Коза, десять кур и свинья: История о том, как меня продали за обновки сестренке, а я в итоге купила себе свободу
Тот год, предшествующий великим потрясениям, выдался на редкость знойным и тревожным. Воздух над деревенскими крышами был густым и сладковатым, пахшим пылью, полынью и далеким дымом. Варвара, восемнадцатилетняя девушка с лицом, озаренным юной серьезностью, переступила порог родительского дома, и разговор, который затих при ее появлении, повис в пространстве тяжелым, невысказанным грузом. Она почувствовала это молчание кожей — оно было гуще обычной усталости после долгого дня.
— Почему вы замолчали, едва я вошла? Что-то случилось? — ее голос, чистый и звонкий, разрезал затхлую атмосферу комнаты.
Она машинальным, привычным жестом встряхнула головой, и две длинные, темные косы мягко коснулись ее плеч. Затем она повязала потертый, но чистый фартук и подошла к массивной русской печи, ее пальцы уверенно обхватили знакомый до боли ухват.
— Ничего, дочка, все как всегда, — прозвучал скупой ответ отца, но Варя не обманулась.
Она лишь пожала тонкими плечами, делая вид, что приняла этот ответ, но по дрожащему уголку губ матери и по тому, как та избегала встречаться с ней взглядом, поняла — обсуждалось нечто важное и неприятное. Она чувствовала это напряжение каждый раз, когда речь заходила о чем-то, что пытались от нее утаить.
— Младшую в школу надо бы приодеть, — тихо и с безнадежностью в голосе заговорила мать, перебирая ветхую одежду. — Все вещи, что остались от старших, поизносились до дыр, даже залатать невозможно, ткань сыпется в руках.
— А где взять, скажи на милость? — отец тяжело вздохнул, и его сгорбленная спина, казалось, стала еще более согбенной под невидимой тяжестью. — Совсем нет средств, туго приходится. Может, мать, отложим на год? Переждем как-нибудь?
— А что, батя, в следующем году наша жизнь волшебным образом изменится к лучшему? — Варя не удержалась от горькой реплики, ее пальцы сжимали край стола. — Тогда и младшего брата придется к учебной порте готовить. Ладно, не будем о грустном, лето впереди, что-нибудь придумаем. Может, удастся найти недорогой ситец, тогда я сама сошью все, что нужно.
— Золотая ты наша, Варюша, — отец с нежностью посмотрел на старшую дочь, и в его взгляде читалась неподдельная гордость, смешанная с виной. — И рукодельница отменная выросла. Все тебе по силам — и накормить, и прибрать, и одеть семью. Мужа бы тебе хорошего, чтобы ценил такую хозяйку. — Он облокотился на стол, и его загорелое, изможденное лицо осветилось теплом. — А у нас даже скромного приданого собрать не получается, чтобы достойно тебя замуж вывести.
— Если сердце у человека настоящее, он и без приданого возьмет, — Варя усмехнулась, но в ее глазах не было веселья. — Только вот где такого отыскать? Уж точно не в нашей глухой деревне. — Она поставила на стол чугунок с пустыми, почти прозрачными щами и позвала младших сестер и брата.
— Ты просто смотреть по сторонам не хочешь, вот и не замечаешь, что и в нашем селе парни есть. Взять хотя бы Трофима. А чем он не жених? Да, вдовец, с малышом на руках, но зато с хозяйством своим, и дом не такой тесный, как наш.
— Что ты, батя? — Варя смахнула со стола обломок спички, ее движения стали резкими. — Ты что, мне его в мужья прочишь?
— А почему бы и нет? И не я один так думаю, сама его матушка, Ульяна Семеновна, приходила, пока ты на покосе была, свататься.
— Нет, — девушка покачала головой, и в ее глазах вспыхнул огонь неповиновения. — Ни за что не пойду. Все знают, что с первой женой как поступил. Девушек он всех в округе смущал, а ты предлагаешь мне связать с ним жизнь?
