Невидимые нити.
Предрассветная мгла медленно отступала, уступая место холодному, безжалостному свету нового дня. День, которого Алиса одновременно ждала и боялась все три долгих, пропитанных болью и стыдом, года. Сегодня её дочь, её крошечная, потерянная и обретённая вновь вселенная, шла в первый класс.
У ворот школы уже кипела жизнь, многоголосая, яркая, праздничная. Воздух звенел от возбуждённых детских голосов, гордых напутствий родителей и щелчков фотокамер. Алиса, затаившись в тени высокого клёна, была призраком на этом празднике. Большие тёмные очки, словно щит, скрывали не только половину её лица, но и бездну отчаяния в глазах. Она вжалась в ствол дерева, стараясь стать как можно уже, невидимее, раствориться в шершавой коре. Её пальцы судорожно сжали края лёгкого плаща — даже ласковое сентябрьское солнце не могло прогнать ледяной холод, вечно живший у неё в груди.
Сначала в пестрой толпе она машинально, по старой, предательской привычке, выхватила знакомый силуэт. Максим. Теперь уже бывший муж. Он стоял чуть поодаль, с гордо поднятой головой, и его взгляд был прикован к стройным рядам первоклашек. Сердце Алисы упало, замерло, а затем забилось с такой бешеной силой, что в ушах зазвенело. Она проследила за направлением его взгляда, и всё вокруг перестало существовать. Звуки приглушились, краски поблекли. Осталась только она — маленькая девочка с двумя огромными, белоснежными бантами, похожими на крылья бабочки. Её дочь. Софья.
— Боже мой, — беззвучно прошептали её губы. — Вот же она. Конечно, самая красивая. Самая прекрасная. И эти банты… Как же она похожа на меня. Как в том зеркале, что висело в прихожей нашей старой квартиры… — Мысль обожгла болью. Три года. Целая вечность. Или всего лишь миг? Миг, который растянулся в бесконечную череду унижений, ночи без звёзд и дней без надежды. Сколько событий, сколько кругов ада вместилось в этот, в общем-то, ничтожно короткий срок…
…А начиналось всё как самая прекрасная сказка. Алиса всегда была не просто красивой — она была сияющей. Золотистые, с медным отливом волосы, густые и послушные, словно жидкое солнце, спадали на плечи. Большие, бездонные, цвета летнего неба глаза смотрели на мир с лёгким вызовом. Фарфоровая кожа, упрямый подбородок, пухлые, будто надутые, губки. Она не любила учиться, скучала на уроках, но была королевой школьных балов, принцессой на выпускном вечере. Все дороги мира были открыты для неё, и самой очевидной казалась дорога на подиум.
Именно там, на пороге взрослой жизни, она и встретила его. Максима. Он был на два года старше, пахёл не мальчишеским максимализмом, а уверенностью взрослого мужчины. Учёба в престижном университете, работа, твёрдая рука, знающая, чего он хочет от жизни. Их любовь вспыхнула не просто страстью — это был всепоглощающий пожар, затмивший собой всё. Ромео и Джульетта казались рядом с ними просто наивными подростками.
Алиса, едва получив аттестат, вышла за него замуж под возмущённые вздохи подруг, суливших ей блестящее будущее модели. Они зажили в уютной, пахнущей яблочным пирогом и старыми книгами, однокомнатной квартирке, доставшейся Максиму от бабушки. Он носил её на руках, буквально сдувая пылинки. Каждое утро начиналось с поцелуя и чашки идеального кофе, который он приносил ей в постель. А когда тест показал две заветные полоски, он и вовсе потерял голову от счастья. Он выполнял малейшие её капризы, бегал ночью за маринованными огурцами, читал вслух книги и пел колыбельные её ещё не родившемуся животику.
