, — выдохнула она, собираясь с мыслями. — Вы с Дарьяной поедете далеко, в степь, к моим дальним родственникам. Поживёте у них тихо, и чтобы ни одна душа не прознала, что Дарьянка ждёт ребенка. А ты, Маня, будешь делать вид, что это ты беременна. Привяжешь подушку к животу. Когда Дарьяна разродится — вернетесь домой. И ты должна будешь делать вид, что родила — ты и ребенок твой. А там я что-нибудь придумаю. Не бойся, тебе не придётся этого ребёнка растить. Это ненадолго.
Мария похолодела от таких слов. В ушах зазвенело.
— Но… Почему именно я? Почему я должна притворяться, что ребенок мой?.. — прошептала она, чувствуя, как подкашиваются ноги.
Ирина молниеносно схватила племянницу за локоть и с силой скрутила его, заставляя вскрикнуть от боли:
— Потому что тебе, девчонка, терять нечего! Здесь тебя никто замуж не возьмёт — кому сдалась дочка полоумной? А у моей Дарьи еще есть шанс!
Маша попыталась вырваться из цепких, железных рук тетки:
— А ваша Дарьяна, значит — невеста нарасхват? Так почему же Степан сегодня от неё, такой завидной, убежал, как от чумы?
У Ирины потемнело в глазах от бессильной злости. Она с силой швырнула Машу на грубо выструганный пол и навалилась сверху, принявшись хлестать ее по лицу и по голове:
— Не сделаешь так, как я говорю, значит, не увидишь больше мать! Уведу её в глухой лес среди ночи, привяжу к дереву и ищи потом ее, свищи по всему свету! И ты будешь винить себя всю оставшуюся жизнь!
— Отпустите, тётя! Ради Бога! — затряслась от животного ужаса Мария. — Отпустите! Я сделаю… Я сделаю всё, что вы скажете… Но у меня тоже есть условие!
Мария, рыдая, отползла в самый угол горницы от разъяренной тёти и принялась судорожно вытирать слёзы и приводить в порядок спутавшиеся волосы:
— Вы дайте слово, что не тронете маму… Никогда. А когда я вернусь… Я заберу её. Навсегда.
— Ну-ну, мечтать не вредно… — фыркнула Ирина, остывая. — Как только она вынянчит маленького хотя бы до пяти лет, сама вас выставлю за порог! Надоели хуже горькой редьки!
Маленький Коля, резвый и шустрый мальчуган с ясными глазками, весело бегал по двору, пытаясь выщипать перья из хвостов кудахтающих кур.
Ирина снисходительно улыбалась, глядя на него с крыльца:
— Иди сюда, мой сладкий внучек. Иди к бабушке.
Её давняя, тщательно скрываемая задумка воплотилась в жизнь практически идеально: никто в деревне так и не узнал правды о том, что это Дарьяна нагуляла и родила ребенка четыре года назад. Все искренне считали, что это дочь «блаженной» Галины, Мария, «принесла в подоле», как когда-то в свое время ее мать.
— Яблоко от яблони недалеко падает, — нарочито громко вздыхала Ирина Ивановна, угощая соседок и подруг чаем с собственным вареньем. — А чего было от Галкиной дочки ожидать? Я отправила девочек учиться в город, думала, профессию получат, людими станут. Моя-то выучилась на портниху, а эта, Манька, принялась блудить. И вместо диплома привезла вот этого мальчишку. Ну ничего, нам ли не привыкать. Я вон и Гальку с ребёнком когда-то приняла, и Галькиного внучонка не обижу — своя ведь кровь, чужая не бывает.
В глазах деревенских людей Ирина Епифанова выглядела настоящей благодетельницей, святой женщиной, несущей свой крест.
Дарьяна, тем временем, решила зря времени не терять. Сдав ребенка на руки матери и кузине, она уехала в город поступать в техникум. Там она довольно быстро познакомилась с перспективным городским парнем и вышла замуж, стараясь напрочь позабыть о своем темном деревенском прошлом. Она даже попросила мать по телефону: «В деревню больше не вернусь. А про Колю, мама, я слышать ничего не хочу, он чуть не сломал мне жизнь. Если будет трудно — сдайте его в детдом, нам с мужем он не нужен».
