Её называли «пустой» и винили в беде. Она верила, что бесплодна, пока врач не открыл ей глаза. Счёт пошёл на месяцы, а единственный шанс стать матерью лежал через невыносимый выбор и страшную семейную тайну.
В старинном доме с колоннами, утопающем в зелени сирени и жасмина, жила женщина, которую свекровь в мыслях своих, а порой и вслух, называла «Пустой». Это прозвище, будто тень, следовало за Вероникой по коридорам просторного особняка, наполненного запахом воска для паркета и старой бумаги. Лидия Ильинична, свекровь, женщина с властным профилем и пронзительным взглядом цвета зимнего неба, редко произносила это слово прямо, но оно висело в воздухе, ощущалось в паузах между фразами, в особой интонации, когда речь заходила о соседских ребятишках.
Вера и ее супруг Виктор занимали восточное крыло дома. Вместе с ними под высокой крышей с резными фронтонами проживали сама Лидия Ильинична и старший брат Виктора — Георгий, или просто Гоша, как звали его домашние. Дом был полон пространства и тишины, в которой особенно гулко отзывались невысказанные мысли. Однажды, когда за окном кружил первый осенний листопад, Вера, поправляя штору, осторожно заметила мужу:
— Виктор, а ведь мы могли бы подумать о своем жилье. Не обязательно сразу дворец. Милый, уютный дом с садом. Можно ведь рассмотреть ипотечные программы…
Виктор отложил газету, посмотрел на высокие потолки гостиной, на массивный дубовый буфет, доставшийся от прадеда.
— Зачем нам куда-то переться, милая? Разве нам тесно? Гляди, целых две комнаты на втором этаже пустуют. Места хоть отбавляй. Вот бы их детскими голосами наполнить…
С детскими голосами, увы, ничего не выходило. Вера и Виктор прожили в браке одиннадцать лет, но их союз оставался тихим и бездетным. Лидия Ильинична, чьим главным украшением была седая, собранная в тугой узел коса, часто вздыхала, глядя на семейные фотографии, где ее сыновья были еще мальчишками. Она говорила о внуках с такой тоской, словно речь шла о потерянном рае. В один из дней она, не спросив никого, на собственные сбережения, копившиеся с пенсии, превратила одну из пустующих комнат в подобие детской: оклеила стены нежными обоями с кроликами, привезла из города резную кроватку из светлого дерева и поставила у окна мягкое кресло-качалку. Увидев это, Вера разрыдалась, запершись в ванной. Она чувствовала себя пустым сосудом, красивым, но бесполезным. Слова свекрови, сладкие, как патока, и едкие, как уксус, проникали в самое сердце.
— Господь наградил тебя редкостной внешностью, умом, образованием, — могла сказать Лидия Ильинична за чаем, поправляя кружевную салфетку. — И хозяйка ты отменная, пироги твои — просто песня. Одна печаль меня гложет… Ну, ты знаешь, детка. Пустоцвет ты мой. Ах, как мечтается мне внучонка на руках покачать, сказку ему на ночь прочитать.
Вера постоянно поражалась этому умению — одним дыханием и вознести, и растоптать. Опутанная чувством вины, она пыталась искупить несуществующую вину трудом. Она в одиночку вела хозяйство в большом доме: мыла, чистила, натирала, пекла, варила варенье по бабушкиным рецептам, гладила белоснежные сорочки и Виктору, и Георгию. Когда свекровь объявила, что огород ей наскучил и она жаждет розарий с фонтаном, Вера безропотно отдала половину своей зарплаты на саженцы редких сортов, проводя вечера за изучением каталогов и трактатов по садоводству. Ее руки, некогда привыкшие к клавиатуре и книгам, покрылись царапинами и загрубели от земли, но сад расцвел буйным цветом, став немым укором ее собственной бесплодности.
Перелом наступил в один из душных летних вечеров, когда за столом собралось все семейство. Разливая по фарфоровым чашкам ароматный чай с бергамотом, Вера почувствовала, как ком подкатывает к горлу. Она поставила чайник, села на свой стул, прямой и неуютный, и, глядя на узор скатерти, заговорила тихо, но четко:
— Мне нужно, чтобы вы меня выслушали. Все мы знаем правду: я не могу подарить этой семье ребенка. Вы, Лидия Ильинична, постоянно, пусть и между строк, называете меня пустой, бесплодной. Я и сама об этом знаю. Вы напоминаете, что в вашем роду мужчины были плодовиты: вы родили двоих сыновей, Георгий имеет двоих детей от прежнего брака. Брак вашего покойного супруга был вторым, у Виктора и Георгия есть еще два сводных брата. Следовательно, вы правы — причина только во мне, раз в нашем роду у всех были дети. Поэтому я вижу два пути: либо мы усыновляем ребенка из детского дома, либо мы расстаемся, и Виктор ищет себе жену, способную дать ему потомство.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем старинных часов в углу.
