Тайна черных глаз: Как ведьма из камышей изменила судьбу кладбищенского сторожа и разрушила проклятие рода
В густых зарослях камышей, где солнечные лучи едва пробивались сквозь плотную завесу листвы, он обнаружил её. В первый момент ему показалось, что перед ним безжизненное тело — настолько неподвижной и безучастной выглядела незнакомка. Однако многолетний опыт работы на кладбище подсказывал: мертвые не могут казаться такими… живыми.
Прикоснувшись к её шее, он ощутил слабый, еле заметный пульс. Возможно, она просто без сознания?
Фёдор внимательно осмотрел бесчувственную девушку. Чёрные, словно ночь, волосы рассыпались по плечам, а её статная фигура говорила о том, что перед ним не хрупкая особа, а сильная женщина — одна из тех, что способны остановить коня на полном скаку. Крепкие жилистые руки свидетельствовали о закалённом характере, а в чертах лица читалась та же твёрдость духа, которая была присуща и самому Фёдору.
Он перенёс её в свой дом, расположенный на самом краю леса, подальше от любопытных взглядов деревенских жителей. Местные держались от него на расстоянии, и он платил им тем же. Копал могилы, сторожил кладбище — настоящий затворник. Зачем охранять кладбище в деревне, где все друг друга знают?
Фёдор часто засиживался в сторожке до самого рассвета, приводя территорию в порядок: убирал тропинки от опавшей листвы, восстанавливал заброшенные могилы, заботился о памятниках.
В деревне его считали не только кладбищенским сторожем, но и егерем. Он лечил раненых животных — чаще всего лисиц, иногда волков, которых содержал в вольере. Однажды даже спас жизнь раненому лосю.
Большой двор Фёдора с вместительным сараем охраняли две худощавые собаки, которые всегда сопровождали хозяина в его прогулках по лесу и кладбищу.
Фёдор был искусным мастером, но по натуре замкнутым и немногословным. Никто не знал его прошлого, кроме того, что раньше в этом доме жила ведьма Евдокия, после исчезновения которой он и поселился здесь. Местные пытались разузнать о нём больше, но стоило ему бросить взгляд своими тёмными, как ночь, глазами, как язык у них прилипал к нёбу.
«Сын Евдокии, значит, тоже со странностями,» — решили они и оставили его в покое. Пусть живёт.
Фёдор оказывал помощь местным жителям, особенно когда кто-то заболевал. Он всегда был готов доставить больного на машине до города, даже глубокой ночью. Как он узнавал о чужих бедах, никто не понимал, но помощь всегда приходила своевременно.
В деревне шептались: колдун. Однажды к нему заявилась Фрося:
— Муж захворал, подсоби.
А он, отшельник, взглянул исподлобья:
— К врачу могу отвезти. Или закопать. Что именно нужно?
После этого местные предпочитали обходить его стороной. Во двор не совались, в душу не лезли. Поможет, если захочет. А нет — значит, судьба.
Женщину он для себя окрестил Ундиной. А что ещё оставалось? Ведь нашёл её среди камышей у реки.
К вечеру русалка пришла в себя, осторожно села на лежанке и огляделась.
Собаки зарычали, но быстро успокоились, завиляли хвостами, лизнули её в лицо. Она погладила их, улыбнулась. В этот момент вошёл хозяин:
— Я Фёдор. А тебя как называть?
Она молчала, глядя на него и сквозь него. Глаза глубокие, как бездна, будто через закрытые веки смотрят. За этим взглядом — чёрная река, мутная вода. Кто она, что с ней произошло — не рассказала. Да и не нужно было. Это её тайна.
— Буду звать тебя Ундиной, — решил Фёдор.
Первый день она провела в постели, но видно было — ей неловко просто так лежать. На второй день решила отблагодарить: прибрала избу, приготовила еду. Фёдор давно не едал ничего вкуснее.
Хлебая суп, он чуть не прослезился. Взглянул на неё:
— Да горячий больно. Я и сам готовить умею, но не так, чтобы душу переворачивало.
Она лишь кивнула, не подавая виду, что довольна.
К вечеру собралась уходить, но он удержал её за рукав:
— Если не хочешь уходить — оставайся. Не в тягость ты мне. И я тебе мешать не буду.
Местные судачили: неужто отшельник нашёл себе жену? Но спрашивать боялись — бросит один взгляд своими глазами, и мурашки по коже. Сам расскажет, если захочет. А не знает никто — и ладно, совесть чиста. Может, она тоже ведьма. Глаза у неё такие же чёрные, как небо на закате. Два сапога пара.
