Свекровь считала кривоногую невестку лягушкой, пока та не сорвала три ветки сирени в Вальпургиеву ночь. Она так хотела разлучить сына с ведьмой, что сама подарила все свое везение соседке, а теперь смотрит, как та выходит замуж за генерала
Лиодоре Сергеевне давно уже было известно наверняка — её единственному сынишке определённо не повезло с избранницей. Это не было голословным утверждением, нет, это зрело как тяжёлое, тёмное предчувствие где-то в глубине души, проросшее горьким корнем с самой первой минуты знакомства.
– Кого это ты в наш дом привёл? — прозвучало брезгливо, словно речь шла не о человеке, а о случайной, неопрятной твари, подбиравшейся к порогу. Лиодора Сергеевна стояла на пороге гостиной, её взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по хрупкой фигурке девушки, примёрзшей к руке её Виленьки.
«Даже моё благородное имя осмелилась собой запятнать!» — пронеслось в голове у женщины, пока она разглядывала смущённую Милану. А разглядывать, право, было нечего. Невысокая, тоненькая, ножки — словно две спички, изогнутые неловко, уши, торчащие будто локаторы, а рот… Широкий, будто у лягушонка, готовый растянуться в улыбке до самых этих самых ушей. Стоит и лыбится, думает, плутовка, что вот так просто можно прийти и отнять у матери её кровь, её свет, её смысл? Нет, нет, мы ещё посмотрим. Лиодора Сергеевна не таких видала, не таких провожала с дороги долгой и неровной.
А Милана, меж тем, смотрела на Виленка глазами, полными такого чистого, безоговорочного обожания, что от одного этого взгляда могло стать тепло. Она лишь заливалась румянцем — то ли от переполнявших её чувств, то ли от смущения, то ли от смутного предчувствия грядущих битв, что ей предстояло выдержать на этом незнакомом поле.
«Вот этими самыми глазами и опутала Витеньку. Глаза… ничего, хороши. То ли серые, то ли с зелёным отливом, глубокие, точно лесное озеро в сумерках. Затянула в омут, гадёныш! Истинно, приворожила!» — мелькнула у Лиодоры Сергеевны мысль, но сын уже опережал события, выпаливая новость, от которой у матери похолодело внутри и дрогнули пальцы.
– Мамуль, мы решили пожениться.
О, стерва! Как ловко окрутила неопытного мальчишку! Ну что ж, ночная кукушка всегда перекукует дневную, это известно испокон веков. О, мужчины, слепые и доверчивые создания! Сколько раз она, мать, говорила, наставляла, предостерегала! Столько сил вложено в сына, столько надежд возложено на его будущее! А ведь какие девицы за ним прежде увивались — статные, видные, умницы и красавицы, не чета этой, тощей да неприметной.
– Внезапно как-то собрались? Что за спешка? — Лиодора Сергеевна устремила пристальный, недобрый взгляд на плоский, ничем не выдающийся живот хитрюги.
– Какая спешка? Всё как положено, мы даже заявление ещё не подали, — удивился Вилен, обнимая за плечи свою молчаливую спутницу.
«Ах, мой бесхитростный мальчик, даже не ведает, как ловко его могут опутать сети!» — с нежностью подумала Лиодора Сергеевна, на миг забыв, что её Витеньке давно перевалило за тридцать, и наивность была вытеснена из него жизнью давным-давно.
– Что ж, — протянула она, выдерживая паузу, — прекрасно, что не торопитесь. И правильно, ведь незачем, верно? — этот вопрос уже предназначался той, что стояла, потупив взгляд. Та лишь кивнула, не поднимая глаз. — А голосок у твоей избранницы имеется? Или она изволит хранить молчание?
– Имеется, — прозвучал тихий, но твёрдый голосок. — Очень рада познакомиться. Вилен много рассказывал о вас.
Вот так-так! Скороговоркой выдала заученную фразу и снова замолчала, будто и не она говорила!
– Учишься где или работаешь уже? — Лиодора Сергеевна сделала вид, что ей нестерпимо интересно, хотя на самом деле её мало занимало, чем промышляет эта проходимка. Всё равно Вилен одумается, забудет её через пару недель. Уж мать постарается. Вот, к примеру, в спине снова заныло нехорошо. Пора бы в больницу обследоваться, сыну будет чем заняться, о головокружении позаботиться. А там… там видно будет.
