Тень на асфальте
Артём всегда предпочитал срезать путь через тихие, продутые всеми ветрами дворы-колодцы. Это был его личный, непарадный маршрут, где пахло старой штукатуркой, мокрым асфальтом и чужими жизнями, краем глаза видными через распахнутые на кухни окна. В тот день он спешил в МРЭО, предвкушая, как наконец-то заберёт права и ощутит в руках шершавую пластиковую карточку с нелепой, счастливой фотографией. Его собственная, купленная на кровные, пусть и подержанная, но его машина ждала у подъезда. Мир казался если и не дружелюбным, то уж точно структурированным и понятным.
И вот, заворачивая за угол очередной хрущёвки, он обомлел, застыв на месте, будто наткнувшись на невидимую стену. Возле ржавых качелей и покосившейся песочницы, на асфальте, испещрённом меловыми детскими рисунками, он увидел её.
Алиса.
Та самая Алиса, чьи длинные ноги и насмешливый, чуть надменный взгляд сводили с ума полпотока. Та Алиса, что когда-то разбивала его сердце в мелкие осколки, а потом, бывало, ночью звонила и томным голосом просила зайти, потому что «скучно, Артёмка, и горизонт пуст». Он, тогда ещё наивный и пылкий юнец, бежал, забывая все обиды, питаясь этими крохами внимания, лелея в душе глупую надежду, что однажды она разглядит в нём не просто запасной вариант, а человека. Он был для неё удобным фоном, уютным ковриком у двери, о который вытирают ноги. И он это в глубине души понимал, но соглашался на эту роль — слишком ослепительно было это солнце.
Теперь солнце погасло.
Она сидела в инвалидной коляске, неказистой, с торчащими жёсткими спицами колёс. Её катила пожилая, сгорбленная женщина — мать, тётя Света. Она что-то настойчиво и устало говорила, склонившись к дочери, но та словно не слышала. Лицо Алисы было пустым, восковым, без грамма привычного изящного макияжа. Губы сжаты в тонкую, упрямую ниточку, взгляд уставший и потухший, устремлённый в какую-то точку внутри себя. Растрёпанные волосы были небрежно собраны в хвост. На ней была просторная, безразмерная кофта, скрывающая когда-то точеный стан.
«Ей же всего двадцать четыре, — пронеслось в голове у Артёма с быстротой молнии, и этот простой арифметический факт обжёг его изнутри. — Боже правый, что же с ней случилось?!»
Он не думал, не анализировал. Тело среагировало само — резким, почти звериным движением он ринулся через детскую площадку, перепрыгивая через низкие ограждения, и замер перед ними, пытаясь натянуть на лицо маску случайной, лёгкой радости. Рот растянулся в улыбке до ушей, но глаза выдавали шок, замешательство и острую, щемящую жалость.
— Алиса! Господи, ну надо же, какая встреча! Здравствуйте, тётя Света! — его голос прозвучал неестественно громко и звонко в тишине двора.
— Привет, — сипло, едва шевельнув губами, пробурчала Алиса и демонстративно отвернулась, уставившись на ржавого железного лебедя на детских качелях.
— Артём, родной? — на лице её матери мелькнуло сложное чувство — и облегчение от внезапного прерывания мучительного молчания, и боль, и стыд. — Какая неожиданность. Ты совсем не изменился.
— Да я тут, по делам, в МРЭО неподалёку, — затараторил Артём, чувствуя, как потеют ладони. — Права получать. Машину купил, наконец-то. Помнишь, Алиска, — обратился он к ней, пытаясь поймать её взгляд, — как мы смеялись над тем мажором Саньком, у которого папаша «Фольксваген» купил? А он нам как-то выдал: «Представляешь, за один день успел: на запчасти съездил, заправился, масло поменял, тосол купил, техосмотр прошёл. И как бы я без машины всё это успел?»
