Встала в туалет, а попала на собственное отпевание. Он репетировал её вечное успокоение на кухне в три ночи, обсуждая гвоздики и инфаркт. Она репетировала его арест, слушая каждый шаг в пустом доме. И когда в день серебряной свадьбы гости аплодировали их любви, в зале включили совсем другое кино
Мир в три часа ночи лишается объема и смысла. Он становится двухмерным эскизом, набросанным углем на серой бумаге, где тени лежат плоско и неестественно густо. Воздух, неподвижный и спертый, пахнет не просто пылью, осевшей на тяжелых бархатных портьерах, а чем-то более древним — забвением, которое медленно, но верно покрывает тонким налетом самые дорогие сердцу воспоминания. Я пробудилась не от звука, а от ощущения — мучительной, скребущей жажды, что поселилась где-то глубоко в горле. Но это была не простая потребность влаги для пересохших слизистых. Это была тревога, липкая и неопределенная, будто невидимый паук сплел свою холодную паутину у меня в груди, и каждое биение сердца отдавалось болезненным эхом в ее шелковых нитях.
Сухость во рту была невыносимой, навязчивой, как назойливая мелодия. Подниматься с теплого, уютного ложа казалось настоящим предательством тела. Напротив, на своей стороне кровати, тихо и ровно посапывал Вадим. Или мне так лишь казалось по смутному очертанию под бархатным одеялом. Двадцать пять лет — целая эпоха, прожитая бок о бок с этим человеком. Я знала наизусть мелодию его ночного дыхания, отрывистый вздрагивающий жест ноги в фазе глубокого сна, узнавала его запах — сложную смесь выдержанного коньяка, дорогого табака и сандалового дерева, ставшую для меня синонимом понятия «дом».
Нехотя, как сквозь вязкую жидкость, я соскользнула с кровати и накинула на плечи шелковый халат цвета слоновой кости — подарок мужа на прошлый день рождения, выбранный, как я прекрасно знала, не им, а расторопной помощницей с безупречным, но безличным вкусом. Босиком, стараясь не нарушить хрустальную тишину ночи, я вышла в коридор. Наш особняк в Переделкино, этот величественный, слегка мрачноватый замок из камня и стекла, всегда казался мне живым существом, меняющим лики в зависимости от времени суток. Днем он был приветлив и прозрачен, залитый потоками солнечного света, игравшего в хрустальных подвесках люстр и на отполированном до зеркального блеска дубовом паркете. Но с наступлением сумерек он преображался, становясь лабиринтом из глухих углов, таинственных скрипов и пугающих бездн темноты.
Паркет здесь имел свой характер и привычки, но я, за долгие годы, выучила его капризы, как таблицу умножения. Третья доска от порога спальни, левый угол возле массивной двери в библиотеку, где Вадим хранил свою коллекцию редких фолиантов, — эти места требовали особой, почти балетной осторожности. Я двигалась бесшумно, словно призрак, призванный из небытия самой атмосферой этого спящего дома, чувствуя ледяную гладь лакированного дерева под босыми ступнями.
И тут мое внимание привлек слабый, но явный луч света, пробивавшийся из-под двери на кухню. Тонкая, как лезвие, желтая полоска разрезала бархатную темноту холла. Это было странно. Необъяснимо. Ведь Вадим, по всей логике вещей, должен был спать рядом? Или это была лишь обманчивая игра света и тени, подушка, скомканная в форме человеческого тела? Сердце сделало в груди резкий, болезненный кульбит. В голове, против воли, вспыхнули абсурдные картинки — взломщик в маске, молчаливая сигнализация. Но дом был тих, слишком тих.
Я уже протянула руку к холодной, узорчатой латунной ручке, когда до моего слуха донеслись звуки. Не просто звуки — голоса. И один из них, низкий, бархатный, проникновенный, принадлежал моему мужу. Таким тоном он не разговаривал со мной уже много-много лет. Со мной его речь была сухой, размеренной, похожей на сводку погоды или деловую заметку в ежедневнике. «Закажи уборку», «Не забудь про визит к стоматологу», «Вечером ужин с японскими партнерами, надень что-нибудь строгое». А сейчас в его голосе звучали оттенки, которые я считала навсегда утраченными — страсть, нежность, трепетное предвкушение.