– Ой, — Лиодора Сергеевна вдруг скривилась, схватившись за поясницу. Она решила, что чем раньше начать драму, тем скорее она достигнет логичного завершения, которое она, скромно гордясь своей начитанностью, любила именовать красивым словом «развязка». — Ой, снова прихватило. Витенька, вызови, пожалуйста, скорую, наверное, соли беспокоят, укольчик бы сделать…
– Милана тебе мигом поможет, — неожиданно вставил сын и бережно повёл мать к мягкому дивану. — У неё рука лёгкая, уколы ставит — комар и то кусается больнее!
Вот тебе и раз! Не хватало только лежать беззащитной перед этой девчонкой!
– Медсестра, что ли? — Лиодора Сергеевна величаво уселась на край дивана, глядя на Милану свысока. — Или санитарка?
– Ведьма она у меня, мам, с ней лучше не спорить, — усмехнулся Вилен, а у Лиодоры Сергеевны от таких слов перехватило дыхание. До чего же она его уже обработала! Даже не скрывает своих колдовских корней! А сын говорит об этом так буднично!
– Виль, хватит уже, заладил: ведьма да ведьма, — вдруг решительно вступила в разговор Милана. — Я фармацевт, а моя бабушка травами занимается, каждую травинку знает: как зовётся, от чего помогает, когда собирать. Вилен её «лабораторию» увидел, вот теперь и дразнит. Какие лекарства у вас есть? Я могу быстро сделать укол.
Вот так помощница объявилась!
– Не нужно! — Лиодора Сергеевна решительно поднялась. — Уже легче. С такими новостями и болеть некогда, — ехидно добавила она, с удовольствием отметив, как по лицу и шее Миланы вновь поползли некрасивые красные пятна. «Да-а, милочка, такими нервами мужа не разжалобишь, лишь отвращение вызовешь», — с горьким торжеством подумала женщина.
– Мы вас в гости приглашаем, — тихо, будто через силу, произнесла Милана.
– Мы? — Лиодора Сергеевна высоко подняла бровь.
– Родители, бабушка с дедушкой. Вилена они уже знают, теперь с вами хотят познакомиться.
– Ах, уже знают? — в голосе женщины зазвенела сталь. Значит, сын давно уже крутится в этой семье, а матери — ни слова? Замечательное воспитание, нечего сказать! Но гнев можно будет излить позже, сейчас нужно держать оборону.
– Что ж, — медленно, будто оказывая великую милость, произнесла Лиодора Сергеевна, — мы с Витенькой придём.
«Мы придём» — вот что должна была услышать эта наглая девчонка. Есть она, Милана, а есть Лиодора Сергеевна с её Виленькой, а всё остальное — просто фон, декорации к их жизни.
Милана всё поняла правильно и покраснела ещё гуще. Она, конечно, ожидала трудностей, но едва ли предполагала, что битва начнётся прямо на пороге. Что ж, жизнь без препятствий — не жизнь, как любил говорить её дед. Милана шмыгнула носом и вдруг подняла глаза, посмотрев прямо в холодные зрачки будущей свекрови.
– Будем вас ждать, — спокойно сказала она и вышла в прихожую.
Вилен — предатель! — чмокнул мать в щёку и бросился вдогонку за своей лягушонкой.
– Поглядим ещё, кто кого, — пробормотала Лиодора Сергеевна, а потом тщательно протёрла пол, где стояла «невеста», и выбросила тряпку в мусорное ведро.
Она уже предвкушала скорую и несложную победу, однако родной сын словно подменился. На все её жалобы, душераздирающие монологи и задушевные беседы он отзывался рассеянно и холодно, будто между ними и не было той невидимой, прочной нити, что связывает мать и дитя.
– Приворожила, стерва! — жаловалась Лиодора Сергеевна своей соседке Вере, которую в минуты нужды именовала единственной и неповторимой подругой. — Вся семейка такая! Мать, бабка — страшнее ночи, а мужья у них — хоть куда! Красавцы! На кого позарились? Колдовство, чистой воды!
– А мужья-то счастливы? — не к месту интересовалась вечно недомогающая Вера.
– Какая разница? — огрызалась Лиодора Сергеевна, не желая признаваться даже себе, что отцы Миланы, судя по всему, выглядели людьми умиротворёнными и глубоко преданными своим неказистым жёнам.
– Я к тому, что если твоего Витеньку любить будут, то какая беда в том, что они не красавицы? Детки, гляди, в тебя пойдут, а…
– Какие дети?! — вскрикивала Лиодора Сергеевна, обзывала Веру дурой и мчалась прочь.
