1945 г. Ждала мужа с войны как героя, а он принес в дом лишь крики по ночам и запах чужого парфюма, пока однажды река не вернула мне его тело, а бывшая подруга — чудовищную правду о травах
Тихий майский рассвет 1945 года мягко ступал по земле, окутывая ее золотистой дымкой. Первые лучи солнца, робкие и теплые, заглядывали в окна деревенских домов, обещая день, который навсегда останется в памяти. В эту утреннюю пору Вероника проснулась с непривычным чувством легкой тревоги, смешанной с радостным предвкушением. Всю весну ее не покидало стойкое ощущение, будто где-то совсем рядом, за горизонтом, уже готово случиться что-то светлое и долгожданное, что вот-вот нагрянет и навсегда изменит ее мир. За окном щебетали птицы, а из старого, потрескавшегося репродуктора, висевшего на столбе, лились торжественные аккорды и голос диктора, вещавшего о последних наступлениях. Сердце ее замирало – ее супруг был там, в самом сердце этой далекой бури. Она знала, чувствовала каждой клеточкой, что он жив, что он вернется. В сорок третьем он был ранен, два долгих месяца провел в госпитале, и когда врачи настаивали на комиссации, он, стиснув зубы, умолял дать ему еще один шанс, еще немного постоять за родную землю. Его упорство и боевой дух растрогали даже суровую комиссию. И сейчас, вспоминая об этом, женщина испытывала не просто тоску, а жгучую, сжимающую горло гордость. Она мысленно рисовала картины будущего, где их дети и внуки, затаив дыхание, слушают истории о подвигах их отца и деда, ее Дмитрия.
Размеренный бой старых настенных часов, бережно хранимых со времен ее бабушки, возвестил о том, что пора собираться. Легкая походка сопровождала ее на протяжении всего пути, а на ферме другие женщины, доярки, с улыбкой переглядывались, слыша, как она напевает под нос давно забытые мелодии. После обеда, когда солнце стояло в зените, она прилегла на еще прохладную, упругую траву, подставив лицо ласковым лучам и прикрыв веки, наслаждаясь мимолетным покоем.
Из этого сладкого полусна ее вырвал взволнованный, срывающийся на визг крик. К ней бежал ее племянник, мальчишка по имени Ваня, размахивая руками и что-то беззвучно крича. Лицо его было багровым от напряжения.
— Тетя, бегите же скорее! Все туда бегут! — он, задыхаясь, тыкал пальцем в сторону сельсовета.
— Да что случилось-то? — Женщины встревоженно сбились в кучку. — Неужто опять беда? Но вроде бы все тихо…
— Какая беда?! Войне конец! — выпалил мальчик и вдруг разрыдался, захлебываясь смесью восторга и потрясения.
Толпа женщин, словно подхваченная единым порывом, хлынула к зданию сельсовета, где уже собирался народ. Вероника схватила Ваню за рукав, притянув к себе.
— Откуда ты знаешь? Мы же здесь ничего не слышали.
— Так… по большому радио молчали, а у Семеныча в кабинете я все и услышал.
— А ты что там делал? — пристально посмотрела на него тетка. — Опять за старое взялся?
— Я… хотел быть как папка, взял у деда его трубку. Решил попробовать. Вот он вернется, а я уже все умею. А тут Семеныч идет. Я испугался, закашлялся, бросил трубку, а там сухая трава лежала, она задымилась. Он подбежал, начал тушить, а меня за ухо и повел к себе. Вот там я и услышал… что все… кончилось. — Восьмилетний сорванец тараторил, потирая покрасневшее ухо.
— Ладно, потом во всем разберемся. Бежим!
Приближаясь к сельсовету, они услышали нарастающий гул голосов. Женщины, перебивая друг друга, требовали у председателя подтверждения, доказательств, чуда.
— Успокойтесь же! — пытался перекричать их Семеныч. — Сейчас передачу включат, терпение нужно иметь!
