Она три года молчала, глядя в окно, пока не прижалась к коленям чужой женщины со словами «мама». Её хотели увести, но мужчина заявил, что это его проблемы. Когда в конце дня они вернулись, все поняли: эта тишина была не пустой — она была полной ожидания
В тихом, чистом, но таком безликом здании, где пахло вареной кашей, дезинфекцией и тишиной, ей дали красивое, звучное имя — Лия. Это был подарок от уставшей, но доброй женщины-регистратора, которая, взглянув на крошечное личико с глазами цвета летнего неба, решила, что оно должно принадлежать принцессе. И имя стало её первым и единственным сокровищем.
Мир, как известно, вращается по своим, подчас непостижимым законам. Маленьких, беззащитных существ из таких мест часто забирают в семьи, где их ждут тёплые руки, колыбельные и безграничная забота. Но её никто не забирал. Она была обычным, здоровым, голубоглазым созданием, без каких-либо тенистых дорожек врождённых недугов. Просто не везло. И далеко не каждому, увы, выпадает шанс на счастливый билет в начале жизненного пути.
Она появилась на свет от юной, испуганной девочки, сама едва вышедшей из детства. Та, увидев впервые это маленькое чудо, испытала лишь леденящий страх, оставив ненужную дочь на произвол судьбы. Была середина лета, ночь — тёплая и звёздная. Она просто выскользнула в распахнутое окно палаты и растворилась в тёмном бархате, словно её и не было. От неё осталось лишь имя в графе «мать» и лёгкий, неуловимый запах дешёвого мыла, который ветер унёс к утру.
Лия провела почти три неспешных года в стенах этого учреждения. Дни текли размеренно, как вода в спокойной реке. Её, вместе с такими же подросшими ребятишками, уже готовили к неизбежному переводу в более строгое, взрослое место — детский дом. Эта перспектива витала в воздухе, неслышная, но ощутимая, как предчувствие осени.
Здесь, в этом месте, о детях заботились исправно: их кормили по часам полезной едой, обували в крепкие сандалики, одевали в простенькие, но чистые платьица и рубашки. Их не обижали, не кричали. Физические потребности маленьких тел удовлетворялись с немецкой педантичностью. Однако у немногочисленного обслуживающего персонала, вечно загруженного отчётами, уборкой и процедурами, не оставалось ни минуты свободного времени, ни капли душевных сил на самое главное — на любовь. На тот тёплый, живой свет в глазах, на спонтанные объятия, на шепоток перед сном. Любовь нельзя было включить в график или раздать по норме.
И Лия с самого начала выбивалась из общего строя детей какой-то своей глубокой, внутренней отстранённостью. Она не была угрюмой или злой. Нет. Она просто была где-то внутри себя. Она никогда не принимала участия в шумных, весёлых играх в салочки или в дочки-матери. Она никогда не приставала к нянечкам или воспитателям с вопросами, не тянула их за подол, чтобы показать свой рисунок или пожаловаться на ушибленную коленку. Она говорила чисто и правильно для своего возраста, но говорить… говорить она не любила. Слова копились где-то глубоко, не находя выхода. Её считали тихоней, молчуньей, странноватым ребёнком.
Ещё Лия обладала одной удивительной, даже пугающей взрослых особенностью — она не умела плакать. Никто и никогда не видел на её щеках блестящих дорожек слёз. Ни в момент болезненного падения с качелей во дворе, ни когда кто-нибудь из более активных мальчишек в порыве игры нечаянно толкал её или отнимал игрушку. Она лишь чуть-чуть морщила свой аккуратный носик, крепко, до белизны, сжимала тонкие губы и молча отходила в самый дальний угол комнаты или сада. Она будто впитывала всю боль и обиду внутрь, в ту тихую вселенную, что пряталась за её голубыми глазами.
Мир свой она создавала сама. У неё была одна-единственная, самая дорогая игрушка — потрёпанный плюшевый медвежонок с одной оторванной лапкой. Его когда-то давно оставила прежняя воспитанница. Медвежонка звали просто — Друг. Она с ним разговаривала беззвучно, шевеля губами, укладывала спать рядом с собой на подушку, аккуратно прикрывая обрывком одеяла, и ни за что не расставалась с ним даже ночью.