— …и цветы, конечно, только белые. Огромные, воздушные облака из пионов и гортензий. Но без малейшего намека на ту пошлую вычурность. Она это терпеть не могла. Всегда говорила, что гвоздики пахнут официальными мероприятиями и казенщиной.
Я застыла, рука повисла в воздухе в нескольких сантиметрах от ручки. О ком он? О своей матери? Но Галина Семеновна ушла из жизни четыре года назад, и на похоронах Вадим был сух и собран, как полководец на смотре войск.
Ему ответил женский голос — незнакомый, с легкой, едва уловимой хрипотцей, в котором сквозила усталая снисходительность и скука делового человека, вынужденного обсуждать пустяки:
— Вадим, мы действительно в три ночи будем говорить о флористике? Я думала, мы здесь для обсуждения итогов. Финального аккорда. Стратегии, если угодно.
Я прильнула ухом к прохладной, гладкой поверхности дерева. Щека замерзла от прикосновения. Вся ситуация казалась позаимствованной из какого-то немудреного телевизионного сериала, который я порой смотрела за глажкой его рубашек (хотя, разумеется, для этого у нас была домработница, но в этом ритуале для меня был странный, почти медитативный уют — забота, превращенная в механическое действие). Жена, подслушивающая у двери. Банальность, граничащая с пошлостью. Но ноги словно вросли в пол, а в ушах стучала кровь.
— Варя, для меня это важно, — настаивал Вадим. Раздался характерный звон — кубик льда, столкнувшийся со стенкой хрустального стакана. Виски. — Все должно быть безупречно. Ксения заслужила безупречный… финал. Четверть века — не шутка. Серебряная свадьба. Весь свет, партнеры, пресса, даже мэр обещал приехать. Это будет спектакль, который запомнят. И сразу после аплодисментов — занавес.
Меня окатило волной леденящего холода, что исходила не извне, а из самых глубин тела. Ксения — это я. «Занавес»? Какая многозначительная, театральная метафора.
— Ты невыносимо сентиментален для человека, затевающего столь… радикальный ребрендинг собственной жизни, — усмехнулся тот женский голос. Варя. Кто она? Новый юрист холдинга? Перспективный аналитик?
— Это не сентиментальность, а прагматизм высшего порядка, — в голосе мужа зазвенели стальные нотки, те самые, от которых замирали его подчиненные на планерках. — Активы уже плывут по новому руслу. Траст на Кайманах оформлен безупречно. Дом… дом останется мемориалом. Никто не станет рыться в грязном белье безутешного вдовца, скорбящего на глазах у всего общества.
Вдовца. Это слово обрушилось на меня с силой физического удара. Воздух покинул легкие, в глазах потемнело. Я вспомнила, как мы познакомились. Осенний дождь, переполненный трамвай, он прикрыл меня от толкучки своим портфелем. Его смешные, сползающие на нос очки в роговой оправе. Мы строили наше общее будущее буквально с нуля. Я, не раздумывая, продала доставшуюся от бабушки кооперативную квартиру, чтобы в лихие девяностые он мог арендовать свой первый павильон. Я ночами не спала, слушая сводки новостей, когда он колесил по рискованным командировкам в регионы, где гремели выстрелы. Я была его тылом, его фундаментом, его тихой гаванью.
— А медицинский аспект? — поинтересовалась Варя, и в ее голосе послышалось деловое любопытство. — По твоим же словам, у нее сердце здоровое, как у марафонца. Ты ворчал, что она тебя обязательно переживет и спустит все твои капиталы на благотворительные фонды для бездомных животных.
— Стресс, милая Варя. Колоссальный нервный стресс от подготовки к такому событию. А кроме того, существуют препараты, чье действие на организм крайне похоже на симптомы острой сердечной недостаточности. Доктор Рубинштейн… он мне многим обязан после той неприятной истории с его лицензией и одной несовершеннолетней пациенткой из очень обеспеченной семьи. Он подпишет любой документ, который я ему подсуну, лишь бы я продолжал хранить молчание. Аванс он уже получил.