Ундина стала помогать Фёдору не только по дому. Ходила с ним на кладбище, убирала. Там ей нравилось — тихо, спокойно. С кем-то будто разговаривала, что-то шептала. Только с Фёдором молчала, как немая. Даже с его собаками иногда говорила тихонько, а с ним — ни слова.
Раз только спросила, пока он убирал старую могилу:
— Ты их слышишь?
— Кого?
— Мертвецов.
— Я их вижу.
Она не поняла, пошутил ли Фёдор насчёт покойников или действительно их видит. У него, как и у неё, была своя тайна. И он её не раскроет. Да и не нужно. Своей хватает.
Какая у неё тайна? Жизнь не сложилась, любовь не задалась, детей не было. Мать рано ушла, отец привёл новую жену. А у той своя дочь и две внучки, и Ундина оказалась лишней.
Однажды проснулась утром и посмотрела на Фёдора из-под ресниц. У него, видимо, такая же история. В прошлом ничего страшного нет. Но хорошего тоже нет.
Фёдор ощутил её взгляд, обернулся и слегка нахмурился:
— Чего уставилась?
— А что, нельзя посмотреть, если глаза есть?
— В бога веришь?
— Ни в бога, ни в чёрта, ни в живых, ни в мёртвых.
— А во меня веришь?
— Как можно в тебя верить?
— Просто так.
Она пожала плечами:
— Не понимаю я. Ты не божество, чтобы в тебя верить. Надо в себя верить.
— А если сил нет?
Долго она смотрела на него, затем произнесла:
— Найдём.
Фёдор крякнул. На душе стало тепло.
Ундина легко поднялась и сразу принялась за домашние дела. Всё у неё получалось быстро и аккуратно.
Фёдор откашлялся:
— Как всё-таки тебя зовут?
— Какой дотошный. Ну, мать называла меня Ульяной. Но мне больше нравится Ундина.
— Может, стоит кому-то сообщить, что ты жива и здорова?
— Остался только отец. Я уже отправила к нему Ваньку-дурачка с весточкой и подарком. Пусть живёт и не думает обо мне. Раньше у него это получалось.
— Может, нужно с ним помириться?
— Мы и не ссорились. Фёдор, не лезь в мою душу.
И снова оба надолго замолчали.
А потом Ундина заболела, прихворнула, взяла Фёдора за руку и начала говорить отрывисто:
— Мать мне приснилась, покойница. Словно живая. Пришла к нам с отцом, как ни в чём не бывало, и целый день с нами прожила. Живая, понимаешь? Будто и не умирала. Ходила ещё, командовала, как обычно, указывала, кому что делать, было такое у неё. А потом ушла. И даже не страшно почему-то. И я отцу говорю, что сегодня среда. А может быть, она к нам каждую среду будет приходить? А отец улыбается осторожно, плечами пожимает, сам не знает, не понимает, что к чему. А я думаю, что нет уж. Не хочу. Не надо. Умерла и умерла. Представляешь?
— Представляю.
— Я ещё во сне думала, что мёртвые, всё-таки, приходят, не врут люди. Только почему же она раньше-то не приходила? Не помогала?
Высказалась, отпустила руку и сразу уснула.
А утром уже встала, выздоровела. И словно ничего не помнила. А может, и правда не помнила. Не ясно. Только вечером собралась с ним идти в сторожку. Он вопросительно посмотрел на неё.
— Скучно тебе там, поди. А я пирогов напекла.
Он ничего не ответил. Пошёл, свистнул собак. Она следом. Может, одиноко ей оставаться в доме по ночам. А может, и страшно.
А в сторожке, когда уже собирались спать после обхода, под окном хрустнула ветка. Ундина вся задрожала. Кто это, спрашивает. Ей действительно стало страшно.
— А ты ничего не слышишь? Ходит кто-то под окнами.
— Никто не ходит. Собаки бы залаяли.
И обнял Ундину, чтобы она не боялась. И начал целовать её. Она не сопротивлялась. Только спросила:
— А можно ли здесь, на кладбище? Ведь тут мёртвые.
— Но мы-то живые.
С тех пор они стали жить как муж и жена. Только Ундина опять всё молчком, молчком, и глаза её чёрные, непроницаемые. Хотя Фёдора это не тревожило. О чём говорить? Живут, и ладно. Без слов всё понятно.
Не любила она Фёдора. И он это знал. И она знала, что Фёдор это знает. Но ей было всё равно. Знает и знает. Какая любовь после сорока лет. Всё осталось позади. Просто не хотелось уходить от Фёдора. Всё её устраивало.