— Дорогая, что за речи? — Виктор встал и обнял жену за плечи, чувствуя, как она вся напряглась. — Я никогда и ни за что тебя не оставлю. Я люблю тебя, а не мифических наследников. Наш род прекрасно продолжится через Гошу, правда, брат?
Георгий, молчаливый и сдержанный, лишь кивнул, избегая встречаться взглядом с Верой.
Свекровь сидела, будто высеченная из мрамора. Ее пальцы теребили край салфетки.
— Деточка, о каком детском доме может идти речь? Там же кровь чужая, неизвестная! Никогда!
— Тогда что вы предлагаете мне делать? — голос Веры задрожал.
— Надеяться. Молиться. И ни слова больше об усыновлении или разводе! Ты мне дорога, ты мне как родная. Ну, пусть и… — она запнулась, встретив тяжелый взгляд младшего сына. — В конце концов, ты прекрасная хозяйка, ты меня уважаешь, не хамишь, не грубишь, советуешься. Я не хочу видеть рядом с сыном другую женщину.
— Тогда я прошу вас сдерживать свои комментарии хотя бы в моем присутствии.
Лидия Ильинична помолчала, глядя в окно, где в сумерках белели ее любимые розы.
— Хорошо, — наконец выдохнула она. — Я постараюсь контролировать язык.
И она сдержала слово. Последующие полгода в доме воцарилось хрупкое, натянутое перемирие. Свекровь перестала вздыхать и разглядывать соседских детей. Тишина стала глубже, но от этого не легче. А затем жизнь совершила неожиданный поворот.
На работе у Веры случился приступ острой боли, сковавшей низ живота. Коллеги, испугавшись ее мертвенной бледности, вызвали скорую. В больнице, после капельниц и обезболивающего, началась череда обследований: анализы, ультразвук, осмотры. На третий день врач-гинеколог, мужчина с усталыми, но добрыми глазами, попросил ее присесть.
— Вероника Святославовна, скажите мне честно, почему в тридцать пять лет у вас нет детей? Почему тянете? Вы же замужем, как я понимаю.
— Я бесплодна, — прошептала Вера, глядя на свои сплетенные пальцы.
— Кто вам это сказал? Где это зафиксировано? — Врач с недоумением стал листать историю болезни. — Я не вижу ни одного такого заключения.
— Мы с мужем вместе одиннадцать лет. Беременность не наступала ни разу.
— А муж обследовался?
— Нет… Свекровь уверяет, что в их роду все мужчины отличались… плодовитостью.
— А ваша свекровь — гинеколог? Эндокринолог?
— Нет…
Доктор откинулся на спинку стула, смерив ее долгим взглядом.
— К черту условности, давайте говорить прямо. Вероника, вы умная, образованная женщина, но ведете себя, простите, как наивная девочка. Вы хоть раз пытались пройти полноценное обследование? Мужа хоть раз за руку к урологу притащили?
— Он считает себя абсолютно здоровым…
— А вы-то почему не проверились? Почему взяли на себя вину, даже не попытавшись найти причину?
— Я была уверена, что проблема во мне…
— Боже мой, — врач сокрушенно покачал головой. — Сколько таких историй я слышал. Вы понимаете, что вам сейчас угрожает? Если в ближайший год вы не забеременеете, у вас может развиться серьезная патология, вплоть до онкологии. Тогда о материнстве можно будет забыть навсегда. Вам тридцать пять! Через пять лет некоторые ваши ровесницы уже будут бабушками, а вы даже не попытались! Проблема, с огромной долей вероятности, не в вас. Но вам срочно нужно забеременеть. Хотя бы забеременеть! А как — решайте. Есть ЭКО. Но сейчас огромные очереди, и нет гарантий с первого раза. Времени на эксперименты у вас нет. Кстати, почему раньше не рассматривали ЭКО?
— Муж был против. Говорил, это неестественно…
— Ну да, неестественно, — врач раздраженно провел рукой по лицу. — А вот жить с чувством чужой и собственной вины — это естественно. Год — это ваш лимит. Не теряйте времени.
Выйдя из кабинета, Вера долго стояла в пустом коридоре, прислонившись лбом к прохладному стеклу окна. В душе бушевал ураган из стыда, гнева и отчаяния. Кто виноват? Она сама. Она позволила другим писать сценарий своей жизни. Она закопала свою волю под слоем послушания и ложного чувства долга.