Доктор Рубинштейн… Добрый, седовласый человек с умными, добрыми глазами за очками в тонкой золотой оправе. Он лечил наши сезонные простуды, поздравлял с праздниками, целовал мне руку при встрече. «История с несовершеннолетней»? Боже правый, в какой пучине грязи и подлости я существовала, даже не подозревая о ее масштабах?
— Значит, план таков, — резюмировала Варя. Я услышала, как ее каблуки отмеряют неторопливые шаги по кафельному полу моей кухни. — Двадцатого — торжественный банкет. Речи, слезы, традиционное «горько». Ночь в президентском люксе «Метрополя». Утром — убитый горем супруг обнаруживает бездыханное тело. Скорая констатирует обширный, молниеносный инфаркт миокарда. Через три дня — пышные, достойные похороны. Через полгода мы с тобой легализуем наши отношения где-нибудь на Лазурном Берегу.
— Именно так, — удовлетворенно произнес Вадим. — И наконец-то я обрету настоящую свободу. Ты не представляешь, как она меня измучила. Эта ее вечная, удушающая забота, этот взгляд вечно виноватой, преданной собаки. Она давно превратилась в старый, обшарпанный чемодан без ручки: и тащить его в себе нет сил, и выбросить рука не поднималась. До сегодняшнего дня. Но серебряная свадьба — идеальный рубеж. Фраза «они прожили душа в душу и умерли в один день» — красиво, но клишировано. А вот «она умерла от переизбытка счастья в день своей серебряной свадьбы» — это гениальный пиар-ход, который вызовет волну сочувствия и поднимет акции моего холдинга на небывалую высоту.
Я медленно, беззвучно сползла по стене на холодный паркет, съежившись в маленький, беспомощный комок. «Старый чемодан». «Взгляд побитой собаки». Двадцать пять лет моей жизни, любви, верности и поддержки он оценил как изношенный, никому не нужный багаж. Слезы, готовые хлынуть потоком, внезапно высохли в уголках глаз, испарились, оставив после себя странную, кристальную пустоту. А затем эту пустоту заполнила холодная, отточенная, как скальпель, ясность мысли.
В кухне заскрипел стул, отодвигаемый от стола.
— Пойду освежусь, — сказала Варя. — И налей еще. Тот шотландский сингл-молт, не экономь.
Шаги. Уверенное, мерное цоканье каблуков по полу. Она направлялась к выходу. Мой мозг, работая с невероятной скоростью, выдал холодный расчет: у меня есть секунды, не больше. Если она откроет дверь и увидит меня здесь, сидящей на полу в полуобморочном состоянии, план «скоропостижной кончины» будет реализован немедленно, здесь и сейчас, безо всяких банкетов и почетных гостей.
Я вскочила так резко, что в висках застучало. Адреналин, впрыснутый в кровь, дал телу невероятную, почти кошачью легкость. Бежать в спальню было безумием — предательские половицы выдадут меня с головой. Ближайшее убежище — потайная кладовка для хранения сезонных вещей под маршей главной лестницы. Я юркнула в темный проем, в царство запахов нафталина, старой кожи и лака для паркета, прикрыла за собой дверь, оставив минимальную щель, и зажала ладонью рот, чтобы заглушить собственное прерывистое дыхание.
Мимо, высоко неся голову, проследовала женщина. Высокая, стройная брюнетка в безукоризненном деловом костюме-двойке, который сидел на ней как влитой. Я узнала ее. Варвара Артемьевна, новый, недавно назначенный финансовый директор холдинга. «Умница, Ксюш, гениальная голова», — расхваливал ее Вадим несколько месяцев назад, представляя мне на корпоративном приеме. Я тогда отметила про себя, какая у нее необычная, пронзительная красота и ледяные, бездонные глаза цвета зимнего неба. Гениальная голова. Да, теперь я понимала, на что именно была направлена эта гениальность.
Я наблюдала за ее удаляющейся спиной, и в тот миг, в пыльной темноте кладовки, произошло тихое, но окончательное метаморфоза. Женщина по имени Ксения, которая мучилась от жажды и до последнего вздоха любила своего мужа, тихо скончалась. На ее месте родилась другая. Без имени. Без прошлого. С одной-единственной, четкой, как алмаз, целью.
