— Освобождайте квартиру, я новая жена вашего мужа, буду тут жить! — Ухмыляясь объявила мне какая-то дамочка на пороге
— Ой, вы всё ещё здесь? А я думала, вы уже съехали, — женщина на пороге откинула светлую прядь за плечо и окинула меня оценивающим взглядом, словно я была мебелью, которую следовало бы убрать. — Освобождайте квартирку, я новая жена вашего мужа, буду тут жить!
Улыбка на её лице была безупречной — как с рекламы зубной пасты, только холоднее январского ветра. Я замерла, пальцы вцепились в дверную ручку, а в голове стучала одна мысль: этого не может быть. Это какая-то ошибка, нелепый розыгрыш, кошмарный сон. Но реальность была слишком болезненно осязаемой, чтобы отмахнуться от неё.
Утро выдалось промозглым. Я проснулась одна — снова. Роман ушёл на работу, не попрощавшись — снова. На столе даже записки не оставил, в телефоне тоже ни строчки. Последнее время это вошло в привычку. Мы превратились в соседей, живущих по разным графикам, и каждый день казался всё более чужим и пустым.
Я варила себе чай с жасмином, когда в дверь позвонили. Накинула старый свитер поверх домашней футболки, прошлёпала к двери. Думала — курьер с очередной посылкой для фотостудии. Но вместо этого на пороге стояла она. Блондинка с маникюром цвета спелой вишни. В пальто, что едва прикрывало колени, с сумочкой, стоившей как половина моего фотооборудования. И с той самой улыбкой победительницы.
— Вы кто? — только и смогла выдавить я, чувствуя, как язык словно одеревенел.
— Наталья. Но можно просто Наташа, — она протиснулась мимо меня в прихожую, словно я уже согласилась её впустить. — Рома что, не сказал? Ай-яй-яй, как нехорошо с его стороны. Хотя он всегда такой… нерешительный в некоторых вопросах.
Моя квартира. Моя прихожая. И какая-то женщина в ней говорит о моём муже как о старом знакомом. Я почувствовала, как онемели кончики пальцев, словно кровь перестала циркулировать. Комната начала медленно вращаться вокруг меня, но я заставила себя сфокусироваться.
— Выйдите, — сказала я тихо, но мой голос звучал так хрупко, будто принадлежал кому-то другому.
— Да ладно тебе, — она прошла дальше, в гостиную, цокая каблуками по паркету. — Мммм, вполне уютненько. Правда, занавески я сменю. И этот диван… не в моём вкусе. Но в целом, жить можно.
Диван, который мы выбирали с Романом три года назад. Занавески, которые я шила сама, когда только начинала осваивать швейную машинку. Каждый предмет в этой комнате был частью нашей истории, наших воспоминаний. А теперь эта женщина, словно хозяйка, обсуждала их с таким же равнодушием, как если бы выбирала фрукты в супермаркете.
— Я сказала — выйдите! — мой голос поднялся на октаву выше, эхом отражаясь от стен.
— Слушай, Яночка, — она повернулась, облокотившись на спинку кресла, словно уже была здесь хозяйкой. — Давай без драм?
Я понимаю, неприятно. Но такова жизнь. У нас с Ромой регистрация скоро будет. Он говорил, что всё тебе объяснит…
Нет. Нет. Нет.
— Вон, — я схватила её за локоть, потащила к выходу. Дорогое пальто смялось под моими пальцами. — Вон из моего дома!
К моему удивлению, она не сопротивлялась. Позволила вытолкать себя за дверь. На пороге лишь обернулась, поправляя волосы:
— Он вернётся через час. Можешь у него спросить сама, если не веришь. И да, квартира оформлена на него, ты в курсе? — её голос стал ледяным. — У тебя есть пара дней на сборы. Я с пониманием отнесусь.
Дверь захлопнулась. Я сползла по стенке на пол. В голове — вакуум. Не было ни слёз, ни криков. Только оглушительная пустота и понимание, что все мои догадки, все тревожные звоночки последних месяцев складываются в одну уродливую картину.
Телефон в кармане свитера завибрировал. Сообщение от Романа: «Буду через 30 минут. Нам нужно поговорить».
Я смотрела на эти слова, и ко мне возвращалась способность чувствовать. По телу прокатилась волна жара. С каждым ударом сердца нарастала не боль — ярость. Тридцать минут. У меня есть тридцать минут, чтобы решить, как встретить человека, который только что разрушил нашу жизнь.
Щелчок замка. Звук его шагов. Я стояла посреди гостиной, выпрямив спину, руки сжаты в кулаки. Роман замер на пороге. Его взгляд — затравленный, будто у пойманного воришки. Он выглядел бледнее обычного, галстук развязан, верхняя пуговица рубашки расстегнута.
— Она уже приходила, да? — спросил он тихо.
Никаких отрицаний. Никаких оправданий. Просто конец. Конец всему, что было между нами.
— Три года, Рома, — мой голос звучал на удивление спокойно. — Три года брака, и ты даже не нашёл в себе смелости сказать мне в лицо.