Алексей злился на Марию до глубины души. Она внезапно исчезла из деревни на целый год и ни единого слова ему не сказала. Не удосужившись ни попрощаться, ни предупредить о своём отъезде. А вернулась — и он увидел это своими глазами — уже с грудным ребенком на руках. Вот тебе и вся ее «любовь», в которой они когда-то признавались друг другу у старого забора.
После возвращения Мария почти не выходила из дома. Выскакивала лишь в магазин, бегом, не поднимая головы, опустив глаза в землю, а потом — стремглав назад, в свой угол, не желая ни с кем говорить и встречаться. Наверное, сгорала от стыда. Алексей это понимал и старался не лезть, хотя сердце его разрывалось на части.
Хорошо, что людская молва и скандалы имеют свойство со временем утихать. Год-другой посплетничали о Марии, обзывая непутёвой, похожей на свою «недалёкую» мать, повосхищались «ангельским» терпением и добротой тётки Ирины, к которой Мария «принесла в подоле», да потихоньку и замолчали. Всё позабылось, поросло быльём.
Несколько лет Мария вместе с мамой прилежно и молчаливо водились с ребёнком, заменив ему и отца, и мать. Галя восприняла появление малыша в семье с искренним, неподдельным восторгом. Она с материнской нежностью возилась с Колей, играла с ним, целовала его пухлые пяточки и радовалась ребенку, казалось, больше всех на свете.
Мария же чувствовала себя обманутой и навсегда обделённой. Она долго решалась на отчаянный шаг — уйти из тётиного дома. Уйти в никуда, без гроша за душой, чтобы попробовать самостоятельно найти работу и хоть какое-то жильё. Она пришла к выводу, что тётя Ира, несмотря ни на что, души не чает в своём внуке. А это значит — не спихнет его на племянницу, и той не придётся воспитывать чужого ребенка. Значит, можно уходить. Неизвестное будущее страшило Машу до слез, но еще страшнее было оставаться в этом опостылевшем доме, где их с мамой держали за бесплатную прислугу, вечно унижая и попрекая куском хлеба.
…Алексей, устроившийся на хорошую работу в соседнем крупном селе, приезжал домой, к родителям, только по выходным. Время шло, но жениться парень не торопился. Сколько мать ни пыталась его познакомить с «подходящими» девушками из хороших семей, ни к одной из них он не проявил ни малейшего интереса. Его сердце было по-прежнему занято Марией. Он испытывал к ней и жгучую злость, и глухую, ноющую боль, и дикую ревность к неведомому человеку, от которого она родила. «Как она посмела так предать мои чувства? Ведь знала, знала же, что я её люблю больше жизни! Знала — и легла под другого». А что ему теперь оставалось? Оставалось лишь молча наблюдать за ней издалека, из-за того же забора, сжимая кулаки от бессилия.
…В очередной свой приезд, Алексей, как обычно, первым делом подсознательно поискал глазами Машу, но нигде не нашел. Обычно в это время девушка гуляла с подросшим Колькой во дворе, или возле дома, а в этот раз её нигде не было видно. С мальчиком возилась одна лишь Галина. Сердце Алексея ёкнуло от дурного предчувствия — не случилось ли чего?
Он бесцельно объездил все окрестные дороги на своем мотоцикле и вернулся домой мрачнее тучи.
— Мать, — спросил он, тяжело опускаясь за кухонный стол. — Ты Марию в последнее время не видела?
Мать поставила перед ним глиняную тарелку с душистой окрошкой:
— Что, таки не забыл свою бывшую подружку-то? А я-то уж испереживалась, думала, совсем на девушек не смотришь. А оно вон в чем дело! В Марии значит.
— Мать, я задал тебе конкретный вопрос, — мрачно и устало попросил Алексей.
— А чего ее искать-то? Говорят, она в город подалась. Сбежала ранним утром на первом автобусе, а мать и ребёнка бросила на попечение бедной Ирины. Вот так-то.
Алексей закрыл лицо крупными ладонями, а мать продолжала, качая головой:
— Совсем стыд потеряла, совсем. Родила ребёнка — так сиди и воспитывай, неси ответственность. Так нет же — укатила, хвостом вилять да крутить. Красавица нашлась. Хорошо еще, что у вас с ней ничего серьезного не вышло. Мне такая невестка даром не нужна. Пойду наверное, к Ирине схожу. Спрошу, надо ль чем помочь. Тяжело бабоньке одной, она же растила эту Машку как родную дочь! С приплодом её, неблагодарную, приняла! А та возьми и сбежи поутру. Что за люди пошли?
