Из отъявленного хулигана — в лучшего оперативника. Его жизнь круто изменила любовь, а одна роковая ошибка поставила на кон всё. Эта история о страсти, предательстве и цене, которую приходится платить за миг слабости, когда судьба наносит свой последний удар
Никто даже представить себе не мог, что тот самый Максим Воронов, отъявленный сорвиголова всего района, чьё имя ещё недавно с содроганием произносили учителя и соседи, чудом ускользнувший от суровых лап правосудия за свои тёмные делишки, однажды наденет форменную фуражку. И не просто наденет, а вольётся в ряды тех, кого сам когда-то так яростно ненавидел и избегал. Он стал стражем порядка. Оперативным работником, чьё чутьё и решительность скоро стали легендой в узких кругах.
И возможно, секрет его успеха крылся как раз в том, что он мыслил и чувствовал извилистые тропы чужой злой воли, будто читал знакомый учебник. Он был отчаянно смел, ум его оставался острым и ясным даже в кромешной тьме, а риск был для него не врагом, а старым товарищем. Но, быть может, истинная причина его преображения таилась в другом — в синих, как весеннее небо, глазах девушки, что однажды остановила на нём свой спокойный и твёрдый взгляд. Лариса. В неё невозможно было не влюбиться, а она, вопреки всякой логике, ответила тем же хулигану, от которого все шарахались. Она не просто поверила — она взялась за титанический труд: вытащить его из трясины, направить на путь, сделать человеком в полном смысле этого слова. Она была из другого мира: отличница, золотая медалистка, дочь безупречной семьи, где царили порядок и высокие принципы.
Года за три до этих событий её отец, Виктор Сергеевич, узнав о выборе дочери, ощутил, как ледяная рука сжимает его сердце. Лёжа в широкой супружеской постели, он смотрел в потолок, а слова вырывались наружу, горькие и тяжёлые.
— Вот, Галя, растили нашу птичку! Музыкальная школа, лучшие репетиторы, вся жизнь — на алтарь её будущего! И ради чего? Чтобы явилось это… это недоразумение в потертой кожанке и унесло всё, как ураган?
— Не кипятись, Витя, — мягко успокаивала его супруга, поправляя кружева на подушке. — Пока этот мальчишка будет отдавать долг родине, наша Ларочка в университете обязательно встретит того, кто будет её достоин. Студенческие годы — самое время для серьёзных чувств. Хотя я вообще считаю, что до диплома о любви и речи быть не может!
— Да ну, — тихо ущипнул он её за локоть, и в его голосе пробилась ностальгическая нотка. — А как же мы с тобой? На втором курсе уже расписались.
— Ну, это было совсем другое время! — Она взбила подушку, повернулась к нему, и в полумраке улыбнулась. — И другие люди. И ты был другой. А этот… Витя, а когда ему в армию-то? Вдруг он и не собирается?
— Значит, нужно создать условия. Приложить усилия, — уже засыпая, пробормотала Галина, и через мгновение её дыхание стало ровным и тихим.
— Легко сказать, — пробормотал Виктор Сергеевич, выключил ночник и устремил взгляд в темноту, перебирая в уме обширную паутину своих знакомств, ища ту самую ниточку, которая могла бы отправить Воронова служить при первой же возможности.
Родители Ларисы лелеяли надежду, что армейская служба, суровая и далёкая, станет лекарством от неразумного увлечения. Они даже поощряли её участие в студенческих вечеринках, которые затягивались далеко за полночь. В тихом семейном кругу они мечтали, что там, в шумном водовороте молодости, их дочь обратит внимание на будущего светило науки или, на худой конец, на перспективного доктора. Они сами посвятили жизнь медицине, а Виктор Сергеевич, как и его отец, был хирургом с золотыми руками.
Но Лариса разбила их надежды в мелкие осколки. Она ждала. Ждала терпеливо и верно, будто знала что-то, недоступное другим. И когда Максим вернулся, закалённый и повзрослевший, она, не колеблясь, объявила родителям о своём решении. Мать и отец лишь молча переглянулись, и в их вздохе смешались обречённость и смирение.
Молодые расписались в один из хмурых осенних дней. Пышного торжества не было — лишь скромные посиделки с самыми близкими друзьями в уютном, недорогом кафе на окраине. Они не взяли у родителей Ларисы ни копейки, за что те, тронутые таким неожиданным стремлением к самостоятельности, преподнесли им роскошный дар — новенький автомобиль, ключи от которого Виктор Сергеевич вручил со сложной смесью неодобрения и отцовской заботы.
Мать Максима, добрая и уставшая женщина, забрала к себе свою престарелую мать, освободив молодым квартиру в старом панельном доме. Пусть стены были тонкими, а планировка оставляла желать лучшего, но это было их собственное гнёздышко. Не многим в их годы так везло! Лариса продолжала грызть гранит медицинской науки, а Максим, к изумлению всех, кто его знал, подал документы на службу в органы внутренних дел.