— Не он ее свел, а она сама, при родах… — отец опустил глаза.
— Правда? А где же Трофим был в тот вечер? Когда у Валентины началось, он с одной безответной девицей у реки время проводил, вместо того чтобы помочь жене. И после такого ты хочешь мне такого супруга?
— Что было, то прошло. Варюша, он парень работящий, и жить мы будем рядом, всегда поможем. Подумай хорошенько… Ульяна обещала дать добротный отрез ткани, козу молочную и десяток кур. Представь — и младшим к школе одежду сошьем, и всем будет легче.
— Ты что, отец, меня продать хочешь за тряпки и скотину? — голос Вари дрогнул от обиды и горечи.
— Ты все не так понимаешь, дочка. К черту все эти подношения. Я о твоем будущем забочусь. Выйдешь за Трофима — будешь жить в достатке, в собственном доме. У них и хозяйство крепкое, и живут они не в такой нищете, как мы.
— Лучше, — горько бросила Варя. — Потому что он у матери один, как перст, а нас у вас было семеро. Но не всем было суждено выжить в те голодные годы.
— Как ты смеешь! — отец резко встал, и его лицо потемнело от гнева. — Ты будешь указывать нам с матерью? Вот своя семья появится, там и будешь решать. А я тебе говорю — выйдешь за Трофима, и все тут.
— Не выйду.
— А куда ты денешься? — отец махнул рукой с показным безразличием.
— В город уеду, учиться, вот куда! — бросила она вызов, и ее взгляд, полный решимости, встретился с отцовским.
— Это мы еще посмотрим.
Мечтам о городской учебе не суждено было сбыться. Отец обо всем договорился с председателем колхоза, своим старым приятелем, и тот наотрез отказался выдавать необходимые для поступления документы.
— Здесь работники нужны, а не студенты! — сурово заявил он. — Вас всех по городам разошлется, а на полях кто трудиться будет? Кто хлеб растить?
Варя плакала от бессилия, но председатель и отец были непреклонны. Мать отмалчивалась, лишь изредка ворча:
— Дочка, послушайся нас, выходи за Трофима. Станешь полноправной хозяйкой в своем доме. Мы ведь желаем тебе только добра. Тяжело Ульяне одной с малышом управиться, нужна в доме молодая да расторопная помощница.
— Нянька им нужна, да прислуга бесплатная. Вам, как и им, лишь бы с плеч долой.
— Мне бы не помешало… Я снова в положении. Отец рад, говорит, может, сын родится.
Варя схватилась за голову — куда же она рожает? И без того едва сводят концы с концами, дети ходят в обносках, а мать, словно плодоносное дерево, не знает удержу.
Выйдя на улицу, она увидела младших брата и сестру, мастеривших кораблики из березовой коры.
— Варя, а правда, что у нас будет братик или сестричка? — спросила сестренка, и в ее голосе слышалась тревога. — Я слышала, как родители разговаривали.
— Да, будет. А тебе не следует подслушивать.
— Я нечаянно. Варюша, — глаза девочки наполнились слезами. — А мне в школу в этом году не идти, папа сказал, что нужно еще год подождать. Мне не в чем идти. А я так хочу учиться!
Сестренка разрыдалась, и Варя с болью в сердце смотрела на нее. Она понимала, что и в следующем году та не пойдет, потому что в семье появится новый ребенок. Варя вспомнила свою покойную сестренку, как та радовалась, получив ее старую, но аккуратно залатанную одежду для первого класса. Потом эти вещи донашивала другая сестра, пока они не превратились в лохмотья. А до младшей очередь так и не дошла. Больше всех Варя любила именно эту сестренку, смышленую и серьезную не по годам, с таким же прямым и честным взглядом, который она часто видела в своем отражении.
