в 3:15 ночи я прочитала СМС от „Зайки“ с просьбой „починить кран“ и собрала чемодан вместо салатов к банкету. На юбилее я вручила мужу документы на развод под звон бокалов, а его любовнице — счет за ипотеку, которую он „забыл“ оплатить. Теперь он стоит в грязном подъезде в тапочках с совой, а я еду в отель
Тишина в спальне была не просто отсутствием звука — она была плотной, бархатистой субстанцией, наполнявшей каждый уголок комнаты, каждую складку одеяла, каждую пылинку, застывшую в полоске лунного света. Такая тишина рождается лишь в пространствах, где два дыхания давно слились в единый ритм, где даже во сне тела помнят о близости друг друга. На прикроватной тумбочке старинные механические часы, подарок к десятой годовщине, вели неторопливый отсчёт секунд, каждая из которых приближала нас к официальному рубежу — два десятилетия совместного пути. Двадцать лет. Фарфоровая свадьба. Название, от которого веяло холодной музейной красотой, изысканной хрупкостью и немым укором вещей, которые боятся прикосновения.
Рядом, отвернувшись к стене, спал мой муж. Его спина, знакомая до каждой родинки, ритмично поднималась и опускалась в такт глубокому, безмятежному дыханию. Таким дышит или человек с кристально чистой совестью, или же тот, кто настолько сросся со своей маской, что уже не отличает её от собственного лица. Я лежала неподвижно, уставившись в потолок, где пересекающиеся тени от веток старой рябины за окном танцевали свой немой балет. В голове, против воли, прокручивался список дел на завтра: утиный салат по тому самому рецепту, фирменные салфетки с вышитыми инициалами, дорогое шампанское, уже охлаждающееся в подвале ресторана. Я представляла, как мы, взявшись за руки, будем принимать поздравления, обмениваться привычными, отрепетированными улыбками — теми самыми, что годами оттачивались перед фотографами и гостями, улыбками соучастников, будто бы прошедших сквозь все испытания судьбы неразлучно.
И в этот момент, в самую глухую предрассветную пору, случилось это.
Короткая, но настырная вибрация. Вззз-вззз. Негромкий, но чудовищно резкий звук в абсолютной тишине.
Он шёл не от тумбочки. Источник дребезжал где-то на полу, в груде тёмной ткани — это был пиджак, который он небрежно скинул на спинку кресла, вернувшись глубоко за полночь с «внеочередного совещания». Обычно, по нашему негласному и строгому правилу, все гаджеты оставались за порогом спального царства. Но сегодня он выглядел утомлённым, «выжатым досуха», как он сам выразился, и, судя по всему, просто не удосужился вытащить телефон из кармана.
Вззз-вззз.
Я застыла, словно оленёнок, заслышавший щелчок охотничьего ружья. Муж во сне тяжело вздохнул, что-то пробормотал невнятное, но не проснулся. Любопытство — коварный и беспощадный поводырь. Я никогда не была той, кто роется в чужих вещах, кто проверяет карманы и экраны. Между нами существовало то самое доверие, фарфоровое и прозрачное. Но в этот час, когда ночь достигает своей максимальной густоты, а нервы натянуты тоньше паутины, все принципы рассыпаются в прах.
Движениями автомата, стараясь не издать ни малейшего звука, я сползла с кровати, ощутив под босыми ногами прохладную шелковицу персидского ковра. Тени мягко обволакивали меня, пока я приближалась к креслу. Телефон завибрировал снова, и на этот раз его экран, спрятанный в складках ткани, озарил темноту призрачным, болезненным сиянием. Я сунула руку во внутренний карман, и мои пальцы наткнулись на холодный стеклянный корпус.
На заблокированном экране горело одно-единственное уведомление из мессенджера.
Отправитель: «Мой Зайчик».
Воздух в лёгких застыл, превратившись в осколки льда. Сердце сначала рухнуло куда-то в бездну, а затем взмыло в горло, бешено заколотив в висках. «Мой Зайчик». Не «Коллега из отдела», не «Сергей Иванович», не «Поставщик». Сладкое, убаюкивающее, откровенно пошлое слово, пахнущее дешёвыми духами и фальшивой нежностью.
Текст короткой строчкой светился во тьме, как ядовитый червь:
«Котик, всё улажено, спасибо. Но кран в ванной всё равно подкапывает. Когда придёшь его починить? Скучаю по твоим золотым рукам».
