— Мам, ты должна мне помочь. — Прости, доченька, но я тебе ничего не должна.
— Мам, ты должна мне помочь.
— Прости, доченька, но я тебе ничего не должна.
Эти слова повисли в воздухе, словно тяжёлые капли дождя перед грозой. Екатерина Васильевна сжала в руке телефонную трубку так, что побелели костяшки пальцев. На том конце провода повисла звенящая тишина.
— Что значит «ничего не должна»? — голос Елены дрогнул. — Ты же моя мать!
Екатерина Васильевна прикрыла глаза и глубоко вздохнула. За окном кружились жёлтые листья — осень раскрашивала мир в свои любимые цвета, словно пытаясь скрыть неприглядную правду жизни за золотым занавесом.
— Леночка, послушай…
— Нет, это ты послушай! — перебила дочь. — Ты продаёшь дом, который вы с папой строили всю жизнь. ВСЮ ЖИЗНЬ, мам! И даже не посоветовалась со мной!
Екатерина Васильевна медленно опустилась в старое кресло — то самое, в котором когда-то сидел её Петя, читая газету по вечерам. Три года прошло, как его не стало, а она всё ещё чувствовала его присутствие в этом огромном доме. В каждом углу, в каждой половице, помнящей его шаги.
— А зачем мне с тобой советоваться, дочка? — тихо спросила она. — Это мой дом. Был наш с отцом, теперь — мой.
— Но ты же понимаешь, что это наследство! Моё и Яночкино будущее! — В голосе Елены звенели слёзы. — А теперь ты просто… просто всё рушишь! И ради чего? Чтобы купить себе квартирку в городе?
«Как же ты не понимаешь?» — подумала Екатерина Васильевна, глядя на фотографию мужа на стене. Петя улыбался ей оттуда — всё такой же молодой, каким был тридцать лет назад, когда они только начинали строить этот дом.
— Лена, девочка моя, — начала она мягко, — мне тяжело одной в таком большом доме. Я здесь… я здесь задыхаюсь.
— Так переезжай к нам! Мы же звали!
Екатерина Васильевна горько усмехнулась. Да, звали. Раз или два, для приличия. А потом были бесконечные намёки на то, как тесно им вчетвером в трёхкомнатной квартире, как не хватает денег на новую машину для Влада, как растёт Яночка и ей нужна отдельная комната…
— Нет, Леночка. Я уже решила. Продаю дом, покупаю небольшую квартиру недалеко от центра и…
— И что с остальными деньгами? — В голосе дочери появились металлические нотки.
Вот оно. Екатерина Васильевна почувствовала, как сжалось сердце. Неужели только об этом и думает её девочка? Когда успела стать такой?
— Остальные деньги? — переспросила она. — А почему тебя это интересует?
— Мам, ну не делай вид, что не понимаешь! — взорвалась Елена. — Владу нужна новая машина для работы. Старая совсем развалилась. Мы думали взять кредит, но если ты продаёшь дом…
— То что? — Екатерина Васильевна выпрямилась в кресле. — Договаривай.
— Ты могла бы помочь! Вот что! Ты же всё равно одна, тебе много не надо. А у нас семья, ребёнок растёт…
Каждое слово било, словно камень. Екатерина Васильевна смотрела в окно на кружащиеся листья и чувствовала, как внутри растёт что-то новое, незнакомое. Может быть, это была обида, а может — освобождение.
— Знаешь, Лена, — произнесла она неожиданно твёрдым голосом, — ты права. Я одна. И именно поэтому я наконец-то могу подумать о себе. Впервые за… сколько? За сорок лет? Всю жизнь я жила для других — для папы твоего, для тебя. А теперь хочу пожить для себя.
— Что?! Да как ты можешь…
— Могу, — спокойно ответила Екатерина Васильевна. — И буду. Дом продаю, деньги потрачу на себя. Давно мечтала путешествовать, знаешь ли. Твой отец всё обещал, да так и не успели…
На том конце провода что-то грохнуло — видимо, Елена в сердцах ударила по столу.
— Значит, так? — прошипела она. — Путешествовать она собралась! В гроб тебе пора, а не по курортам разъезжать! Эгоистка чёртова!
Екатерина Васильевна вздрогнула, но голос не дрогнул:
— Да, доченька. Эгоистка. Наконец-то.
Звук брошенной трубки резанул по ушам. Екатерина Васильевна медленно положила телефон и откинулась на спинку кресла. По щекам текли слёзы, но на губах играла лёгкая улыбка.
Где-то в глубине души она знала, что поступает правильно. Первый раз в жизни — абсолютно правильно.