Он засмеялся, чуть натужно, и тётя Света поддержала его слабой, благодарной улыбкой. Алиса же лишь изобразила нечто, отдалённо напоминающее усмешку, но глаза её оставались пустыми и холодными, устремлёнными куда-то в сторону. Она вся съёжилась, стараясь стать меньше, спрятаться, исчезнуть, лишь бы он не видел её в этом унизительном, сломанном виде.
— Мам, поехали, я устала, — безжизненно произнесла она.
Артём всё понимал. Остро, до физической боли представил себя на её месте. Каково это — быть пойманным взглядом прошлого, когда ты беспомощен и унижен? Особенно для неё, всегда такой ослепительной, самоуверенной, привыкшей дразнить и доминировать.
Тётя Света молчала, но её глаза, полные немой мольбы, метались между Артёмом и ручками коляски. Она едва заметно кивнула в их сторону, будто говоря: «Умоляю, сделай что-нибудь».
И до Артёма дошло.
— Алис, а давай я тебя немного прокачу? — предложил он с наигранной бодростью. — Воздухом свежим подышим. Я потом домой отвезу, честное пионерское. Тётя Света, вы не против? Я аккуратно.
Женщина была только «за». Алиса же взорвалась тихим, но яростным протестом. После нескольких минут уговоров, в которых смешались его упрямство и усталая покорность матери, она сдалась, издав короткий, раздражённый вздох.
Они гуляли почти час. Сначала молча, под монотонный скрип колёс. Потом Артём начал вспоминать смешные случаи из универа, профессоров-чудаков, завальные вечеринцы. Постепенно лёд тронулся. Напряжение в её плечах слегка спало, маска отрешённости начала медленно таять, обнажая усталое, измученное лицо девушки, которую он когда-то знал. И тогда он осторожно, почти шёпотом, спросил:
— Алиса, что… что случилось-то?
Она долго молчала, глядя на проплывающие мимо панельные стены.
— Зимой. Гололёд, — наконец выдавила она. — В подземном переходе поскользнулась. Упала. Спиной… об угол ступеньки. Спинной мозг. Вот.
Она говорила ровно, без интонаций, как будто зачитывала чуждый ей медицинский диагноз.
— Врачи говорили, что шанс есть. Маленький, но есть. Нужно было постоянно заниматься, проходить кучу процедур, терпеть адскую боль. А я… я пыталась. Сначала. Потом поняла, что ничего не меняется. Ни-че-го. Ни единого намёка. Просто лежишь, а тебя колдуют над тобой, а толку — ноль. Накатила чёрная, липкая депрессия. Перестала бороться. Все устали — мама, родственники. Возить меня, поднимать, уговаривать… Все смирились. Так я и катаюсь уже почти год. Как мешок с костями.
— Боже, — прошептал Артём. — Это же ужасно. Просто… кошмар.
Он отвёз её домой, к тому самому подъезду, мимо которого он так часто ходил когда-то, задрав голову в надежде увидеть её в окне. На прощание сказал, что обязательно зайдёт на неделе. Она лишь пожала плечами, снова уходя в себя.
— Я всё равно зайду, — упрямо сказал он, стараясь вернуть тот самый, старый, немного наглый тон. — Ты же меня знаешь. Так что давай номер новый, а то вломись как-нибудь без спросу, а ты не в настроении.
Она нехотя продиктовала. Он запомнил.
Долгая очередь в МРЭО, радость от получения заветных прав — всё это прошло для него как в тумане. Вернувшись домой, в свою тихую однокомнатку, купленную родителями, он сел на кухне и почувствовал, как по спине ползут ледяные мурашки. Первая волна шока и азарта спала, и накатила трезвая, отрезвляющая мысль: «А на кой чёрт тебе это всё сдалось, Артём?»