Мир перевернулся с ног на голову. Комната поплыла, и я инстинктивно вцепилась в резную деревянную спинку кресла, чтобы не рухнуть на пол. Мозг, пытаясь спастись, выкинул спасательные версии: «Ошибка номера», «Чья-то глупая шутка», «Сон, это всего лишь дурной сон». Но я знала код. Шесть цифр, ставшие сакральными: 200420 — день, когда мы скрепили наши жизни. Он считал это романтичным, трогательным постоянством. Пальцы, холодные и непослушные, сами набрали роковую комбинацию. Экран ожил, и я шагнула в параллельную вселенную, которая существовала в кармане моего мужа.
Я не стала сразу погружаться в переписку. Сначала я открыла банковское приложение. Face ID молчал, но пароль от карт был тем же. История операций. Поисковый запрос: «аренда». Результат выплеснулся на экран длинным, бесконечным свитком предательства. Каждый месяц, пятого числа, со счета, о котором я даже не подозревала, уплывала круглая сумма. Шестьдесят тысяч. Получатель: Лариса Д.
Я листала вниз, и год за годом, месяц за месяцем, выстраивалась чёткая линия его второй жизни. Самый первый платёж датировался периодом, который в моей памяти навсегда окрашен в больничные тона. Ровно через месяц после того, как врачи, хмурясь, произнесли страшное слово «онкология». Тогда, три года назад, я видела, как он седел у меня на глазах, как сутками не отходил от моей больничной койки, сжимая мою руку в своей и шепча, что мы всё преодолеем, что он со мной до конца. А в это самое время он оплачивал первый взнос за чужое убежище, за гнездо для своей «Зайки».
По телу прокатилась волна огненного жара, мгновенно сменившаяся арктическим холодом. Ощущение было таким, будто с меня живьём содрали кожу, обнажив всё нутро для всеобщего обозрения. Три года. Три долгих года, пока я боролась за жизнь, пока мы выбирали сыну институт, пока строили дачу, пока я верила в наше общее будущее — он втихаря лепил другое, альтернативное.
Я вернулась в мессенджер. Фотогалерея. Вот они в уютном кафе, тарелки с суши. Вот селфи в зеркале прихожей — он обнимает её сзади, прильнув губами к виску. Она не была красавицей. Молодая, лет тридцати, с мягкими, немного расплывчатыми чертами лица, светлыми волосами, собранными в небрежный хвост, фигурой, которую вежливо называют «пышной». Полная противоположность мне — строгой, подтянутой, всегда собранной брюнетке. Она выглядела… мягкой. Уютной. Домашней.
И тогда я увидела фотографию, добившую последние остатки иллюзий. На ней он был в том самом свитере тёмно-синего цвета, который я вязала долгими зимними вечерами, сидя у камина. Он сказал, что забыл его в командировке, в номере отеля. А свитер был на ней. Она сидела, закутавшись в него по уши, на диване, держа в руках огромную кружку, и улыбалась в объектив его телефона.
Я вернула телефон обратно в карман пиджака. Аккуратно, бережно, словно это была хрупкая бомба. Слёз не было. Вместо них внутри воцарилась ледяная, звенящая пустота, а ум прояснился до кристальной, безжалостной ясности. Я посмотрела на спящего человека. Расслабленное лицо, слегка приоткрытый рот. Лицо лжеца. Я не могла дышать с ним одним воздухом. Я не могла оставаться в этой постели, которая внезапно показалась мне пропитанной чужим запахом, чужими прикосновениями.
Я выскользнула в гардеробную и щёлкнула выключателем. Яркий свет люстры, отражаясь в зеркалах, ослепил меня.
— Фарфор, — прошептала я, и слово отозвалось горьким, металлическим привкусом на языке.
Я достала с верхней полки большой чемодан на колёсиках — не дорожную сумку, а именно чемодан, с которым мы когда-то летали за океан. Я не стала бросать вещи в хаотичной спешке. Нет. Я действовала с методичной, почти безумной точностью. Складывала блузки идеальными прямоугольниками, аккуратно сворачивала брюки, укладывала в отдельный пакет туфли. Деловой костюм — завтра важные переговоры, и я явлюсь на них, чего бы это ни стоило. Документы, паспорт, дипломы, блокноты. В этих механических движениях было моё спасение. Остановись я — и меня разорвёт на части от немого крика, клубящегося в груди. Но кричать я не позволю. Он не заслуживает ни моих слёз, ни моего гнева.
