У каждого свои шрамы. Правду она скрывала даже от мужа.
Правду она скрывала от всех, даже от мужа. Он умер, так и не узнав этой правды.
— Главное, что не мучился совсем, – бесконечно повторяли на похоронах, а Аня кивала, хотя никак не могла понять, что тут хорошего, если человек умер. Лучше бы он помучился и выжил, например. Но даже мать Паши вздыхала и повторяла эту несусветную глупость.
— Ты бы Сережку оставила мне, – попросила она, когда все дела с похоронами и поминками закончились. – Ты молодая еще, тебе жизнь надо устраивать.
Аня прижала сына к себе и сказала:
— Какая жизнь, Нина Степановна! Хватит, нажилась уже.
Свекровь знала, как Пашка ее бил – она сама к ней прибегала, пряталась, пока он не проспится. Пашка думал, что она сына где-то нагуляла – больно уж он не был ни на кого похож. Поэтому и бил. Ну а бьет, значит, любит, говорила свекровь.
Многие так про нее думали, даже родная мать раз спросила, в кого это внук такой пошел. А когда Аня обиделась, тут же пошла на попятную и высказала свою версию: вдруг Сережу в роддоме подменили?
Аня молчала. Правду не говорила ни свекрови, ни матери. Поэтому домик, который ей оставила бабушка в наследство, оказался очень даже кстати.
— Ты куда собралась? – испугалась мать. – Там одни комары да медведи! Я столько училась, столько работала, чтобы из деревни вырваться! А ты хочешь вернуться туда?
— Да, мама, хочу! Сереже там хорошо будет – свежий воздух, витамины. И мне хорошо, не могу я сейчас никого видеть.
Свекровь накинулась не хуже мамы.
— Ну Сережу-то мне оставь, пожалей старуху! Сколько мне еще осталось? Дай последнее утешение перед смертью!
Один врач соглашался, что так будет лучше, дал, так сказать, благословение.
Домик оказался точно такой, каким Аня его помнила. Мать возила ее туда только пару раз в раннем детстве, потом перестала – поссорилась с бабушкой. Бабушка Ане писала, позже, когда телефон провели, еще и звонила. Она Аню очень любила, и сейчас Ане было стыдно, что она так до нее и не доехала. Теперь она изучала каждую вещь в доме, представляя, как их держала в руках бабушка. Особенно ей понравилась старинная книга с рецептами – там на каждой странице были пометки бабушкиной рукой. Правда, Сережа, заметив, что Аня уделяет книге излишнее внимание, улучил момент, когда она отвлеклась, и принялся вырывать из нее страницы, рвать их и скидывать в кучу. Потом Аня три часа склеивала их тонкими полосками скотча, вытирая мокрое лицо рукавом, чтобы слезы не попали на старую бумагу, и не расплылся и без того подпорченный текст.
В общем-то, она знала, что ее ждет. Но все равно на душе было тяжко. В обед, дождавшись, когда сын уснет, она обложила его подушками и пошла в лес. По деревне ходить не хотелось – она заранее решила, что не будет ни с кем общаться, но все время сидеть дома тоже было невыносимо.
Мама была права – комаров здесь было предостаточно. Аня не подумала взять с собой репеллент, хотя и купила его по настоянию матери, и вместо того, чтобы наслаждаться прекрасными видами, отбивалась от ненасытных кровопийц. Может, из-за этого она не уследила за дорогой и сбилась с пути. Поняла Аня это поздно – услышала, как треснула ветка, испуганно оглянулась, вспомнив мамины рассказы про медведей, и не смогла определить, в какой стороне деревня. Стало страшно. Не за себя, за Сережу – он же там совсем один! А если проснется, а ее дома нет?
Она попыталась вернуться на тропинку, по которой шла все это время – сунулась в одну сторону, потом в другую, но кругом все деревья были как братья-близнецы.
— Эй! Кто-нибудь! – закричала она, чувствуя себя невероятно глупо.
Аня и не ждала, что ей ответят, но послышался еще один хруст ветки, и слева появился высокий мужчина с обветренным лицом.
— Чего кричишь? – спросил он.
— Я заблудилась.
Аня тут же пожалела о своих словах – мало ли что это за человек. Надо было сказать, что медведя увидела!
Он рассмеялся.