Я вернулась в спальню лишь когда услышала, как Варя вернулась на кухню. Я свернула валиком свою подушку и аккуратно подоткнула ее под одеяло с его стороны, создав иллюзию спящего тела, а сама укрылась с головой, притворившись спящей. Меня била крупная дрожь, зубы выбивали дробь, казавшуюся невероятно громкой в тишине комнаты.
Примерно через полчаса вернулся Вадим. От него пахло выдержанным виски и чужими, терпкими, с явной нотой пачули, духами. Он тяжело опустился на матрас, удовлетворенно вздохнул и почти мгновенно погрузился в сон, его дыхание стало ровным и глубоким.
Я же пролежала без движения до самого рассвета, уставившись в потолок, где призрачные тени от ветвей за окном медленно танцевали свой немой танец. В голове, очищенной от эмоций, работал холодный механизм. «Серебряная свадьба через четырнадцать дней. Четырнадцать суток. Я должна не просто выжить. Я должна стереть их в порошок».
Утром он поцеловал меня в щеку, как делал это каждое утро на протяжении последних десяти лет — быстрый, сухой, ритуальный жест.
— Доброе утро, солнышко. Хорошо поспала?
Я подняла на него глаза. Рассмотрела гладко выбритую кожу на щеках, знакомую, чуть ироничную улыбку в уголках губ, которую когда-то обожала. Теперь за этой милой маской я отчетливо видела оскал хищника.
— Необыкновенно, любимый, — ответила я, и мой голос прозвучал удивительно ровно и спокойно. — Мне снились удивительные вещи. Будто старая, потрескавшаяся оболочка наконец лопнула, и из нее вышло нечто новое, сильное и прекрасное.
Он улыбнулся в ответ, не уловив стали в моих словах и льда в глазах. Он мысленно уже видел меня в гробу, усыпанном теми самыми белыми пионами.
Последующие дни превратились для меня в сложнейшую театральную постановку, где я была и режиссером, и главной актрисой, и зрителем одновременно. Вадим стал проявлять почти забытую внимательность: присылал в дом огромные букеты (роскошные лилии и орхидеи, к счастью, не гвоздики), советовался по поводу меню и списка гостей.
— Ксюша, я подумал, нужно обязательно пригласить того самого министра, с которым мы обедали в прошлом месяце, — рассуждал он за утренним кофе, аккуратно намазывая апельсиновый мармелад на тост. — Его присутствие подчеркнет вес нашего союза в глазах общества.
— Безусловно, дорогой. Вес и статус — это так важно, — кивала я, не отрываясь от газеты. — Особенно когда подводишь окончательные итоги. — Я подняла на него взгляд и сладко улыбнулась. Он лишь одобрительно кивнул, увлеченный своими планами.
Мне был нужен не просто план мести. Мне нужна была безупречная стратегия. И, что критически важно, надежные союзники. Я осознавала свое полное невежество в технических вопросах. «Трастовый фонд на предъявителя», офшорные счета, криптовалютные переводы — все это было для меня тайной за семью печатями.
И тут я вспомнила о Леониде. Сыне моей давней подруги, исчезнувшей из моей жизни после ее переезда в Германию. В шестнадцать лет этот тихий, замкнутый мальчик, почти не отрывавшийся от монитора, из чистого любопытства взломал серверы мэрии. Сейчас ему было около тридцати, он был фрилансером в области кибербезопасности и иногда, из вежливости, помогал мне разобраться с очередным обновлением на моем ноутбуке.
Мы встретились в самом шумном, самом демократичном месте, какое только можно было придумать — в огромном фуд-корте нового торгового центра. Леонид слушал меня, не перебивая, только изредка покручивая в пальцах соломинку от своего шоколадного молочного коктейля. Я изложила ему всю историю. Подробно, без эмоций, как техническое задание.
— Солидный заказ, Ксения Витальевна, — наконец произнес он, поправив очки. — Значит, требуется полное зеркалирование его цифрового присутствия. Все устройства. Телефон, ноутбук, планшет, облачные хранилища.
— Это возможно?
— Технически — да. Но потребуется физический доступ к основным устройствам. К телефону хотя бы на три-четыре минуты. К ноутбуку — на чуть больше.
