— Он принуждал меня мыть полы до дырок, но я нашла вариант разделаться с ним
Она никогда не думала, что запах хлорки может преследовать её даже во сне. Но именно так и случилось: каждую ночь, едва она закрывала глаза, где-то в глубине сознания всплывал резкий химический аромат, словно напоминая о жизни, превратившейся в цепь уборок, дезинфекций и бесконечных придирок. Поначалу это было почти забавно — он заботился о чистоте, говорил, что порядок в доме создаёт порядок в мыслях. «Кто же спорит, — думала она, — порядок не помешает». Но она не подозревала, как далеко может зайти его страсть к стерильности.
В самом начале она радовалась, что в их общем доме не придётся тратить время на увещевания: никакой грязи, никаких неубранных тарелок. Он сам убирал, причём с таким энтузиазмом, что ей оставалось лишь радоваться. Разве плохо жить с человеком, который ненавидит беспорядок? Но через пару недель, когда он поймал её за тем, что она «не до конца вытерла кухонную столешницу», и устроил настоящую лекцию о размножении бактерий, она ощутила неприятный укол — так и должно быть?
Она старательно вытерла столешницу снова, пытаясь отшутиться: «Ладно-ладно, обещаю соблюдать протокол». Но в ответ он сказал серьёзно, без тени улыбки: «Протокол чистоты — не шутка. Ошибки дорого обходятся». Такие слова вызвали в ней странное беспокойство, будто она оказалась в доме не любимого мужчины, а придирчивого контролёра.
Постепенно эти тревожные звоночки множились. Сначала он настоял, чтобы они каждое утро протирали все дверные ручки спиртовым раствором. Она пожала плечами: «Ну хорошо, так уж и быть». Потом потребовал, чтобы при входе в прихожую каждый раз меняли уличные тапочки на «домашние», да ещё и обрабатывали подошву дезинфицирующим спреем. Ей казалось это чрезмерным, но она пыталась понимать: у каждого свои причуды.
Постепенно в их быт вползла нарастающая напряжённость. Он замечал любую пыль на полке и тут же разворачивал её к этой полке, как непослушного ученика. И не просто просил протереть пыль, а словно читал приговор: «Тут микробы могут попасть в воздух, а потом — в дыхательные пути!» Чем чаще он это повторял, тем сильнее ей хотелось выбежать из дома на улицу и вздохнуть так глубоко, как позволит ветер.
И всё же вначале она ещё держалась. Напоминала себе, что у него, возможно, трипофобия — нешуточный страх микробов и грязи, а не злая воля. Он не просто придирается, а искренне страдает от чувства ужаса перед невидимой угрозой. «Может, ему нужна помощь психолога?» — иногда проскакивала мысль. Но он злился, когда она хоть намекала на его проблему: «Ты считаешь меня больным, да? Может, мне ещё справку выписать?»
Она улыбалась натянуто, повторяя: «Нет-нет, я просто хочу понять, как тебе помочь». Но он отмахивался, уходил к раковине, снова намыливал руки, мог полчаса оттирать их, пока не начинали краснеть. В такие моменты она терялась, не зная, что предпринять.
Недели складывались в месяцы. За три месяца она обросла таким нервным напряжением, какого не испытывала раньше никогда. Каждое утро начиналось с проверки: не оставила ли она чашку не промытой, всё ли чисто в ванной, нет ли следов её косметики на раковине. Даже шорох пакета с продуктами его раздражал: «Протри пакет спиртовой салфеткой, вдруг там на поверхности что-то…»
Однажды вечером, когда она усталая вернулась с работы, он встретил её надменным взглядом и тихо произнёс: «Мне кажется, ты не исполняешь наши договорённости». Она опустила плечи, не понимая, о каких «договорённостях» речь. Оказалось, он обнаружил, что пол в коридоре не вымыт вторым слоем дезинфицирующего средства. Да, она действительно забыла это сделать, опаздывала утром и решила «позже всё уберу». Но позже уже не случилось.
— Ты не понимаешь, — внушал он, переходя на возвышенный тон, — это вопрос безопасности!
Она стояла, сжимая в пальцах сумку, и почти не слышала его слов. Голова гудела от усталости, а душа ныла от ощущения, что она снова виновата. Что если я в самом деле безответственная? — мелькало в её сознании. Она тихо извинилась и пошла в спальню, чтобы избежать дальнейших выговоров. Но и там настиг громкий звук открывающегося шкафа, его недовольное бурчание: «У тебя тут беспорядок!»
С тех пор ей стало страшно возвращаться домой. Каждое утро она выходила на работу с облегчением, словно сбегая из тюрьмы. А под вечер начинала медленно брести по улицам, надеясь хоть немного отсрочить столкновение с «протоколом чистоты». Внутренне она уже осознавала, что так жить нельзя. Но её сдерживало чувство вины: А вдруг я действительно слишком рассеянная? Может, он всего лишь заботится о порядке?
Впрочем, сомнения окончательно рассеялись в тот день, когда она, устав от сверхурочных, пришла домой в десятом часу вечера. Почувствовала острый зуд в глазах от сильного запаха хлорки. Открыла дверь — и увидела, что вся гостиная залита ярким светом, а сам он в резиновых перчатках что-то яростно оттирает на полу, разбрызгивая моющий раствор.
— Что случилось? — с тревогой спросила она.
