Когда расцветают шипы
Тень, густая и бездонная, накрыла Елену еще утром, едва она проснулась. Необъяснимое, щемящее чувство тревоги, сжавшее сердце в ледяной кулак. Шепот интуиции, тихий, но настойчивый: «Останься. Не езди никуда сегодня. Останься дома». Она прислушалась к нему за завтраком, отказывая себе в привычной второй чашке кофе, прислушалась, собирая сумку, отложив в сторону садовые перчатки. Но потом, с упрямством, рожденным из тридцати лет жизни по указке, махнула на него рукой. «Чепуха, — сказала она себе вслух, — просто осенняя хандра. Надо собраться. Поеду, срежу розы для Инны. Они так пышно цветут».
Теперь же, сидя в раскачивающемся вагоне вечерней электрички, она смотрела в темное, отражающее призрачные силуэты окно и думала лишь одно: «Почему я не послушала тебя? Почему?» Слова звучали в голове гулким, бесконечным эхом. Вагон был полупуст, тишину нарушал лишь монотонный стук колес, отбивавший такт ее разбитому сердцу. За стеклом мелькали огни дачных поселков, такие далекие и чужие, каждый — чья-то жизнь, чье-то счастье или такое же горе.
Она ехала домой в расстроенных чувствах, и вся ее жизнь, долгая, тридцатилетняя, казалась ей теперь громадной ошибкой, одной сплошной уступкой, которую она по глупости называла любовью.
Часы показывали около четырех, когда она вышла на знакомой платформе. Воздух был уже прохладен, пах прелой листвой, дымком и первой, невидимой глазу, но ощутимой кожей осенью. Дача была близко, за небольшим, почти игрушечным сосновым леском. Их дом. Дом, который они строили вместе, мечтая о старости в окружении детей и внуков. Добротный, двухэтажный, с резными ставнями, в которые она вложила всю свою душу.
Идиллия рассыпалась в прах в одно мгновение. Возле калитки стояла его машина. Серая, солидная, знакомая до каждой царапины. Сердце Елены дрогнуло и замерло. «Андрей? Но он же должен быть на работе… Партнеры из Питера… Важная встреча…» Слова, которые он бросил ей утром, звенели в ушах фальшивой медью.
Дверь в дом была не заперта. Тихо войдя, она застыла на пороге. В гостиной на столе стояла недопитая бутылка дорогого красного вина, два бокала с алым осадком на дне, тарелка с фруктами. В воздухе витал сладковатый, чуждый дух незнакомых духов.
«Андрей?» — ее собственный голос прозвучал тихо и неуверенно. Ответа не последовало. Ноги сами понесли ее по лестнице на второй этаж, туда, где была гостевая комната. Из-за двери доносился сдержанный, довольный женский смех. Звук, от которого кровь стынет в жилах.
Она толкнула дверь. И мир перевернулся.
Они полулежали в постели, прикрытые простыней, уткнувшись в экран одного телефона. Его телефон. Его смех, который она слышала тысячи раз, теперь звучал для кого-то другого. Для молодой, стройной женщины с распущенными темными волосами. Женщина что-то щебетала, а он, ее Андрей, ее строгий, солидный муж, улыбался той улыбкой, которую Елена считала своей привилегией.
Время остановилось. Она замерла в дверях, не в силах сделать вдох.
— Андрей? — наконец выдохнула она. — Что… что здесь происходит? И давно это у вас?
Он вздрогнул, отшатнулся, и на его лице мелькнуло неподдельное, животное удивление. Но уже через секунду маска самообладания вернулась на место.
— Лена? Ты как здесь? — его голос был резок, в нем не было ни капли раскаяния, лишь раздражение. — Я не ожидал тебя здесь видеть. Ты не должна была приезжать.
Эти слова, произнесенные с ледяной прямотой, добили ее. Она резко развернулась, захлопнула дверь с такой силой, что стекла задребезжали, и побежала вниз, почти не видя ступеней. Нога на последней ступеньке подвернулась, и лишь цепкое, рефлекторное хватание за перила уберегло ее от падения. В глазах потемнело от нахлынувшей обиды и дикой, слепой злости. Голова кружилась.
Она опустилась на диван в гостиной, пытаясь заглушить оглушительный стук сердца в ушах. Потом, на автомате, выпила на кухне стакан ледяной воды, чувствуя, как холод растекается внутри, пытаясь заморозить боль. И вышла из дома. Из своего же дома.