— Значит, поехала в город, — глухо вздохнул Алексей. Мир вокруг него мгновенно посерел, будто на него наложили толстый слой пепла.
Эти выходные для Алексея выдались невыносимо тяжелыми, он буквально места себе не находил. А когда в воскресенье вечером он пошел на остановку ждать свой автобус в село, то с ужасом понял, что жизнь без Марии потеряла для него всякий смысл. Такая щемящая, тоскливая пустота навалилась на него, что он не выдержал и, бросив вещмешок, побежал обратно, к дому Епифановых.
…На крыльце дома, на завалинке, сидела мать Маши, немая Галина, а рядом резвился маленький Коля, пытаясь догнать весело кудахтающих кур.
— Тёть Галя, — открыв скрипучую калитку, почти умоляюще спросил Алексей. — Куда уехала Мария? Вам-то наверняка сказала, куда подалась? Может, адрес оставила?
Галина даже не взглянула на него, уставившись в одну точку перед собой.
— Тёть Галя, — встав перед ней на колени, чтобы быть на одном уровне, отчаянно попросил молодой человек, — Вы же прекрасно знаете, что я вашу Машку люблю всю жизнь. И сейчас люблю. Не хочу, чтобы она совершила там, одна, очередную глупость! Хочу её найти, остановить, помочь!
Галина продолжала молчать, но уголки ее глаз намокли. Алексей в отчаянии посмотрел на часы — до отъезда его автобуса оставалось еще пять минут. Опустив руки и голову, он развернулся и побрел к калитке, но вдруг ощутил легкое, дрожащее прикосновение к своей спине. Обернулся — Галина сунула ему в руку маленький, истрепанный клочок бумажки, на котором корявым, детским почерком был написан городской номер телефона.
Он все понял без слов. Сердце его рванулось вперед. Он сжал бумажку в кулаке и побежал что было сил, не оглядываясь. Автобус его ждал. Он успел. А сев в автобусе у окна, твердо решил, что завтра же с утра отпросится с работы и рванет в город на поиски Маши. И пусть она только попробует не ответить на его звонки!
— Ну, чего ты хотел, Лёша? Зачем разыскал? — ее голос в телефонной трубке звучал устало и отрешенно.
При звуке этого родного, такого тоскливого голоса сердце Лёши перевернулось в груди. Он нашел ее в крошечной комнатке в городском общежитии для migrant workers.
Он строго, испытующе на неё посмотрел. Несколько лет прошло, а она почти не изменилась, осталась такой же хрупкой и тоненькой, хотя, поговаривают, женщины сильно меняются после родов.
— Ты что это удумала, Мария? Бросила на произвол судьбы маленького сына и собственную мать, а сама уехала непонятно куда, в эту трущобу… — начал он сурово.
Мария шмыгнула носом, отвернувшись.
— Мне нужно работу искать, Лёша. Нормальную работу. Я не хочу и не могу больше жить у тётки, как моя бедная мать. Ни к чему хорошему жизнь в чужом доме, на унижениях, не приводит. Хватит.
— А о своем сыне ты подумала? О Коле? — не сдавался Алексей.
— Коля… — ее голос дрогнул. — Коля — не мой сын, Лёша. Я так устала от этой лжи… О Коле есть кому позаботиться. Тётя Ира трясётся над ним, как над золотым яйцом… Ведь это Дарьяна его родила. А я… я только делала вид все эти годы…
Алексей удивленно, почти не веря, посмотрел на Машу.
— Ты… что такое несешь? Опомнись!
— А ты сам ничего не помнишь, Лёша? Вспомни, как Дарьяна вовсю гуляла с тем городским, Давидом, потом со Стёпкой Крохоборовым. А я? Когда я гуляла? Да что там гулять — я сроду за ворота-то без дела не выходила! На мне всегда были и огород, и уборка, и готовка, и стирка! Когда бы я успела нагулять ребёнка? Когда? Когда у Дарьянки стал расти живот, тётя Ира придумала этот хитрый, подлый план, как обелить свою дочь перед людьми. А меня сделала крайней.
Алексей молча покачал головой, думая о том, что Мария — бессовестно лжёт. Придумала какую-то нелепую байку об обмене и сама же в неё поверила… Неужели, странная болезнь Галины нашла свое жуткое продолжение в дочери, и любимая тоже начинает потихоньку сходить с ума?..
— Маш… Прекрати, не надо выдумывать, — мягко попросил он.