Через год родилась Софья. Их ненаглядная, долгожданная Алиска. Но странное дело — монотонный быт, пелёнки, бессонные ночи, кастрюли и вечно плачущий комочек счастья стали раздражать Алису. Ей казалось, что её красота увядает в этих четырёх стенах, что её крылья подрезаны. Постепенно раздражение перекинулось и на Максима. Его забота стала казаться назойливой, его любовь — приземлённой, его старания обеспечить семью — недостаточными. Она часами могла стоять перед зеркалом, всматриваясь в своё still идеальное отражение. «Я создана для большего, — шептало ей отражение. — Для блеска, для роскоши, для жизни, полной восхищенных взглядов и дорогих нарядов. Для всего того, чего он никогда не сможет мне дать».
Ей было всего двадцать два, а она уже чувствовала себя глубокой, несчастной старухой, заточённой в клетку обыденности. И в этот момент, в сети, она познакомилась с ним. Артур. Успешный, состоявшийся, брутальный. Его семья эмигрировала в Канаду ещё в далёкие девяностые, но русский он знал в совершенстве. Владел сетью отелей по всему миру, от Бали до Барселоны. Его жизнь на фотографиях была точь-в-точь такой, о которой она мечтала: яхты, солнце, шампанское, беззаботная улыбка.
Сначала это были невинные переписки, украдкой от мужа. Потом — долгие разговоры по скайпу, когда Софья засыпала, а Максим засиживался на работе. Для Алисы началась двойная жизнь. Днём — примерная жена и мать, ночью — прекрасная дама, пьющая виртуальное шампанское с принцем из-за океана. Она жила в ожидании его сообщений, её сердце замирало от звука входящего звонка. Она уже почти физически ощущала ласковое дуновение морского бриза и тёплый песок под ногами.
И вот сказка стала явью. Артур прилетел в город. Они встретились в аэропорту, и он показался ей богом, сошедшим с обложки журнала. Он привёз её в самый роскошный отель города, в люкс с панорамным видом на ночной мегаполис. Два дня пролетели как один миг, наполненный шампанским, страстью и обещаниями ослепительного будущего. Она отключила телефон, выбросила из головы мысли о доме, о дочери, о муже. Существовал только он и её мечта, наконец-то ставшая реальностью.
На третий день, за завтраком, Артур объявил, что улетает обратно и готов взять её с собой. Сейчас. Сию минуту.
— А… А как же Софья? — спросила Алиса, и впервые за эти два дня в её раю появилась трещинка.
— С дочерью сейчас не получится, — его голос оставался бархатным, но в нём появились стальные нотки. — Муж не даст согласия на выезд. Без этого — никак. Но я обещаю, мы всё уладим. Сначала ты обустроишься, а потом мы заберём и её. Придумаем что-нибудь.
Она поверила. Легковерная дурочка, ослеплённая блеском золота и мишурой обещаний. Она вернулась домой лишь за документами. Артур запретил брать вещи — «купим всё новое, самое лучшее». Дома её ждал посеревший от ужаса Максим. Он обзвонил все больницы, морги, был на грани безумия.
— Я ухожу от тебя, — холодно выдохнула Алиса, не глядя ему в глаза. — Я полюбила другого. Если дашь разрешение на выезд дочери — заберу её с собой. Нет — вернусь за ней позже.
Он упал на колени. Умолял, плакал, целовал её руки. Но его унижение, его слезы, его искренняя, неподдельная боль лишь вызывали в ней омерзение и укрепляли в мысли, что она делает единственно верный выбор. Согласия, конечно, он не дал. Сжав в кулаке загранпаспорт, Алиса вылетела навстречу новой жизни.
Уже в самолёте Артур небрежно бросил, что им нужно «заскочить» в одну ближневосточную страну — проверить работу пары своих отелей. Алиса, окрылённая, лишь кивала. Их встретили в аэропорту, проводили в номер-люкс, где на серебряном подносе дожидались шампанское и изысканные закуски. Артур наполнил бокалы, поднял свой и с обаятельной, победной улыбкой произнёс: «За новую жизнь!».
Это были последние слова, которые она от него услышала. После глотка ледяного игристого во рту всё поплыло, потемнело, и её поглотила бездонная, беспросветная тьма.
На этом сказка кончилась. Начался кошмар, по сравнению с которым предыдущая жизнь казалась раем.