Пользы от этих разговоров не было никакой, и приходилось самой выдумывать способы отвадить сына от этой лопоухой особы. Чего только ни предпринимала Лиодора Сергеевна! И на недостатки намекала (прикрываясь ложной похвалой, мол, некрасивая жена — зато верная, никто не уведёт), и самой Милане рассказывала про дурную наследственность в их роду (отец Вилена ушёл, едва узнав о беременности, Милана же шмыгала носом и говорила, что верит в Вилена, ведь не могла такая замечательная мать вырастить плохого человека, от такой ехидной прямоты Лиодора Сергеевна теряла дар речи минут на десять), и притворялась смертельно больной (тут же явилась бабка Миланы и почти насильно влила в неё горький отвар, после которого Лиодора Сергеевна так часто бегала в туалет, что проголодалась и, не помня себя, съела пять котлет на глазах у изумлённого сына; в тот же вечер версия о скорой кончине бесследно испарилась под влиянием кружки пива, которую ей внезапно захотелось), утверждала, что на свадьбу нет денег (Вилен неожиданно вспылил и велел не лгать), просила подождать, проверить чувства… Воображения не хватило, чтобы объяснить, зачем нужна эта отсрочка.
Вопреки всем её усилиям, Вилен и Милана поженились.
– Как же так? Я его растила, лелеяла, думала, опора в старости будет, а он? Предатель! — причитала Лиодора Сергеевна кроткой Вере.
– Лиодора, какая старость, тебе и пятидесяти нет! И почему предатель? Женился человек! Внуки появятся — будет тебе радость, — с лёгкой завистью говорила одинокая Вера, чей муж сбежал когда-то за мифической свободой, а сын пропал на северных просторах.
– Внуки? — уже чуть тише переспросила Лиодора Сергеевна, хватаясь за сердце.
– Внуки, — тоскливо подтвердила подруга и заплакала.
– Никогда этому не бывать! — шипела Лиодора Сергеевна, уже смутно понимая, что битва проиграна. Молодые бывали в гостях часто, неизменно вежливые, заботливые, Вилен копался в огороде, а Милана всё норовила то полы помыть, то пыль стереть.
– Не надо, — цедила сквозь зубы Лиодора Сергеевна, опасаясь, что эта ведьма (сын-то был прав!) наведёт на неё порчу через воду или пыль. Зачем невестке желать ей зла, она и сама не знала. Милана-то сияла от счастья: муж, дом (родители помогли), работа, скоро дети… Внуки. Лиодора Сергеевна не то чтобы не ждала их (по всем приметам, должна была родиться двойня), но боялась увидеть в младенцах торчащие уши и возненавидеть их так же, как и их мать.
Так и тянулись дни, пока не приснился Лиодоре Сергеевне сон необычайный и яркий.
Дело было в последний день апреля, она запомнила это отчётливо, потому что во сне ей так и сказали, что в Вальпургиеву ночь грани между мирами истончаются, и многое может случиться.
Приснилось ей, будто стоит она на вершине Лысой горы, что дала имя их селу — Лысогорка. Гора невысокая, но место пустынное, безлюдное, даже скот там не пасётся. И вдруг рядом разгорается костёр, а вокруг него начинают кружиться в танце тени, зыбкие и зазывные. Так и тянет к ним присоединиться, но где-то в глубине сознания шевелится знание: нельзя, запретно. А тени шепчут, обещают перемены, велят быть настороже и не упустить свой шанс. Стоит Лиодора Сергеевна, заворожённая, и ждёт. И видит внезапно куст сирени, весь в роскошных, тяжёлых гроздьях. Аромат от него струится такой густой и сладкий, что голова кружится, земля уходит из-под ног, но её подхватывают чьи-то сильные руки. А потом является ей Милана, обнажённая (тьфу, бесстыдница!), и мать её, и бабка — тоже нагие (ещё раз тьфу! Взор оскверняют!). Подходят они к кусту, срывают каждая по ветке сирени и приговаривают по очереди:
– На здоровье.
– На лад в семье.
– На любовь взаимную и верную.
А потом хором, и голоса их звучат, как колокольный звон:
– В Вальпургиеву ночь. Слово наше. Да будет так.
И костёр вспыхивает так ярко, что Лиодора Сергеевна просыпается, ещё чувствуя жар на коже.