А ещё у неё было любимое занятие — она могла часами неподвижно сидеть на широком подоконнике в игровой, прижавшись лбом к прохладному стеклу, и смотреть, смотреть, смотреть в окно. Туда, где жил Другой Мир. Там проходили обычные люди, ездили машины, шумели деревья, падал снег или капал дождь. Она смотрела с таким напряжённым, таким ждущим вниманием, будто точно знала — однажды оттуда, из этого мира, за ней обязательно придут.
В тот особенный, хрустально-морозный день с самого утра в доме малютки царило лёгкое, нервное оживление. В воздухе витали слухи и надежды: должна была приехать пара — муж и жена — выбирать ребёнка. Все, от заведующей до кухонной работницы, втайне лелеяли робкую надежду, что именно сегодня какому-нибудь малышу улыбнётся удача, и его, наконец, обнимут родные руки, заберут в уют, в дом, в семью.
И они приехали ближе к полудню. Высокая, стройная женщина с уложенными в элегантную причёску каштановыми волосами, одетая в дорогое пальто цвета морской волны. Рядом с ней — мужчина, под стать ей, с умным, спокойным лицом и внимательным взглядом. По всему было видно — люди состоятельные, уверенные в себе. Они сразу, вежливо, но твёрдо, объяснили заведующей, что все необходимые бумаги для усыновления у них уже подготовлены и лежат в машине — на всякий случай. Их критерий был прост и сложен одновременно: ребёнок, мальчик или девочка, но обязательно до года. Они объехали уже несколько учреждений, просмотрели много детских лиц, но того самого, единственного, сердце ещё не отозвалось.
Заведующая, кивая с пониманием, повела их наверх, на второй этаж, где в светлых палатах жили самые маленькие. Проходя по первому этажу мимо закрытой двери старшей группы, женщина вдруг замедлила шаг. Её внимание привлекёл тихий гул детских голосов из-за двери. Она остановилась и мягко, почти нерешительно, указала на неё.
— А что за этой дверью?
— Это наша старшая группа, — поспешно объяснила заведующая, — там детки от двух до трёх лет. Пойдёмте лучше наверх, к младенцам, как вы и хотели.
— Можно мне… можно мне просто одним глазком взглянуть? — попросила женщина, и в её голосе прозвучала странная, непонятная ей самой нота. Муж тихо удивлённо посмотрел на неё, но остался позади, предоставив инициативу.
Дверь открылась почти бесшумно. Комната была наполнена привычной жизнью: кто-то возился с кубиками, кто-то листал яркую книжку с картинками, пара малышей с визгом катила по полу машинку. И только у большого окна, в конце комнаты, на диване, сидела одна-единственная девочка в простом синем платьице. Она не играла. Она смотрела в окно, обняв колени, и весь её маленький силуэт был воплощением тихого, сосредоточенного ожидания. Луч зимнего солнца золотил её светлые волосы.
Никто из детей не заметил пришельцев. И вот случилось невероятное. Девочка у окна, та самая молчунья Лия, вдруг резко обернулась. Её взгляд упал на женщину в дверном проёме. И тогда в тихой комнате раздался громкий, пронзительный, разрывающий душу крик — не испуга, а узнавания, ликования, освобождения.
— Мама!
Она сорвалась с дивана и помчалась через всю комнату, спотыкаясь о разбросанные игрушки, падая и тут же поднимаясь, не обращая внимания ни на что. Она подбежала к ошеломлённой женщине и вцепилась маленькими ручками в её дорогое пальто, уткнувшись лицом в колени. И тогда произошло второе чудо. Из её прекрасных голубых глаз, которые никогда не знали слёз, хлынули потоки. Они текли ручьями, смешиваясь с радостными, бессвязными словами.
— Это моя мама! — всхлипывала она, захлёбываясь. — Я знала! Я ждала! Моя мама пришла!
В комнате воцарилась гробовая тишина. Даже самые шумные дети замерли, поражённые зрелищем плачущей, но от этого не грустной, а сияющей Лии.
Женщина стояла неподвижно, а потом медленно, очень медленно опустилась на колени, чтобы быть на одном уровне с девочкой. Она бережно обняла эти маленькие, трясущиеся от рыданий плечики и подняла взгляд на мужа. В её глазах стояли слёзы, а голос звучал твёрдо и безоговорочно.