Зайдя в сарай, чтобы набрать сена, Варя увидела их единственную козу, Машку, и сердце ее упало — животное лежало на боку, тяжело дыша и постанывая.
— Машка, родная, что с тобой? Сестренка, беги скорее за ветеринаром! — крикнула она младшей.
Пришедший старик-ветеринар долго возился с животным, но в конце концов развел руками с безнадежным видом.
— Не выживет. Нужного снадобья у меня нет. Только завтра из города должны привезти. Видно, что-то ядовитое съела.
— И ничего нельзя сделать? — Варя расплакалась, гладя теплый бок единственной кормилицы. Что же творится? То куры дохнут, то вот коза при смерти.
— Я сделал все, что в моих силах.
Утром Варя варила для детей пустую кашу на воде — коза не дожила до рассвета.
— Остались мы теперь без молока, — причитала мать, утирая слезы краем фартука. — Ни скотины, ни молока, ни птицы. Как же мы зиму переживем?
Варя, посмотрев на бледные, худые лица детей, сидевших за столом, молча вышла на улицу. Сердце ее сжалось от жалости и отчаяния. Она твердыми шагами направилась к дому Ульяны Семеновны.
— Ульяна Семеновна, доброго вам здоровья! — позвала она женщину, сидевшую на завалинке с маленьким сыном Трофима на руках.
— И тебе не хворать, Надежда. Неужели с добрым ответом пожаловала? Долго ждали мы твоего согласия.
— Ульяна Семеновна, отец рассказал мне о вашем предложении. Я согласна, но считаю, что предложенное — малая толика… — Варя набрала в грудь воздух, чувствуя, как горит ее лицо. Будь что будет.
— И что же ты еще хочешь, девица?
— Свинью. И добротную обувь для всех моих младших сестер и брата.
Ульяна окинула ее оценивающим, проницательным взглядом и после недолгой паузы кивнула. Ей нужна была именно эта девушка — умная, работящая, которую можно будет со временем сделать послушной и покорной.
— Ладно. Договорились.
Варя чувствовала себя последней негодяйкой, продавшей себя за скотину и башмаки, но мысль о младших, об их голодных глазах и прохудившейся обуви была сильнее. А еще в сердце копилась глухая обида на родителей, которые, не думая о завтрашнем дне, плодили новых детей, погружая семью в пучину нищеты.
Свадьбу не играли. Трофим сослался на то, что не прошел еще год со смерти первой жены и траур не окончен, однако вечером того же дня его видели в компании дружков с бутылью самогона. В первую брачную ночь он пришел домой, едва держась на ногах, и рухнул без чувств в сенях. Варя переступила через его тело и встретилась взглядом со свекровью.
— И что мне теперь с этим делать?
— Чего глаза сверкают? Человек радуется своему счастью, не каждый же день женится.
Варя молча пожала плечами и ушла в горницу, где в зыбке спал девятимесячный Мирон. Теперь и этот ребенок ляжет на ее плечи тяжелым грузом.
Став женой Трофима, Варя первым делом проследила, чтобы все ее младшие братья и сестры были обуты и одеты для школы. Не доверяя матери, она сама, ночами напролет, при свете лучины, шила им платья и рубахи из ткани, которую дала свекровь — та, к удивлению, оказалась щедрее уговора и добавила лишних метров. В родительский дом были переведены обещанные коза и свинья.
С Ульяной Семеновной они неожиданно быстро нашли общий язык. Женщина с каждым днем все больше убеждалась, что не ошиблась в выборе — в свои восемнадцать лет Варя была образцовой хозяйкой, а маленького Мирона растила с такой нежностью, словно он был ее родной кровиночкой. Печалила свекровь лишь безалаберность собственного сына. Тот словно и не понял, что обрел семью — все так же пропадал по вечерам, выпивал и заигрывал с деревенскими девками. К жене он наведывался редко, и Варя после таких визитов несколько дней смотрела на него с холодным презрением. Семейная жизнь не клеилась с самого начала. Часто Ульяна думала о том, что судьба — дама с причудами. Вот бы ее сыну такую жену, как Варя.