Когда Воронов поступил в ведомственный вуз, тесть немного успокоился. Ситуация обрела хоть какие-то рамки и перспективы. Тем более, что вскоре Лариса сообщила радостную новость — они ждали ребёнка. Она даже не стала брать академический отпуск, проявляя чудеса упорства. На последнем курсе преподаватели, видя её бледное, уставшее лицо, часто делали поблажки, закрывая глаза на мелкие недочёты.
Злые языки, конечно, шептались, что всё это было продумано специально, чтобы облегчить учёбу. Но как бы то ни было, институт Лариса окончила с достоинством и вскоре подарила мужу очаровательную девочку, которую назвали Анютой.
Жизнь требовала перемен. Бабушкина «хрущёвка» с высокими ступенями и отсутствием лифта стала неподъёмной крепостью для молодой матери. Максим пропадал на службе сутками, а спускать и поднимать тяжёлую коляску на третий этаж в одиночку было невыполнимой задачей. Прогулки с малышкой случались лишь в его редкие выходные или когда приезжали родители Ларисы. Они-то и протянули руку помощи, добавив значительную сумму на новое жильё. Квартира оказалась в хорошем, тихом районе, всего в двадцати минутах неспешной ходьбы от их собственного дома.
Обе бабушки с радостью проводили время с внучкой, и когда родилась вторая девочка, названная в честь Галины — Леночкой, казалось, что счастье безгранично. Но оно оказалось хрупким. С появлением Леночки в дом пришло необъяснимое напряжение. Малышка была беспокойной, плакала днями и ночами, не находя утешения. Лариса, измотанная бессонницей и тревогой, стала нервной и раздражительной. Максим ловил себя на том, что в эти дни ему легче дышалось вне дома, в мире служебных задач и чётких инструкций.
Однажды он обедал в небольшом кафе недалеко от работы с коллегой по имени Георгий. К их столику, словно луч летнего солнца, подошла девушка. Стройная, с уверенной осанкой и дерзким блеском в карих глазах.
— Привет, Гоша, проходил мимо, решила заглянуть! — весело бросила она, обращаясь к коллеге, но её изучающий, заинтересованный взгляд был прикован к Максиму.
Внутри него ёкнуло что-то давно забытое — лёгкий, пьянящий азарт, интерес, замешанный на любопытстве и лести.
— Ага, — кивнул Георгий, не отрываясь от стейка. — А ты как тут оказалась?
— Офис мой рядом, часто здесь перекусываю, — ответила незнакомка, по-прежнему не отводя глаз от Воронова.
Она была прекрасна, будто сошла с обложки дорогого журнала. Она знала это и умело обыгрывала каждую деталь своего образа. Главные достоинства Максим оценил, когда она, прощаясь, с лёгкой, почти невесомой улыбкой сунула ему в руку лаконичную визитную карточку, а потом, повернувшись, ушла, оставив за собой лёгкий шлейф дорогих духов и ощущение некой тайны.
— Вот это вид! — невольно вырвалось у Максима, пока приятель прикрывал рот салфеткой, скрывая усмешку, тронувшую его тонкие губы.
— Ты же, товарищ Воронов, человек семейный? — спросил он, натягивая на короткие волосы кепку. — Так что оставь грёзы и выброси этот бумажный клочок, пока не перешёл Рубикон.
Вспомнив о Ларисе, о её усталых глазах, Максим смял карточку в кулаке и решительно направился к урне. Георгий в это время отлучился. Проводив его взглядом, Воронов неожиданно для себя самого разжал ладонь, разгладил смятый прямоугольник и сунул его в карман пиджака. Позже, выучив номер наизусть, он всё-таки выбросил бумажку. Но цифры уже горели в его памяти, как запретный знак.
Лариса тем временем билась в тисках отчаяния. Вторая дочь не давала ей покоя. Она злилась на родителей, которые поначалу обещали помочь, но теперь всё чаще находили причины остаться в стороне. Их можно было понять: когда Лена заходилась в крике, казалось, сходят с ума стены. Ребёнка обследовали снова и снова, благо, возможности позволяли. Анализы, УЗИ, консультации лучших специалистов — всё было в абсолютной норме. Некоторые коллеги-медики, разводя руками, вполголоса намекали на «сглаз» или просто на скверный, капризный характер.
— Да она у тебя просто маленькая вредина, Лар, — сочувственно говорила подруга-невролог, глядя на рыдающую на руках у матери малышку.
— Я больше не могу, — голос Ларисы дрожал от бессилия. — Даже в тишине у меня в ушах стоит этот крик. Я схожу с ума.
— Знаешь, есть один замечательный педиатр, ещё старой, доброй закалки. Давай я тебе его координаты дам. Покажешь ему Лену! — Написав номер на листке блокнота, подруга протянула его Ларисе.
Та едва взглянула и грустно улыбнулась.
— Андрей Андреевич? Мы к нему в первую очередь и обращались.
Девочка в этот момент на секунду утихла, увлёкшись новой погремушкой, но внезапно, будто ей снова стало скучно, швырнула игрушку на пол и залилась новым, пронзительным визгом.