Сон был настолько ясным и реальным, что она даже поднялась проверить, не стоит ли на столе ваза с тремя ветками сирени. Не нашла — и вздохнула с облегчением, в котором, однако, таилась тень разочарования.
Но самое интересное ждало её впереди.
Днём примчался Вилен — взволнованный, сияющий, а в руке сжимал… Лиодора Сергеевна пошатнулась и опустилась на диван.
– Мам, что ты? Плохо? Скорую? — сын засуетился вокруг, как в былые времена, до появления Миланы, а она не могла вымолвить ни слова, лишь смотрела на три ветки сирени в его руке.
– Что это? — наконец выдавила она.
– Это тебе от Миланы. Сказала строго-настрого вручить лично. Вот, получай, — сын попытался сунуть цветы в её оцепеневшие пальцы, но она отдернула руку.
– Поставь в вазу… что-то мне нехорошо.
– Попроси тётю Веру посидеть с тобой, а я бегу, Милана рожает. Ох, мам! Такого страха я ещё не знал! — Вилен расцеловал мать и выбежал, пообещав немедленно позвонить, как только детки появятся на свет.
– Цветы мне передаёт! Ну, ну! А что с этими цветами? Смерть? Проклятие? Безумие? Или… здоровье и семейный лад? Нет, не верю! Не такие они! А может…
Страшная догадка обожгла её. Неужели с этими душистыми ветками у неё забирают жизненные силы, чтобы внуки родились здоровыми, а роженица не умерла в муках? От этих женщин всего можно ожидать! (Позже Лиодора Сергеевна пыталась понять, откуда взялись эти тёмные, несправедливые мысли, будто кто-то нашептал их ей.)
Задумчиво глядя на вазу с сиренью, она вспомнила старую примету: если перенаправить предназначенное проклятие на другого, оно потеряет силу или вовсе не сработает. Значит… Она решительно взяла вазу, стараясь не касаться лепестков, и быстрым шагом направилась к соседке Вере.
– Тебе, цветы эти… вазу тоже забирай, — успела сказать Лиодора Сергеевна, а потом мир поплыл перед глазами, и она погрузилась в недолгий, но глубокий обморок.
– Зря вы так, свекровушка, — сказала ей привидевшаяся Милана, лицо которой было искажено гримасой боли.
– Зря ты так, сватья, — добавила мать Миланы, возникшая из темноты.
– Эх, упустила ты своё счастье! — покачала головой бабка.
Явились они ей в обмороке ровно так же, как и во сне. К счастью, одетыми.
– Лиодора, родная, очнись! — Верочка брызгала на неё водой и легко похлопывала по щекам.
– Плохо спала, а в целом ничего, — отрезала Лиодора Сергеевна и, сославшись на дела, поспешила домой. Совесть не мучила. С Верой ничего не случится — не на неё же чары нацелены.
Милана разродилась к вечеру. Как и предсказывала её бабка, на свет появились две девочки — Аленка и Иринка. Вилен был на седьмом небе от счастья и кричал в трубку так, что слова сливались в сплошной ликующий поток. Лиодора Сергеевна лишь спросила, какие у младенцев уши, не слишком ли оттопырены.
– Хоть бы в нашу породу пошли, — пробормотала она своему отражению в зеркале и легла спать. В эту ночь сны обошли её стороной.
А дальше началось самое удивительное.
Внучки неожиданно покорили сердце Лиодоры Сергеевны. Глаза у них были мамины — глубокие, меняющие цвет, а вот уши — папины, аккуратные, прижатые к голове. Ножки — ровные, обещающие стать длинными и стройными. Всё остальное было пока тайной.
– Агу, агу, мои птенчики, — ворковала она над коляской и ловила на себе взгляд Миланы — странный, полный не то жалости, не то сочувствия.
– Что? — спрашивала Лиодора Сергеевна, но невестка лишь пожимала плечами в ответ.
Девочки росли, Вилен процветал, жизнь Лиодоры Сергеевны текла своим чередом — тихо, немного одиноко. А вот у соседки Веры началась новая жизнь.
Сперва объявился её бывший муж, приполз с повинной, с букетом и пирожным. Мол, всё осознал, прости, давай начнём сначала. А Вера, румяная и необычайно бодрая (как потом призналась, у неё прошли хронические мигрени и появилась невиданная энергия), выгнала его взашей, швырнув пирожное в канаву, а букетом отлупив так, что тот бежал, выдёргивая шипы из щёк.