Дом, собаки, размеренная работа на кладбище. Нравилось, что люди не лезли с разговорами. Нравилось, что Фёдор молчит. Иногда бросит взгляд украдкой, а она видит. Смотрит, не проснулись ли в ней чувства. Нет, не проснутся.
Потом, кажется, успокоился и сам Фёдор. В самом деле, какая любовь в их возрасте. Живут хорошо, чего ещё желать? Живи и радуйся. Ундина наполнила избу уютом и вкусными запахами, не лезла под руку, не болтала языком, завела двух котов, вот те на. Тоже стала ходить с Фёдором в лес, только там у неё были свои тропы. Грибы собирала, ягоды. Короче, полон дом. Фёдору даже детей захотелось. А что? Ему всего 45, родила бы ему сына, поставил бы его на ноги? Ещё и пожил бы потом, внуков дождался.
И как-то раз пришёл Фёдор в избу вечером слегка выпившим. Глаза красные. Навис над Ундиной своей:
— Почему же ты никого не любишь, а? Что же ты за такая.
Он взмахнул рукой, будто демонстрируя свою мощь, но Ундина мгновенно поднялась, её лицо окаменело. Она твёрдо упёрлась ладонью ему в грудь и спокойно произнесла:
— Ещё раз так сделаешь — уйду. Опусти руки. Я сама кого хочешь приложу.
У Фёдора перехватило дыхание от страха. Боялся, что она неправильно поняла и уйдёт.
— Да не хотел я тебя бить, — Извиняться он не умел, не был к этому приучен. Резко махнул рукой и выбежал из дома.
Ундина ждала час, второй, не выдержала и пошла искать. Собаки слонялись по двору, поскуливая, потеряли хозяина, вернулись обратно. Свистнула собак, с ними не страшно.
Первым делом обошла всё кладбище. Если нет тут, значит, в лесу. А в лес идти мимо реки. Там собаки его и нашли. Сидел в камышах, курил. Трезвый уже. Наверное, искупался, чтобы хмель вышел.
— Ох и дурень, — покачала Ундина головой. — Застудишься ведь. Заболеешь — уйду. Так и знай.
— Не заболею, — буркнул Фёдор.
Два года так прожили, и местные только диву давались: гляньте-ка, какая пара, живут душа в душу. Фёдор старался, работать стал в три раза больше, Ундина не отставала — везде поспевала, всё успевала. Хозяйство вела с удовольствием, Фёдору во всём помогала. Колдунья, не иначе! Ведь она им ещё и командовала, а Фёдор — косая сажень в плечах, которого все боялись, — слушался её беспрекословно. И не боялась она его совсем, а он, похоже, её — боялся. Такого в деревне отродясь не видывали.
Фёдор действительно боялся потерять Ундину. Русалка же. Как ушла однажды из отчего дома, так и из его дома уйдёт, поминай потом, как звали.
А Ундина ловила себя на том, что всё больше становится похожей на свою мать. То да сё, начинает командовать Фёдором. Природу не обманешь. Мачеха-то её была умнее по-женски в этом плане. Стелила мягко, да спать было жёстко. Всё говорила мягко, а глаза — ледяные, как у змеи. Всё хитростью, обманом, а мать Ундины прямо в лоб. Иногда обидно бывало.
Вот и Ундина такая же. Уж лучше так, чем как змея.
Ещё через год увидели местные, как Фёдор Ундину свою на сносях в больницу увозит. Вот дела. Пятый десяток идёт, а она рожать надумала, опасное дело, да и ребёночек может какой угодно получиться. Как накаркали.
Обратно Фёдор вернулся, чернее тучи, без жены. Со свёртком в руках.
На своих именинах Поликарповна, старейшая в деревне, вспоминала про Фёдора:
— Так и вышло, как я предрекала — Ундинка при родах богу душу отдала. Не надо было в таком возрасте детей заводить. Эх, хорошо жили, до старости бы дотянули. Сердце за бирюка болит, ей-богу. Сам супругу в могилу провожал. Весь почернел, одни глаза остались — глядеть страшно. Тоскует так, что у меня, старухи, сердце рвётся. Будто огнём изнутри пожирает, а терпит. Ради доченьки. Теперь вот одной её растить придётся. Я ему самогонки налила, а он две чарки принял и бутылку мне возвращает: «Больше двух в день не пью, — говорит, — жене слово дал». И вот что заметил: помолчал немного и заплакал. Страшно как. Глаза красные, сухие, а слёзы не текут. Хуже этого, бабоньки, я в жизни не видывала.
«Ундина меня не любила, — чуть не плакал Фёдор. — Поликарповна