Она пыталась вразумить Трофима, но тот отмахивался, как от назойливой мухи.
— Варюша, может, ребенка родишь, так он остепенится, — как-то осторожно предложила свекровь.
— Не выходит почему-то, — нагло солгала девушка, которая в соседней деревне тайком приобрела у знающей травницы особый настой. Она отправилась к ней под предлогом, что у Мирона кожная сыпь, и старушка дала ей сбор для купания младенца. Заодно Варя выпросила и для себя снадобье, чтобы не понести от нелюбимого мужа.
— Рано тебе, дитятко, такое в себя вливать, — качала головой травница. — Здоровье свое загубишь.
— Буду пить, пока сама не решу, что хочу ребенка. Хватит с меня нянчиться за свою недолгую жизнь. И какой отец выйдет из него? Каким дитя родится, если он ко мне лишь пьяным приходит?
Ульяна же не понимала, почему за почти два года супружества невестка все никак не забеременеет, в то время как по селу то и дело ходили сплетни о других. И Мирон был живым доказательством, что с ее сыном все в порядке.
— Всему свое время, — отмалчивалась Варя и продолжала пить горький настой, едва тот подходил к концу, она готовила новый.
И в который раз Варя корила себя за ту минутную слабость, что заставила ее согласиться на этот брак. Нет, Трофим не был жестоким, наоборот, после своих гулянок он иногда, в выходной день, ездил на ярмарку и привозил ей оттуда какой-нибудь гостинец — ленту для волос, кусок мыла с запахом. Не каждую неделю, но раз в месяц — непременно. И грубых слов не говорил, и руку на нее не поднимал, но это равнодушие, эта пропасть между ними не оставляла Варе ни малейшего шанса его полюбить. Они были как два случайных попутчика, вынужденных делить одну повозку. И кто знает, как долго тянулось бы это тягостное существование, но то июньское утро 1941 года, когда из репродуктора полилась страшная, разрывающая душу весть, принесло в каждый дом слезы, страх и неизбежность.
Трофима забрали в августе. Варя плакала, провожая его, и свекровь подумала, что невестка так горюет о разлуке с мужем, и отчасти она была права — Варя жалела его по-человечески. А еще она думала о том, как теперь одной растить маленького Мирона. А вдруг мальчик останется сиротой? Сможет ли она одна его поднять и вырастить?
Они писали друг другу письма, но это была сухая, скупая переписка. Трофим просил слать посылки, Варя описывала новости о его матери и сыне. Было невыносимо трудно. Все мало-мальски ценное, что свекровь копила годами, пришлось постепенно продавать, чтобы собирать передачи на фронт. Самим приходилось туже затягивать пояса, ведь нужно было работать не только для себя, но и на нужды колхоза, который исправно требовал выполнения норм.
Но Варя никогда не теряла присутствия духа. Она говорила, что вот победит Красная Армия, и тогда они заживут по-новому — будут есть белый хлеб, ездить в санатории, а пока нужно терпеть и верить.
В 1943 году Ульяна Семеновна серьезно заболела, почти не вставала с постели, и Варя разрывалась между больной свекровью, ребенком и работой. Иногда, когда силы были на исходе, она просила помощи у своих младших сестер. Ее собственная мать родила еще одного сына, и тот был столь слаб и болезнен, что ей было не до старших детей. Как всегда, ее родители не сумели сохранить хозяйство — коза подохла в прошлом году, кур порезали, свинью забили еще тогда, когда Варя вышла замуж. Молодая женщина из последних сил старалась подкормить хотя бы младших сестер и брата, следила, чтобы они учились, разрываясь между двумя семьями.