Он прошёл внутрь, бросил ключи на комод. Привычный жест. Сколько раз я слышала этот звук — металл о дерево — и радовалась, что он дома?
— Я сам хотел тебе сказать, — он провёл рукой по волосам. — Просто… всё вышло немного не по плану.
— Не по плану? — повторила я. — По какому, чёрт возьми, плану, Рома? План бросить жену и заменить её моделью из автосалона?
— Она риелтор, — поправил он автоматически, и я чуть не рассмеялась от абсурдности этого уточнения.
— О, конечно. Это всё меняет, — я чувствовала, как внутри поднимается волна горечи. — Когда? Как давно это началось?
Он подошёл к бару, налил себе виски. Не предложил мне — знал, что я не пью крепкий алкоголь.
— Шесть месяцев, — сказал он, делая глоток. — Сначала это было просто флиртом. Потом… всё изменилось.
Шесть месяцев. Полгода. Именно тогда он начал отдаляться. Именно тогда я заметила первые признаки, но списала на его загруженность на работе, на мои собственные проблемы с фотостудией.
— А мне ты собирался сказать… когда?
Он отвернулся, глядя в окно. Моросил дождь — мелкий, противный, затягивающий город серой пеленой.
— Ну на днях, потом развод, потом регистрация с ней. Я хотел всё сделать… цивилизованно.
— Цивилизованно, — я повторяла его слова как эхо, словно пытаясь вложить в них хоть каплю смысла. — Обручиться с другой женщиной за спиной жены — это, по-твоему, цивилизованно?
Он повернулся ко мне резким движением, и в его взгляде мелькнуло раздражение, смешанное с чем-то похожим на стыд.
— Давай без мелодрамы, Яна, — произнес он тоном, который раньше никогда не использовал со мной. — Ты же сама чувствовала, что всё давно не работает! Мы живём как соседи. Ты вечно в своей камере, я — на работе. Когда мы в последний раз по-настоящему разговаривали?
— Не смей перекладывать вину! — воскликнула я, шагнув к нему так близко, что могла различить каждую морщинку на его лице. — Не смей делать меня соучастницей своего предательства!
Его лицо напряглось, и он резко поставил стакан на стол с такой силой, что несколько капель виски выплеснулись на полированную поверхность. Он даже не попытался их вытереть.
— Я ничего не перекладываю. Просто констатирую факт: наш брак умер задолго до Наташи. Она… она молодая, лёгкая. С ней я чувствую себя живым.
Каждое слово было подобно удару под рёбра, оставляя глубокие раны, которые нельзя залечить. Я смотрела на человека, с которым просыпалась рядом тысячу дней, и видела чужака. Это был уже не тот Роман, которого я знала. Его голос стал холодным, а глаза — пустыми.
— Квартира записана на меня до брака, — продолжил он деловым тоном, словно обсуждал очередной рабочий проект. — Юридически я не обязан…
— Избавь меня от юридических подробностей, — перебила я, стараясь сохранять спокойствие, хотя внутри всё кипело. — Ты всё решил. Я поняла.
Странное оцепенение захватило меня. Внутри образовалась пустота, будто кто-то вынул из меня всё, что когда-то имело значение. Я больше не чувствовала боли или гнева — только странное чувство отстранённости.
Я пошла в спальню, достала чемодан из кладовки. Начала складывать вещи — методично, аккуратно, словно собиралась в запланированную поездку. Каждая вещь, которую я брала в руки, казалась символом прошлого, которое теперь больше не имело значения.
Роман следил за мной, прислонившись к дверному косяку, как будто наблюдал за чужим человеком.
— Ты можешь пока пожить у мамы. Или я оплачу тебе съёмную квартиру на первое время, пока ты не…
— Не надо, — отрезала я, не поворачивая головы. — Ничего не надо.
На стене висели наши фотографии — свадебные, из поездок, счастливые лица, которые теперь казались нарисованными актёрами в чужой истории. Я сняла рамки, вытащила снимки и положила их перед ним на комод.
— Это тебе тоже уже не нужно, — сказала я, чувствуя, как мои пальцы слегка дрожат.
В моём горле клокотали слова — тысячи слов. О предательстве. О боли. О том, как я любила его. Но я промолчала. Застегнула чемодан. Телефон в кармане — последняя проверка, чтобы ничего не забыть.
— Куда ты сейчас? — спросил он, когда я направилась к выходу.
— Какая тебе разница? — бросила я через плечо, не оборачиваясь.
Он не ответил. Не пытался остановить. Просто стоял и смотрел, как я ухожу из квартиры, которую считала нашим домом. Шаг за шагом, я покидала не просто помещение — я оставляла позади часть своей жизни, ту часть, которая больше не принадлежала мне.
Только в такси, глядя на проплывающие за окном серые здания и людей под зонтами, я почувствовала, как по щеке скатилась первая слеза. Одна-единственная. Словно признание поражения. Но даже эта слеза была не горячей, а какой-то холодной, будто её выплакал кто-то другой.
Жизнь у мамы началась с долгого сна. Я провалилась в темноту, как падают в глубокий колодец. Два дня почти не вставала с постели. Мир вокруг казался размытым пятном, где все звуки и цвета были приглушены.