А в это самое время её отец, пряча под полой пальца букет алых, как грех, роз, поднимался на лифте к квартире на последнем этаже нового элитного комплекса. Туда, где его ждала Анжелика.
Уже месяц как Максим находил утешение и забвение в её уютном, стильном гнёздышке с панорамными окнами, за которыми лежал, как на ладони, весь ночной город, усыпанный огнями. Анжелика открыла для него мир чувственных игр и тонких наслаждений, рядом с которым интимная жизнь с вечно уставшей, погружённой в материнство Ларисой казалась пресной и унылой рутиной. Хорошо хоть, жена теперь почти не проявляла инициативы, будучи вымотанной до предела.
Тайность их встреч придавала им особую, запретную остроту. Они чувствовали себя героями шпионского романа, а сладость запретного плода опьяняла сильнее любого вина. Лишь одна тень омрачала эту идиллию: после каждой бурной встречи Максим неизменно собирался и уходил. Сколько ни уговаривала его Анжелика остаться до утра, он, бормоча что-то о неотложных делах и ранних планерках, растворялся в лифте, оставляя её одну в роскошной, но пустой квартире.
И словно по волшебству, в один совершенно обычный день Леночка перестала плакать. Это произошло внезапно, будто кто-то невидимой рукой щёлкнул выключателем в её маленькой душе, выключив режим бесконечного шторма. Она больше не швыряла игрушки, а с любопытством разглядывала мир вокруг. Старшая сестрёнка Аня впервые без страха подошла к кроватке и осторожно потрогала её за ручку. Показала свою любимую куклу. Лена внимательно слушала её лепет, и вдруг, совершенно отчётливо, назвала сестру: «Аня». Мир начал медленно, но верно возвращаться в свои берега.
Родители Ларисы теперь с радостью брали обеих внучек, развивали их, водили на детские спектакли и в кукольный театр. Жизнь потихоньку налаживалась. Вот только с профессиональной реализацией у молодой матери всё ещё не складывалось.
— Отдохни, дорогая, наконец-то, — уговаривал её Виктор Сергеевич, обнимая за плечи. — В нашей клинике через полгода освобождается место эндокринолога, я уже поговорил. А пока — спи, гуляй, приводи в порядок нервы. Сходи по магазинам, купи себе наконец что-нибудь красивое, а не только детям. Хорошую косметику, парфюм. Считай, это моё официальное медицинское предписание: курс реабилитации.
В кармане её джинсов тихо пропищал телефон. Это было банковское уведомление. Отец перевёл на её счёт сумму, которая заставила её глаза широко раскрыться.
— Спасибо, пап, — она прижалась к его плечу, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы облегчения.
Она исполнила всё в точности. Сделала наконец маникюр и педикюр, освежила цвет волос, сходила к косметологу. Купила тот парфюм, о котором давно мечтала, несколько элегантных платьев, новую кожаную сумку. Глядя на своё отражение в зеркале, она улыбнулась себе — улыбнулась той девушке, которую почти забыла. Теперь нужно было всё это «выгулять». Она страстно захотела, чтобы Максим пригласил её куда-нибудь — в изысканный ресторан, в театр, просто на долгую прогулку под луной.
Он пришёл поздно, но она не спала, ждала, пока он ляжет. И когда он, наконец, растянулся на кровати, она прильнула к нему, нежная и решительная, желая отблагодарить за все те ночи, что провела в детской, а не рядом с ним, за все отказы, продиктованные бесконечной усталостью. Но он… мягко, но недвусмысленно отвернулся, пробормотав что-то невнятное про адский день и желание просто выспаться.
На следующий день она удвоила усилия. Попросила его прийти пораньше, не ужинать, потому что отправит девочек к родителям, а сама приготовит нечто особенное. Он понял намёк и прибыл вовремя, с бутылкой хорошего итальянского вина и букетом белых лилий.
Но лосось под соусом из цитрусов получился слегка пересушенным, паста фетучини — пресноватой, а последующая близость… она была будто по графику, лишённая той искры, того взаимного безумия, что она так жаждала.
— Что с тобой, Макс? — спросила она тихо, глядя в потолок. — Ты меня разлюбил?
— С чего ты взяла? — он потянулся, чтобы погладить её по руке, но жест получился каким-то механическим.
— Ты был словно… словно отрабатывал супружеский долг, — вырвалось у неё, голос дрогнул от обиды. — А я думала… я думала, ты тоже соскучился.
— Прости, солнышко. Просто вымотался окончательно, — ему стало мучительно стыдно. Он-то понял сразу: этот ужин, это красивое бельё, эти свечи — всё было для него. А он, слепой и глухой, принял это как должное, не сумев ответить взаимностью.
К тому времени и отношения с Анжеликой начали иссякать. Она исчерпала арсенал своих уловок, и для Максима наступил момент холодного отрезвления. Пора было завязывать.
Он позвонил ей перед очередным условленным свиданием.
— Котик, я сегодня не смогу.
— На сегодня или навсегда? — в трубке послышался ленивый, растянутый зевок.