Так прошла суровая зима, а весной свекровь понемногу начала подниматься. Вместе с физическими силами в ней крепла и безмерная благодарность к невестке, которая самоотверженно взвалила на свои хрупкие плечи все тяготы.
— Что-то Трофимушка не пишет, — грустила она, едва держась на ногах.
— Сейчас, наверное, жаркие бои идут, не до писем. Напишет, обязательно напишет. Я верю, что все у него хорошо.
Но вестей не было. Варя отправляла письма в пустоту, но ответа не получала. Впрочем, и похоронка не приходила. Свекровь медленно шла на поправку, но Варя знала — расслабляться рано, здоровье Ульяны еще очень шатко. И она продолжала тянуть лямку одна.
Ульяна Семеновна хоть и крепла телом, но дух ее был сломлен — не было вестей от единственного сына, и тревога съедала ее изнутри, как ржавчина.
Прошло два долгих года, и наконец наступила та самая, выстраданная победа. Женщины ликовали, смеялись и плясали прямо на улице, а на другом конце импровизированного праздничного стола сидели молчаливые вдовы, с болью и тихой завистью взиравшие на тех, кому было суждено дождаться своих мужей.
Варя не знала, к кому присоединиться — к веселящимся или к скорбящим. Она была почти уверена, что ей просто не пришла похоронка. Но в самой глубине души теплился слабый, как уголек под пеплом, огонек надежды.
Ульяна Семеновна своей надежды лишилась окончательно — осенью 1945 года она слегла от тоски и через две недели тихо угасла. Похоронив свекровь, Варя осталась одна с семилетним Мироном, который как раз пошел в первый класс. Пенсию она не оформляла, потому что не знала наверняка — жив ее муж или нет. А вдруг он в плену? Или, того хуже, осужден? В те годы всякое могло приключиться. Так и жила она в подвешенном состоянии — не жена, и не вдова.
И все же ее молодое, горячее сердце жаждало любви и тепла. Она мечтала о настоящей семье, построенной на взаимном уважении и нежности. И судьба, будто сжалившись, подарила ей этот шанс в лице сельского учителя Геннадия Игнатьевича.
Его ухаживания были робкими и неумелыми. Сначала он вызывал ее в школу под разными предлогами — обсудить успехи Мирона, затем стал оставаться после уроков, чтобы позаниматься с мальчиком дополнительно, заходя в их дом, а потом его взгляды стали говорить красноречивее любых слов. Сам Геннадий Игнатьевич не был на фронте — у него была бронь, так как школа не могла остаться без преподавателя. Он был вдовцом, потерявшим жену от внезапной болезни три года назад. Детей у них не было, и такой завидный жених был лакомым кусочком для многих одиноких женщин в селе. Но учитель видел только Варежу. И больше никого. А та лишь грустно усмехалась про себя — везет же ей на мужчин, познавших горечь утраты…
В конце концов, после года почтительных и терпеливых ухаживаний, ее сердце оттаяло, и она ответила ему взаимностью. Жить они стали в доме покойной Ульяны, так как председатель выдвинул условие — если Варя переедет к учителю, то дом Трофима перейдет в распоряжение колхоза. Решили, что лучше Геннадию перебраться к ним, ведь он ютился в крошечной казенной комнатке при школе. Да и Варя дала перед смертью слово свекрови сберечь этот дом для Мирона.
С Геннадием они прожили три счастливых, спокойных года, и вот наступил тот день, когда она смогла сообщить ему долгожданную новость — у них будет ребенок.
Геннадий был на седьмом небе от счастья, но его омрачало лишь одно обстоятельство — Варя по-прежнему считалась женой Трофима, от которого не было ни слуху, ни духу, несмотря на все их запросы в официальные инстанции. И Варя уже начала собирать документы для того, чтобы брак был расторгнут в одностороннем порядке…
Как-то тихим летним вечером, сидя за самоваром, они услышали во дворе шум и хриплый мужской окрик, обращенный к собаке.