Наполнив чемодан, я переоделась. Сняла шёлковую ночнушку, купленную для этого вечера, и бросила её в корзину для белья. Надела простые чёрные джинсы, тонкий кашемировый свитер и кроссовки, в которых можно было пройти километры.
В коридоре, на полированном столе в прихожей, уже стояла хрустальная ваза, ожидая утреннего букета. Рядом лежала моя коробка с подарком для него — запонки с тёмными сапфирами, на которые я копила несколько месяцев. Я взяла со стола перманентный маркер и ярко-жёлтый стикер.
Что оставить? «Всё кончено» — банально. «Я знаю всё» — слишком мелодраматично. «Прощай» — слишком просто.
Я открыла коробку с запонками. Камни холодно блестели в полумраке. Дорогие, безупречные, созданные, чтобы длиться вечно. Как и наши клятвы.
Я захлопнула крышку и вывела на стикере три слова, которые пришли сами:
«Оплати ей ипотеку».
Прилепила записку к зеркалу, прямо напротив входа, чтобы он увидел её первым делом.
Вызвала такси. В приложении замигал таймер: 4 минуты.
Я надела пальто, взяла чемодан. Последний раз окинула взглядом интерьер. Фотографии на стенах: мы молодые, мы с сыном на руках, мы на горной тропе, мы смеёмся. Теперь все эти улыбки казались кривлянием актёров в плохой пьесе. Я жила в искусственно созданном мире, я полировала фарфоровую поверхность, не замечая, что изделие давно дало глубокие, неустранимые трещины.
Из пиджака в гостиной снова донёсся звук вибрации. «Зайчик», наверное, беспокоился.
— Утром, — тихо сказала я пустой квартире. — Утром всё прояснится.
Я вышла, прикрыв дверь так тихо, что щелчок замка прозвучал как окончательная точка. Ключи остались лежать на тумбочке.
Лифт спускался мучительно медленно. Но когда я вышла в ночной подъезд, меня встретил поток свежего, влажного от недавнего дождя воздуха. Он пах свободой. Не той сладкой свободой, о которой пишут в романах, а горькой, резкой, честной.
Водитель такси, пожилой мужчина, бросил на меня беглый взгляд.
— Далеко едем? — спросил он, замечая, вероятно, мой бледный вид и огромный чемодан.
Я назвала фешенебельный отель в центре города.
Но в голове уже созревал иной маршрут. Из банковской выписки я запомнила адрес: улица Лесная, дом 14, квартира 38. Я не собиралась устраивать истерику. Это ниже моего достоинства. Но я должна была увидеть. Я должна была лицом к лицу столкнуться с тем миражом, который он возводил на костях нашего общего доверия.
Новый день обещал быть тяжёлым. Но он должен был стать днём абсолютной, безоговорочной правды.
А пока машина увозила меня в ночь, я смотрела в тёмное стекло и видела в нём отражение женщины, чья жизнь раскололась надвое ровно в три часа семнадцать минут.
Утро в гостиничном номере было стерильным и безликим. Я не сомкнула глаз, просидев всю ночь в кожаном кресле у панорамного окна, наблюдая, как ночная тьма постепенно разбавляется грязно-серыми, а затем и перламутрово-розовыми тонами зари. В руке я сжимала свой телефон, будто это был якорь в бушующем море.
Ровно в семь утра начался звонковый шторм.
«Любимая» — мигало на дисплее.
Потом просто: «Игорь».
Затем посыпались сообщения.
— Маргарита, что это за театр? Где ты?
— Проснулся, тебя нет. Что за записка? Какую ипотеку?
— Возьми трубку, пожалуйста! Я начинаю сходить с ума!
— Я не шучу, я звоню в полицию и по всем больницам!
— Риточка, прошу тебя, вернись. У нас же сегодня праздник. Всё можно обсудить.
Я читала эти строки с холодным, почти научным интересом. «Праздник». В его вселенной праздник всё ещё был возможен. Он свято верил, что случившееся можно загладить, как пятно на скатерти, парой небрежных фраз. Двадцать лет я верила его словам. Теперь я верила только цифрам, выстроившимся в колонки банковских переводов.