— Твои следы! — огрызнулся он, не прекращая тереть пол. — Я нашёл маленькое пятнышко. Видимо, ты в обуви проходила.
Она смотрела на эти резиновые перчатки, на его исказившееся лицо, и в груди её постепенно зарождался ком злости и страха. Все слова застряли в горле. Она хотела было объяснить, что никогда не ходит в обуви по квартире, может, это капля воды от зонта, но промолчала. В мозгу звучало только одно: Я не хочу так больше.
В тот момент она почувствовала, что напряжение, копившееся три месяца, достигло предела. Её руки задрожали, в голове шумело. Она поняла, что больше не может. И она уже не видела в нём несчастного человека, страдающего от трипофобии. Она видела тирана, который разрушает её жизнь, заставляя жить под постоянным гнётом.
Сама не заметив, как это произошло, она резко сняла с себя пальто, швырнула на пол и громко сказала:
— Хватит. Собирай вещи. Уходи.
Он замер, удивлённо уставившись на неё. Возможно, ожидал, что она снова извинится, пойдёт по кругу примирения. Но её глаза были полны решимости — как будто упала последняя капля. Он начал: «Да что за истерика… Мы же договаривались…» Но она перебила:
— Нет. Я не договаривалась жить, постоянно чувствуя себя виноватой. Не договаривалась бояться заходить к себе же домой. Я больше не могу терпеть этот абсурд, понимаешь?
Она говорила быстро, сбивчиво, сама поражаясь, насколько громко звучит её голос. Он попытался оправдаться: «Я же хочу, чтобы у нас всё было чисто. Чтобы мы не болели». Но в ней уже не оставалось ни капли сочувствия к его страхам. Перед глазами вставали все те унизительные сцены, когда она выслушивала нравоучения о микробах, словно маленький ребёнок, которого отчитывают.
— Уходи. Прямо сейчас, — повторила она.
В воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь стуком её сердца. Он отшвырнул перчатки, оглянулся по сторонам: видимо, не верил, что всё действительно кончено. Но она не собиралась отступать. И он понял. Схватил свою куртку, несколько предметов личных вещей, беспорядочно накидал в пакет. Спросил: «Можно я потом вернусь за остальным?» Она тяжело кивнула, лишь бы он побыстрее ушёл.
И вот он вышел, хлопнув дверью, а она осталась посреди гостиной, в которой ещё пахло хлоркой. Её тело дрожало, адреналин зашкаливал. Ей вдруг показалось, что она сейчас разрыдается от облегчения и усталости. Несколько минут стояла, прислушиваясь к тишине. Не было никаких звуков: ни шагов за спиной, ни цоканья перчаток, ни бубнежа о грязи на полу. Просто тишина.
Она села на диван и закрыла глаза. Внутри медленно расцветало ощущение свободы: Больше никто не заставит меня чистить полы до дыр, не станет смотреть с укором на каждое пятнышко. Потом вдруг вспомнила: «А что, если… я поступила слишком жёстко?» Но тут же отбросила мысль. Ведь три месяца она выкладывалась до предела, старалась быть аккуратной и послушной, надеясь, что его требования отступят, что он увидит, как она старается. Но нет, всё только становилось хуже.
Она провела рукой по волосам, сжала пальцы на затылке и поняла, что вообще-то плачет. Горячие слёзы катились по щекам, но эти слёзы были не о потере любимого человека. Они были о потере своей спокойной жизни, которую он отнял своими придирками. И о счастье, которое теперь, похоже, возвращалось, ведь его нет в этом доме.
Разумеется, она представляла, что предстоит ещё разбирать остатки вещей, что, может быть, ему понадобится время, чтобы забрать всё. Но главное уже случилось: она перестала загонять себя в ловушку вины. И это осознание накрыло её волной облегчения.
В тот вечер она долго сидела на диване в полумраке, будто переваривая факт, что теперь она одна в квартире. А потом встала, без особого энтузиазма заглянула в ванную — там ещё царил аромат его уборочных средств. Но на сей раз запах не пугал её и не напрягал: теперь это был запах, который исчезнет сам собой, если просто проветрить помещение.
Она распахнула окно, вдохнула свежий уличный воздух. Потом мягко улыбнулась своей растерянности: Неужели всё? Неужели конец этому безумию?
Да, конец. Ей больше не придётся подстраиваться под его «протоколы» и слушать назидательные монологи о бактериях. И самое главное, она не будет испытывать те колкие уколы страха перед возвращением домой. Ей не нужно больше прятать свою усталость или раздражение. Словно гора свалилась с души: Как я раньше не решилась это прекратить?
Она понимала: вряд ли он поймёт её точку зрения. Скорее всего, назовёт её ненадёжной, безответственной. Пусть. Ведь каждый имеет право выбирать, с кем жить. А она больше не согласна быть рабом чужой навязчивой мании.
Когда ночь сгустилась за окном, она приняла тёплый душ и легла в кровать. Подумала, что завтра с утра нужно будет выспаться, привести себя в порядок и… просто жить дальше. На душе не было раскаяния. Напротив, впервые за долгие недели её сердце билось ровно, спокойно, без той тяжести, что давила на него раньше. Она была свободна.
И, закрывая глаза, на последней грани сознания успела заметить, что запах хлорки уже выветрился, а вместе с ним ушло и постоянное ощущение вины. Заполненный его правилами дом снова стал её домом. И никакой трипофоб уже не сможет это изменить.