И через несколько минут над селом, над каждым домом, над каждой судьбой пронесся торжественный и мощный голос, который больше не предвещал беды: «Внимание, говорит Москва! Восьмого мая 1945 года…»
На площади воцарилась мгновенная, оглушительная тишина, сменившаяся затем взрывом эмоций. Слезы счастья, смех, объятия — все смешалось в едином вихре ликования. А у Вероники сердце забилось так, будто хотело выпрыгнуть из груди. Скоро. Совсем скоро ее герой, ее любовь, ее Дмитрий будет здесь. Она родит ему детей, и их жизнь заиграет новыми, еще более яркими красками, чем до войны.
Прислонившись к шершавой древесине забора, она закрыла глаза и улыбнулась, отпуская память в те счастливые шесть месяцев до войны, в день их свадьбы, в его нежные объятия. А потом были письма. Трепетные, испещренные дорогой ее сердцу вязью, полные любви, тоски и светлых надежд.
— Тетя Катя, а Дима скоро придет, да? — ее вывел из забытья голос племянника. — И папка мой тоже? Они же вместе?
— Не знаю, Ванюша, не могу сказать. Они в разных частях служили. — Она не могла вымолвить правду этому мальчишке, который со шмыгающим носом и красным ухом смотрел на нее с такой надеждой. Его отец, муж ее сестры Ольги, пропал без вести два года назад. Сама Ольга отказывалась верить в худшее и, лелея надежду, ничего не говорила сыну. — Пойдем, отведу тебя к маме.
— Ты ей расскажешь? Ну, про то, за что Семеныч меня…
— Не скажу. Но он сам, наверное, пожалуется.
— Не пожалуется, мы договорились — я ему окна в сельсовете вымою.
— Ах ты, шельмец! Выпороть бы тебя хорошенько. Но ничего, вернутся твой отец и Димка, вот тогда получишь по заслугам по-мужски. И запомни: быть похожим на отца — это не значит курить тайком. Это значит быть честным, защищать свою мать, помогать ей и отвечать за свои поступки.
— Понял… — мальчик виновато опустил голову.
На ферме они застали Ольгу, переливавшую молоко из бидона в бидон.
— Сестренка, трудишься? Что одна-то?
— Галя приболела. А ты чего здесь?
Вероника поделилась новостью и увидела, как в глазах сестры вспыхнула та самая, знакомая ей до боли искорка надежды, а на губах дрогнула робкая улыбка.
— Дай Бог, и Леонид вернется. — Она торопливо перекрестилась, по привычке оглянувшись. Сказывалось строгое бабушкино воспитание.
— Завтра всем селом праздник устраиваем, Семеныч отгул дал. Голодно, конечно, но с миру по нитке. У меня капуста квашеная в погребе осталась, огурцы. Блинов напеку, муку припрятала.
— Я тоже в погребе посмотрю, может, что найдется. А горилки баба Матрена притащит, у нее этого добра… И где она только песок берет, чтобы гнать? — женщины рассмеялись, и смех их звенел, как первый весенний ручей.
— Ну что, Ванюха, спляшешь завтра на празднике? — обратилась Ольга к сыну.
— Не могу, мам. Я это… — он снова шмыгнул носом, и Вероника едва удержалась, чтобы не шлепнуть его. — Мне окна у Семеныча мыть надо.
— Что опять натворил?
Мальчик, зная, что его ждет взбучка, все же, под влиянием слов тетки, решил поступить по-мужски и во всем сознаться.
— А, ладно. Иди уж, горе мое.
Село гуляло, празднуя великую Победу, и жизнь потихоньку начала возвращаться в свое мирное русло. Жены и матери ждали своих солдат, а те, кто получил похоронки, тихо плакали, поминая павших, но и они радовались окончанию кошмара.
Дни тянулись за днями, сливаясь в томительное ожидание. Вероника не находила себе места. И он пришел в начале июня. Похудевший, с лицом, почерневшим от ветров и пороха, усталый до изнеможения, но свой, родной, любимый…
Она парила от счастья, в отличие от своей подруги Светланы. Та еще в сорок втором получила похоронку на жениха, брата Дмитрия.