Я приняла душ, пытаясь смыть с кожи липкий налёт кошмара. Вода была почти обжигающей, но внутри продолжала стоять вечная мерзлота. Надела вчерашнюю одежду — она казалась мне теперь броней. В зеркале отразилась незнакомая женщина с глазами, обведёнными тенями бессонницы, и плотно сжатыми в тонкую ниточку губами. Железная леди. Маргарита Сергеевна, топ-менеджер, которая не ошибается.
Как же чудовищно я ошиблась в главном проекте своей жизни.
Я не поехала в офис. Позвонила помощнице, сославшись на внезапный приступ мигрени, и отменила все совещания. Моя машина, серебристый внедорожник, стояла на подземной парковке отеля. Я села за руль, ввела в навигатор заученный адрес и тронулась с места.
Путь занял чуть меньше часа. Район оказался типичным «спальником» на окраине: панельные коробки, кривые детские горки, разбитые тротуары. Здесь пахло не кофе и амбициями, а жареным луком из открытых форточек и сырой землёй. Дом 14 ничем не выделялся среди себе подобных. Я припарковалась рядом с ржавой «Ладой» и мусорными контейнерами. Мой автомобиль смотрелся здесь инопланетным кораблём.
Сердце стучало тяжёлыми, глухими ударами. Зачем? Что я надеюсь обрести в этом месте?
Я хотела увидеть цену. Я хотела понять, на какую награду он променял два десятилетия совместного пути.
Домофон. Кнопка «38».
Я нажала. В трубке долго звучали гудки.
— Алло? — голос был мягким, сонным. Тот самый.
— Доставка цветов, — сказала я ровным тоном. — Для вас. Сюрприз.
— Ой, правда? — в голосе зазвучала искренняя, детская радость. — Сейчас открою!
Замок жужжаще щёлкнул. Подъезд встретил меня запахом затхлости и побелки. Лифт, судя по табличке, сломан. Я поднималась по лестнице, и каждая ступенька отдавалась тяжёлым эхом в пустой голове.
Дверь в квартиру 38 была приоткрыта. На пороге стояла она.
Лариса. Та самая.
В реальности она оказалась ещё менее примечательной. Старый махровый халат, волосы, собранные в небрежный пучок, бледное, без косметики лицо. Она выглядела усталой и… заурядной. Никакого демонического обаяния, никакой роковой красоты. Просто женщина.
Она улыбалась в ожидании курьера. Увидев меня — без цветов, в дорогом пальто и с ледяным выражением лица — улыбка сползла, уступив место растерянности и страху.
— А где… букет? — глупо пролепетала она.
— Букет завянет на могиле моего брака, — отрезала я, шагнув вперёд и заставив её отступить в узкий коридор. — Можно войти? Вопрос, конечно, риторический. В конце концов, я невольно участвовала в финансировании этого жилища.
Она отшатнулась, прижав ладонь к горлу. В её глазах промелькнуло узнавание. Да, он показывал ей мои фотографии. Или она сама изучала мой профиль в социальных сетях, сравнивая наши миры.
— Вы… Маргарита? — прошептала она.
— Маргарита Сергеевна, — поправила я мягко. — А вы, должно быть, Лариса. Та самая, с протекающей сантехникой.
Я вошла в квартиру, не снимая обуви. Мне хотелось оставить следы уличной грязи на этом глянцевом, дешёвом ламинате.
Квартира была крошечной, но в ней ощущался нарочитый, почти маниакальный уют. Вязаные салфетки на всех поверхностях, ароматические свечи в подсвечниках, горшки с геранью на подоконнике. Пахло ванильным печеньем и детским кремом. Тем самым запахом домашнего очага, который давно выветрился из нашей стерильной, дизайнерской квартиры, вытесненный ароматами профессиональной уборки и дорогих диффузоров.
На вешалке висела его ветровка. Та самая, которую он «потерял на рыбалке».
На полке в прихожей стояли его стоптанные тапочки в сине-белую клетку. У нас дома он презирал домашнюю обувь, утверждая, что ноги должны дышать. Здесь он носил тапочки. Смешные, уродливые, домашние.
— Уйдите, пожалуйста, — голос Ларисы дрожал, в нём нарастали истеричные нотки. — Я… я сейчас позвоню Игорю.
— Звоните, — кивнула я. — Пусть присоединяется. Хотя, погодите… Он, кажется, сейчас занят. Ищет жену, внезапно исчезнувшую в канун юбилея. Вы ведь в курсе, что сегодня у нас двадцать лет со дня бракосочетания?