Максим представил, как она потягивается, изгибаясь, как грациозная пантера.
— Вообще, — выпалил он, обрадовавшись, что можно обойтись одним словом, но всё же добавил для важности: — Я больше не могу обманывать жену. Это неправильно.
Он ожидал слёз, упрёков, скандала. Но в ответ услышал лишь короткий, почти безразличный хмык.
— Ладно, — сказала Анжелика. — Не можешь, так не можешь. Бывай.
И связь прервалась. Это задело его гораздо сильнее, чем любая истерика. Неужели всё так просто? Одно слово — и точка? Словно он был использованной вещью, которую без сожаления отправляют в мусорную корзину. Ему даже почудилось в её голосе лёгкое облегчение.
К вечеру он накрутил себя до такой степени, что решил утопить досаду в виски. Он заблокировал номер любовницы, хотел стереть его из памяти телефона, но какая польза? Эта последовательность цифр давно въелась в его сознание.
Максим отправился в бар «Старый Шериф», популярный среди людей в погонах. Там он точно не встретит эту стерву.
Он позвонил Ларисе и сказал, что сегодня умер его старый наставник по службе, и ребята собираются помянуть его. Так что будет поздно и, вероятно, нетвёрд на ноги. Жена поверила. Посочувствовала.
— Я люблю тебя, моя хорошая, — с напускной нежностью чмокнул он в трубку.
— И я тебя. Только, пожалуйста, не садись за руль. Доедешь на такси, — попросила она.
— Не бойся, меня подбросят. Постараюсь не задержаться.
Открыв наутро глаза и увидев до боли знакомые шёлковые занавески цвета спелой малины, Максим тихо застонал. Рядом, раскинувшись в позе спящей богини, лежала обнажённая Анжелика. Её одежда была разбросана по полу, словно после урагана.
Он поднялся и побрёл в ванную. В зеркале на него смотрел незнакомец с опухшим, землистым лицом и пустыми глазами. Максим сжал кулак, но ударил не по стеклу, а по холодной кафельной стене. Боль пронзила костяшки, вернув на мгновение ясность.
— Вот же я… — прошипел он себе под нос, отчаянно пытаясь сложить в голове обрывки вчерашнего вечера. Вспомнил, как к нему приставали какие-то девчонки, как он их грубо отшил. Потом пил с каким-то майором из другого отдела, у которого тоже были проблемы в семье… Кажется, это тот самый майор и предложил «скрасить одиночество» своей знакомой.
«Блестяще скрасил», — с горькой иронией подумал Максим, проводя рукой по лицу.
— Ты уже встал, дорогой? — послышался сонный, бархатный голос из спальни.
— Зачем ты меня впустила? — резко обернулся он к ней.
— Ты стучался так, что, казалось, выбьешь дверь, — она пожала голыми плечами. — Скандалить с соседями мне совсем не улыбалось.
— Как выбить?! Там же стальная бронедверь! — уже чуть спокойнее пробурчал он, вновь глядя на своё отражение.
— А я откуда знаю? Спасатели ведь вскрывают любые. У вас, у служивых, наверное, свои методы имеются.
Он взглянул на неё. Она сидела, скромно опустив длинные, тёмные ресницы. Грудь её высоко вздымалась в такт дыханию. В этот миг она была похожа на обиженного ребёнка, и в его душе шевельнулось что-то похожее на жалость.
— Прости, — глухо сказал он. — Но это в последний раз. Я женат. У меня семья. Мне скандалы тоже ни к чему.
Он застегнул ремень и направился в прихожую.
— Но вчера ты говорил совсем иное! — её глаза вдруг наполнились крупными, блестящими слезами, которые покатились по щекам. — Значит, ты врал тогда?
— Значит, врал, — твёрдо произнёс он, натягивая куртку. — Был пьян, не соображал, что говорю.
Хлопок входной двери прозвучал как приговор.
С женой было невыносимо тяжело. Она уловила чуждый, сладковатый запах духов на его коже, и в её глазах мелькнула тень подозрения. Ему пришлось выдумать историю о душном кабинете, переполненном нарядами, и о том, как его обняла на прощание расчувствовавшаяся жена того самого майора. Зная, что Лариса сомневается, он попросил Георгия подтвердить его алиби. Тот, тяжко вздохнув, согласился.
И тогда Максим превратился в идеального семьянина. Он приходил с работы раньше, заваливал жену и дочек подарками, строил с девочками крепости из подушек, осыпал Ларису комплиментами. И лед в её сердце начал потихоньку таять.
Приближался Новый год. Руководство, желая поощрить отличившихся, раздало путёвки в ведомственный пансионат «Сосновый Бор», утопающий в снегах за городом.
Максим оказался в числе избранных. Лариса с воодушевлением разглядывала каталоги, выбирая наряды себе и девочкам, но муж попросил оставить детей у бабушек и дедушек.
— Солнышко, там всё устроено для взрослых, понимаешь? Номер один на нас двоих. Как мы при детях?..
— Ничего, как-нибудь. Это же праздник! — возразила она. — Я уже им намекнула, они так ждут!