Новая квартира встретила Екатерину Васильевну запахом свежей краски и тишиной. Не той гнетущей тишиной старого дома, где каждый угол кричал о потере, а какой-то… многообещающей. Светлая однушка на четвёртом этаже показалась ей уютным гнёздышком, как только она переступила порог.
— Ну что, Катя, как устроилась? — раздался звонкий голос соседки Зои Петровны, заглянувшей «на минуточку» с пирогом и чаем.
— Да потихоньку, Зоенька, — улыбнулась Екатерина Васильевна, доставая чашки из коробки. — Вещей-то немного взяла, самое необходимое. Остальное… — она махнула рукой, — к чему оно теперь?
Зоя Петровна — женщина чуть моложе её, с озорными искорками в глазах — устроилась за небольшим кухонным столом.
— А дочка-то как? Помогает с переездом?
Екатерина Васильевна замерла на мгновение, потом медленно налила чай.
— Не приезжает Леночка. Обиделась.
— Это на что же? — удивилась соседка.
— На то, что мама вдруг человеком себя почувствовала, — горько усмехнулась Екатерина Васильевна. — Представляешь, Зоя, она мне вчера SMS прислала: «Надеюсь, ты довольна. Яночка плачет, просит к бабушке в деревню». А я ведь их звала! Приезжайте, говорю, квартира хоть и маленькая, но места всем хватит…
— И что?
— А ничего. «Нам тут делать нечего», — процитировала Екатерина Васильевна. — Вот так вот.
Зоя покачала головой:
— Эх, Катя, Катя… А помнишь, как мы в молодости-то жили? Я вот всё думаю: когда это мы разучились радоваться? Когда это наши дети решили, что мы им что-то должны?
Екатерина Васильевна задумчиво помешала ложечкой в чашке:
— Знаешь, я ведь тоже много думала об этом. Может, сами виноваты? Всё для них, всё для них… А о себе когда? На пенсии? В гробу?
— Вот-вот! — оживилась Зоя. — А я тебе что хотела сказать… Тут у нас в Доме культуры группа есть, танцевальная. Для тех, кому за… — она лукаво подмигнула. — «Серебряный вальс» называется. Айда со мной?
— Да ты что! — всплеснула руками Екатерина Васильевна. — Какие танцы в мои-то годы?
— А что такого? Мы там не фуэте крутим, — рассмеялась Зоя. — Так, для души. Вальс, танго… Между прочим, и кавалеры есть! — она многозначительно подняла бровь.
— Ой, перестань! — Екатерина Васильевна смутилась, но щёки предательски порозовели.
— А что? Вдовая женщина, при параде… — Зоя окинула подругу оценивающим взглядом. — Кстати, о параде. Пойдём-ка по магазинам? Тебе нужно что-то поярче этого похоронного гардероба.
— Зоя!
— Что Зоя? Я правду говорю! Хватит уже, отгоревала своё. Пора жить начинать.
Екатерина Васильевна хотела возразить, но вдруг поймала своё отражение в оконном стекле. Когда это она успела превратиться в типичную старушку? Этот тёмный, невзрачный халат, эта унылая кофта…
— А знаешь что? — решительно сказала она. — Пойдём! И на танцы тоже пойдём. Петя меня, между прочим, на танцах и заприметил…
— Ну вот и славно! — Зоя просияла. — В среду первое занятие. Только это… — она замялась.
— Что?
— Платье нужно. Нарядное.
И они расхохотались, как девчонки. А потом был поход по магазинам, и примерки, и охи продавщиц: «Ах, как вам идёт этот цвет!», и покупка совершенно неожиданного платья цвета бургундского вина.
Вечером, раскладывая покупки, Екатерина Васильевна поймала себя на том, что напевает что-то из молодости. Она подошла к зеркалу и придирчиво осмотрела своё отражение. Да, морщинки никуда не делись. Да, седина в волосах. Но глаза… глаза вдруг стали другими. Живыми.
Телефон звякнул — новое сообщение от Елены: «Мам, мы тут прикинули с Владом насчёт машины. Может, хоть половину суммы одолжишь? Отдадим потом, когда сможем».
Екатерина Васильевна посмотрела на новое платье, висящее на плечиках, потом на телефон. И впервые в жизни просто удалила сообщение, не ответив.
А потом включила музыку и закружилась по комнате в воображаемом вальсе.
Дом культуры встретил Екатерину Васильевну гулким эхом шагов в длинном коридоре и звуками вальса, доносящимися из-за дверей актового зала. Сердце гулко стучало — то ли от волнения, то ли от быстрой ходьбы.
— Не трусь! — шепнула Зоя, подталкивая подругу к дверям. — Прорвёмся!
В зале оказалось человек пятнадцать — женщины примерно их возраста и, действительно, несколько мужчин. Худощавый седой преподаватель в элегантной рубашке как раз показывал основные движения вальса.