— Пароль от ноутбука я знаю. «Ksenia1998», — выдохнула я.
Леонид едва заметно усмехнулся.
— Романтик, что и говорить. Хорошо. Я подготовлю специальный носитель. Вы подключите его к ноутбуку, запустите исполняемый файл и подождете, пока процесс завершится. С телефоном тоньше работа. Понадобится установить фоновое приложение, которое будет вести лог всего.
Вечером того же дня я устроила маленький, но эффектный спектакль. Выйдя из ванной, обернутая лишь в большое банное полотенце, я застала Варвара читающим новости на своем смартфоне, полулежа на кровати.
— Вадим, помоги, пожалуйста, — позвала я жалобным тоном, вертя в руках тонкую золотую цепочку с крошечным замком-сердечком. — Я никак не могу ее расстегнуть, пальцы скользят.
Он, слегка раздраженно вздохнув, отложил телефон на прикроватную тумбочку и подошел. Пока он пытался справиться с капризным замком, я сделала неловкое движение и «случайно» смахнула его смартфон с тумбочки. Он со звонком упал на ковер и закатился под резное деревянное основание кровати.
— О боже, прости! Я вечно все роняю!
— Ничего страшного, я достану, — он уже начал наклоняться.
— Нет, сиди, не суетись! Ты же уже в пижаме. Я сама! А ты иди в душ, пока вода не остыла. Я положу его на зарядку, все в порядке.
Как только дверь ванной комнаты закрылась, я, дрожащими от напряжения пальцами, подняла телефон. Разблокировала его (пароль был до смешного прост — 2580, цифры по вертикали, он никогда не утруждал себя сложными комбинациями). Открыла браузер, быстро ввела короткую ссылку, присланную Леонидом, и скачала неприметный файл. Иконка появилась и тут же бесследно исчезла с экрана. Успех.
Уже через сутки у нас был полный доступ ко всей переписке. Читать ее было мучительно, как рассматривать под микроскопом колонию ядовитых бактерий, но это было необходимо.
«Она сегодня в сотый раз спросила про ту виллу на Капри. Как ребенок, честное слово. Поддержи легенду, скажи, что уже внес депозит», — писала Варя.
«Сказал. Она так глупо просияла. Выглядит жалко. Кстати, наш добрый доктор просит финальный транш. Перекинь с того, кайманского, кошелька», — отвечал мой супруг.
Доктор Рубинштейн стал следующим звеном в моей цепи. Я записалась к нему на плановый осмотр. Его кабинет в элитной клинике пах не лекарствами, а дорогой кожей и страхом, тонким, почти неощутимым. Сам доктор выглядел постаревшим на десять лет.
— Ксения Витальевна, какая неожиданная радость, — его улыбка была напряженной, натянутой, как струна. — Что вас привело?
— Бессонница, Аркадий Семенович. И странное предчувствие. Мне кажется, я не переживу нашу серебряную свадьбу.
Он резко, почти незаметно сглотнул, и его пальцы слегка задрожали, поправляя папку на столе.
— Что вы, голубушка, какие мрачные мысли…
— А Вадим говорит, что у меня, возможно, проблемы с сердцем. Что есть какие-то новые препараты, профилактические… — я сделала паузу, открыла сумочку и достала не медицинскую карту, а чистый лист бумаги с распечаткой. На нем была криптовалютная транзакция. Сумма, дата, адрес кошелька-получателя. — Леонид, мой юный друг, обладает удивительными способностями к анализу блокчейна, Аркадий Семенович. Мы знаем, что этот кошелек зарегистрирован на вас. И мы прекрасно помним ту юную пациентку из семьи нефтяного магната. Ее история, к сожалению, не была доведена до суда.
Доктор словно сдулся в своем огромном кресле, превратившись в жалкого, сморщенного старика.
— Он… он меня сожрет…
— Я сделаю это раньше, — мой голос прозвучал безжалостно и тихо. — Теперь вы работаете на меня. Тот препарат, который вы приготовите для меня по его просьбе… вы замените его.
— Н-на что?