Ну да, трагедия. Жалко девчонку, конечно, до слёз жалко. Но он не святой, не мессия. У него своя жизнь, свои планы. Только встал на ноги, машину приобрёл, карьера потихоньку начинается. Зачем ему добровольно взваливать на плечи такой неподъёмный, страшный груз? Каково это — быть привязанным к инвалидной коляске? К женщине, которая даже мыться самостоятельно не может? Это же конец всему: свободе, личной жизни, будущему.
Он пытался убедить себя, что это благоразумно, правильно. Но из самых потаённых глубин души, откуда-то из-под пластов лет и нового опыта, медленно всплывало старое, невыплаканное, недосказанное чувство. И он с ужасом и восторгом понял, что никогда по-настоящему и не переставал её любить. А уж когда в дело вступает любовь, здравый смысл, как заезженная пластинка, замолкает навсегда.
Сначала он просто стал приходить к ней после работы. Проводил с ней всё свободное время на выходных. Алиса ненавидела выходить на улицу, её корёжило от любопытных, сочувствующих или брезгливых взглядов прохожих. Но Артём был непреклонен. Он тащил её в парки, катал по набережной, заставляя смотреть на мир за пределами четырёх стен. Тётя Света молча благодарила его глазами, в которых появился проблеск надежды.
Вскоре Артём с ужасом обнаружил, что кроме него и матери, с Алисой вообще никто не общается. Старые подруги исчезли. А однажды, разговорившись, она с горькой усмешкой призналась, что «слил» её и бывший парень, тот самый, перспективный, ради которого она когда-то и бросила Артёма на пятом курсе.
— Сначала все прибегали, рыдали у меня на плече, говорили, какие они все сволочи, — говорила она безразлично, глядя в окно. — Потом звонки стали реже. Потом вообще прекратились. Вечно все заняты, у всех вписки, тусовки, дела. А я на этих тусовках как? В виде украшения для коляски? С работы тоже попросили уйти. И знаешь, кто мне это сообщил? Он. Тот самый. Сказал, что «корпоративная культура не готова к таким вызовам». А папаша у него там начальник. Вот и всё.
Но всё это меркло перед обыденным, приземлённым ужасом её повседневности. Артём стал свидетелем, как она пытается перебраться с коляски на кровать, как мучается из-за самых простых вещей. Ему становилось физически плохо от этого зрелища. Ей было всего двадцать четыре. Вся жизнь — впереди. А она была заперта в немом, непослушном теле.
Спустя два месяца Артём принял судьбоносное решение. Он сдал свою квартиру и переехал к Алисе и её матери. В их старой, но большой квартире было проще организовать быт, да и грузовой лифт в доме был существенным подспорьем. В это же время в его сознании засела навязчивая, сверлящая мозг идея. Он должен поставить её на ноги.
В памяти всплыла история из детства. Они с отцом выхаживали подобранную на улице собаку, таксу, которую сбила машина. У неё была травма позвоночника, она волочила задние лапы и дико скулила от боли, когда её поднимали. Но отец, человек суровый и практичный, не обращал внимания на вопли. Он заставлял несчастное животное «ходить» на передних лапах, поддерживая зад, заставлял шевелить парализованными конечностями. Через несколько недель у собаки появилась едва заметная дрожь в лапах. А через три месяца она уже бегала, лишь слегка приволакивая одну лапу.
«А почему бы и с человеком не сработать? — думал Артём, загораясь этой идеей. — Врачи же говорили, что шанс есть! Пусть мизерный, но он был! Нужно заставить тело вспомнить. Через боль, через силу!»
Он, окрылённый этой надеждой, начал уговаривать Алису возобновить лечение. Говорил о специализированных центрах, о новых методиках, о поручнях, вытяжках, массаже. Клялся, что будет с ней всегда, что они справятся вместе.
Ответом ему была сначала ледяная стена, а потом — настоящая буря ненависти и отчаяния.