— Заблудилась? Да тут же деревня в двух шагах! Откуда ты такая?
Говорить ему, где она живет, Аня не собиралась.
— Я в гости приехала, – соврала она.
Мужчина покачал головой, усмехнулся.
— Пошли, выведу.
Ане стало стыдно, когда она поняла, что деревня и правда совсем недалеко. Она поспешила попрощаться, буркнув мужчине благодарность.
— Брызгалку от комаров купи! – крикнул он ей вслед. – А укусы листом алое намажь!
Про его слова она вспомнила через два часа, когда руки и ноги жутко зачесались. На подоконнике у бабушки стоял разлапистый алое, и Аня решила проверить рекомендацию.
На укусы она извела три листа. Стало лучше, особенно с теми, которые она не успела расчесать. Ну что же – будет ей наука.
Эти прогулки стали для нее отдушиной – она не привыкла жить затворницей, хотя в последние годы и сидела в основном дома, но в больницу, к маме или свекрови ходила регулярно, да и с Пашей, когда он не пил, всегда можно было поговорить. А тут дошла до того, что стала разговаривать с бабушкой — возьмет в руки полотенце с вышивкой, и давай спрашивать, сама это бабушка вышивала или купила где. Так недолго и с ума сойти.
На прогулки Аня теперь одевалась иначе – в любую погоду надевала кофту с длинными рукавами и джинсы. А еще и репеллентом с головы до ног себя обрызгивала, хоть и не нравился ей этот едкий запах, но благо что баню она быстро научилась топить – помогли увлечения юности, когда они с Пашей в туристический кружок ходили. Днем гуляла, вечером парилась в бане, остальное время проводила с Сережей.
Иногда все было хорошо: он послушно закрашивал машинки в толстой раскраске, читал с ней сказки про доктора Айболита и про Федорино горе. Но бывали и сложные дни, когда даже самые его любимые книжки летели по комнате, а карандаши ломались, словно тонкие спички. Сережа был сильным мальчиком, и Аня не всегда справлялась с его гневом.
С трудом успокоив сына, Аня шла гулять. В лесу было хорошо – тихо, пахло сыростью и смолой, а от пения птиц на душе всегда становилось лучше. В одну из прогулок она вновь встретила того мужчину, который вывел ее из леса в первую её прогулку. В тот день пошел дождь, что было ожидаемо – с утра небо затянуло тучами, но Аня все равно пошла, надев для надежности дождевик. И не успела отойти поглубже в лес, который совсем перестала бояться, как увидела его. Он сидел прямо на земле, схватившись за ногу – сразу было ясно, что дело плохо. Аня подошла, спросила:
— Помощь нужна?
Он поднял глаза.
— А, потеряшка! Вот, упал, ногу, похоже, сломал.
— Позвать кого?
— Не надо. Палку мне найди хорошую, я дохромаю, тут недалеко.
Аня нашла палку, измазавшись в грязи и чуть не упав, запнувшись за корни. Ну и пошла провожать его – не могла же она бросить человека в такой ситуации.
Его звали Богданом. Жил он и правда недалеко, с другой стороны деревни, не то что она.
— И у кого ты гостишь? – спросил он.
— У бабушки, – неопределенно ответила Аня.
Видимо, он понял, что Аня не хочет говорить, и отстал. Зато говорил о другом – рассказывал о себе, о лесных жителях, о том, как переехал сюда три года назад и так и жил бирюком, ни с кем особо не подружившись. Аня почувствовала, что за этим всем стоит какая-то тайна, но у нее была и своя тайна, так что расспрашивать она не стала. У каждого их них свои шрамы на душе, к чему лишние вопросы. Зато поняла, что он ей нравится. Может, слишком долго не было мужчины рядом, а, может, и правда искра проскочила. И не только у нее, потому что на прощание Богдан сказал:
— Можно тебя попросить? Я, похоже, надолго с костылями теперь, может, возьмешь надо мной шефство?
Только что, десятью минутами раньше, он говорил о том, как не любит быть ни от кого зависимым и как самостоятельно справлялся с самыми разными трудностями, так что предложение было весьма двусмысленным вкупе с его красноречивыми взглядами.
— Я подумаю, – ответила Аня.