Дорога к станции казалась бесконечной. «Как он мог? — стучало в висках. — Как он посмел? Я всю жизнь прожила для него! Слушала каждое слово, ловила каждый взгляд, подстраивалась под его настроения, его желания, его интересы! Я отринула себя ради него!» Она винила себя, свое глупое, внезапное желание срезать розы для дочери. Эти прекрасные, пышные розы, которые теперь казались ей символом наивной, глупой веры.
Она не знала тогда, что это предательство зрело давно. Почти полгода ее Андрей, мужчина в пятьдесят два года, солидный, уважаемый семьянин и дед двух очаровательных внуков, встречался с Мариной. Молодой, энергичной, амбициозной Мариной, которая пришла в их рекламную компанию год назад и сразу же бросила на него свой хищный, уверенный взгляд. Он, всегда такой трезвомыслящий, потерял голову. Новогодний корпоратив, пара бокалов шампанского, танцы слишком близко… и вот он уже в ее квартире, где нет детских рисунков на холодильнике, нет заботливой жены, готовящей ужин, а есть лишь полная, пьянящая свобода.
А она, Елена, как это всегда и бывает, узнала последней. Последней в компании, где все уже давно перешептывались за ее спиной. Последней в своей же собственной жизни.
Они прожили вместе тридцать лет. Тридцать лет, которые для нее были одним сплошным служением. Он был не просто мужем — он был режиссером, а она — главной актрисой в спектакле под названием «Жизнь Андрея». Он выбирал фильмы для просмотра, книги для чтения, маршруты для отпуска. Он решал, как ей стричься (коротко и «практично»), в какой цвет красить волосы (только светлый, он «молодит»), какие платья носить (те, что нравились ему). Ее мечты о море, о длинных прогулках по набережной, о театре и мелодрамах считались глупыми и несерьезными. Его мир состоял из горных вершин, лыжных трасс и рыбалки с друзьями. И она покорно шла за ним, замерзая в палатках и готовя еду на костре, в то время как он покорял свои пики. За всю жизнь они были на море всего три раза.
Она ловила его критику, как другие ловят солнечные лучи, и старалась соответствовать: худела, шла в спортзал, пыталась быть энергичнее, моложе. Все для него. Все ради него.
И вот теперь, в пятьдесят лет, она сидела на холодной деревянной скамейке на железнодорожной станции и два часа смотрела в одну точку, пытаясь стереть с сетчатки глаза ту ужасную картину: своего мужа в постели с другой. Картина стояла перед ней, яркая, неизгладимая.
В электричке она не видела мелькающих за окном огней. Она видела только его. Искала в памяти признаки, улики, которые пропустила. Задержки на работе? Да, но всегда по делу. Срочные вызовы с дачи? Конечно, работа! Теперь она понимала, какая это была «работа». И с каждым новым воспоминанием нож в сердце поворачивался, причиняя невыносимую боль. Это было не в первый раз. Ни в коей мере.
Чуть не проехав свою остановку, она вышла и пошла пешком. Ей нужен был этот путь, этот холодный вечерний воздух, густой, прозрачный и пахнущий увяданием. Конец августа подводил черту под чем-то большим, чем просто лето.
Дома ее ждала гнетущая тишина. Она опустилась в свое кресло, не включая свет, не проверяя телефон, хотя видела, что сообщения пришли. Внутри все было опустошено. И вдруг, с пугающей ясностью, пришло осознание: она все это время жила чужой жизнью. А где же была она сама? Кто она без него? Вопрос повис в темноте, не находя ответа. От усталости и нервного истощения она задремала прямо в кресле.
Ее разбудил громкий хлопок входной двери. Шаги в прихожей были уверенными, привычными. В комнате вспыхнул свет — он включил бра. Увидев ее, Андрей на мгновение смутился, но затем сел напротив, приняв вид строгого судьи.
— Ну, как ты? — начал он, выдержав паузу. — Понимаю, тебе было… неприятно. Но зачем ты поехала? Я же не говорил тебе этого делать.
Елена медленно подняла на него голову. В ее глазах не было ни слез, ни прежней покорности.