Мама заходила, оставляла еду, молча гладила по голове. Не задавала вопросов — за что я была ей бесконечно благодарна. Её молчание было для меня той опорой, которой так не хватало.
На третий день я проснулась с первыми лучами солнца. Что-то изменилось. В груди вместо боли — пустота, но не бездонная, а будто холст, ждущий первого мазка. Я вышла на кухню, заварила кофе. Мама уже не спала — проверяла тетради своих учеников.
— Доброе утро, — она посмотрела на меня поверх очков.
— Доброе, — я вдруг поняла, что впервые за эти дни голос звучит нормально. — Спасибо, что дала мне время.
Она отложила карандаш:
— Ты решила, что дальше?
Я не знала. Или знала, но боялась произнести вслух. Страх неудачи, страх начинать с нуля — они всегда сидели во мне глубже, чем я думала.
— Мне нужна студия, — сказала я неожиданно для себя. — Настоящая. Не уголок в квартире, а место, куда будут приходить люди.
Мама улыбнулась:
— У Валентины на первом этаже сын сдаёт помещение. Раньше там был цветочный магазин.
Так начался мой путь назад — к себе настоящей.
Бывший цветочный оказался идеальным: большие окна, хорошее освещение. Арендная плата кусалась, но я взяла кредит. Впервые в жизни решилась. Подумала: хуже, чем сейчас, уже не будет.
Я работала, как одержимая. Днём — ремонт, вечерами — съёмки тех клиентов, которых удавалось найти. Спала по пять часов. Иногда плакала от усталости. Но внутри росло что-то новое — уверенность, которой раньше не было.
Через месяц стены студии украсили мои лучшие работы. Я создала страницу в ВК. Сосед, владелец пекарни, предложил сделать фотосессию его новых десертов.
Люди стали приходить, сначала по одному, потом больше.
Мама как-то сказала:
— Ты изменилась, Яночка.
— В каком смысле?
— Глаза горят. Как раньше, до Романа.
Я поняла, что она права. Что-то вернулось — то, что было задавлено, закопано под слоем «удобных» отношений, где я себя постоянно подстраивала, уменьшала, делала тише.
Однажды в студию пришёл мужчина с девочкой лет семи. Она крепко держала его за руку, настороженно оглядываясь.
— Павел, — представился он. — А это Соня, моя дочь. Хотели бы портрет для бабушки на день рождения.
Было в нём что-то особенное — спокойная уверенность, мягкий взгляд. Я заметила обручальное кольцо и почувствовала странный укол разочарования.
— Жена не смогла прийти? — спросила я, настраивая камеру.
— Её нет с нами уже два года, — ответил он просто, без надрыва. — Болезнь.
Во время съёмки Соня оттаяла. Смеялась, позировала, а потом увидела мой старенький фотоаппарат на полке:
— А можно мне попробовать?
Я протянула ей камеру. Она сосредоточенно нахмурилась, глядя в видоискатель, и щёлкнула затвором. Её отец смотрел на нас, и в его взгляде было что-то тёплое, солнечное.
— Первые шаги будущего фотографа, — улыбнулся он.
Когда они уходили, Павел задержался в дверях:
— Вы делаете удивительные портреты. Не просто снимки — истории.
— Спасибо, — я почувствовала, как краснею, будто школьница.
Он вернулся через неделю. Один. С коробкой пирожных и неловким:
— Соня сказала, что я должен вас поблагодарить. Фотографии получились потрясающие. Бабушка плакала от счастья.
Мы пили чай прямо в студии. Говорили о фотографии, о его работе — он оказался инженером, о Соне, о музыке, о книгах. Не было ни неловкости, ни натянутости. Просто два человека, которые услышали друг друга.
Он стал заходить. Иногда с Соней, иногда один. Однажды принёс маленький сверток.
— Это вам, — сказал он, протягивая подарок. — Вернее, для студии.
Внутри была рамка, а в ней — фотография. Я узнала момент: прошлая суббота, мастер-класс для детей.
Я показывала, как правильно держать камеру, смеялась чему-то. Он поймал мгновение, когда я не знала, что меня снимают.
— Я решил попробовать, — сказал он с улыбкой. — Ваше влияние.
На снимке я увидела себя настоящую — живую, увлечённую, счастливую.
— Знаете, что самое странное? — сказал Павел, глядя на меня. — Мы с Соней искали фотографа для портрета. А нашли гораздо больше.
От бывшего мужа доходили слухи. Рассказывали, что его новая жена быстро устала от семейной жизни, что они постоянно ссорятся.
Что в ту самую квартиру он теперь редко приходит.
Меня это больше не трогало. Будто речь шла о персонажах давно прочитанной книги.
— Я долго думала, что рухнула в пропасть, — сказала я Павлу, когда он однажды спросил о разводе. — Но на самом деле просто нашла на дне то, чего не замечала раньше.
— Что именно? — спросил он, и его пальцы легко коснулись моих.
— Себя, — ответила я. — И больше я не буду чужой в своей жизни.