— Хорошо тебе, — как-то завистливо вздохнула она за обедом. — Муж вернулся, родные целы.
— Ну, не все.
— Твои-то родители еще до войны умерли. У тебя, по нашим меркам, большая семья — муж, сестра, племянник. Бабушка твоя, поди, еще вон какая бодрая. Война будто и не касалась вашего дома.
— Света, о чем ты? А Леонид?
— А что Леонид? Может, еще вернется.
— Да что с тобой? Чтобы ты меня пожалела, мне надо было похоронку получить? Понимаю, тебе тяжело — Борис погиб, мать от воспаления легких умерла, отец с горя… Но это жизнь, Света, близких не вернешь.
— Вот и я о том же… У кого-то счастье через край, а у кого-то пустота. И никого…
Слова подруги резанули по сердцу. Она в последнее время сильно изменилась, почерствела.
— Знаешь, мне кажется, если бы Дмитрия не стало, ты бы даже обрадовалась. — Вероника встала, отряхнула юбку и, подойдя к столу, налила себе травяного чая. Разговор оставил в душе горький, неприятный осадок. Но в то же время ей было жаль Светлану — у той и впрямь никого не осталось, вот сердце и ожесточилось.
На следующий день подруга сама подошла к ней.
— Катюша, — робко тронула она ее за плечо. — Прости меня, а? Не знаю, что на меня нашло. Ты же не виновата. Сказала, не подумав. Просто… Девичья краса на глазах увядает, женихов нет, за кого замуж-то выходить? Не за Семеныча же.
— А что? Мужик видный, тебя зовет, чего бы не сходить? — Вероника улыбнулась, злость ее поутихла.
— Да ну тебя. — Светлана рассмеялась. — Мир?
— Мир. — они обнялись.
Через час Вероника попросила:
— Свет, прикрой меня, я к фельдшеру хочу сходить, к Марье Ивановне.
— А что случилось?
— Да Дмитрий… По ночам очень кричит. Отголоски войны. Хочу спросить, что делать, как лечить. Днем-то он вроде спокоен, а ночью… Жуть берет.
— Конечно, иди. А ты травами не пробовала?
— Какими? Я в них не смыслю.
— Меня Семеныч в Октябрьское на днях посылал, я к Евдокии заходила, она травница. Может, что подскажет.
— Спасибо, попробую.
Фельдшер выписала рецепт, Вероника съездила в город, купила лекарства. Вскоре и Светлана подоспела с травами, которые принесла в красивом, цветастом мешочке. Она подробно объяснила, как их заваривать и когда давать.
— Строго по инструкции, Евдокия наказывала, что польза только тогда, когда со знанием дела применяешь.
— Еще раз спасибо. Мешочек-то какой нарядный. Стой, да у тебя платок был такой расцветки.
— Ах, он порвался, я и сшила из него мешочки. Не выкидывать же добро? Семеныч новый подарил. Чувствую, он все настойчивей, может, и правда за него выйти. Он хоть и в годах, и не красавец, но мужчина, а сейчас это важно. Только до Бориса ему, конечно, далеко. — Смахнув украдкой слезу, она повернулась к двери. — Ладно, пойду я. До завтра.
— До завтра.
Неделю Вероника поила мужа и таблетками, и травяным отваром. И на пятую ночь он действительно перестал кричать, его сон стал глубоким и ровным, без судорожных вздрагиваний и кошмаров. Лекарства и травы подействовали, но днем с Дмитрием творилось что-то неладное. Раньше он постоянно находил минутку, чтобы обнять ее, пошутить, ласково улыбнуться, помечтать о большом семействе. Он даже планировал весной переложить печь, чтобы в доме было теплее для будущих детей.
А теперь он будто подменился. Часто сидел один во дворе, что-то строгал, ковырялся в сарае. Вечером, сухо поблагодарив за ужин, таскал воду, ополаскивался и укладывался спать, все чаще поворачиваясь к стене.
— Дим, в чем дело? — как-то не выдержала она, лежа рядом с ним в постели.