— Мне послышалось? Неужели… он? — сердце Вари замерло, а затем забилось с бешеной силой.
Геннадий встал как раз в тот момент, когда дверь с скрипом распахнулась, и на пороге, заслонив собой последние лучи заходящего солнца, стоял Трофим.
— Вот так встреча! Вижу, меня здесь не очень-то и ждали! — он грозно сдвинул густые, нахмуренные брови, а Геннадий шагнул вперед, заслоняя собой Варежу.
— Здорово, Трофим. Жив-здоров, значит.
— Жив, а чему не жить? А ты что тут делаешь в моем доме, за столом с моей женой и моим сыном?
Мирон испуганно переводил взгляд с нежданно вернувшегося отца на Геннадия Игнатьевича, которого уже давно считал настоящим отцом. Ему стало страшно, и он инстинктивно прижался к спине учителя.
— Трофим, где же ты был все эти годы? Война закончилась почти пять лет назад.
— А тебе какое дело? Главное, что я вернулся. И что же я вижу? Родная жена меня не дождалась, сын за чужого дядьку прячется. И давно это у вас тут такое безобразие завелось? Пока я там, кровь проливал, ты тут утехи нашла?
— Не смей так говорить о Вареже! — вступился Геннадий, и его обычно спокойное лицо залилось краской. — Она честно ждала тебя все эти годы, а жить вместе мы стали лишь три года назад, когда все уже потеряли надежду!
— Пожил в моем доме? Ну так теперь иди отсюда, а с женой я сам разберусь.
Геннадий понимал, что ситуация сложна и неоднозначна. Варя, его любимая женщина, ждала его ребенка, но по закону она была женой этого человека, который явился словно призрак из прошлого. Он сделал порывистое движение вперед, но Варя мягко остановила его, положив руку на его плечо.
— Не надо, Геннадий. Я сама с ним поговорю.
— А ты что, решил мне челюсть сломать? — Трофим ехидно усмехнулся. — Ну-ну, попробуй. Знаешь, скольким я уже лица перекосил?
— Драться я с тобой не стану. Но Варя сама вправе решить, с кем ей быть. И знай — я не позволю тебе причинить ей вред. Тронешь ее — найду управу. У меня есть друзья, которые помогут.
— Кому нужна твоя Варя, чтобы ее трогать…
Варя потянула Геннадия за рукав и тихо попросила:
— Иди к председателю, пережди там. Я все сама улажу.
Геннадий нехотя вышел, понимая, что в силовой схватке с закаленным в боях Трофимом ему не победить. Ему было и стыдно за свое отступление, и в то же время он осознавал — драка только усугубит положение, а Варя будет волноваться, что может повредить будущему ребенку.
— Ну что, жена, давай-ка поесть, я с дороги измотался. Садись рядом, расскажешь, как ты тут меня верно ждала.
Варя молча поставила перед ним миску с кашей и отступила в угол комнаты. Срок ее беременности был еще мал, и он ничего не заметил. Может, удастся поговорить без лишних эмоций.
— Где ты был все это время? Ты даже мать свою не похоронил.
— Маманька-то померла? — Трофим выпустил ложку из рук, и она с грохотом упала на пол.
— Да, осенью сорок пятого. Не дождалась тебя. Так где же ты был?
— Как Мирон-то вырос, — он уклончиво пробормотал, избегая прямого ответа. — Сын, иди ко мне, давай познакомимся заново.
Мальчик нерешительно подошел к отцу. Трофим порылся в своем потрепанном вещмешке и достал оттуда грубо вырезанную из дерева лошадку.
— На, держи, игрушка.
— Ему уже неинтересно в такие игры, — тихо сказала Варя.
— Да? А что ему интересно? Хочешь, завтра на рыбалку сходим? — Мирон молча кивнул, все так же опасливо поглядывая на незнакомого отца. — Вот и славно. Забери-ка мой мешок, отнеси на лавку.