— Подумай, — настаивал он, — банкет, шоу, всё затянется далеко за полночь. А они устанут, начнут капризничать. Ты же не бросишь их одних в номере?
— Нет, конечно, — согласилась она, поколебавшись.
— Тем более, что у меня для тебя приготовлен особый сюрприз, — таинственно прошептал он ей на ухо, и в его глазах блеснула искорка надежды на то, что всё можно вернуть.
Пансионат, засыпанный искрящимся снегом и украшенный миллионами огней, напоминал дворец из зимней сказки. Нагаевы приехали к самому началу праздничного ужина. Номер превзошёл ожидания: просторный, с видом на заснеженный лес, с мини-баром, где уже ждали шампанское и шоколад. Кровать широкая, на окнах — плотные, тёмные портьеры. Идиллия.
— Ужин в десять. У нас есть время прогуляться, осмотреться, — предложил Максим, ставя чемодан на пол.
— Прекрасно, — улыбнулась Лариса. — А тебя точно отсюда не сорвут? Ну, знаешь, как это бывает… срочный вызов.
— Нет, — он отвернулся к окну, чтобы скрыть внезапную вспышку стыда. Ведь сколько раз он использовал именно эту отговорку, отправляясь к Анжелике. Та звонила и молчала в трубку, а он, делая серьёзное лицо, говорил жене: «Да, понял. Выезжаю». Однажды он чуть не попался, когда с мобильного ему дозвониться не смогли и позвонили домой. Лариса, снявшая трубку, сказала, что муж уехал больше часа назад. Хорошо, что коллега был не промах, и, поблагодарив, просто положил трубку. После этого Максим стал осторожнее, но отговорки не прекратил.
Сейчас, вспоминая всё это, он чувствовал не раскаяние, а странную, ностальгическую тяжесть. Ему почти удалось убедить себя, что скучает по тому времени, по тому азарту. Но лишь почти. Мысль о Ларисе, о детях, о том, что он может всё потерять, была сильнее.
Он обнял жену сзади, прижался губами к её шее. В кармане его брюк лежала маленькая бархатная коробочка с изящным бриллиантовым кольцом — его новогодний подарок и символ обещания начать всё с чистого листа.
— Не сейчас, Макс, — засмеялась она, но не вырывалась. — У нас впереди целая ночь.
Они прогулялись по сияющей аллеями территории, полюбовались исполинской елём, увитой хрустальными нитями гирлянд, и ледяными скульптурами, переливающимися всеми цветами радуги. Всё было прекрасно и торжественно.
Лариса снова пожалела, что девочек нет рядом — для детей здесь построили целый сказочный городок из снега.
За полтора часа до боя курантов они спустились в ресторан. Метрдотель провёл их к столику, сервированному на четверых. Почти все места уже были заняты: гости праздновали, звенели бокалы, слышался смех. Между столами сновали официанты. В дальнем углу резвилась пара малышей, которым не сиделось на месте.
— Всё-таки правильно, что оставили наших, — заметил Максим, глядя на них. — Можно по-настоящему расслабиться. — Он с нежностью посмотрел на жену, и в этот миг она показалась ему самой прекрасной женщиной на свете.
— Не знаю, им бы здесь очень понравилось, — протянула Лариса. — Столько всего интересного.
— Обещаю, в следующем году отметим Новый год все вместе, и непременно где-нибудь в таком же волшебном месте! — поклялся он.
— Маловероятно, что через год мы снова получим такую путёвку, — скептически улыбнулась она.
— Ну, найдём другое классное место, — он откинулся на стуле и лениво стал оглядывать зал.
И вдруг его взгляд наткнулся на знакомый, слишком знакомый профиль. Он напрягся. Нет, показалось. У той девушки, что стояла спиной к ним, были длинные, почти белоснежные волосы, собранные в низкий хвост. Чтобы отрастить такие, нужны годы. Да и Анжелика была жгучей брюнеткой. Он выдохнул, решив, что это игра воображения и нервного напряжения последних месяцев.
За их столиком оставались свободными два места. Лариса, слегка поморщившись, заметила:
— Может, и зря мы не взяли девочек. Неизвестно, кто теперь с нами сядет.
— Какая разница? В наш номер они всё равно не пройдут! — подмигнул ей Максим, стараясь быть легкомысленным. — Давай лучше выпьем за то, чтобы этот год ушёл, не оставив и следа!
Он налил шампанского, они чокнулись. Лариса снова бросила беспокойный взгляд на свободные стулья.
— А ты всё-таки прав. Как-то не по себе с незнакомцами за одним столом.
— О-па! Да это же Воронов! — вдруг раздался над ними густой, раскатистый бас. — Вот это встреча!
Рядом выросла мощная фигура в мешковатом пиджаке, а из-за его спины робко выглянула худощавая женщина с добрыми, уставшими глазами.