— В каком это? Все нормально.
— Ты стал какой-то другой. Что случилось?
— Ничего не случилось. Просто устаю, уборка урожая, сил к вечеру не остается.
— Ну да, наверное, ты прав. — Но какие бы доводы он ни приводил, какое бы самоуспокоение она ни пыталась внушить себе, тревога в ее душе лишь нарастала.
И стало еще тревожнее, когда она, сообщив мужу о ребенке, услышала лишь короткое «хорошо» и кивок.
— И это все? Это же наш первенец, мы о нем мечтали!
— Я рад. Очень.
— Как-то незаметно для радости. — Ей было обидно и больно. Она так ждала этой общей, счастливой минуты.
— Ты на пустом месте заводишься. Я сейчас уйду, вернусь, когда успокоишься.
— Куда?
— Да тут недалеко. Света забегала, печь у нее просила посмотреть, жалуется, что чадит.
— Ладно, иди. А я пока приберусь, только воды натаскай, пожалуйста.
И в последующие дни Дмитрий все чаще отлучался из дома под предлогом помощи Светлане по хозяйству.
— Света, не часто ли Димка к тебе ходит? — не удержалась как-то Вероника.
— Ты чего, ревнуешь? — подруга округлила глаза. — У меня мужика-то нет, как я сама со всем управлюсь?
— Попроси Семеныча, Макара…
— Макар вечно пьяный, руки трясутся, а Семеныч… Мало ли что он подумает, я еще не решила.
— А что я могу подумать?
— Кать, да ты чего? — в голосе Светланы зазвенели фальшивые нотки. — Если у вас в семье нелады, я-то тут при чем?
— С чего ты взяла, что у нас нелады?
— Ну, по тебе видно… И люди говорят… — она замялась.
— Все у нас хорошо. Ребеночек скоро будет. Не хотела никому говорить, но раз уж слухи пошли.
— Ребеночек? — на лице Светланы на мгновение мелькнуло неподдельное изумление. — Как же так?
— Свет, а ты чему удивляешься? Я же замужняя женщина.
— Да нет, я не удивляюсь, просто так неожиданно. — Она быстро взяла себя в руки. — Катюш, там только крылечко немного подправить, Дмитрий завтра зайдет. В последний раз, честно, больше не буду его беспокоить.
— Хорошо.
На следующий день Дмитрий снова ушел к Светлане вечером, а Веронике стало неловко за свою вспышку. Подруге и впрямь нужна помощь, а она ее в чем только не обвинила. Решила пойти и извиниться. Взяв с собой новый платок, купленный на ярмарке, она направилась к дому Светланы. Зайду, извинюсь, потом вместе чай попьем, по-девичьи поболтаем, как раньше…
Во дворе никого не было. Подойдя к крыльцу, она с удивлением заметила, что оно целое и совсем не требует починки. Неужели так быстро управился? Он же недавно ушел.
Она вошла в дом без стука. В горнице никого не было, и она прошла в спальню. Увиденное приковало ее к месту, словно удар током. Задыхаясь от слез, она выбежала во двор, а следом за ней, испуганные и растерянные, выскочили Светлана в ночнушке и Дмитрий, на ходу натягивающий штаны.
— Как вы могли? Ты — моя подруга! Клялась, что никакого повода для ревности! А ты? Дмитрий! Я тебя ждала, все эти годы ждала, любила! Как ты мог так предать?
— Прости… Я и сам не понимаю, как так вышло. Но меня к ней тянет, понимаешь? Словно магнитом. Я знаю, что поступаю подло, и люблю вроде бы тебя, но без Светы… не могу.
Светлана стояла у порога, заливаясь краской стыда, но в глазах ее плясали торжествующие искорки.
— Вероника, это жизнь. Твои же слова.
— Да как ты смеешь! Это мой муж!
— Да, твой. Но я хочу, чтобы он остался со мной. В конце концов, у тебя есть все — семья, ребенок. А у меня будет он. Правда, Дим? Ты же останешься?