— НЕТ! — кричала она, и её голос звенел от истерики. — Я не хочу! Я не вынесу снова этих мучений! Это бесполезно! Мои ноги мертвы, Артём! Они как куски холодного мяса! Ты слышишь?!
— Но ты же говорила, что иногда чувствуешь боль, прострелы! Значит, связь есть!
— Отстань от меня! Не издевайся! Если я тебе такой, сломанной, не нужна — уходи! Ты и так свой геройский поступок совершил! Получил свою медаль «За спасение утопающих»! Теперь оставь меня в покое!
Были слёзы, истерики, битьё посуды, обвинения в том, что он хочет самоутвердиться за её счёт. Но Артём был непоколебим. Он видел в её глазах не только ненависть, но и самый главный, самый страшный враг — страх. Страх снова надеяться и снова обламываться. И он давил на этот страх, ломал её сопротивление.
В конце концов, истощённая и опустошённая, она сдалась.
Начались долгие, изматывающие будни. Всё своё свободное время, все деньги, все душевные и физические силы Артём вкладывал в её реабилитацию. Он взял кредиты, влез в долги, продал несколько дорогих ему вещей. Он возил её по врачам, на процедуры, которые были пыткой для них обоих. Он занимался с ней дома, заставлял делать невыносимо болезненные упражнения, поддерживая её влажное от слёз и пота тело. Они ругались, мирились, он ночевал в больничных коридорах, она плакала от бессилия и боли.
Прошло полтора года. Полтора года без единого, даже малейшего улучшения. Артём был на грани нервного и физического истощения. Алису трясло от одного вида спортивных костюмов. Казалось, они оба исчерпали все лимиты. И вот однажды, во время очередной мучительной процедуры электростимуляции, он увидел, как шевельнулся палец на её ноге. Сначала он не поверил своим глазам. Потом они замерли оба, уставившись на её стопу. И — о, чудо! — палец пошевелился снова. Сознательно. По команде.
Это был прорыв. Мгновение абсолютного, оглушительного счастья. Они рыдали, обнявшись, прямо в кабинете у физиотерапевта, не стесняясь никого.
С этого момента дело пошло быстрее. Ещё полгода титанических усилий, боли, отчаяния и маленьких побед. И вот однажды она, держась за его руку и за поручни, сделала свой первый шаг. Шатающийся, неуверенный, но шаг. Потом второй. Потом она прошла весь коридор клиники.
Это было чудо. Настоящее, пасхальное чудо. Она не бегала на马拉松, да, походка была ещё unsure, иногда возвращались боли, но она ХОДИЛА. Со стороны в неё было невозможно узнать ту самую сломленную девушку в коляске.
— Подумать только, — говорил Артём, сжимая её руку, когда они гуляли по тому самому парку, где когда-то каталась коляска. — Всего два года прошло с той встречи. А мы с тобой теперь вот так, вместе, на своих двоих. Мы прошли через ад. Мы всё можем. Я тебя люблю, Алиса. Сильнее, чем когда-либо.
— Все случайности не случайны, — улыбалась она в ответ, и в её глазах снова горел тот самый, давно забытый огонёк. — Значит, так и должно было случиться. Я тоже тебя люблю.
Их будущее виделось безоблачным и ярким. Они прошли проверку на прочность, которую мало кто выдерживает. Чувства казались выкованными из стали. Артём, всегда скептически относившийся к браку, уже присматривал кольцо. Он видел её в белом платье, идущую к нему по коридору, уверенной, сильной походкой. Он заказал столик в самом романтичном ресторане города на субботу, купил то самое кольцо и продумал каждое слово.
В среду его отправили на соседнее предприятие согласовывать чертежи. День был ясным, солнечным. Он ехал за рулем своей скромной машины, слушал музыку и чувствовал себя на вершине мира. Город сиял, будущее манило, он был полон сил и любви.
И тут он увидел их.