— А наши места, между прочим, вон там, у самой сцены! — весело сообщил великан и ткнул пальцем в сторону эстрады. — Но раз уж такие люди здесь, давай, Ирин, располагайся! — И он грузно опустился на свободный стул, после чего протянул Ларисе лапу, похожую на медвежью: — Иванов. Можете звать меня просто Иваныч. Я, можно сказать, в некотором роде, начальник вашего благоверного!
— Начальник над моим терпением, не больше, — пробурчал Максим, но тут же, обратившись к жене, добавил шёпотом: — Вот теперь я точно пожалел, что мы без детей.
— Уж и пошутить нельзя, — засмеялся Иваныч, ничуть не смутившись, и кивнул на женщину. — Знакомьтесь: моя верная спутница, Ирина!
— Потерпи, у него другие места, — продолжал шептать Максим на ухо жене. — Сейчас придут те, кому эти места предназначены, и он уйдёт.
— О чём это ты там таинственно нашептываешь, а? — Иваныч тем временем уже наливал шампанское в незанятые бокалы.
— Ты что делаешь? Это же чужие бокалы! — ахнул Максим.
— А что такого? Люди придут — мы уйдём! Или они на наши сядут — они лучше! Правда, Ирин? — Женщина лишь виновато улыбнулась и потупила взгляд.
Максим с отчаянием налил себе в рюмку водки. Другого способа пережить общество Иваныча он не видел.
— Максим, ты с ума сошёл? С чего это ты? — встревожилась Лариса.
— Всё нормально! — подмигнул ей Иваныч и последовал примеру Максима, наливая себе стопку. — Мужской разговор требует мужского топлива!
Максим отвёл жену в сторону.
— Его нужно срочно спаивать. Иначе он испортит нам весь вечер. Он у нас в отделе известен — двух стопок хватает, чтобы отключиться.
— Но ты же напьёшься сам! — возразила Лариса.
— Я контролирую. Поверь, это единственный выход. — В голосе его звучала такая странная, вымученная решимость, что жена насторожилась. Она не знала главного: однажды этот самый болтливый Иваныч застал Максима в служебной машине, когда он подвозил Анжелику. И не просто подвозил — на прощанье она чмокнула его в щёку. Позже Иваныч, хитро прищурившись, спросил: «Красивая цаца. Знакомая?» И в его глазах Максим прочитал понимание. Не осуждение, а именно понимание, которое было страшнее любого шантажа. Так что «послать» коллегу он не мог. Оставался один путь — отправить его в царство Морфея как можно скорее.
Сначала выпили за знакомство, потом — за уходящий год. Ведущий объявил, что до полуночи осталось пять минут. На экранах появилось обращение президента. Зал затих. Максим вполоборота сидел к сцене, и его взгляд снова, против его воли, пополз по залу. И снова он наткнулся на неё. На Анжелику. Теперь он разглядел её хорошо: она была блондинкой. Длинные, фальшивые пряди были убраны в тот самый хвост. Она сидела с каким-то тощим мужчиной в дорогом костюме, который обнимал её за плечи с видом собственника. Она поймала взгляд Максима, медленно, будто бросая вызов, подняла свой бокал в его сторону и едва заметно улыбнулась.
В Максиме всё похолодело, а затем закипела ярость, слепая и неконтролируемая. Он отвернулся, сжав кулаки так, что побелели костяшки. Лариса, увлечённая происходящим на экране, ничего не заметила.
Под бой курантов все чокнулись. Максим осушил свой бокал залпом, чувствуя, как огонь растекается по жилам, подпитывая ревность, которая глодала его изнутри. Он наблюдал, как тот тощий мужчина что-то шепчет Анжелике на ухо, а она закидывает голову и смеётся тому, что услышала.
— С тобой всё в порядке? — Лариса коснулась его руки. — Ты весь какой-то скованный.
— Всё нормально, — он выдавил улыбку. — Просто Иваныч меня уже достал.
— Да брось, он милый, — успокоила она его, но в её глазах промелькнула тень сомнения.
А в это время тот мужчина встал и, взяв Анжелику за руку, повёл её из зала. На его лице играла та самая, знакомая Максиму, наглая улыбка самоуверенного победителя. В глазах Воронова пошла красная пелена. Не помня себя, он хрипло бросил жене: «Я сейчас», — и, оттолкнув стул, пошёл за ними следом.
Беспокойство, холодное и липкое, заставило Ларису вскочить и последовать за мужем, как только он скрылся в дверном проёме.
Она ещё не успела выйти из зала, когда с нижнего этажа донёсся грохот, звон разбитого стекла и истошный женский крик. Любопытные гости ринулись к источнику шума. Ларису подхватила толпа и вынесла на лестничную площадку, где разворачивалась отвратительная сцена: Максим, с диким лицом, избивал того самого тощего мужчину, который уже не сопротивлялся, а только пытался прикрыться руками. Анжелика в разорванном платье висела на руке Максима, пытаясь его оттащить.
— Отвали, стерва! Уйди, я тебе сказал! — рычал он, отшвыривая её, и снова обрушивал кулаки на лежащего. — Как ты смел к ней прикасаться! Ты…!
— Максим, остановись! Хватит! — визжала Анжелика, её искусственные ресницы поплыли, а парик съехал набок, открывая тёмные корни волос.