— Это наша дочь. Вот она. И я не уеду отсюда без неё.
Мужчина сделал шаг вперёд. Он наклонился, и его большая, тёплая рука легла на головку девочки.
— А я, значит, твой папа, — сказал он тихо, и его голос дрогнул. — Мы тебя забираем. Сегодня же.
Началась обычная в таких случаях суета, попытки заведующей что-то объяснить про инструкции, процедуры, сроки. Мужчина лишь мягко, но не допуская возражений, ответил, что оформление документов — это его забота. Их было невозможно разъединить. Лия вцепилась в женщину так, будто та была спасительным плотом в бушующем море. С огромным трудом воспитательнице удалось уговорить девочку ненадолго отпустить «маму», пообещав, что та никуда не денется. Лию увели в группу, её лицо было мокрым от слёз, но сияющим изнутри.
День тянулся мучительно долго. Лия не проронила больше ни слова. Она молча, как автомат, выполняла всё по расписанию: ела за обедом, легла в кровать на тихий час (крепко прижав к груди медвежонка), вышла на прогулку. Но каждые пять минут её взгляд устремлялся к двери, за которой скрылся её новый мир.
Другие дети, сначала изумлённые, потом позабывшие, подходили к ней и дразнили, желая вновь увидеть невиданное зрелище.
— Обманули тебя! Никто не приедет! — кричали они.
Но она не плакала. Она лишь смотрела на них своим глубоким, взрослым взглядом, и они, сконфузившись, отступали.
Рабочий день клонился к завершению. За окнами рано спустились зимние сумерки, окрасив снег в синеватые тона. В комнатах зажглись лампы, отбрасывая жёлтые квадраты на паркет. Казалось, день закончится, как и все предыдущие.
И вдруг в темноту двора врезались два ярких луча фар. К подъезду, разбрасывая снежную пыль, подкатил знакомый автомобиль. Из него быстро вышли двое. Через несколько минут они уже стояли в кабинете заведующей. Женщина с чувством глубокого облегчения положила на стол толстую, аккуратную папку.
— Всё. Всё, что требуется по закону. Все согласования, все печати, все разрешения.
Как им удалось совершить это маленькое чудо за один день, какие звонки звонились, какие двери открывались — история об этом умалчивает. Остаётся лишь верить, что иногда сама судьба расчищает дорогу для того, что предначертано.
Девочку привели уже в её обычной одежде, но кто-то из сердобольных нянечек повязал на её светлые волосы новый, белоснежный бант. В одной руке она сжимала своего верного одноногого медвежонка. Другой ручкой она впилась в ладонь женщины так, что косточки побелели. Её глаза, снова сухие, горели таким немыслимым счастьем, что окружающим становилось тепло.
— Мама, — прошептала она, поднимая лицо. — Я же говорила. Я знала, что ты придёшь.
Провожать их вышёл весь персонал, кто ещё оставался в здании. Повариха, бухгалтер, ночная няня. Они стояли в дверях и махали, а на глазах у некоторых блестели слёзы. Они искренне, до боли в сердце, радовались за эту странную, тихую девочку, которая сегодня, в этот морозный вечер, нашла то, что ждала все дни своей жизни. Она не просто уезжала. Она наконец-то отправлялась домой.
И была зима за окном. Была ночь, усыпанная бриллиантами холодных звёзд. Была дорога, убегающая вперёд, в неизвестное, но такое желанное будущее. А в тёплом салоне автомобиля, на руках у женщины, дремала маленькая девочка, крепко держа за лапу старого плюшевого медвежонка. Её дыхание было ровным, губы тронула едва заметная улыбка. Она не смотрела в окно. Ей больше не нужно было ждать. Она была уже там, куда так стремилась, — в самом центре вселенной, имя которой «мы». И медвежонок, наконец-то, обрёл не новую лапу, а нечто большее — он обрёл семью для своей маленькой хозяйки. А в её снах больше не было одинокого подоконника. Там были мамины руки, папин смех и бескрайнее, светлое море любви, в котором можно было плавать без конца и края, навсегда.
На всё это из окон сиротского дома глядели дети. Десятки пар глаз, в которых читались и надежда, и горькая зависть, и сокровенная мечта: а вдруг когда-нибудь и за ними придут самые главные люди — мама и папа.