Он подошел и, прижав ее дрожащую голову к своей широкой груди, прошептал:
— Я разыскал тебя не для упреков. Я нашел тебя, чтобы забрать с собой. У меня теперь хорошая работа в селе. С работы даже выделили небольшое, но свое жильё… Если ты согласишься быть со мной, то я помогу тебе во всем. Ты сможешь поступить на учёбу, помнишь, ты говорила, что всегда мечтала выучиться на медсестру?.. Мы всё наверстаем.
— Быть с тобой? — Маша вырвалась из его объятий и посмотрела на него широко раскрытыми, испуганными глазами. — Быть… Твоей сожительницей? Без ничего?
— Почему бы и нет? Мы же любим друг друга! Или по-твоему, я должен был сначала отвести тебя в загс, а потом уже искать? — не понял он.
Мария гордо выпрямила спину и кивнула.
— Именно так. А что скажут люди? Они же будут показывать на меня пальцем. Опять.
Алексей на мгновение растерялся и брякнул первое, что пришло в голову сгоряча:
— Маш, да ты же безо всякого загса родила ребёнка непонятно от кого… А мы с тобой знакомы с пеленок, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю, и всё-равно не доверяешь мне? Хочешь, чтобы у нас с тобой были отношения только через загс? По закону?
— Тогда забудь всё, как страшный сон, — отчеканила Мария, загораживаясь от него руками. — Я доверюсь только тому, кому стану законной женой. Только так. Или ты, или никто.
Мария злилась на себя и на весь белый свет, выглядывая из грязного окна своего общежития: Алексей, упрямец, выследил, где она теперь ютится, и теперь не оставлял её в покое — приходил каждый день и подолгу сидел на покосившейся лавочке у подъезда, словно тень.
Само общежитие было расположено в самом неблагополучном, криминальном районе города. Хоть секции, в которых располагались комнаты, закрывались на ключ, Мария все равно испытывала постоянный, давящий страх. Здесь обитал в основном опустившийся на самое дно контингент. По вечерам были слышны пьяные перепалки, дикие крики и ругань. Иногда девушка боялась выйти из комнаты даже в общий, вонючий туалет в конце corridor, который был всего один на весь этаж. Выходить на улицу в вечернее время было еще страшней. Зато, здесь была самая низкая цена в городе за съём. Другого она позволить себе не могла.
После очередной бессонной ночи, когда в дверь ее комнаты ломился и пытался выломать ее пьяный сосед, Мария поняла окончательно:
«Нет, я здесь одна долго не продержусь. Сойду с ума или со мной случится беда».
А еще она с ужасом осознала, что ей одной, без поддержки, не выжить в этом чужом, жестоком городе. У нее нет ни образования, ни стажа, ни опыта. Да и сам город она знала плохо. Кто же ее, простую деревенскую девушку, возьмет на приличную работу? Только на самый тяжелый и низкооплачиваемый труд.
Немного посидев и подумав, Мария собрала все свои нехилые пожитки в одну большую сумку и, отдав ключи хозяйке, молча вышла на улицу. Она со страхом выглянула из-за угла. Алексей появлялся обычно в обед и садился на ту самую лавочку, надвинув кепку на самые глаза. Сейчас его не было.
Маша, почувствовав страшную слабость в ногах, опустилась на ту самую скамейку и принялась безучастно ждать. Странное, щемящее чувство одиночества и тоски охватило ее с новой силой. Она в этом огромном городе — совсем одна… Не к кому прислонить голову, некому пожаловаться на жизнь, поплакать в жилетку.
Она даже не заметила, как Алексей тихо подошел к лавочке и присел рядом на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне.
— Ой, это ты… — выдохнула она. — Я… я подумала над твоим предложением, Алёша…
Алексей засмотрелся на ее бледное, осунувшееся лицо. Солнце пекло немилосердно, и он увидел, как маленькая капелька пота скатилась от его виска по шее вниз, под воротник рубахи.
— В-общем, я… я отдала ключи хозяйке и ушла, — беспомощно пожала Маша плечами. — Мне теперь негде жить. Совсем.
Она порылась в своей сумке и, достав чистый, но уже мятый платочек, неловко принялась вытирать пот с его лба.
— Тогда… — Алексей с облегчением прищурил глаза, — Давай для начала сходим в то кафе на углу, мороженого поедим. Как в детстве.