Вернувшись домой под вечер, она чувствовала себя другой. Тихая, покорная Вероника осталась в прошлом. После ужина, попросив Виктора и Лидию Ильиничну остаться, она начала без предисловий:
— Виктор, тебе необходимо пройти медицинское обследование. Врач считает, что причина нашей бездетности, скорее всего, в тебе.
— Деточка, не стоит делать таких скоропалительных выводов, — тут же встрепенулась свекровь. — Виктор всегда был крепким, здоровым мужчиной.
— А я так не думаю. Виктор, пожалуйста. Это важно. Врач сказал, что я могу иметь детей. Но у меня мало времени — год, не больше. Иначе — серьезные проблемы со здоровьем, возможно, даже рак.
Лицо Виктора стало серьезным. Он взял руку жены.
— Хорошо, солнышко. Завтра же пойдем в клинику вместе.
— Да, еще… Врач просил взять твою детскую медицинскую карту. Она же сохранилась, Лидия Ильинична?
Свекровь, всегда такая уверенная и прямая, вдруг страшно побледнела. Она опустила глаза и кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
— Лидия Ильинична, что случилось? — насторожилась Вера.
— Мама, что с тобой? — Виктор присел рядом, пытаясь поймать ее взгляд.
— Простите меня… Простите, ради Бога, — голос женщины прерывался. — Не надо Виктору никуда ходить… Не тратьте время… Я молчала… У меня были причины…
— Какие причины? — голос Виктора стал твердым. — Что ты скрываешь?
— В детстве… Ты тяжело болел свинкой. Были осложнения. Именно это… лишило тебя возможности иметь детей.
В комнате стало так тихо, что было слышно, как за окном шуршит листьями ночной ветер.
— Почему ты молчала все эти годы? — прошептал Виктор.
— Да, Лидия Ильинична! — Вера встала, и ее голос зазвенел, как натянутая струна. — Вы называли меня пустой, терзали душу рассказами о чужих внуках, зная, что проблема не во мне! Зачем? Почему вы не сказали ничего хотя бы последние шесть лет, когда я уже отчаялась?
Старая женщина сжала руки в кулаки, ее костяшки побелели.
— Потому что… потому что ты — идеальная жена для моего сына. Я боялась, что узнав правду, ты уйдешь! А он приведет другую, которая будет тебе полной противоположностью — ленивой, грубой, алчной… И детей у них все равно не будет! Нет! Другой невестки я не хотела! Я хотела, чтобы ты осталась!
— Вам нужна была не невестка, а безропотная служанка, — с горечью произнесла Вера.
— Неправда! Я тебя искренне полюбила! И боялась потерять. Лгала, чтобы ты считала виноватой себя. «Пустой» называла… чтобы ты ни на минуту не забывала, что твое место здесь, с нами. Простите меня… — Слезы, редкие и горькие, потекли по ее морщинистым щекам.
Вера вышла из гостиной, не в силах больше смотреть на это лицо, искаженное страхом и упрямством. Она поднялась в свою спальню, где в окно смотрел молодой месяц. В голове звенело: «Что делать? Любить Виктора она не перестала, но впереди маячила реальная угроза ее жизни, ее будущему».
Спустя время в дверь постучали.
— Верушка, впусти. Пожалуйста, давай поговорим.
Виктор стоял на пороге, его лицо было серым от усталости и потрясения.
— Вера, нам нужно решить, как жить дальше.
— Ты хочешь, чтобы я ушла? Ты имеешь на это право… Ты имеешь право на семью, на детей.
— Я не хочу терять тебя! — он схватил ее руки. — Прости меня за мою слепоту, за то, что слушал мать больше, чем тебя.
— Ты не виноват. Ты доверял ей, как и я.
— Я должен был настоять на обследовании годами раньше. Мы упустили так много времени… Вера, нам нужно думать о тебе. О твоем здоровье. Тебе нужно забеременеть. Я хочу, чтобы ты жила. Чтобы мы жили.
Ночь они просидели, обнявшись, у окна, говоря тихо и откровенно, как не говорили много лет. К рассвету родилось чудовищное, отчаянное решение: найти мужчину, который согласится помочь Вере забеременеть. Она была готова даже на аборт, но с условием, что после этого они возьмут ребенка из детского дома. Это было дико, нелепо, но другого выхода в кратчайшие сроки они не видели.
На следующее утро за завтраком они озвучили свое решение. Лидия Ильинична схватилась за сердце.
— От чужого мужчины? Это же измена! Виктор, как ты можешь на это соглашаться?