— О, новенькие! — просиял он, заметив вошедших. — Меня зовут Игнат Степанович. Проходите, присоединяйтесь!
Екатерина Васильевна неуверенно шагнула вперёд, одёргивая новое платье. «Господи, что я здесь делаю?» — мелькнуло в голове. Но тут Игнат Степанович взял её за руку:
— Позвольте пригласить вас на танец? Покажем остальным, как это делается?
И вдруг… Что-то щёлкнуло внутри. Словно включили тумблер, и тело само вспомнило то, что, казалось, давно забыло. Раз-два-три, раз-два-три…
— Прекрасно! — воскликнул Игнат Степанович после первого круга. — Вы явно не новичок в танцах!
— Когда-то… давно… — выдохнула она, чувствуя, как кружится голова — то ли от вальса, то ли от комплимента.
— А говорила «какие танцы»! — подмигнула Зоя, хлопая в ладоши.
После занятия, когда все потянулись к выходу, Игнат Степанович догнал их в коридоре:
— Простите за любопытство, но как вас зовут?
— Екатерина… Екатерина Васильевна.
— Очень приятно. — Он галантно поклонился. — Знаете, у нас через неделю небольшой концерт. Может быть, вы…
— Нет-нет, что вы! — замахала она руками. — Я же только начала…
— Не скромничайте, — улыбнулся он. — У вас природный талант. И потом… — он замялся, — нам не хватает хороших партнёрш для вальса.
— Соглашайся! — пихнула её в бок Зоя. — А то вон Нина Павловна уже глаз положила на нашего Игната Степановича!
— Зоя! — покраснела Екатерина Васильевна.
Они рассмеялись все втроём, и как-то само собой получилось, что пошли вместе в кафе «просто выпить чаю». И чай затянулся на два часа, потому что Игнат Степанович оказался потрясающим рассказчиком. Он много путешествовал, недавно вернулся из Греции…
— Представляете, там до сих пор можно танцевать сиртаки прямо на набережной! — с горящими глазами рассказывал он. — А закаты… Вы бы видели эти закаты!
— Обязательно увижу, — вырвалось у Екатерины Васильевны.
— Правда? — он внимательно посмотрел на неё. — Может быть… может быть, вместе увидим?
Домой она возвращалась словно на крыльях. В сумочке лежала визитка с номером телефона Игната Степановича («Звоните в любое время!»), а в душе пела какая-то удивительно светлая мелодия.
Уже открывая дверь квартиры, она услышала знакомый голос:
— Мама?!
У подъезда стояла Елена с Яночкой. Дочь смотрела с плохо скрываемым удивлением:
— Ты где была? Мы уже час ждём! Я звонила, но ты трубку не брала…
— Я была на танцах, — просто ответила Екатерина Васильевна, проходя мимо них к двери.
— На чём?! — Елена округлила глаза. — Мама, ты в своём уме? Тебе шестьдесят пять лет!
— Шестьдесят три, милая. И я прекрасно себя чувствую.
— Бабуль, а ты правда танцевала? — подала голос Яночка. — Как принцесса?
— Да, солнышко. Самый настоящий вальс! — Екатерина Васильевна подмигнула внучке. — Хочешь, и тебя научу?
— Хочу! — запрыгала девочка.
— Так, прекратите этот цирк! — рявкнула Елена. — Мама, нам надо поговорить.
Уже в квартире, отправив Яночку смотреть телевизор, Елена зашипела:
— Ты что творишь? Какие танцы? Какие принцессы? Ты же… ты же…
— Кто я, Лена? — спокойно спросила Екатерина Васильевна. — Старуха? Развалина?
— Боже мой, ну как же так можно… — всплеснула руками Лена. — Стыд какой! Что люди скажут?!
Екатерина Васильевна хмыкнула и вдруг подалась вперёд. В глазах полыхнуло что-то такое, отчего дочь невольно отступила на шаг.
— Вот что я тебе скажу… — голос её стал низким, с хрипотцой. — Знаешь, когда по-настоящему стыдно должно быть? А? Когда человека в утиль списывают, только-только шестой десяток разменял. Когда из матери… — она сглотнула, — банкомат делают: вынь да положь последнюю копейку. Вот от этого… — она постучала костяшкой пальца по столу, — впору со стыда сгореть. А танцы мои… тьфу!
Звонок телефона прервал её монолог. На экране высветилось: «Игнат Степанович».
— Это ещё кто?! — Елена схватила телефон быстрее матери.
— Это мой… — Екатерина Васильевна запнулась, — партнёр по танцам.