Лиодора Сергеевна удивилась: ещё недавно Вера тосковала по непутевому мужу. Та же, пылая праведным гневом, заявила, что с неё хватит влачить жалкое существование, пора наконец жить.
Потом, словно по волшебству, вернулся сын Веры, да не один, а с молодой женой, маленькой дочкой и… крестным новой родственницы, генерал-майором в отставке. Тот, как выяснилось, приехал лечиться к бабке Миланы — беспокоили почки. Сын Веры осыпал мать подарками, невестка сшила ей платья невиданной красоты, а генерал-майор стал захаживать в гости, а потом и вовсе начал приглашать Веру в кино и возить в городские рестораны.
– Это всё моё! Верните! — хотелось крикнуть Лиодоре Сергеевне. Она даже пыталась кокетничать с генералом, но тот сделал вид, что не понимает её намёков, а Вера прямо сказала, чтобы та оставила её в покое. Лиодора Сергеевна потребовала назад свою вазу (сирень, конечно, давно завяла). Вера, усмехнувшись, вернула вазу и захлопнула дверь.
А ваза — что ваза! Вся сила была в тех трёх веточках!
– Какая же я была дура! Слепая, недоверчивая дура! — выла Лиодора Сергеевна в пустом доме. – Как всё исправить?
Она пыталась говорить с Миланой, с её матерью и бабкой, но те лишь смотрели на неё с притворным непониманием и даже нажаловались Вилену, сказав, что матери нужен отдых, она что-то бредит о сирени. Сын, встревоженный, достал путёвку в санаторий у моря, и Лиодора Сергеевна покорно уехала.
Там, глядя на бескрайние волны, она мысленно взывала к своим несостоявшимся союзницам.
– Будет же ещё Вальпургиева ночь! Разве им жалко сорвать ещё три ветки? — шептала она, наблюдая, как море поглощает багровое солнце.
– Шшшшш, — отвечали ей волны, и она не могла разгадать их намёк.
—
Годы минули незаметно. Лысогорка по-прежнему стояла под низким небом, но что-то в воздухе изменилось — стало мягче, светлее. Лиодора Сергеевна, поседевшая, но не сломленная, часто сидела на лавочке в своём саду, где теперь буйно цвела сирень — нежно-лиловая, белая, даже винно-красная. Посадила она её сама, уже после того, как всё поняла.
А поняла она, сидя однажды на той самой лавочке, когда к калитке подошли две стройные девушки с огромными букетами сирени. Внучки. Аленка и Иринка. Подошли молча, обняли, а потом старшая, Аленка, сказала, глядя прямо в глаза:
– Бабушка, мама просила передать. Говорит, ты сама теперь знаешь, для чего.
И ушли, оставив её с охапкой душистых, тяжёлых ветвей. И тогда, наконец, до неё дошло. Никакого колдовства не было. Была просто семья — странная, неидеальная, но крепкая своей верой в добро. И эти три ветки в Вальпургиеву ночь были не заклятьем, а приглашением. Приглашением в круг, в семью, в любовь. Она же сама, испуганная и недоверчивая, оттолкнула протянутую руку.
Она не понесла эти ветки никому. Поставила их в самую красивую вазу и смотрела, как последние лучи солнца играют в каплях росы на нежных соцветиях. А потом взяла секатор, вышла в сад и срезала три самых пышных ветви. Одну отнесла Вере. Та, после долгой паузы, открыла дверь и впустила её в дом, где пахло пирогами и чаем. Вторую ветку она положила на порог дома Миланы и Вилена. Не стала звонить, просто оставила. Третью ветвь воткнула в землю у старой яблони — пусть растёт.
На следующее утро на пороге её собственного дома лежал свежий, ещё тёплый хлеб, а в почтовом ящике — открытка, нарисованная детской рукой: солнце, дом и три фигурки, держащиеся за руки. Внизу подпись: «Ждём в гости. Все».
Лиодора Сергеевна прижала открытку к груди и впервые за много лет заплакала не от обиды, а от странного, щемящего чувства, в котором смешались раскаяние, надежда и нежность. Она опоздала, но не всё было потеряно. Ведь сирень цветёт каждую весну, а Вальпургиева ночь приходит каждый год, напоминая, что чудеса иногда прячутся в простых вещах: в ветке цветов, в тихом слове, в протянутой руке. И самое сильное заклятье — это не чары трав или шёпот теней, а молчаливая, терпеливая любовь, которая способна переждать любую бурю и расцвести даже на самой каменистой почве.