— На мощный, быстродействующий и безопасный транквилизатор. Такой, чтобы человек погрузился в сон, похожий на кому, часов на двенадцать, не более. Но выглядеть это должно убедительно. И второе. Вы подготовите экспертное заключение. Но не о моей смерти. О его психической нестабильности и потенциальной опасности для окружающих, если того потребует ситуация.
Теперь на очереди была самая сложная и ценная часть — активы. Трастовый фонд. Ключи и пароли, как я поняла из переписки, были сосредоточены в руках Варвары как финансового директора.
Я пригласила ее на ланч в самый модный ресторан с видом на Москву-реку, под предлогом обсуждения «сюрприза для Вадима». Она прибыла, сияющая холодной, отточенной красотой, готовая терпеть глупую жену босса ради поддержания видимости. Я играла роль восторженной, немного наивной дамы, погруженной в быт.
— Варенька, ты только представь — я затеяла создать фильм-биографию о Вадиме! Мне нужны красивые графики роста его состояния, динамика, чтобы было наглядно!
Она расслабилась, видимо, решив, что имеет дело с полной простушкой.
— Конечно, Ксения Витальевна. Вадим Олегович — человек-эпоха. Это будет прекрасный подарок.
Именно в этот момент сработал отвлекающий маневр, придуманный Леонидом. На ее телефон поступил звонок с номера, имитирующего службу безопасности премиум-банка.
— Елизавета Артемьевна? Беспокоит служба безопасности. Зафиксирована попытка несанкционированного доступа к вашему корпоративному счету. Требуется немедленная авторизация через наше официальное приложение для подтверждения личности.
Она извинилась передо мной с видом озабоченного профессионала и уткнулась в экран. Я же, под предлогом поправить чулок, незаметно наклонилась и прикрепила под столешницей крошечное устройство, перехватывающее данные по беспроводной сети, — эту «жвачку» мне дал Леонид. Она была липкой, как жвачка, и так же незаметна.
— Фух, ложная тревога, — выдохнула она через пару минут.
— Слава богу! — воскликнула я, поднимая бокал с минеральной водой. — Давайте выпьем за успех всех ваших начинаний, Варя!
Поздно вечером на моем защищенном мессенджере пришло сообщение от Леонида: «Троян внутри. У нас полный доступ к офшорным схемам и управлению трастом. Ожидаю вашей команды на инициирование обратного трансфера».
«Жди сигнала. Я хочу, чтобы их банковские счета опустели ровно в тот момент, когда он будет поднимать бокал за свое несметное богатство и безупречную жизнь».
За три дня до знаменательной даты я устроила Вадиму прощальный, как я теперь понимала, ужин на двоих. Я приготовила его любимое блюдо — утку по-пекински, с хрустящей кожицей и тонкими блинчиками. Я наблюдала, как он с аппетитом ест, как аккуратно вытирает пальцы салфеткой, и думала: «Кушай, Вадим. Наслаждайся этим вкусом. В твоем не столь отдаленном будущем меню будет значительно скуднее и однообразнее».
— Ты сегодня какая-то… другая, Ксения, — заметил он, отодвигая тарелку.
— Просто волнительно, дорогой. Двадцать пять лет… Это же целая жизнь.
— Да, — он отвел взгляд к окну, в темноту сада. — Целая жизнь. Но, знаешь, лучшие страницы, я уверен, еще впереди.
— О, я в этом не сомневаюсь, — тихо ответила я, и в моем голосе прозвучала такая уверенность, что он на мгновение задержал на мне взгляд, но тут же отмахнулся от своих мыслей.
День Икс настал. Особняк гудел, как гигантский, изысканно декорированный улей. Флористы превратили зал в белоснежный сад — тысячи пионов, гортензий и жасмина (я лично проследила, чтобы в композиции не затесалась ни одна, даже самая маленькая, гвоздика; это была моя маленькая, горькая ирония).
Я надела платье, которое шили для меня втайне от всех в одном из самых закрытых парижских ателье. Оно было цвета жидкого серебра и холодного лунного света, облегало фигуру, словно вторая кожа, и заставляло меня чувствовать себя не женщиной, а оружием — отточенным, смертоносным и прекрасным. Я смотрела в зеркало и видела незнакомку. Ни тени «побитой собаки». Только холодный, бездонный взгляд хищницы, вышедшей на охоту.