На тротуаре, непринуждённо прогуливаясь и смеясь, шли Алиса и незнакомый ему мужчина. И дело было не в самой прогулке. Они держались за руки. И он смотрел на неё не просто как на знакомую — он смотрел на неё влюблёнными, властными глазами мужчины, который знает, что она — его.
У Артёма похолодело всё внутри. Кровь отхлынула от лица, ударив в виски. Руки сами по себе дёрнули руль, машина вильнула и чуть не врезалась в припаркованный у обочины внедорожник. Он резко затормозил, выскочил из машины и, не помня себя, бросился к ним.
— Это что ещё за цирк?! — закричал он, не следя за словами. Голос сорвался на хриплый, животный рёв. — Кто этот тип, Алиса?! Объясни, сейчас же!
Алиса вздрогнула, и на её лице мелькнуло мгновенное испуганное замешательство, но оно тут же сменилось холодной, почти презрительной уверенностью.
— Успокойся, Артём. Не делай сцен. Это Григорий. Мы раньше вместе работали. Я тебе о нём рассказывала. Поговорим дома, ладно?
Но Артём не унимался. Он метался перед ними, как раненый зверь, его речь превратилась в бессвязный поток обвинений и мата. Незнакомец, тот самый Григорий, оказался парнем не робкого десятка. Ловко оттеснив Алису за свою спину, он спокойно, с достоинством, усадил её в свой дорогой, блестящий «Мерседес», сел за руль и увёз, оставив Артёма одного на тротуаре, трясущегося от ярости и унижения.
Как он добрался до дома, он не помнил. Он поехал не к ним, а к родителям. Его трясло. В голове стучала одна и та же мысль, безумная, не укладывающаяся в сознании: «Как?! КАК?! После всего, что было! После той ямы, из которой я её вытащил! После двух лет ада! Мы же готовились к свадьбе! И этот… этот Гриша… Это же тот самый ублюдок, который бросил её в коляске!»
Вечером она сама ему позвонила. Её голос был ровным, холодным и отчуждённым. Поток оправданий был жалким и неубедительным, но суть он уловил чётко: она считала, что он был с ней только из жалости. Из чувства долга. Из желания поиграть в героя.
— Он позвонил сам, как только узнал, что я выздоровела, — говорила она без тени смущения. — У нас всё всегда было… искренне. А с тобой… мне кажется, это была просто иллюзия. Ты не обманывай себя. Забери, пожалуйста, свои вещи.
— Я был с тобой из ЛЮБВИ, тварь! — выкрикнул он в трубку, чувствуя, как слёзы ярости и обиды подступают к горлу. — Из любви, а не из жалости!
— Нет, — её голос прозвучал как приговор. — Из жалости. Не надо лгать. С Григорием у меня всё по-настоящему.
— Это тот мажор, сынок твоего бывшего босса? Тот, что тебя уволил? — с ненавистью выдохнул Артём.
— Да, — последовал спокойный ответ. — Только, пожалуйста, не приплетай сюда деньги. Речь не о них.
Артём вдруг в мельчайших деталях вспомнил этого Григория. Дорогой костюм, часы, стоимость которых равнялась его годовой зарплате, самодовольная ухмылка. «Ну и чёрт с тобой, — пронеслось в его воспалённом мозгу. — И с ней. Живите как знаете».
Его накрыло тёмной, беспробудной волной. Непродолжительный, но очень крепкий запой стал его единственным спасением от реальности. Из него он выкарабкался с трудом, с ощущением полной опустошённости и выжженности изнутри.
А на днях он узнал, что через неделю у Алисы свадьба. С тем самым мажором. С тем, кто бросил её, когда она была в самом отчаянном положении.
Он вышел на улицу, закурил. Город жил своей жизнью. Где-то там она, счастливая и красивая, примеряла белое платье. А он стоял один, с душой, вывернутой наизнанку, и смотрел, как по мокрому после дождя асфальту бежит, куда-то торопясь, тень. Просто тень.