— Мама, у нас есть другой выход? Ты его уничтожила своими тайнами!
— Лидия Ильинична, я не обязательно буду рожать. Врач сказал — важно именно забеременеть. А потом… потом мы усыновим.
— Чужого? Не нашей крови?
— Хватит, мама! — впервые Виктор повысил на мать голос. — У тебя уже есть внуки от Гоши. Твои тайны привели нас к краю пропасти! Скажи ты все сразу — мы бы пробовали ЭКО, искали другие пути. А теперь у нас нет времени на очереди и эксперименты!
Вечером того же дня, вернувшись с работы в свой сад, где алели розы, Вера приняла душ и готовилась ко сну. Виктора внезапно вызвали в срочную командировку на неделю. Странно, подумала она, он редко уезжал так неожиданно.
Надев шелковую пижаму, она услышала осторожный стук, а затем в дверь просунулась голова свекрови.
— Верочка, можно?
— Входите, — вздохнула Вера, не испытывая ни малейшего желания для беседы.
— Деточка, я еще раз пришла просить у тебя прощения.
— Вы уже просили.
— Хочу поговорить… Не знаю даже, как начать.
— Начинайте, как сможете.
Старая женщина помялась, переступила с ноги на ногу, но решилась.
— Вы с Виктором решили найти… мужчину. Но это риск. Нужно найти того, кто согласится, да еще и будет уверен в своем здоровье. Это сложно. Опасно.
— Вы предлагаете оставить все как есть?
— Нет! Забеременеть нужно, врач прав. Но нужен проверенный, надежный человек.
— У вас такой есть? — с горькой усмешкой спросила Вера.
— Есть, — свекровь опустила глаза. — Я хочу попросить тебя рассмотреть кандидатуру Георгия.
Сначала Вера подумала, что ослышалась. Но повторенная фраза прозвучала с пугающей ясностью.
— Вы предлагаете мне… забеременеть от брата моего мужа? Это какой-то дурной роман! Как вы можете такое предлагать?
— А что плохого? Тебе все равно искать кого-то со стороны. А Георгий — свой. Если решишь оставить ребенка, он будет моим родным внуком. И для Виктора — племянником. Не чужой крови… Подумай, пожалуйста.
Сказав это, Лидия Ильинична быстро вышла, оставив Веру одну в комнате, наполненной сумеречным светом и тяжестью абсурдного предложения.
«Нет, это уже слишком. Сначала она делала из меня бесплодную грешницу, а теперь выбирает, от кого мне рожать!»
Уснуть удалось лишь под утро. На работу она пришла разбитая, и начальник, видя ее состояние, настоял на внеочередном отпуске. Вера согласилась: ей нужно было время, чтобы осмыслить происходящее, чтобы принять какое-то решение в тишине и одиночестве.
Вернувшись домой рано, она крикнула в пустоту прихожей:
— Я дома!
Ответом была тишина. Обычно Лидия Ильинична была где-то рядом. На кухне, под запиской, прикрепленной магнитом к холодильнику, Вера нашла объяснение:
«Верочка, дорогая. Подруга моя, Евгения Семеновна, позвала погостить на дачу. Уехала на недельку, подышать воздухом сосновым. Прости, что не предупредила — все вышло спонтанно. Скоро вернусь. Целую, мама.»
«Мама…» — мысленно повторила Вера. Она пыталась назвать ее так в начале их знакомства, но та строго поправила: «У каждого своя мать. Твоя, пусть и покойная, была. Зови по имени-отчеству». А теперь сама подписалась «мамой».
В прихожей послышались шаги, хлопнула входная дверь.
— Есть кто живой? — раздался низкий голос Георгия.
— Я одна, — вышла ему навстречу Вера. — Виктор в командировке, а Лидия Ильинична на дачу уехала. Вот, записка.
Георгий пробежал глазами по листку, и его брови удивленно поползли вверх.
— Интересно, что же такого мать натворила, что сбежала, да еще и «мамой» подписалась? Обычно-то она строго настаивает на формальностях.
— Ты не был в курсе нашего последнего… разговора. Долгая история. Может, она сама расскажет. Будешь ужинать?
— С благодарностью, Верунь. Голодный, как зверь. Три дня носился, сдавая дела.
— Сдавая? Ты что-то задумал?
— Собственно, хотел за семейным ужином объявить: меня переводят в Сургут, возглавлять филиал. Дают служебную квартиру, зарплата приличная. Детям смогу больше помогать. Сыну обещал оплатить учебу в нефтяном. Так что все складывается. Раз уж никто не дома, давай выпьем за мой отъезд? — он улыбнулся, и в его глазах мелькнула знакомая, братская доброта.