Вадим был ослепителен в смокинге от Brioni. Варя тоже присутствовала, в вызывающе-элегантном платье цвета спелой вишни, держалась в стороне, но их взгляды, полные тайного понимания и предвкушения, пересекались, как лезвия. «Скоро», — говорили их глаза. «Уже», — думала я, ловя один из таких взглядов и отвечая на него безмятежной, светской улыбкой.
Леонид находился в фургоне с оборудованием в переулке неподалеку, контролируя процесс вывода средств и, как главный режиссер этого вечера, мультимедийную систему особняка.
— Готовность одна минута, Ксения Витальевна. Кошельки пусты. Они теперь не просто банкроты, они — финансовые призраки.
Банкет близился к кульминации. Выступил мэр с трогательной речью о нерушимости семейных уз. Вадим сиял, как новогодняя елка. Он взял в руки микрофон, и зал затих в почтительном ожидании.
— Друзья! Дорогие гости! Сегодня — день, к которому мы шли рука об руку целую четверть века. Ксения, ты была не просто женой. Ты была моим ангелом-хранителем, моим вдохновением, моей тихой гаванью. Без тебя…
— Позволь мне, любимый, — мягко, но неумолимо перебила я его, беря микрофон из его рук. Мои пальцы были сухими и холодными. — У меня тоже подготовлен ответный подарок. Небольшой фильм. О нашем пути. О том, что обычно остается за кадром роскошной жизни.
Свет в зале приглушили. На огромном, во всю стену, экране возникли старые, немного выцветшие кадры нашей скромной студенческой свадьбы. Гости умиленно зааплодировали. Вадим снисходительно улыбнулся, сделал глоток шампанского. Он знал этот сценарий. Вернее, он думал, что знает его.
Внезапно изображение дернулось, запрыгало и погасло. Но звук… звук стал нарастать, становился четче, громче, пронзительнее, заполняя собою все пространство.
— …и цветы, конечно, только белые. Огромные, воздушные облака из пионов и гортензий.
Голос Вадима, знакомый каждому в этом зале, раскатился под сводами, обретая зловещее, театральное звучание.
— Вадим, мы действительно в три ночи будем говорить о флористике? Я думала, мы здесь для обсуждения итогов. Финального аккорда.
Холодный, деловой голос Варвары.
В зале воцарилась гробовая, давящая тишина, сменившая веселый гул за секунду. Я видела, как лицо Вадима стало землистым, как пепел. Хрустальный фужер выскользнул из его обмякших пальцев и разбился о паркет с душераздирающим звоном. Варя в дальнем углу буквально влипла в стену, ее глаза стали огромными от ужаса.
— …утром — убитый горем супруг обнаруживает бездыханное тело. Скорая констатирует обширный, молниеносный инфаркт… Она давно превратилась в старый, обшарпанный чемодан без ручки…
Зал замер в ступоре. Гости не могли понять, чудовищный розыгрыш, провокация или же они все стали свидетелями чего-то немыслимого. Вадим, как раненый зверь, ринулся к пульту звукооператора.
— Выключите! Это подлог! Вредительство! Конкуренты! Остановите!
Но Леонид заблокировал управление. Запись, чистая, неопровержимая, продолжала литься в мертвую тишину.
— Доктор Рубинштейн… он мне многим обязан… Он подпишет любой документ… План таков: двадцатого банкет, утром труп…
И в этот момент, точно по режиссерской раскадровке, массивные двери в зал распахнулись. Но вошли не официанты с многоярусным свадебным тортом. Переступили порог люди в форме и в строгих штатских костюмах. Впереди шел следователь Макаров, старый приятель моего покойного отца, с которым я встретилась за два дня до этого, предоставив ему полный пакет доказательств.
— Вадим Олегович, — его голос, спокойный и неумолимый, перекрыл нарастающий шепот. — Варвара Артемьевна. Вам необходимо проехать с нами для дачи объяснений. В рамках возбужденного уголовного дела по статьям: покушение на убийство, мошенничество в особо крупном размере, подделка официальных документов, служебный подлог.