— Что, я нарушила твой приказ? — тихо спросила она, и в голосе послышалась сталь. — Я всегда делаю только то, что ты скажешь. А сегодня решила сама. И поехала.
— Ну и вот что из этого вышло, — раздраженно бросил он. — Когда ты решила сама.
— С этого момента, — голос Елены окреп и зазвучал громко и четко, — я буду решать все сама. И тебя это больше не касается. Потому что завтра я подаю на развод.
Он фыркнул, снисходительная улыбка тронула его губы.
— Лена, полно тебе. Не смеши меня. Кто ты без меня? Что ты можешь решить? Ты всю жизнь прожила по моим правилам. Как ты будешь одна?
Но его слова больше не имели над ней власти. Внутри нее поднялась настоящая буря, дикая, первозданная сила, которую она в себе и не подозревала. Жажда начать все заново. Назло ему. Ради себя.
— Это ты не смейся, — холодно парировала она. — Посмотри на себя. Ты тоже не мальчик. Годы и тебя не пощадили.
— Однако на меня смотрят молодые женщины, — самодовольно заметил он. — Значит, я все еще в форме.
— Не обольщайся, — ее голос был спокоен и страшен именно этой ледяной calmness. — Они смотрят на твои деньги и должность.
Она встала и, не сказав больше ни слова, ушла спать в гостевую комнату.
Утром они не разговаривали. Он уехал на работу с видом человека, которого слегка беспокоит дурное настроение глупой женщины, которое скоро пройдет. Она же поехала подавать заявление на развод.
А потом была дочь. Кабинет Инны в поликлинике, пахнет лекарствами и надеждой. И когда последний пациент ушел, Елена позволила себе то, чего не позволяла всю ночь, — расплакаться. Горько, безнадежно, по-старушечьи. Инна молча обняла ее, дала успокоительных капель, а потом взяла телефон.
Елена сквозь слезы слышала обрывки разговора. «Да, мама… Да, конечно, опыт… Спасибо, дорогой…» Оказалось, зять, у которого была сеть цветочных магазинов, как раз искал толкового продавца-консультанта. А Елена когда-то, до того как Андрей велел ей «сидеть дома и заниматься семьей», работала у него и была лучшей. Она, ландшафтный дизайнер по образованию, знала о цветах все.
— Мамуль, все будет хорошо, — твердо сказала Инна, откладывая телефон. — Ты не одна. Поедем завтра по магазинам. Нужно срочно обновить гардероб и сделать новую прическу!
С этого дня началась новая жизнь. Та, о которой она всегда мечтала, но боялась даже допустить в своих мыслях. Жизнь без постоянной оглядки на чужое мнение, без едких замечаний о возрасте, о «медлительности», о «не том» платье. Она сбросила с плеч тяжкий, тридцатилетний груз.
Она вернулась в мир цветов. В его ароматы, в его краски. Ей доставляло невероятное, щемящее удовольствие составлять букеты, дарить людям настроение, видеть счастливые глаза тех, кто покупал цветы для любимых. Еще больше она любила помогать растерянным мужчинам, которые ничего не смыслили в флористике. «Для жены? Тогда вам эти пышные пионы, они говорят о восхищении. Для мамы? Нежные альстромерии, они символизируют заботу». Постоянные клиенты были в восторге от ее возвращения.
Она сменила короткую стрижку на элегантную укладку, позволила своим волосам быть темными, какими они были в юности. С дочерью они устроили настоящий шоппинг-марафон, и Елена впервые за долгие годы купила не то, что «прилично» и «нравится Андрею», а то, что нравилось ей самой. Платья с цветочным принтом, элегантные брюки, яркие блузы.
Она расцвела. В пятьдесят лет, среди пионов и роз, гортензий и тюльпанов, она стала той женщиной, которой должна была быть всегда. В ее глазах появился давно забытый блеск, осанка выпрямилась, улыбка стала легкой и естественной.
От дочери она знала, что Андрей пытается доказать всему миру и самому себе, что не стареет, живя на даче с новой пассией. Пусть тешится. Его спектакль больше не нужен никому.
А Елена сидела вечером в уютном кресле, пила чай с жасмином и смотрела какой-то милый, слегка глупый сериал. Тот, который нравился ей. И на ее лице играла спокойная, умиротворенная улыбка. Она наконец-то дышала полной грудью. Она была дома. В себе.