В глазах дочери мелькнул ужас:
— Только не говори, что ты…
— Что я что? — спокойно спросила Екатерина Васильевна, забирая телефон. — Что я живу? Что радуюсь жизни? Что, может быть, даже влюбилась?
— Господи… — Елена рухнула на стул. — Ты с ума сошла. Точно с ума сошла!
— Нет, дочка. Я как раз впервые за долгие годы в своём уме.
Телефон продолжал звонить. Екатерина Васильевна решительно нажала «ответить»:
— Да, Игнат Степанович! Конечно, помню про завтрашнюю репетицию. Обязательно буду!
А потом, спрятав телефон в карман, повернулась к дочери:
— И знаешь что? Я действительно поеду в Грецию. Смотреть закаты.
Прошло три месяца. Екатерина Васильевна стояла у окна своей маленькой квартиры, рассматривая кольцо на безымянном пальце. Простое, серебряное — Игнат подарил перед отъездом в Грецию. «Предложение руки и сердца в нашем возрасте — это нелепо, — сказал он тогда. — Но я хочу, чтобы ты знала: я серьёзен в своих намерениях».
Звонок в дверь вырвал её из задумчивости. На пороге стояла Елена — непривычно тихая, какая-то растерянная.
— Можно войти?
Екатерина Васильевна молча отступила в сторону. Дочь прошла на кухню, села за стол — всё так же молча. Повисла тяжёлая пауза.
— Яночка спрашивает, когда бабушка научит её танцевать, — наконец произнесла Елена, глядя в окно. — Каждый день спрашивает.
— Могла бы и привести, — спокойно ответила Екатерина Васильевна, ставя чайник.
— Мам… — Елена запнулась. — Я по телевизору вчера видела. Ваш концерт в Доме культуры показывали.
— И как?
— Ты… ты красивая была. В этом платье. И танцевала… — она снова запнулась. — Я и не знала, что ты так умеешь.
Екатерина Васильевна усмехнулась:
— Многого ты обо мне не знала, доченька. Да и не хотела знать.
— Мам…
— Что?
— А это правда, что ты в Грецию уезжаешь?
— Правда.
Елена вскинула голову:
— Насовсем?
— Нет, — Екатерина Васильевна села напротив дочери. — На три месяца. Игнат там дом снял, у самого моря. Говорит, как раз бархатный сезон начнётся…
— А потом?
— А потом вернусь. Здесь у меня дом, здесь внучка… — она помолчала. — И дочь, которая, надеюсь, наконец-то поймёт, что её мама — тоже человек. Со своими мечтами, желаниями, правом на счастье.
Елена вдруг всхлипнула:
— Я такая дура, мам! Такая дура! Всё о деньгах думала, о машине этой чёртовой… А ты… ты ведь просто жить хотела, да?
— Просто жить, — кивнула Екатерина Васильевна. — Не доживать, не существовать — а жить.
— Знаешь… — Елена вытерла слёзы. — Мы с Владом решили машину в кредит взять. Сами справимся.
— Вот и правильно, — улыбнулась Екатерина Васильевна. — Своими силами оно надёжнее.
— А ты… ты это… — Елена замялась. — Привези мне из Греции что-нибудь? Хоть магнитик на холодильник?
Они рассмеялись — впервые за долгие месяцы рассмеялись вместе.
— Привезу, — пообещала Екатерина Васильевна. — И платье тебе привезу. Чтобы тоже на танцы ходила.
— Да ну, какие танцы…
Они снова рассмеялись. А потом пили чай с лимоном, и Елена рассказывала про Яночкины успехи в школе.
Перед уходом Елена вдруг обняла мать — крепко-крепко, как в детстве:
— Прости меня, мам. За всё прости. И… будь счастлива, ладно?
— Обязательно, доченька. Теперь — обязательно.
Вечером позвонила Зоя:
— Ну что, чемоданы пакуешь?
— Да какие чемоданы… Платья вот выбираю, — рассмеялась Екатерина Васильевна. — Игнат говорит, там такие закаты…
— Эх, завидую! — вздохнула подруга.
. — Знаешь, Зоя… Я тут поняла одну важную вещь.
— Какую?
— Жизнь — она как танец. Неважно, сколько тебе лет. Важно, что музыка играет, а ты ещё можешь кружиться в этом вальсе.
Закат окрасил небо в в нежно-розовые тона. Где-то там, за тысячи километров, у греческого побережья, точно такое же солнце опускалось в море. Екатерина Васильевна улыбнулась своему отражению в в стекле.
Нет, она не должна была помогать дочери — она должна была помочь себе. И она это сделала.
За окном кружились осенние листья — совсем как в тот день, когда она решилась на перемены. Но теперь они не казались ей грустными. Теперь это был танец. Её танец. Её жизнь.
И она только начиналась.