Наконец, нескольких крепких мужчин удалось оттащить его. Собравшаяся толпа гудела, обсуждая смачные детали. Из обрывков фраз Лариса сложила картину: драка из-за женщины. Из-за этой самой блондинки, которая знала её мужа, которая называла его по имени так, как может называть только очень близкий человек.
Лариса подошла, застыв в двух шагах от этой кошмарной картины. Максим, тяжело дыша, вытирал окровавленные костяшки пальцев. Он поднял на неё взгляд, и в его глазах она увидела не раскаяние, а злобу, стыд и отчаяние.
— Это и есть твой сюрприз? — спросила она тихо, так тихо, что шум вокруг на мгновение стих.
Он промолчал, опустив голову. Потом, словно вспомнив что-то, полез в карман и вытащил ту самую бархатную коробочку. Он протянул её ей. Лариса не взяла. Она развернулась и пошла прочь, сквозь толпу, не видя ничего перед собой. Вызвала такси и уехала встречать Новый год к родителям, к своим дочкам.
Эта выходка перечеркнула всё. Дело удалось замять, карьеру — сохранить, но о каком-либо продвижении теперь не было и речи. Лариса выгнала его, не желая слушать оправданий. Он ходил к их дому каждый день, потом раз в неделю, потом раз в месяц. Он слал деньги, писал длинные, покаянные письма, осыпал девочек игрушками. Лариса устроилась на работу в престижную частную клинику. Увидев его однажды у входа, она моментально скрылась за бронированной дверью, доступ за которую был только у персонала.
Он пытался достучаться через её родителей, плакал в телефонную трубку, клялся, что это был рабочий конфликт, переросший в личное, что он всегда любил только её. Но Виктор Сергеевич и Галина лишь холодно отвечали, что их дочь заслуживает лучшей участи, и, кажется, были только рады такому повороту.
Единственным светлым существом, продолжавшим ждать его, была старшая дочка, Аня. Она любила отца всей душой и не понимала, почему он больше не приходит играть. «Вырастешь — поймёшь», — уклончиво отвечала Лариса, но с каждым месяцем в её голосе звучало всё меньше уверенности, а в сердце поселялась тяжёлая, ноющая пустота.
Максим возненавидел Анжелику всем сердцем, считая её корнем всех зол. До него дошли слухи, что она уехала из города с тем самым мужчиной, которому он нанёс побои. Тот, опозоренный, вскоре ушёл со службы в частный сектор. Казалось, Максим должен был ждать мести, но её не последовало. Его обидчик просто исчез из его жизни, будто и не было его никогда.
Прошёл почти год. Город снова одевался в мишуру и гирлянды, люди бегали по магазинам, чувствуя приближение праздника. Максим сидел в своей старой комнате в бабушкиной квартире и думал о том, что жизнь потеряла всякий смысл. Он даже открыл в браузере страницу, посвящённую способам ухода из жизни, но холодная, аналитическая часть его сознания тут же выдавала печальную статистику неудачных попыток и их последствия.
Внезапно зазвонил телефон.
— Папа? Папочка, это Аня. Почему ты не приходишь? — тонкий, чистый голосок пронзил его сердце, как раскалённая игла.
— Анютка, родная моя, я очень хочу прийти! Больше всего на свете хочу! — слёзы хлынули из его глаз, горячие и горькие.
— А почему тогда не идёшь? — в голосе девочки послышались слёзы. — Я скучаю!
— Потому что я сделал одну очень большую ошибку, крошка, — начал он, но тут в трубке послышались шаги, и голос сменился.
— Ты собираешься объяснять это ребёнку? — это была Лариса. Голос её был сухим и усталым.
— Ларис… прости меня. Я знаю, что не заслуживаю прощения, но без вас мне не жить. Я всё осознал. Никогда больше…
Она положила трубку.
Этот разговор стал последней каплей, но не той, что ведёт в бездну, а той, что заставляет оттолкнуться от дна. Он вскочил, резко потянулся, заставив суставы хрустеть. Стукнул себя ладонями по щекам — раз, другой. Побрился, принял ледяной душ, надел свой лучший, отглаженный костюм.
— Куда это ты, коронованный? — спросила бабушка, глядя на него поверх очков.
— Пойду исправлять свои ошибки, бабуль. Все до одной, — сказал он твёрдо и поцеловал её в морщинистый лоб.
— Ну, с Богом, внучек, — перекрестила она его дрожащей рукой.
На карте оставалось немного денег. На них он купил две большие плюшевые игрушки — Мишку для Ани и Зайку для Лены, и скромный, но элегантный букет белых хризантем для Ларисы.
Он подъехал к знакомому дому, поднял глаза на тёмный силуэт здания. В их бывшей квартире горел свет. И у окна, спиной к улице, стоял мужчина. Высокий, незнакомый. Волна дикой, животной ревности и гнева захлестнула его, и он уже сделал шаг к подъезду, но тут услышал:
— Папа! Па-а-па!