Он молча кивнул, и у Вероники подкосились ноги. Что это? Что происходит? В слепой ярости она прибежала домой, побросала вещи мужа в мешок и вышвырнула их в грязь. Он забрал свой узел и ушел, не проронив ни слова.
Всю ночь она проплакала, не находя ответов. Что теперь будет с ней? С ребенком?
К утру гнев сменился отчаянием, и она была готова простить. Надо вернуть его в семью. Она не отдаст его Светке. Ни за что!
И первые шаги в этом за нее предприняла местная власть в лице председателя Семена Игнатьевича.
Утром Вероника с трудом поднялась с постели. Голова раскалывалась от бессонницы и слез. Ладно, сегодня выходной, нужно только птицу покормить, а там можно и отдохнуть, мелькнула утешительная мысль.
Накинув шаль и сунув босые ноги в галоши, она вышла на крыльцо и увидела Ваню, вбегающего в калитку.
— Тетя, тебя Семеныч требует.
— Зачем?
— Злой очень, говорит, чтоб немедля явилась. — Мальчик пожал плечами. — Может, я с тобой пойду? Защищать тебя.
— Иди домой, защитник. Я скоро.
— Мне еще к этой, к Светке, бежать надо. И Димку тоже звать велели.
— Ты как разговариваешь? Кто тебя такому научил?
— Мама, она ее теперь только так и зовет.
— Она может и зовет, а тебе негоже. Взбучки захотел? Иди, я кур покормлю и приду.
— Давай я сам! Я их покормлю, и воды налью. Только Димку позову и назад примчусь. А ты одевайся, а то Семеныч очень сердит.
Вероника поняла, что слухи дошли до председателя, и сейчас будет серьезный разговор. Что ж, а ей-то что? Это не она семью разрушает.
В кабинет она вошла первой.
— Здравствуйте, Семен Игнатьевич. Вы звали?
— Садись, Ерохина. Разговор будет серьезный.
— Что случилось? Зачем в выходной отрываете?
— Ты другую дисциплину нарушила. Семья твоя разваливается. Это как?
— А какое ваше дело до нашей семьи?
— Не смей так со мной разговаривать! — он стукнул кулаком по столу, но в его глазах читалось не столько начальственное негодование, сколько искренняя тревога. — Вы мои односельчане, я за вас в ответе. Мне не нужна в моем селе статистика разводов!
— Ах, статистика… — Вероника скептически посмотрела на него. Она его не боялась. Это был мужчина лет сорока с небольшим, овдовевший два года назад, чья дочь училась в городе и не собиралась возвращаться. Оставшись один, он пытался ухаживать за Светланой, но разница в возрасте и его положение ее смущали. Он пытался казаться строгим и суровым, но все в селе знали, что у него доброе сердце. — Говори уж прямо, Семеныч, что тебя Светкин проступок задел.
— При чем тут это? На вверенном мне участке… Да к черту все это! Ты как, дура, одна с ребенком управляться будешь?
— Уже прознал. Быстро.
— Да все село знает! Тут каждый друг у друга на виду. Как ты думала?
— А что я могу сделать? Привязать его к себе? Выращу как-нибудь. Полсела бабы одни детей поднимают. Это он сам от меня ушел. Только вот не пойму, как так вышло? Все было хорошо… Что случилось?
— Давно у него с ней это?
— Недавно. Практически сразу после того, как он поправился.
— Как поправился? Не припоминаю, чтобы Дмитрий хворал.
— По ночами плохо спал. Помните, я в город за лекарствами ездила? Таблетки и травы, что Светлана от Евдокии привезла, помогли. Неделю попил — и как рукой сняло. А потом она его к себе на помощь начала звать. Думаю, тогда все и началось.
— Вероника, ты ничего не путаешь? Какая Евдокия?
— Из Октябрьского. Вы же Свету туда посылали с поручением, вот она к ней и зашла.
— Во-первых, я ее не посылал, в Октябрьское ездила Анна. А во-вторых, Евдокия четыре месяца как в могиле. Внучка ее, Галка, к ней в дом переехала. Ты что, с луны свалилась?