Лариса опустила глаза. Покраснела. Конечно, она знала. Это знание висело между нами тяжёлым, невысказанным упрёком.
— Он вас не любит, — тихо, но отчётливо произнесла она. Эта избитая, заезженная фраза всех любовниц мира вызвала у меня не ярость, а горькую, сухую усмешку.
— Не любит? А кого же тогда? Вас? Потому что вы так удобны? Потому что не задаёте лишних вопросов, довольствуясь ежемесячными подачками?
— Это не подачки! — вспыхнула она, и в её глазах блеснули слёзы обиды. — Он заботится обо мне! Он…
— Обо «мне»? — я перебила её, и в этот момент мой взгляд упал на её фигуру. Свободный халат скрывал очертания, но сейчас, в нервном напряжении, она инстинктивно положила руку на живот. На едва заметную, но уже явную округлость.
Почва снова ушла из-под ног. На этот раз окончательно.
Он не просто изменял. Он выращивал новую семью. Пока я проходила через ад лечения, пока выстраивала карьеру, пока пыталась сохранить тепло в нашем общем доме, он… сеял новую жизнь.
— Примите мои поздравления, — мой голос звучал чужим, безжизненным. — Наследник. Или, возможно, наследница?
— Это не ваше дело! — она прикрыла живот двумя руками, как бы защищая его от моего взгляда. — Игорь говорил, что вы с ним давно чужие люди. Что вы живёте как соседи. Что вы холодная, расчётливая карьеристка, которой нужны только статус и деньги.
— Безусловно, — кивнула я. — Именно поэтому я провела десятки вечеров, вручную вывязывая тот синий свитер, в котором вы теперь щеголяете по вечерам.
Лариса побледнела.
— Он… он сказал, что купил его на благотворительной ярмарке…
— Он солгал, Лариса. Он лжёт постоянно. Мне — о совещаниях. Вам — о ледяной жене. Вы действительно верите, что он уйдёт к вам? Что он променяет наш дом, наш общий бизнес, весь наш круг общения на… это? — я обвела рукой тесное пространство прихожей. — Он — трус, милая. Он платит за эту квартиру, чтобы вы сидели тихо в своём углу и не напоминали о себе в неподходящий момент.
В этот момент в замке резко повернулся ключ.
Мы обе замерли.
У Ларисы были свои ключи. Я была внутри. Значит…
Дверь распахнулась. На пороге стоял Игорь.
Он выглядел так, будто пробежал марафон: растрёпанные волосы, помятая рубашка, дикое выражение в глазах. В одной руке он сжимал пакет из супермаркета, в другой — разводной ключ. Он примчался «чинить кран». С самого утра. В день нашего юбилея.
Он увидел меня. Пакет выпал у него из рук, ударился о пол, и содержимое — яйца, пачка молока — разлилось и разбилось, образовав на коврике жалкую, липкую лужу.
Картина была настолько гротескной, что казалась неправдоподобной. Жена, любовница и муж в дверном проёме. Триединство краха.
— Маргарита? — его лицо стало цвета мела. — Ты… как ты… что ты здесь делаешь?
Он перевёл шокированный взгляд на Ларису, потом снова на меня. В его глазах читался не стыд, а панический, животный ужас. Ужас разоблачённого ребёнка, пойманного с рукой в сахарнице.
— Здравствуй, дорогой, — проговорила я, и моё спокойствие, должно быть, звучало для него зловеще. — Получила твоё сообщение. О кране. Решила помочь. Мы же одна команда, не так ли?
Игорь сделал неуверенный шаг вперёд, руки его повисли в воздухе, будто он пытался одновременно и прикрыть Ларису, и удержать меня.
— Маргарит, давай выйдем. Поговорим наедине. Всё не так, как кажется…
— Не так? — я указала взглядом на живот Ларисы. — Хочешь сказать, это не то, о чём я подумала? Или это такой новый, оригинальный способ помощи «другу»?
Лариса вдруг громко всхлипнула и опустилась на маленький пуфик у стены.
— Игорь, ты же обещал… Ты говорил, что сегодня, после торжества, всё ей расскажешь…
Я взглянула на мужа. Он зажмурился, словно от яркой вспышки.
— После торжества? — переспросила я медленно. — Ах, вот как. Сначала получить поздравления и подарки от моих родителей? Или дождаться, пока я подпишу бумаги по слиянию компаний, которое запланировано на следующий вторник?