За бокалом красного вина, в теплой атмосфере кухни, Вера, осмелев от хмеля и невольной исповеди, рассказала ему все: о диагнозе, о лжи свекрови, об отчаянном решении с Виктором. О предложении Лидии Ильиничной она умолчала — раз Георгий ничего не знал, не стоило и начинать.
— Вот дела… Почему мать молчала? И что ты теперь будешь делать? Неужели уйдешь?
— Нет. Но мы решили, что мне нужно родить от… другого.
Георгий свистнул, покрутив пальцем у виска.
— И где ты такого найдёшь?
— Вот в том-то и проблема, — вздохнула Вера, опуская глаза.
Позже, лежа в своей постели, она не могла уснуть. Мысли путались. А что, если свекровь, при всей своей чудовищности, права? Георгий — близкий, проверенный человек. Он уезжает далеко. Никто ничего не узнает. Это безумие, но разве их ситуация не безумна? Вино и отчаяние туманили рассудок, рождая странную, запретную смелость.
Она встала, приняла душ, и, движимая порывом, о котором потом будет вспоминать как о сне, надела то самое шелковое белье, которое дарил ей Виктор на годовщину. Беззвучно спустившись по лестнице, она остановилась у двери комнаты Георгия.
Он открыл не сразу, удивленно глядя на ее полупрозрачный силуэт в свете ночника.
— Вера? Что случилось?
Она не ответила. Просто шагнула вперед…
Георгий вернулся в родной город ровно через год. Его встречали в той же гостиной, где когда-то разворачивалась драма. На руках у Веры, сияющей тихим, глубоким счастьем, спал младенец, закутанный в голубое одеяльце.
Георгий замер на пороге. Он медленно подошел, заглянул в личико ребенка, и на его губах дрогнула улыбка.
— Мой сын, — тихо, но твердо произнес он.
Но Виктор, стоявший рядом с женой и положивший руку ей на плечо, встретил взгляд брата. В его глазах не было ни гнева, ни упрека, только спокойная, непоколебимая уверенность.
— Нет, брат. Это мой сын. Моя жена. А ты — всего лишь дядя. Самый лучший дядя на свете.
Он бережно взял сонного малыша на руки, повернул его к Георгию.
— Смотри, Лешенька, дядя Гоша приехал. Навестил нас.
Четырехмесячный карапуз, почуяв движение, открыл большие, васильковые глаза и беззубо улыбнулся навстречу новому лицу.
— Ну-ка, дайте мне моего внука, мы на прогулку собрались! — Лидия Ильинична, сиявшая, словно новогодняя елка, забрала ребенка из рук зятя. — Пора ему свежим воздухом дышать.
На пороге она обернулась, и ее взгляд скользнул между двумя братьями, между сыном и невесткой. В ее глазах была тайна, которую она унесет с собой, и бесконечная, тихая благодарность.
— А помогать-то мне можно? — спросил Георгий, и в его голосе звучала надежда.
— А почему нет? — улыбнулся Виктор, обнимая Веру. — Ты же его дядя. Люби, балуй племянника на здоровье. Никто не запрещает.
И никто — никогда — не рассказывал, каким ветром занесло в этот дом аиста. Лидия Ильинична хранила молчание, как самую драгоценную семейную реликвию. Она больше никогда не называла Веру «пустой», а когда через десять лет кто-то из старых знакомых, глядя на резвящегося кареглазого мальчишку, замечал: «Ой, а Лешка-то весь в дядю Гошу!», она лишь ласково гладила внука по русой вихру и говорила с таинственной улыбкой:
— Родная кровь. Старший мой сын — в отца пошел, вот и Лешенька дедушку напоминает. Генетика — штука хитрая. Она, как сад: бывает, цветок с одного куста привьешь к другому, а зацветет он еще краше, да так, что сердце замирает от восторга.
И Вера, глядя, как ее муж качает на плечах смеющегося сына, а Георгий, приезжая в гости, привозит ему целые горы игрушек, думала, что их семья похожа на тот самый розарий, который она когда-то посадила. Сначала — колючие побеги, жесткая земля, сомнения. Потом — терпение, уход, любовь. И вот уже бутоны, нежные и алые, распускаются под солнцем, и их аромат, густой и сладкий, наполняет весь дом, смешиваясь с запахом печенья, детского шампуня и старых книг. Это был не тот сад, о котором она мечтала. Это был сад, который вырос сам, против всех правил, дикий, непредсказуемый и бесконечно прекрасный в своей сложной, запутанной, но настоящей жизни.