— Но тогда… я ничего не понимаю. — Она растерянно уставилась на председателя, но тут дверь отворилась, и в кабинет, тяжело ступая, вошел Дмитрий.
— Проходи, Ерохин.
— Зачем звал? — он взглянул на жену и опустил глаза. — Здравствуй, Вероника.
— Здравствуй, муж мой дорогой.
— А звал я тебя, чтобы вразумить — не смей на моем участке статистику портить и беспутство устраивать! У тебя жена есть, вот с ней и живи. О разводе и не думай — никто не разведет, пока она сама не захочет. Тем более ребенок скоро будет. О нем думать надо, а не о своих хотелках! — он перевел суровый взгляд на Дмитрия. — Хватит народу зрелища устраивать. Комедия одна. Завтра вместе на работу выходите.
Он долго их отчитывал, втолковывая азы семейной морали, важность отца для ребенка и ценность крепкой ячейки общества для страны.
Через час они вышли от председателя и замерли у крыльца.
— Вероника, прости меня. Но я не могу с тобой жить. Меня к Свете тянет.
— А я что? Ребенка одна растить? На посмешище всей деревне стать? Чем я это заслужила? Ты ее что, любишь?
— Не знаю… Вроде нет. Но без нее мне плохо.
— Ничего, родится ребенок — эта дурь из головы выйдет. Иди, за вещами своими приходи. Слышал, что Семеныч сказал?
— И ты примешь меня назад?
— Ты мой муж. Не Светкин, а мой. Это я тебя с войны ждала, это мы с тобой счастливы были. Это я тебе письма писала, и это я мать твоего ребенка. С чего это я должна от тебя отказываться из-за твоей временной блажи?
Последующие месяцы в деревне разыгрывалась настоящая драма, за которой с затаенным дыханием следили все жители. Дмитрий пытался изображать примерного семьянина, но при первой же возможности бежал к Светлане. А та злорадствовала и шептала на ухо Веронике, что он любит только ее.
— Любит? Знаешь, я не очень верю во все это, но мне кажется, твои травки были не совсем успокоительными?
— О чем ты?
— О том, что в Октябрьское ты не ездила, а Евдокия давно умерла. Так где ты сбор взяла?
— Не твое дело. Одна знакомая дала. А сбор лечебный. Я как лучше хотела. Я не виновата, что он меня полюбил. А сейчас он с нелюбимой живет, вот здоровье и сдает.
Он и вправду стал выглядеть хуже: осунулся, жаловался на головные боли, потерял аппетит, ко всему стал равнодушен. Кроме Светланы. Вероника не узнавала своего героя, того, кого она так ждала.
Она устала бороться. Теперь она думала только о том, чтобы выносить и родить здорового малыша.
Когда в очередной раз Дмитрий не пришел после работы, она лишь махнула рукой. В глубине души теплилась надежда, что с рождением ребенка все изменится. Но он его так и не увидел. Дмитрия нашли в реке.
Никто не видел, как это произошло. Все недоумевали — он отлично плавал, знал каждую заводь. Село выражало Веронике соболезнования, а Светлану словно не замечали. Старушки шептались, что это кара за грех — нельзя бросать беременную жену.
Вероника не находила себе места. Ночи напролет она плакала, засыпая над старой шкатулкой с письмами. Каждое ее послание начиналось словами: «Здравствуй, мой герой. С любовью пишу тебе эти строки…»
И в голове стучал один и тот же вопрос: почему? Почему человек, прошедший сквозь ад войны, так нелепо и бессмысленно погиб в мирное время, на пороге новой жизни?
Чуть легче ей стало, когда на свет появился сын. Глядя на его личико, она поражалась, как же он похож на отца. Рядом с ней неотлучно были сестра Ольга и племянник Ваня. Они поддерживали ее и помогали во всем.
А потом, словно по волшебству, вернулся Леонид. Сестра парила от счастья, ее вера и надежда оказались сильнее всех похоронок.