Очнулась она в крошечной, душной каморке, с голым бетонным полом и зарешеченным окном под самым потолком. От запаха плесени, пота и отчаяния перехватывало дыхание. Двери не было. Вместо неё висела грязная пластиковая полосатая шторка. Телефона, документов, сумки — ничего не осталось. Вошли трое крепких парней со славянской внешностью. Один «поздравил» её с началом новой «трудовой деятельности». Двое других молча стояли рядом, и их молчание было красноречивее любых угроз.
Потом был кабинет «босса». Невысокий, дородный мужчина южной внешности с жирными, бегающими глазами и тяжёлыми, уничтожающими любое достоинство руками. Он развалился в кресле и цинично, с отвратительной усмешкой, поинтересовался, догадывается ли она, кем теперь работает. Позже, от других таких же «работниц», она узнала, что её «несравненный» Артур был всего лишь курьером, «загонщиком». Он специализировался на поставках «качественного товара» — красивых, здоровых, чистых девушек из Европы. Не наркоманок, не проституток с обочин — их ценили гораздо выше. Её продали, как скот на рынке. Дорого.
Она пыталась кричать, сопротивляться, бороться. Но после первых же «воспитательных мер» и намёков, что у них «везде есть люди» и что следующей на рынок пойдёт её маленькая дочь, воля была сломлена. Босс вручил ей телефон, дал ровно пять минут и заставил позвонить Максиму. Требовалось сказать, что она благополучно добралась, счастлива и чтобы он о ней больше не вспоминал. Максим, его голос был ледяным и отчуждённым, сказал, чтобы она больше никогда не звонила, и забыла о них навсегда. Разбитое сердце Алисы не выдержало — в ту секунду оно разорвалось на тысячу осколков. А босс, забрав трубку, добавил, что если она будет «послушной девочкой», то станет получать «хорошие деньги». Зачем они ей были здесь, в этом аду, она не понимала.
Начались дни, ночи, месяцы, слившиеся в один беспрерывный, унизительный, отупляющий кошмар. Её подвергли принудительной стерилизации — «хозяину» так было спокойнее, меньше хлопот. Эта процедура убила в ней последние остатки чего-то человеческого, живого. Она стала механизмом, куклой, которая молча выполняет свою ужасную работу и ждёт конца.
Чудо случилось спустя полтора года. Её «клиентом» оказался пожилой, с грустными глазами соотечественник. В его взгляде не было привычного животного, покупающего удовольствие голода — там была какая-то странная, почти отеческая печаль. И Алиса, сама не понимая почему, разрыдалась и выложила ему всю свою историю. Всю правду. Он не удивился, лишь выслушал, кивая. А потом, рискуя собственной жизнью, обманом вывез её, спрятав в багажнике своего внедорожника, и доставил прямиком к воротам посольства. Там она узнала, что её спаситель — отставной военный, работавший по контракту. Ей восстановили документы. Деньги, которые она за полтора года скопила и спрятала (они казались ей платой за её мёртвую душу), позволили купить билет домой.
Но дома её уже не ждали. В их старой квартире жили чужие люди. Как выяснилось, Максим, исчерпав все варианты поисков, объявил её без вести пропавшей. Через суд добился признания её умершей, продал их общее гнёздышко и купил новую, большую квартиру — для дочери. Родители Алисы попали в страшную аварию. Отца не стало, а мать, ставшую инвалидом, Максим забрал к себе. Она помогала растить Софью. Он сделал всё так, как сделал бы на её месте любящий, порядочный человек. Всё, чего никогда не смогла бы сделать она.
Они встретились в безликом кафе. Максим не предложил ей сесть, не поздоровался. Его глаза были пустыми и холодными.
— Что тебе нужно? — это был даже не вопрос, а констатация факта чужого, назойливого присутствия.
Она плакала, униженно рыдала, пытаясь рассказать, выложить перед ним свою испепелённую душу, всё, что с ней случилось. Она ждала хоть капли жалости, сострадания, понимания. Но в его глазах читалось лишь леденящее душу презрение.