Думала она недолго – уже вечером вместо бани побежала к нему. Нога оказалась туго перетянута – фельдшер приходил, сказал, что растяжение, к счастью не перелом, но все равно ногу нужно беречь. Он напоил ее чаем, и на этом все, хотя смотрел на нее так, что Аня краснела.
Вместо леса Аня теперь бегала к нему и страшно злилась, когда сын не засыпал. Раньше в таких случаях она не раздражалась – рано или поздно все равно уснет, какая разница, когда идти гулять. А теперь ей так хотелось увидеть Богдана, что каждая минута промедления казалась вечностью.
У них нашлось много общего. Оба они рано овдовели (Богдан рассказал ей свою тайну — они с женой вместе ходили на охоту, где она погибла по глупой случайности, но в этой смерти он винил себя и не мог простить), оба были, по сути, одиночками, оба обожали долгие прогулки. С Богданом ей было легко, как ни с кем раньше. Единственное, что омрачало эти лучшие в ее жизни отношения – это Сережа. Она так и не смогла признаться Богдану в том, что живет здесь не одна. Сначала не думала, что из этого получится что-то серьезное, а потом уже поздно было – как признаешься после месяца отношений? Может, он бы и напросился к ней в гости, но спасала больная нога – он даже костыли где-то себе достал, не мог на ногу наступать.
Свекровь еще масло в огонь подливала – звонила чуть ли не каждый день и плакала, обижалась, что Аня ее последней радости в жизни лишила. И появились у Ани в голове непрошенные мысли – может, и правда, увезти его к бабушке…
В тот день все пошло наперекосяк – каша, сваренная для сына, подгорела, и пока Аня выносила на улицу кастрюлю, чтобы та не воняла дома, он умудрился снова порвать ее любимую книгу с рецептами. Потом они сели рисовать, и Сережа принялся ломать карандаши, а сломав все, потребовал новые. А новых не было – Аня хоть и запаслась карандашами, выдав любопытной продавщице, что это она для всей группы детского сада покупает, запасов этих не хватило надолго. Ну а не получив своего, сын принялся так вопить, что у Ани в висках запульсировало.
— Как же ты мне надоел! – закричала она. – Все, хватит, отвезу тебя к бабушке, и живи с ней!
На душе разом стало легче. Не нужно ничего придумывать и объяснять Богдану – она просто отвезет Сережу к свекрови, и все будут довольны.
Спрятав книгу с рецептами повыше, Аня пошла на улицу отмывать кастрюлю. Сережа сидел в комнате – расставлял свои машинки в параллельные ряды, а это всегда надолго, так что можно не беспокоиться.
Пока Аня занималась кастрюлей, она думала о Богдане. И потом, когда жгла в бане мусор, кидая в огонь разломанные карандаши. Она так погрузилась в свои мечтания о будущей жизни, что совсем потерялась во времени. Вернувшись домой, глянула на часы – пора и обед варить. А там дневной сон у Сережи, а это значит, что она, наконец, увидит Богдана.
Суп уже доваривался на плите, когда она заподозрила неладное – слишком уж тихо было в доме, словно и не было в нем никого, кроме Ани. Она заглянула в комнату – машинки так и стоят ровными рядами. А самого Сережи нет.
— А ну, выходи! – велела Аня, чувствуя, как по спине ползут холодные капельки пота.
Сережа не отзывался.
Она обыскала все обычные места, где он прятался, когда догадалась проверить обувь и ветровку. Их не было – ни синих кроссовок с якорьками, ни ярко-желтой ветровки.
Аню затрясло. Куда он мог пойти один? Она выскочила на улицу и закричала:
— Сережа!
Тишина. Такая тишина, что в ушах начало звенеть.
Выбежав за ограду, Аня близоруко прищурилась, пытаясь отыскать знакомую желтую курточку. Она бросилась сначала в одну сторону, потом в другую, громко выкрикивая имя сына, и от страха совсем потеряла голову. Она ничего не соображала и даже не узнала Богдана, натолкнувшись на него, хромающего от колонки к своему дому.
— Аня? – удивился он. – Что ты здесь делаешь?
Её всю трясло, и она с трудом фокусировалась на его лице.
— Сережа, – прошептала Аня. – Сережа пропал.
— Какой Сережа? – не понял Богдан.