Игорь открыл глаза. И в них, сквозь страх, пробилась злость. Злость загнанного в угол зверя.
— Хватит! — крикнул он, и его голос сорвался. — Да! У меня есть другая женщина! Да, у нас будет ребёнок! Потому что мне нужно хоть какое-то человеческое тепло, Маргарита! А не твои бесконечные отчёты, графики и разговоры только о бизнесе! Я устал быть твоим придатком, тенью от твоего успеха! Лариса… она живая! Настоящая!
Эти слова ранили глубже всего. «Живая».
Я вспомнила, как три года назад, после очередной изнурительной процедуры, я, лысая и обессиленная, спрашивала его шёпотом: «Я ещё красива?». А он, гладя меня по руке, отвечал: «Ты сильная». Я стала сильной, потому что он не дал мне права быть слабой. А теперь он попрекал меня этой самой силой, выросшей из боли и страха.
— Хорошо, — сказала я тихо.
Я подошла к нему вплотную. Он дёрнулся, ожидая удара. Но я не опустилась до этого.
Я засунула руку в карман джинсов и вытащила связку ключей — от нашей квартиры, от загородного дома, от офиса. Брелок в виде маленького серебряного слона, подарок сына.
С глухим звоном бросила их в липкую, желтоватую лужу у его ног.
— Ты хотел тепла? Грейся. Ты хотел настоящей, живой жизни? Наслаждайся ею в полной мере. С этой секунды ты свободен от нас, от нашего общего прошлого.
Я переступила через лужу и осколки скорлупы.
— И да, — обернулась я уже на лестничной площадке. — Все твои личные счета и доступы к корпоративным аккаунтам заблокированы. Машина оформлена на фирму. А эта квартира… я просмотрела договор аренды. Платежи шли с корпоративной карты, выданной тебе на представительские расходы. Это, милый, называется растрата. И за это предусмотрена совсем не романтичная статья Уголовного кодекса.
Я увидела, как его лицо из серого превратилось в землистое.
— Маргарита, подожди! Ты не можешь просто…
— Могу, — отрезала я, уже спускаясь по ступеням. — Я же, если верить тебе, сделана изо льда и отчётных форм.
Сзади доносились его крики и рыдания Ларисы, но я больше не слышала смысла в этих звуках. Это был просто шум, фон, сопровождающий конец одной длинной, утомительной эпохи.
Я вышла на улицу. Солнце, наконец, полностью разорвало пелену облаков и залило двор ярким, почти насмешливо-весёлым светом. Внутри всё было выжжено дотла. Глухая, всепоглощающая боль стала фоном, на котором теперь предстояло строить новую реальность. Фарфоровая ваза разбилась вдребезги, и миллионы осколков уже не собрать воедино. Но в этой боли таилось и странное, почти пугающее чувство облегчения. Притворству пришёл конец.
Однако я недооценила его отчаяние. Услышав за спиной тяжёлые, быстрые шаги, я обернулась. Игорь, не успев даже снять те самые клетчатые тапочки, бежал за мной по асфальту. Его лицо было искажено теперь не страхом, а бешеной злобой.
— Маргарита, стой! Сию же минуту!
Он настиг меня у автомобиля, вцепившись в ручку двери так, что пальцы его побелели. Его дыхание было хриплым, прерывистым.
— Ты не посмеешь! Ты не посмеешь всё это разрушить из-за своей гордыни! — выкрикнул он.
— Из-за гордыни? — я не пыталась открыть дверь, я стояла и смотрела на него, словно изучала редкий, неприятный экземпляр. — Из-за трёх лет систематической лжи, Игорь. Из-за двойной жизни, которую ты вёл за мой счёт. Ты строил свою вторую реальность на костях нашего брака, а теперь обвиняешь меня в том, что я не хочу продолжать банкет в честь твоего лицемерия?
— У нас двадцать лет общего прошлого! — он сменил тон, пытаясь апеллировать к чему-то большему. — Общее имущество! Половина всего — моя по закону! Я разорю тебя в суде! Я оставлю тебя без гроша, слышишь?
Я рассмеялась. Это был чистый, почти безумный смех, который заставил его отпрянуть.