— Я хочу видеть дочь. Я имею на это право, — выдохнула она последнее, что у неё оставалось.
— Подавай в суд, — усмехнулся он. И швырнул на стол конверт. — А перед этим ознакомься.
В конверте были фотографии. Откровенные, похабные, сделанные скрытой камерой во время её «работы». Босс, в отместку за побег, прислал их Максиму. У него, действительно, везде были свои люди. Максим холодно пояснил, что если она хоть раз попытается приблизиться к Софье, эти фото увидят её мать. А сердце у той, после аварии, стало слабым. Такого удара оно может не пережить.
Последней каплей стал разговор с матерью по телефону. Голос, когда-то такой ласковый, был полон ненависти и гадливости: «Не смей приближаться к моей внучке! Ты её бросила! Алисе сказали, что ты умерла. Не вздумай воскресать из мёртвых! Ты — позор нашей семьи!». Единственное, что мать для неё сделала — отдала ключи от их старой, теперь уже пустой, квартиры в хрущёвке и пообещала оформить на неё дарственную. «Чтобы, — сказала она, — ты не пошла по рукам, продавая себя уже здесь. Чтобы не стала бомжихой».
Бомжихой Алиса не стала. Денег, заработанных в аду, хватило на курс реабилитации. Клиника, санаторий, долгие месяцы у психолога. Она заново училась жить, дышать, спать по ночам без кошмаров. Она написала заявление в полицию, но следователи лишь разводили руками — дело передадут в Интерпол, но шансов найти преступников, увы, мало. Она окончила курсы визажистов, устроилась в салон красоты. Теперь она не товар, а мастер. Пусть пока и мелкая сошка, но это была её работа. Чистая. Честная.
Ей было всего двадцать пять, но внутри она чувствовала себя древней, высохшей, бесконечно усталой старухой. Ничто не радовало. Будущее виделось ей бесконечной, серой, безрадостной полосой. До этого утра. До этого дня, когда она увидела её.
…Слёзы, горькие и солёные, текли по её щекам, оставляя на коже мокрые тропинки, но она даже не пыталась их смахнуть. Она смотрела на свою девочку, такую нарядную, такую счастливую и беззаботную, и сердце её разрывалось на части. Что может быть страшнее этого адского наказания? Видеть своё дитя, свою плоть и кровь, и не иметь права подойти, обнять, поцеловать в макушку, вдохнуть её детский, сладкий запах.
— Пусть лучше она верит, что её мама была хорошей, — шёпотом, сама себе, сказала Алиса, — что она любила её больше жизни, но умерла. Это правда. Та Алиса, наивная, глупая, эгоистичная, действительно умерла в тот день, в том отеле. Пусть она никогда не узнает, через какой кошмар прошла её мать. Никогда. Пусть её мир останется чистым и светлым.
И она приняла своё решение. Мучительное, единственно верное.
— Я буду приходить сюда, — пообещала она себе и той маленькой девочке с бантами-бабочками. — Буду стоять здесь, в тени, и смотреть. На её линейки, на выпускные, может быть, даже когда она будет за руку приводить сюда своих детей. Я буду молча наблюдать за её жизнью. А когда-нибудь… когда она вырастет и станет сильной… может быть, я найду в себе силы подойти и всё рассказать. И она… она поймёт? Простит ли? — Вопрос повис в воздухе, не имея ответа.
Вина, тяжёлым, неподъёмным камнем, лежала на её сердце. Винила она только себя. Свою глупость, своё ослепление, свой эгоизм. Она сама разорвала невидимые нити, связывающие её с семьёй, и теперь ей оставалось лишь издалека, молча, наблюдать за той жизнью, которую она когда-то так легкомысленно отринула. Звонок, возвестивший начало первого в жизни Софьи урока, прозвучал для Алисы похоронным звоном по её собственному материнству. Она развернулась и пошла прочь, унося в груди вечную, невыносимую боль и тихую, крошечную надежду на чудо прощения где-то там, в далёком, туманном будущем.
