Принцесса вернулась, ожидая трона, но ее трон уже занят без лишних слов. Он не побежал на поклон, потому что нашел то, что не нужно завоевывать. И теперь ее гордость — просто пыль на дороге к его настоящему счастью
Лучи заходящего солнца, длинные и золотистые, словно растопленный мед, заливали двор, цепляясь за пыльные стекла гаража и ржавый бак мотоцикла. Надя, запыхавшись от быстрой ходьбы, буквально влетела за калитку, распахнув ее с таким звоном, что старый скворечник на рябине закачался. Ее волосы, выбившиеся из хвоста, светились на солнце нимбом.
— Виктор, ты здесь? Ленка… то есть, Марьяна Руденко приехала! — выпалила она, едва переведя дух. — Красивая такая, в том самом синем платье, помнишь? Из города, прямо как картинка. Родители к тете Нине в гости заехали, на неделю. Пойдешь к ней?
Виктор, высокий и худощавый, но с той самой широкой костью, что обещает силу, склонился над открытым бензобаком своего «железного коня». В руках он сжимал провод, тонкий и упрямый. Услышав голос сестры, он медленно распрямил спину, позвонки мягко хрустнули. Он вытер ладони о уже измасленную ветошь, и его лицо, затененное козырьком кепки, оставалось спокойным, почти отрешенным.
— Не пойду, — прозвучало тихо, но твердо.
— Что? — Надя замерла на месте, будто наткнулась на невидимую стену. — Как это «не пойду»? Это же Марьяна! Ты же… Ты же полгода назад, кажется, только о ней и думал. Всю округу исходил, высматривая ее у окна или у колодца. Каждую ее улыбку, каждое слово на счету держал. Ты был в нее… ну, влюблен, что ли.
— Казалось, — повторил он то же слово, но теперь в нем звучала не догадка, а констатация. Он отложил тряпку, сел на старую скамейку у стены гаража, приглашая жестом сестру рядом.
Надя, недоуменно покачав головой, опустилась рядом. Вечерний ветерок шелестел листьями клена, разнося запах нагретой за день земли и полыни.
— Гордыня? Обида? — предположила она, всматриваясь в профиль брата. — А она, между прочим, сама о тебе спрашивала. У тети Нины на крыльце сидела, абрикос ела и так, между делом, спросила: «А Виктор ваш как, все на мотоцикле своем гоняет?». Сама! Значит, помнит. Может, за эти месяцы в городе что-то переосмыслила, может, поняла, что здесь, в тишине, осталось что-то настоящее. А ты тут нос воротишь… Я же помочь хотела.
Он взял ее руку, грубоватую от работы, в свою, еще пахнущую бензином и металлом.
— Надюш, не надо. Искренне, совсем не надо. Ну, приехала. Ну, спросила. Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. А у меня теперь другие птицы поют.
— Другие? — удивилась сестра. — Какие еще?
— Позже, — улыбнулся он загадочно. — Все сам увидишь.
Полгода назад именно здесь, у этих ворот, он стоял и смотрел, как автомобиль Руденко, поднимая облако пыли, скрывается за поворотом. Он не бежал следом, как в плохом кино. Он сел на свой мотоцикл и проводил их до трассы, стоя потом на обочине, пока красные огни задних фонарей не растворились в серой дали. Тогда мать, обняв его за плечи, сказала: «Сердцу не прикажешь, сынок. Насильно мил не будешь». Она была права. Марьяна была как яркая бабочка — красивая, легкая, невесомая. За ней вздыхали многие, пророча ей судьбу принцессы из столицы. Виктор тогда долго тушил в себе этот внутренний пожар, это наваждение, когда за закрытыми веками стоял только ее образ. Но пламя, оставшееся без кислорода, рано или поздно угасает, оставляя после себя не пепел, а очищенное место для нового костра.
Теперь Виктор встал, подошел к умывальнику — старой чугунной раковине, врытой в землю у забора. Он скинул запачканную рубаху, обнажив загорелую кожу и упругие мышцы, и принялся умываться, поливая голову ледяной водой из ведра. Капли сверкали на солнце, как бриллианты. «Собирается», — подумала Надя с легкой тревогой. Она видела, как он зашел в дом и через минуту вышел в свежей синей рубашке, аккуратно заправленной в почти новые джинсы. Волосы были влажными и темными. Сердце Нади сжалось: «Ну все, побежал. Только бы не стало ему снова больно».
Но Виктор не повернул на улицу, где жила тетя Нина. Он прошел через двор, открыл калитку в глухой задний забор и шагнул на тропинку, ведущую к реке. Надя, движимая любопытством и заботой, осторожно последовала за ним, стараясь ступать бесшумно по мягкой траве.
Вечер вступил в свои права полностью. Небо на западе горело алым и персиковым, а на востоке уже поднималась бархатная синева, усеянная первыми, еще робкими звездами. Воздух, напоенный ароматом скошенного сена, речной свежести и цветущего шиповника, был прохладен и сладок. Виктор дошел до старого, могучего тополя, под которым лежало вывороченное бурей бревно — их давнее, детское «место силы». Он присел, потом встал, всматриваясь в подернутый вечерней дымкой луг.