— Ты забыл, кто составлял наш брачный контракт ещё до рождения сына? И ты забыл, на кого оформлены все активы. Ты — наёмный директор, и твои права подписи я аннулировала полчаса назад, прямо из приложения банка. А насчёт «разорю»… Давай поговорим о статье 160. Растрата в особо крупном размере. За три года ты вывел на содержание этой квартиры сумму, за которую можно было купить неплохую машину. У меня на руках все документы. Хочешь суд? Пожалуйста. Но это будет уже не гражданский спор о разделе, а уголовное дело. С перспективой реального срока.
Он отшатнулся, будто получив физический удар. Рука бессильно соскользнула с дверной ручки.
— Ты… ты не сделаешь этого. Я отец твоего ребёнка.
— Наш сын — взрослый и умный мужчина, Игорь. И умеет читать финансовые отчёты не хуже меня.
Я села в машину, плавно захлопнула дверь, отсекая его от себя слоем шумоизоляции и бронированного стекла. Завела двигатель и выехала со двора, глядя в зеркало заднего вида. Он стоял посреди детской площадки, в своём дорогом пиджаке и нелепых тапочках, маленькая, жалкая фигура на фоне рухнувшего мира, который он сам и создал.
День нёсся в каком-то сюрреалистичном вихре, но я действовала с холодной, выверенной точностью хирурга.
Первой точкой моего маршрута стал не офис и не дом, а салон красоты на престижной улице.
— Сделайте мне безупречную укладку, — сказала я мастеру. — И яркий, запоминающийся макияж.
— У вас важное событие? — вежливо поинтересовалась девушка.
— О да. Премьера. И одновременно — финальный акт.
Я сидела в кресле, наблюдая, как искусные кисти и щипцы превращают отражение измученной женщины в образ собранной, безупречной дивы, и думала. Игорь сейчас наверняка в панике. Он мечется, пытается связаться с юристами, найти наличные, успокоить Ларису. Он уверен, что я сломлена, что я буду рыдать в подушку и отменю праздник. Он надеется, что я спрячу свой позор.
Но он не знал меня по-настоящему. Никогда не знал.
Ровно в пять вечера я подъехала к ресторану «Гранд-Опера». Именно здесь должно было свершиться торжество. Я знала, что гости уже в сборе. Игорь, конечно, там. Отменить он ничего не посмел. Он, наверное, сочинил какую-нибудь историю о моём внезапном недомогании, о срочном вызове к важному клиенту. Он цеплялся за последний шанс сохранить лицо.
Я вошла в банкетный зал.
И говор сразу же стих, сменившись изумлённым, тягостным молчанием.
Я была не в том сдержанном кремовом платье, которое мы выбирали вместе. На мне был огненно-алый брючный костюм из шёлка и шерсти, который я купила год назад, пойдя наперекор его вкусу, и ни разу не надела. Я была подобна факелу, яркому и обжигающему.
Игорь стоял в центре зала с бокалом в руке. Увидев меня, он побледнел, и в его глазах мелькнула слабая, безумная надежда: «Она пришла. Она простит. Она сыграет свою роль ради приличий».
Он поспешил ко мне, растягивая губы в натянутой, фальшивой улыбке.
— Маргарит! Наконец-то! — воскликнул он слишком громко. — Гости уже начали волноваться! Я говорил, что ты задерживаешься из-за последних приготовлений…
Он попытался взять меня под локоть. Я мягко, но недвусмысленно освободилась.
— Добрый вечер, дорогие друзья, родные, — мой голос, спокойный и звонкий, нёсся под сводами зала. — Прошу прощения за задержку. Пришлось решать некоторые неотложные вопросы, касающиеся реструктуризации наших общих активов.
Гости — лица, знакомые двадцать лет, — улыбались, ещё не понимая. Его мама ласково кивнула мне.
— Ну что ж, — Игорь нервно обвёл взглядом столы, — раз главная виновница торжества здесь, можем начинать! Двадцать лет — это целая эпоха! За фарфор, который, как известно, с годами становится только прочнее!
Официант подал мне фужер. Я взяла его.
— Позвольте мне сказать первый тост, — произнесла я.
Игорь замер. Капля пота медленно скатилась по его виску. Он смотрел на меня умоляюще, беззвучно шевеля губами: «Не надо».
— Двадцать лет, — начала я, медленно переводя взгляд с одного знакомого лица на другое. — Мы строили наш союз, как искусные мастера лепят фарфоровую вазу. Кропотливо, бережно, стремясь к идеальной форме. Все вы знаете Игоря как прекрасного семьянина, надёжного человека, любящего мужа.