Обернувшись, он увидел двух маленьких фигурок в пуховиках, бегущих к нему через двор. Это были его девочки. Лариса шла позади, нагруженная сумками, и не смотрела по сторонам. Но они — они узнали его сразу.
Максим присел на корточки, раскрыв объятия, и они влетели в них, как два тёплых, пахнущих морозом и детством комочка. Он поднял их, закружил, смеясь сквозь слёзы. Потом поставил на землю и шагнул к Ларисе, чтобы взять у неё тяжёлые пакеты.
— Не надо, Максим, я сама, — она потупила взгляд, сжимая ручки сумок.
— Давай я. Потом уйду. Честное слово. — Он снова глянул на окно. Тот мужчина исчез.
— Ладно, — устало согласилась она, отпустив ручки.
Сумки и вправду были нелёгкими. Он понёс их, а на каждой его руке, цепляясь за пальцы, висела по дочке. Для него это не было тяжестью — это было благодатью.
Она открыла дверь, включила свет. Квартира была пуста и тиха. Он занёс сумки на кухню.
— Спасибо. Поставь здесь. А теперь… прощай, — сказала Лариса, не глядя на него.
— Ма-а-ам! — завопила Аня, прижимая к лицу плюшевого Зайку.
— Я не хочу, чтоб папа уходил! — захныкала Лена.
— Тогда уйду я, — спокойно сказала Лариса, но в её голосе дрогнула какая-то струна.
Максим мягко остановил её, положив руку на дверной косяк.
— Не надо. Это я ухожу.
Он присел, обнял дочек, поцеловал каждую в макушку, вдохнув запах их волос.
— Я вас очень люблю, мои звёздочки. Навещу, как только мама разрешит.
Он вышел на лестничную площадку, и дверь за его спиной тихо закрылась. Но прежде чем она закрылась, он успел увидеть в её глазах не холод, а глубокую, неизбывную боль и что-то ещё… что-то похожее на жалость. На надежду? Он не был уверен, но в его груди, словно первый луч после долгой полярной ночи, теплела маленькая, робкая уверенность: не всё потеряно. Для них, для своих девчонок, он готов был свернуть горы, начать жизнь с чистого листа, уйти со службы, найти честную работу. Всё станет как прежде. Нет, лучше, чем прежде.
Он шёл по тихому, заснеженному двору, и улыбка, настоящая, невымученная, медленно растягивала его губы. Снег падал большими, пушистыми хлопьями, кружась в свете фонарей. Мир казался чистым и новым.
Из тени между двумя гаражами вышли две фигуры. Одна из них, не говоря ни слова, резко и точно ударила его в солнечное сплетение. Максим, не ожидая нападения, согнулся от пронзительной боли, потеряв дыхание. Вторая фигура тут же схватила его за волосы и грубо подняла голову.
— Узнаёшь? — прозвучал спокойный, холодный голос.
Максим, заливаясь кашлем, пытался разглядеть лицо в темноте. Свет фонаря бил прямо в глаза.
— Нет… — прохрипел он.
Тот, что держал его, отпустил волосы. Максим выпрямился и оказался нос к носу с человеком, лицо которого было изуродовано шрамом через бровь и слегка кривым, когда-то сломанным носом. Тот самый мужчина из пансионата. Глаза его были пусты и безжизненны.
— Твой должник, — тихо сказал он. — Пришло время платить по счетам.
И он, не размахиваясь, с короткого расстояния ударил Максима головой в переносицу. Раздался глухой, костный хруст. Максим отлетел назад и упал на спину в мягкий, только что выпавший снег. Удар был страшной силы. Он не чувствовал боли, лишь нарастающий гул в ушах и странную лёгкость.
Двое мужчин переглянулись в недоумении — они не рассчитывали на такой исход. Резко развернувшись, они бросились бежать к старой, немаркированной иномарке, припаркованной в дальнем углу двора. Дверцы хлопнули, двигатель взревел, и машина, взметая снежную пыль, исчезла в темноте переулка.
Снег продолжал падать. Пушистые, невесомые хлопья тихо ложились на его лицо, на ресницы, на полуоткрытые губы. Он лежал, глядя в бесконечную, тёмную высь, усыпанную мириадами невидимых с города звёзд. И ему почудилось, что он видит не чёрное небо, а свет. Тёплый, золотистый, исходящий откуда-то сверху. В нём танцевали две знакомые улыбки — детские, беззаботные. А потом к ним присоединилась и третья — столь же дорогая, с грустинкой в уголках глаз. И в этот миг его лицо, искажённое ударом, вдруг разгладилось. На нём застыла не улыбка даже, а выражение глубокого, невозмутимого покоя, будто он, наконец, разглядел в падающих с неба снежинках не холод, а тихое, всепрощающее благословение, и услышал долгожданный ответ на все свои невысказанные вопросы. Снег укутывал его всё плотнее, стирая границы, растворяя боль и ошибки в своём безмолвном, чистом объятии, возвращая заблудшую душу в ту тишину, откуда всё начинается и где всё находит свой окончательный, совершенный покой.