Мальчик взял тяжелую котомку, но не удержал ее. Пытаясь поймать падающий груз, он ухватился за дно, и все содержимое высыпалось на пол.
— Да что ж у тебя руки-то, как крюки! — крикнул Трофим и бросился подбирать свои пожитки. Но Варя оказалась проворнее. Она подняла укатившуюся под стол фотокарточку. На пожелтевшем снимке был запечатлен улыбающийся Трофим с незнакомой молодой женщиной, а на руках у нее сидел маленький ребенок.
— Так вот где ты пропадал, — без тени улыбки произнесла она, внимательно разглядывая фотографию. — Новую семью обзавел.
— Не твое дело, а ты тут, как я погляжу, тоже верностью не отличалась, — вырвав карточку из ее рук, Трофим сунул ее обратно в мешок.
— А что же ты с ними не остался? Зачем к нам вернулся?
— Вернулся, значит, так надо было. К родному очагу потянуло, к жене и сыну. Так что, Варя, давай все забудем, как страшный сон. Будем жить, как раньше, сына растить. Я тебе твою слабость прощаю.
Варя поразилась его наглости и отсутствию совести.
— А я тебе — нет. Не прощу годы молчания, когда мы с твоей матерью думали, что тебя и в живых-то нет. Не прощу, что ты даже на ее похороды не явился, а в это время с другой женщиной счастлив был. Мы тебя искали, запросы везде рассылали! Не прощу и того, что твоего сына одна, без отца, на ноги ставила. Я ухожу от тебя. Я люблю Геннадия.
— Этого мямлю? — он фыркнул. — Никуда ты не пойдешь, не пущу.
— А я и спрашивать не стану. Я жду от него ребенка, — выдохнула она, наконец сказав правду.
Трофим вскочил и с угрозой сделал шаг в ее сторону, но Варя выставила перед собой ладонь, как щит.
— Только тронь. Сразу милицию вызову. Усадишь в тюрьму.
— Пошла вон! Только знай — не ты ушла, а я тебя, гулящую, выгоняю. Сына не отдам!
— Как не отдашь? — она замерла на месте, и ледяная струйка страха пробежала по ее спине.
— Он мой кровиночка, а не твой.
— Ты ошибаешься! — горячо возразила Варя. — Я его с девяти месяцев растила, я его по всем бумагам удочерила после смерти твоей матери. Он мой. И я его забираю.
Варя поняла, что сейчас, в пылу ссоры, ничего не добьется. Она зашла в спальню, быстро собрала свои и Геннадиевы вещи в узел. Выйдя в сени, она успела шепнуть Мирону:
— Не бойся, я все улажу. Мы обязательно будем вместе.
— Мама, ты не волнуйся. Может, он и правда хороший, не будет меня обижать. Он же мой отец, герой, врагов победил и домой вернулся. А я буду к тебе приходить в гости.
Варя смахнула предательскую слезу и вышла за калитку. Там, на пеньке, сидел Геннадий. Увидев ее с узелком, он молча встал, взял ее нехитрый скарб, и они вместе пошли прочь от этого дома, который на мгновение показался ей снова чужим и враждебным.
Им выделили небольшую комнату в колхозном бараке. К родителям Варя идти не хотела — там снова было тесно и голодно, да и отношения с ними оставались прохладными. Она все еще не могла простить им того вынужденного замужества.
Так они прожили около двух месяцев. Мирон часто навещал их, и с каждым разом Варя с болью замечала, как мальчик становится все более замкнутым и грустным. Трофим запил с новой силой, вернувшись к своему старому образу жизни, и успеваемость сына в школе резко упала. В один из дней Мирон прибежал к ним бледный, голодный и, не говоря ни слова, набросился на еду. Варя не выдержала. Она решительно направилась к дому, который еще недавно считала своим.