Вадим обернулся, ища взглядом поддержки. Он увидел Лизу — та уже рыдала, размазывая тушь, и выкрикивала, что она лишь исполняла приказы, что ее шантажировали. Он посмотрел на гостей — те отшатывались, отворачивались, смотрели на него с омерзением и ужасом. И наконец, его взгляд, полный немого непонимания и ярости, упал на меня.
— Ксения… Это ты? Но как… Ты же никогда… Ты не разбиралась ни в чем сложнее кухонной плиты…
Я сделала несколько шагов ему навстречу. Мое серебряное платье звенело тихим, ледяным звоном.
— Я разбираюсь в людях, Вадим. В «старых чемоданах» иногда хранят не только старье, но и запасные ключи, и завещания, и… детонаторы. Ты сам вложил в мои руки предохранительное кольцо.
Его увели, и наручники на его запястьях блеснули под светом люстр тем же холодным серебром, что и мое платье. Варю почти вынесли, она потеряла одну из своих лакированных туфель. Доктора Рубинштейна, как я узнала позже, взяли в аэропорту «Шереметьево» в момент прохождения паспортного контроля, у него на руках был билет в Тель-Авив.
Через месяц я пришла на свидание в СИЗО. Вадим похудел, осунулся, его дорогой лоск и уверенность в себе растворились без следа, оставив лишь злобную, быстро стареющую тень былого величия в казенном халате.
— Довольна? — прошипел он в переговорное стекло, и его дыхание затуманило плексиглас. — Ты разрушила все, к чему я шел! Компания, репутация, связи! Ты украла у меня будущее!
— Я вернула себе прошлое, Вадим, — спокойно ответила я. — А что касается будущего… Трастовый фонд был на предъявителя. И предъявителем теперь являюсь я. Знаешь, я перевела значительную часть средств в несколько фондов — помощи женщинам в кризисных ситуациях и защиты диких животных. Остального хватит, чтобы начать жизнь с чистого листа. Той жизни, о которой я когда-то мечтала.
— Я выйду! У меня будут адвокаты…
— У тебя нет денег на адвокатов, Вадим. Твой государственный защитник уже советует тебе пойти на сделку со следствием. Варвара дала исчерпывающие показания. Рубинштейн тоже поет, как соловей. Ты остался в полном одиночестве. Как и заслужил.
Он в бессильной ярости ударил кулаком по стеклу. Охранник сделал шаг вперед, но я легким жестом остановила его.
— Зачем ты пришла сюда? Насладиться видом?
— Проститься. И сказать спасибо.
— Благодарность? За что?!
— За то, что ты убил во мне ту Ксению. Ту доверчивую, любящую дуру, которая верила в сказку про принца. Спасибо. Новая я… она мне нравится неизмеримо больше.
Я встала, поправила идеально сидящий, строгий жакет из тончайшей шерсти.
— Прощай, Вадим. На серебряную свадьбу принято дарить серебро. Мой подарок тебе — пара изящных браслетов. Надеюсь, они сидят плотно.
Я вышла из здания в прохладный, промозглый осенний день. Небо было затянуто низкими свинцовыми тучами, моросил мелкий, холодный дождь. Но внутри меня было тепло и невероятно, оглушительно тихо. У ворот, в стороне от служебных машин, меня ждала неприметная, но комфортабельная иномарка. За рулем сидел Леонид.
— Куда держим путь, Ксения Витальевна? — спросил он, заводив мотор.
— В Шереметьево, Леня. У меня на руках билет в одну сторону. Всегда мечтала увидеть лавандовые поля Прованса. Говорят, даже поздней осенью там пахнет свободой и морем.
Я села на пассажирское сиденье, и машина тронулась с места, мягко покачиваясь на неровностях асфальта. Я не оглядывалась. В зеркале заднего вида, которое я поправила рукой, оставалось лишь одно — уходящая вдаль, серая, безликая стена, растворяющаяся в пелене дождя и в тумане моего безвозвратно ушедшего вчера. Впереди же лежала дорога, чистая, как белый лист, на котором я могла наконец написать свою собственную, настоящую историю. Без чужих сценариев. Без ядовитых узоров лжи. Только тишина, свобода и бескрайнее, обещающее небо где-то там, за облаками.