После похода в кафе, глаза обоих заблестели от давно забытых эмоций. Алексей крепко взял девушку за руку и повёл гулять по городу, показывая ей его хорошие, светлые стороны, а к вечеру они уже ехали на автобусе в его село, где его ждала работа и та самая, обещанная крыша над головой.
Права была Епифанова Ирина, когда приговаривала с умным видом: «Яблоко от яблони недалеко падает».
Ни с того, ни с сего, из города вернулась её дочь, Дарьяна, но уже не одна, а с новым, грудным ребенком на руках. Ирина только успела открыть дверь, как дочь буквально ввалилась в сени и та кинулась ей на плечо, рыдая навзрыд:
— Я больше не могу! Не хочу жить с этим мужем-тряпкой и его мамашей-грымзой! Ни за что к ним не вернусь! Они меня замучили упреками, что я должна на них пахать! Мол, если деревенская, то обязана тащить на себе и квартиру, и дачу, и всех родственников!
Ирина сдвинула густые брови и с ужасом посмотрела на дочь. После вторых родов вся былая красота окончательно исчезла с лица Дарьяны, фигура расплылась, в глазах стояла озлобленность. Шансов на то, что её снова возьмут замуж, практически не оставалось. Да еще и с двумя детьми на руках!
— Зачем ты вернулась домой, дочка? — с тоской покачала Ирина головой. — Тебя же здесь сейчас засмеют… Опять…
Дарьяна усадила маленькую дочь прямо на пол и посмотрела на мать злыми, полными ненависти глазами:
— Ты опять за своё?! Давно прошли те времена, когда разводиться было западло! Куда я должна была податься? У меня кроме тебя никого нет! Ты же моя мать!
Дарьяна осмотрелась по сторонам и увидела сына Кольку, который сосредоточенно рисовал карандашами, сидя за кухонным столом.
— А где тётка Галька? Машка где? Крикни им, пусть с моей Алёнкой посидят, поиграют. А я пока чая попью, с дороги совсем выбилась из сил.
Ирина с еще более жгучей, черной злостью посмотрела на дочь:
— Их здесь нет. Манька месяц назад вышла замуж за своего давнего дружка Алексея, они теперь живут в соседнем селе. В своем доме.
— Как, вышла замуж? За Алешку? Почему мне никто не сказал? — опешила Дарьяна.
— А вот так! Даже на свадьбу нас с тобой не соизволили пригласить. Только Галю пригласили, она же мать! Немая она, а на свадьбе дочери побывала! И Галя тоже ушла к ним. Так что ни нянек, ни работниц у нас дома теперь нет! Одна я да твой сын!
Дарьяна в изумлении распахнула глаза и тяжело опустилась на диван.
— И что ты хочешь сказать? В деревне… Они что, уже все знают? О том, что родила не Машка, а я?!
— Ну разумеется, все знают! — закричала Ирина, теряя самообладание. — Мамаша этого Алексея, злая баба, растрепала на всю деревню наш с тобой секрет! Я теперь не знаю, в каком углу прятаться от стыда! Даже на улицу выйти стыдно, люди смотрят в спину и качают головами, позор-то какой! Я надеялась, что хоть поговорю с тобой, и ты заберешь нас с Коленькой к себе в город. Нам вдвоем тут не выжить.
— Заберу куда?! — вскочив, громким, истеричным голосом крикнула Дарьяна. — Это ты во всем виновата, мама! Это твой был дурацкий план! Зачем нужно было оговаривать Машку?! Теперь мне вся жизнь сломана!
— Сколько веревочке не виться, доченька, — с горькой обидой и слезами на глазах проговорила Ирина. — А кончик всегда найдется! Я хотела как лучше, только для тебя. Я всё самое лучшее тебе отдала, даже выкрала для тебя чужую, чистую судьбу! А ты всё-равно не смогла нормально устроиться, не смогла пробиться в жизни. Так что замолчи и не смей меня упрекать!
Когда Алексей окончательно понял и убедился, что любимая девушка ему не врала, что она всегда была ему верна, но ее чудовищно очернили самые близкие люди, он тут же, не раздумывая, приехал к Епифановым выяснять отношения. И сделал это не таясь, не прячась, прямо посреди двора, при соседях, которые с любопытством притихли у заборов, стараясь не пропустить ни слова.