Трофим сидел на крыльце, расставив перед собой на столе бутыль с самогоном и тарелку с салом и солеными огурцами, которые когда-то она сама, с любовью, закатывала на зиму.
Она подошла и остановилась у стены, молча смотря на него.
— Чего пришла? — хрипло спросил он, заедая глоток огурцом.
— Поговорить. Трофим, зачем ты это делаешь? Зачем губишь себя? Раньше я могла понять — молодой, глупый. Но сейчас? Тебе уже за сорок, во что ты превращаешь свою жизнь?
— А что мне еще делать-то? — он с вызовом посмотрел на нее. — Жена нашла себе другого, сын на чужого дядьку смотрит, как на отца, а я для него будто пустое место.
— Так ты сам в этом виноват! — тихо, но с надрывом сказала Варя. — Ты уехал, когда ему два года было, а потом не вернулся, другую семью завел. Почему ты с ней не остался?
— Она сама меня выгнала, — вдруг так же тихо и устало ответил он, и Варя впервые увидела в его глазах не злость, а боль и растерянность. — А я ее… я, может, впервые по-настоящему полюбил тогда. А она меня выгнала, к другой приревновала.
— Значит, и от нее гулял.
— Ну и что? Тебе-то это не мешало. Гулял, но домой всегда возвращался. А она выгнала и дочку мою видеть не дает.
— В каком они городе?
— В Казани.
Варя тихо присвистнула:
— Далеко тебя занесло. И где же ты с ней встретился?
— Она медсестрой в госпитале была. Туда после ранения попал. Потом вместе и уехали. Она уже тогда беременная была, вот я и решил не бросать. Полюбил сильно. А вам с матерью писать — совестно было. Думал, как-нибудь потом все уладется, да все руки не доходили.
— Трофим, ты всегда думал только о себе. Так и продолжаешь. Отдай мне Мирона, и давай разведемся. Ничего прежнего уже не вернуть.
— Да забирай своего сына, — злобно бросил он, отворачиваясь. — Он все равно чужой для меня, даже отцом назвать не может.
Эпилог
Они развелись официально. Геннадий и Варя расписались за месяц до рождения их дочери, которую назвали Лидочкой. Мирона они забрали к себе, а весной следующего года вся их дружная семья переехала в ближайший городок. Геннадий Игнатьевич продолжил работать учителем, а Варя устроилась нянечкой в ту же школу, где всегда было тепло, пахло мелом и детскими рисунками на стенах.
От сестры Варя узнала, что Трофим вскоре сошелся с одной вдовой, которая осталась без мужа еще в сорок четвертом. Та оказалась женщиной с твердым характером и быстро взяла его в ежовые рукавицы. Варя лишь мысленно пожелала им покоя. Мирон не стремился к общению с отцом, тот навсегда остался для него чужим, незнакомым человеком. У Трофима же подрастала дочь от новой сожительницы, и, казалось, он нашел свое подобие тихого пристанища.
В родные края Варя больше не возвращалась. Не было в ее сердце тоски по тому дому, где остались лишь горькие воспоминания о бедности и несвободе. Ее сестры и брат тоже разъехались по свету, вырвавшись из тесного мирка родительского дома, навсегда оставив behind вечно беременную мать и унылое существование.
А в новом доме Варежи и Геннадия всегда пахло свежим хлебом и яблоками. В саду, что они разбили вместе, летом буйно цвели сирень и жасмин, а по вечерам за большим деревянным столом собиралась вся их семья — Варя, Геннадий, повзрослевший Мирон и маленькая Лидочка. И в тишине, нарушаемой лишь смехом детей да стрекотом кузнечиков за окном, была та самая, выстраданная и заслуженная прекрасная пора — пора мира, любви и тихого, непреходящего счастья, которое, как самый живучий цветок, сумело прорасти сквозь толщу лет, лишений и войн, чтобы напомнить всем, что даже после самой долгой и холодной зимы обязательно наступает весна.