— Мой сын…
Сейчас было не того, чтобы думать над этим его удивленным и обиженным взглядом, но где-то далеко, под паническим страхом, который никак не отпускал ее, Аня отметила, что вряд ли Богдан сможет ее простить. И она бы не удивилась, если бы он развернулся и ушел, бросив Аню один на один с ее горем.
Но Богдан не ушел. Спросил, в чем мальчик был одет, как он выглядит, где он обычно гуляет. Когда Аня призналась, опустив глаза, что гуляют они только в лесу за домом, Богдан покачал головой и сказал:
— Ну, значит, там и надо искать.
Вспомнив мамины рассказы про медведей, паника еще больше охватила Аню, так что Богдану пришлось встряхнуть ее, чтобы привести в чувства. А после они пошли за дом, в лес, и минут через десять нашли Сережу.
Он сидел на поваленном дереве и держал в руках белый гриб.
— Смотри, мама, что я нашел, – спокойно сказал он, словно бы и не уходил никуда без разрешения.
Аня кинулась к сыну, сгребла его в охапку и зарыдала. Он недовольно освободился – Сережа никогда не терпел ее слез.
— Я привезу его бабушке, в подарок. Это белый гриб. Видишь – у него коричневая шляпка. Жаль, что у меня больше нет коричневого карандаша, я бы мог нарисовать гриб.
Богдан проводил их до дома, дождался, пока она кормила Сережу разваренным супом, больше похожим на кашу, и укладывала спать. Все это время он сидел на крыльце, низко опустив голову, видимо, раздумывал, не уйти ли ему сразу, не дожидаясь ее жалких объяснений.
Аня не стала ничего скрывать. Рассказала про мужа, который с первых же дней брака показал себя жутким ревнивцем, так что она стала его бояться, про таблетки, которые пила, когда узнала про беременность – на аборт идти не решилась, Паша бы убил, если бы узнал. Про то, как родился сын – непохожий ни на кого, словно в колыбель подбросили инопланетянина. Как она ходила по врачам, пытаясь понять, что с ним не так, как усатый генетик с добрыми глазами сказал, что у них какая-то редкая мутация.
— Я не сказала Паше, боялась, что заставит отказаться от него. Он всегда говорил, что больные дети должны лежать в больнице, лучше двух новых родить, здоровых. Я и маме поэтому не говорила – боялась, что она проболтается. Правда, мне кажется, что она сама все поняла, без моих объяснений. Да и сложно не понять – он же большой уже, все вопросы стали задавать. Вот я и уехала сюда, подальше от вопросов. Ты не представляешь, как я устала от всех этих косых взглядов в больнице и на детской площадке… И ведь это я во всем виновата, я знаю!
— Дура ты, – сказал Богдан, развернулся и ушел.
Она не стала его останавливать – понимала, что нужно время. Может, он и сможет ее простить.
Тем же вечером она позвонила свекрови и все рассказала. Та всегда была такой же, как и Паша – вечно кривилась, если речь заходила о больных детях. Аня думала, что теперь закончатся все эти просьбы о том, чтобы она отдала ей Сережу. Но свекровь сказала:
— Да я так и знала, что я, глупая, детей не видела? И Малышеву я смотрю – зря, что ли? А ты не переживай – Паша сам в детстве с чудинкой был, и ничего, хороший мальчик же вырос, правда? Привози Сережу, я уже так истосковалась…
Аня пообещала, что на Новый год обязательно приедут к ней в гости. Но жить Сережа будет с ней. И свекровь не стала спорить – приедут, и уже хорошо, а там посмотрим.
Перед сыном Аня тоже извинилась. Сказала, что любит его, что просто сильно устала и расстроилась. И что ни за что не хочет расстаться с ним, потому что он у нее – самый лучший.
***
Когда раздался стук в дверь, Аня вздрогнула. В глубине души она надеялась, что он придет – ждала его в первый день, второй, третий… Потом уже не так ждала, хотя продолжала надеяться. Прошло больше недели, и можно было уже перестать ждать, но она помнила его глаза и свое отражение в них, а это не позволяло ей вычеркнуть надежду из сердца.
Конечно, на пороге стоял Богдан. Он не улыбался, но и не хмурился, как в их последний разговор. В руках держал коробку цветных карандашей.
— Ну что, – сказал он. – Знакомить с сыном будешь?
Аня шмыгнула носом, улыбнулась ему.
— Буду, – прошептала она. – Заходи…