Но, несмотря на общую радость, Веронике вновь стало одиноко. Не с кем было делить долгие вечера. Как-то раз, сидя при свете керосиновой лампы и перечитывая бабушкину книгу, она услышала робкий стук в окно.
Кутаясь в шаль, она открыла дверь и остолбенела: на пороге стояла Светлана. Бледная, прозрачная, почти бесплотная.
— Тебе чего? — холодно спросила Вероника, опираясь о косяк.
— Мне поговорить с тобой надо.
— Нам не о чем говорить. Уходи.
— Это важно. Касается твоего сына. Позволь войти, я еле на ногах держусь.
Любопытство и какое-то смутное предчувствие заставили Веронику впустить ее. Бывшая подруга и впрямь еле передвигала ноги.
— В ту ночь… когда Дмитрий погиб… он ушел от меня. — Увидев, как дрогнуло лицо Вероники, она опустила взгляд. — Прости, сейчас ты услышишь то, что причинит боль, но ты должна знать. Он ушел грустный. Не хотел возвращаться домой, но понимал, что должен. Как бы ты ни думала о нас, он всегда говорил о тебе с теплотой, ни единого плохого слова… Так вот. Я тогда понесла. Узнала, когда ты Илюшу родила. Мне было очень плохо, и я снова поехала к той травнице.
— К той самой? Которая «лечит»?
— К той самой. Да, ты была права… Тот сбор был с наговором. На приворот. — Она замолчала, чувствуя на себе тяжелый, ненавидящий взгляд. — Не смотри так… Мне вдвойне больнее — я ребенка потеряла. Я просто хотела немного счастья! Но видишь, чем оно обернулось…
Три дня назад я поехала к ней спросить, что делать, может, другое зелье попить… А она сказала… — Светлана разрыдалась. — Сказала, что это плата за содеянное. За несколько месяцев мнимого счастья я заплатила жизнью Дмитрия и своего нерожденного ребенка. Привороженные долго не живут. Едва он дал новую жизнь, как сам свою потерял. Я ненавижу себя за это. Ребенка я потеряла прямо у нее в хате. Спасти не смогли. Когда я очнулась, она велела передать тебе: найди действующую церковь, покрести ребенка тайно. Омой святой водой, читай молитвы. Тогда хвори его не возьмут.
— Мой сын здоров.
— Его отец был приворожен. Не знаешь, как это отразится.
— А с чего ты решила проявить такую заботу?
— Хотела покаяться… Попросить у тебя прощения.
— Моего прощения тебе не видать. Просто уйди. И чтобы я тебя больше никогда не видела.
Светлана, еле поднявшись, поплелась прочь.
А наутро по селу разнеслась весть: ее нашли в сарае, повесившейся.
Вероника долго винила себя. Если бы простила, если бы оставила ночевать, может, и не случилось бы этого. Но, глядя на своего малыша, она понимала: если бы не бывшая подруга, все могло сложиться иначе.
Сына она тайно окрестила в соседнем селе, забившись в угол от страха потерять свое последнее сокровище.
А через год она вышла замуж за сослуживца Леонида, который несколько раз приезжал в гости. Она не любила его той страстной, первой любовью, но испытывала к нему глубокую симпатию и благодарность. Он был веселым, жизнерадостным, крепко стоящим на ногах мужчиной, и он безумно любил ее. В конце концов она согласилась. Но перед тем как навсегда уехать за пятьдесят верст от родного села, она взяла плетеную корзинку, аккуратно сложила в нее все письма и, написав на большом листе бумаги всего два слова: «МОЕМУ ГЕРОЮ», опустила корзину в воду, в том самом месте, где нашли Дмитрия. Идя по дороге к дому, она мысленно прощалась со своим прошлым, с болью, с ошибками и давала себе слово, что здесь, в этом селе, ее нога больше не ступит никогда. Впереди была новая жизнь, новый дом и новый человек, готовый стать ее надежной опорой. У нее был другой герой, и ей предстояло научиться быть счастливой с ним, храня в самой глубине души светлую и горькую память о первой, такой невероятной и такой трагической любви.