В зале послышались одобрительные возгласы. Кто-то крикнул: «Горько!».
— Горько, — повторила я задумчиво. — Да, сегодня это слово обрело для меня особый, очень горький смысл. Видите ли, фарфор — удивительный материал. Со стороны он кажется монолитным, но его изъян скрыт внутри. И достаточно одной невидимой трещины, одного неосторожного движения, чтобы всё рассыпалось в пыль.
Я сделала паузу. Тишина в зале стала гулкой, звенящей. Люди начали чувствовать надвигающуюся бурю.
— Сегодня на рассвете я обнаружила, что наш фарфор — не что иное, как искусная подделка, — продолжила я, глядя прямо в глаза своему мужу. — Я узнала, что последние три года мой муж ежемесячно оплачивает аренду квартиры для другой женщины. Женщины, которая сейчас ждёт от него ребёнка.
Зал взорвался единым возгласом. Кто-то уронил бокал, и хрусталь разбился с пронзительным звоном. Мать Игоря схватилась за сердце.
Сам Игорь стоял, багровея, пытаясь что-то сказать, но издавая лишь бессвязные звуки.
— Маргарита, ты не в себе… это бред, у тебя стресс… — выдавил он наконец.
— Это не бред, — парировала я с ледяным спокойствием. — Это цифры в банковской выписке. Это переводы с корпоративного счета компании, совладелицей которой являюсь я, на содержание альтернативной семьи моего мужа.
Я поставила бокал на стол так, что стекло звякнуло.
— Я не хочу превращать этот вечер в публичное судилище. Я просто хочу подарить мужу то, чего он, судя по всему, так жаждал все эти годы. Полную и безоговорочную свободу.
Я открыла клатч и достала длинный белый конверт.
— Здесь лежат документы на развод, Игорь. Я уже подписала их. И в качестве прощального дара, в память о тех годах, что всё же были счастливыми, я не стану подавать заявление о растрате. При условии, что ты исчезнешь из моей жизни тихо и навсегда. Считай это моим вкладом в будущее твоего нерождённого ребёнка.
Я положила конверт на ослепительно белую скатерть, прямо рядом с трёхъярусным свадебным тортом, который нам предстояло разрезать вместе под вспышки фотокамер.
— Прошу, угощайтесь, — сказала я гостям. — Торт, уверяю вас, великолепен. Как и квартира на улице Лесной, дом 14.
Я развернулась и пошла к выходу своей уверенной, чёткой походкой.
— Маргарита! — его крик, полный отчаяния и бессильной ярости, донёсся до меня. Он понимал всё. Понимал, что теряет в одно мгновение: статус, финансовую стабильность, уважение, прошлое. Что остаётся с беременной любовницей в съёмной квартире и с огромным, ничем не прикрытым позором.
Я не обернулась.
Я вышла на вечернюю улицу. Город зажигал огни, и каждый фонарь был похож на маленькую звезду, зажигающуюся в небе новой жизни. Воздух был прохладен и чист.
Телефон в сумочке снова завибрировал. Я достала его.
«Входящий вызов: Игорь».
Я нажала кнопку «Заблокировать абонента». Затем открыла чат с сыном.
«Мама, ты где? Что происходит?» — было в его сообщении, пришедшем минуту назад. Новости, видимо, уже разнеслись.
«Всё закончилось, родной. Я еду домой. Наш дом. Закажи нам самую большую пиццу с твоими любимыми морепродуктами, давай устроим настоящий праздник — праздник честности», — отправила я и улыбнулась впервые за долгие часы.
Я села в машину. Впервые за двадцать лет у меня не было плана на следующий год, на следующее пятилетие. Не было совместных целей, расписанных по пунктам.
Но зато была я. Цельная, неповреждённая, выстоявшая. Мой ум, моя воля, моё право дышать правдой. Фарфор разбился, обнажив то, что скрывалось под глазурью. И это была не слабая глина, а закалённая, прочная сталь. А сталь, как известно, не боится ни огня, ни ударов, ни времени. Она лишь становится прочнее, отбрасывая блики нового, самостоятельно выбранного рассвета.
Я включила музыку — не ту, что мы любили вдвоём, а ту, что нравилась только мне, — и плавно тронулась с места, оставляя позади осколки вчерашнего дня и устремляясь навстречу утрам, которые отныне принадлежали только мне.