И тогда из-за изгиба тропинки появилась она. Девушка в простом светлом платье в мелкий цветочек, которое трепетало вокруг ее колен от легкого ветерка. В руках она несла небольшой букет из полевых васильков и ромашек. Увидев его, она ускорила шаг, и на ее лице расцвела улыбка — не ослепительная, как у Марьяны, а теплая, искренняя, с ямочками на щеках.
Виктор шагнул навстречу и обнял ее, широко, сильно, бережно, словно закрывая от всего мира. Он прижался щекой к ее волосам, пахнущим солнцем и травами.
— Думал, этот вечер никогда не наступит, — прошептал он. — Соскучился до боли в сердце. Здравствуй, Вероника. Вероничка моя.
— Здравствуй, — она рассмеялась тихим, серебристым смехом, от которого на душе становилось светло и спокойно. — Я тоже. Целый день думала только об этой минуте.
Она замолчала, и в ее глазах, поднятых к его лицу, мелькнула тень сомнения. Он почувствовал это без слов.
— Что ты? Говори.
— Сегодня в магазине слышала… Марьяна Руденко в селе. К тете своей приехала, — выдохнула она, не отводя взгляда.
— А, — он мягко откинул прядь с ее лба. — Надя уже протрубила. Это вообще не имеет к нам никакого отношения. Это страница из старой книги, которую я давно перелистнул. Знаешь что? Давай перестанем ждать. Давай сделаем нашу жизнь главной историей. Давай поженимся, Вероника. Я все обдумал. Сердцем и головой. А ты?
Она замерла, глаза ее широко распахнулись, в них отразилось и небо, и его серьезное лицо.
— Я? Мне… мне надо подумать, — сказала она, и в уголках ее губ заплясали лукавые искорки.
— Подумать? — он сделал вид, что огорчен. — Ну ладно. Долго?
— Хоть минуточку.
— Минуту? Считаю! — он притворно-сурово поднял палец. — Раз… два…
— Да согласна я, согласна! — не выдержала она, рассмеявшись и обняв его за шею. — Безумно согласна!
Надя, притаившаяся за густыми зарослями бузины, не слышала слов, но видела все: эту встречу, этот объединяющий их покой, эту тихую радость, которая витала в воздухе, словно туман над рекой. Она узнала девушку — Веронику, дочку скромного агронома из соседней улицы. Тихая, всегда с книгой, с добрыми глазами. И когда же она успела так измениться, расцвести этой внутренней, неброской, но такой прочной красотой? Надя почувствовала, как тяжесть заботы о брате спадает с ее плеч, растворяясь в вечернем воздухе. Она развернулась и пошла домой, улыбаясь сама себе.
Дома ее ждала сцена, которая лишь утвердила ее в правоте брата. К калитке, звонко щебеча, подошли две нарядные фигуры: Марьяна в том самом синем платье и ее городская подруга.
— Надя! Привет! — голос Марьяны был мелодичным и чуть свысока. — Где же твой брат-невидимка? Я думала, он уже будет здесь меня ждать. Я же в гости приехала, сама пришла, — в ее тоне звучала уверенность, будто она оказывала небывалую честь.
Надя подошла к калитке, но не открывала ее.
— Он не придет, Марьяна. Он занят.
— Занят? — на perfectном лице гостьи появилось искреннее изумление. — Скажи, что это я. Он выйдет.
— Не выйдет, — Надя говорила спокойно, но твердо. — У него своя жизнь. Своя дорога. И на ней уже есть попутчик.
— Что? У него… кто? — в глазах Марьяны промелькнуло что-то похожее на укол уязвленного самолюбия.
— Это уже неважно. Ты уехала в свой город, в свою блестящую жизнь. А здесь, в этой тишине, растут свои, настоящие цветы. И он нашел тот, что пахнет не духами, а родной землей и верностью. Поезд, как говорится, ушел. Извини.
— Да мне и не надо было! — вспыхнула Марьяна, резко повернувшись. — Просто по старой памяти… Ну его!
Надя смотрела, как две нарядные фигуры удаляются, растворяясь в сумерках. Она тихо закрыла калитку. В доме уже засветилось окно кухни, отбрасывая на траву теплый желтый квадрат. Где-то вдали, со стороны реки, доносился счастливый смех. Она подумала о брате, о его спокойной, обретенной силе, о Веронике с ее ясным взглядом. И о том, что самое прочное счастье строится не на вспышках фейерверков, а на тихом, ровном свете, похожем на этот свет в окне — тот, что всегда ждет тебя дома.
—
А над рекой, под кроной древнего тополя, чьи листья шептали на языке, понятном только звездам и влюбленным, двое людей строили мост в свое будущее. Их пальцы были сплетены, а взгляды устремлены не назад, в пыльные сумерки прошлого, а вперед — в зарождающийся рассвет их общей судьбы. И этот рассвет обещал быть не ослепительно-ярким, а ясным, чистым и бесконечно долгим, как тихое течение реки под берегом, где корни старого дерева, крепкие и переплетенные, уходили глубоко в землю, держась за нее на века. Они нашли друг в друге не мимолетное отражение, а целый мир — и в этом мире им предстояло навсегда остаться дома.