— Как вы могли? — его голос гремел на всю округу. — Как вы могли так подло оговорить Машу? Прикрывая грех своей дочери, вы оклеветали невинного человека! Вы всю ее жизнь поломали! Что ж вы за люди такие, а? Из-за вас я чуть навсегда не потерял ее! Никогда больше не подходите к ней! Забудьте дорогу к нашему дому! С этой минуты, вы для неё — чужие люди. Пустое место.
Ирина вспыхнула от жгучего стыда и, заметив глазеющих соседей, принялась оправдываться, выкрикивая первое, что пришло в голову:
— Не понимаю, о чем ты говоришь, Лёша! С ума сошел? А может, это Маня сама родила от тебя тогда? То-то вы сейчас так спелись за моей спиной!
— Маша родила?! — взревел Алексей. — Маша?! Не смей даже трогать ее имя, ведьма старая! Пусть все знают правду! Пусть все знают, что Кольку родила Дарьяна, твоя драгоценная дочь! А не Мария!
— А ты свечку что ли держал? — в исступлении закричала Ирина, теряя последние остатки разума. — Докажи!
— А давай! — не отступил Алексей. — Покажи всем здесь собравшимся свидетельство о рождении, прилюдно! Уж там-то черным по белому написано, кто мать! Сейчас, слава Богу, двадцать первый век на дворе, можно сделать генетический тест, который всё расставит по своим местам. А если Колька действительно сын Маши, то я его прямо сейчас и заберу к себе. И воспитаю как родного сына. Я ему отец буду!
Едва Алексей сделал решительный шаг по направлению к испуганному Коле, Ирина в ужасе прикрыла внука собой:
— Не отдам! Не смей трогать моего внука! Он мой!
Немая Галина, стоявшая все это время на крыльце, безучастно наблюдая за сценой, вдруг расплакалась, беззвучно, по-детски размазывая слёзы по своим щекам.
Мария, стоявшая все это время за калиткой, не решаясь войти, с поникшей головой, не выдержала и бросилась к ней бежать, обнимая и прижимая к себе:
— Мама! Мамочка милая… Хватит нам с тобой молчать, хватит терпеть. Я тебя не оставлю в этом аду! Никогда!
Цепляясь друг за друга, поддерживая немую Галину, Алексей, Маша и она, не оглядываясь, ушли прочь от этого ненавистного дома. Прочь от лжи.
Соседка Ирины, старая Клавдия, стоявшая у своего забора, осуждающе цокнула языком:
— Ох, и наворотила же ты дел, Иринка. Наворотила…
Ирина, обессиленно взяв за руку перепуганного внука, повернулась к ней и отчаянно, с вызовом взмахнула рукой:
— Да ну вас всех к черту! Лишь бы языками чесать! Давай, беги по всей деревне, распространяй скорее весть! Сплетничай! Но помни — есть Бог на земле, он всё видит и вам воздастся за ваши длинные, ядовитые языки!
Соседка так и раскрыла рот от такой наглости:
— Вот те на! Кому бы о Боге-то говорить! Сатана в юбке!
А у Марии началась совсем другая, новая, светлая жизнь.
Выйдя замуж по любви и по закону, она первым делом поехала в город и поступила учиться на медсестру, как и мечтала. Её мать Галина, осталась временно жить в доме у сватьи, матери Алексея. Та, к удивлению, оказалась женщиной доброй и понимающей.
Алексей продолжил работать в селе. Молодая жена приезжала к нему на все выходные и каникулы. Три года её учёбы пролетели в один миг, и вот уже Мария — дипломированный молодой специалист. Работать она устроилась в сельскую больницу, медсестрой. Маму она, конечно же, забрала жить к себе — и оказалось, что несмотря на немоту, Галине удалось найти удивительный общий язык и с зятем, и со сватьей. Оказалось, никакая она не «блаженная» — самая обычная, очень добрая, душевная и располагающая к себе женщина. Просто из-за того, что на неё всегда давила и подавляла старшая сестра Ирина, не давая ни с кем нормально общаться, Галина совсем было замкнулась в себе, ушла в глухую защиту…
Сколько любви, нежности и безмолвной признательности подарила Галина зятю и сватье, благодаря их за то, что те приняли в свою семью ее и Машу, не побоявшись сплетен.
А когда у Маши с Алексеем один за другим родились их общие дети, Галина и вовсе расцвела, найдя свое настоящее призвание — быть любящей бабушкой. Она нашла свой тихий, но такой важный голос — голос любви. И в их доме, наконец, воцарился мир и покой, которых они так долго ждали и заслужили.
