Она носила людям вести с фронта, пока одна из вестей не оказалась для нее самой. Спустя годы она сделала выбор, о котором жалела каждую ночь… или нет?
Август 1942 года вступал в свою знойную пору, окрашивая пыль на улицах города в золотистые, почти медные тона. Вера поднималась по ступенькам старого, пропахшего затхлостью и теплым кирпичом трехэтажного дома, сгибаясь под невидимой тяжестью своей холщовой сумки. Каждый шаг отдавался в висках глухим стуком, будто набат, предвещающий беду. Найдя нужную квартиру, она замерла, подняв тонкую, загорелую руку, чтобы нажать на кнопку звонка. Но пальцы сами собой разжались, и рука безвольно опустилась вдоль тела. Нет, сегодня ее здесь не встретят с сияющими от предвкушения глазами, не обнимут, не втянут в квартиру с радостными возгласами. Сегодня она услышит крик, в котором смешаются отчаяние и гнев, прочтет во взгляде адресата немой вопрос, на который у нее никогда не будет ответа. Она, вестник, станет мишенью для всей накопленной боли. Осторожно, почти неслышно, она вложила серый казенный листок между дверью и косяком, словно оставляя частичку собственной души, и бегом, срываясь на ступеньках, помчалась вниз, подальше от этого порога.
Войдя в соседний подъезд, где пахло вареной картошкой и мылом, она достала из сумки заветный, истрепанный по краям треугольник. Пальцы сами нашли знакомую кнопку звонка в квартире на втором этаже.
Дверь распахнулась мгновенно, будто за ней ждали целую вечность.
— Ах, Верочка, родная! Неужели мой Николушка написал? — Руки пожилой женщины, Ксении Тихоновны, дрожали от нетерпения, выхватывая драгоценный бумажный сверток. — Заходи, солнышко, вместе прочитаем, глаза мои уже плохие, буквы плывут. А я тебя пирогом угощу, с капустой, только сегодня испекла, внучат в гости жду.
Верочка молча прошла в уютную полутемную комнату, от угощения вежливо отказалась, но села у стола и четким, ясным голосом, вкладывая в слова всю теплоту, на какую была способна, прочитала весточку от сына. Каждое слово было каплей живительной влаги в иссохшей пустыне материнского ожидания.
До самого вечера продолжался ее крестный путь. Она была связной между мирами — миром страшной, беспощадной войны и миром хрупкого, трепетного ожидания. Она научилась читать дома по едва уловимым деталям: по цвету занавесок, по наличию цветов на подоконнике, по звукам, доносящимся из-за двери. Горький опыт научил ее оставлять похоронки либо в почтовом ящике, либо так же, как утром, — в щели между дверью и косяком, чтобы дать людям хотя бы несколько лишних часов неведения, тихой ночи перед вечным утром скорби. Иногда она все же звонила и ждала, пока ей откроют, чтобы вручить письма лично. Однажды женщина с усталым, но добрым лицом спросила ее:
— Я вот почтовый ящик специально повесила возле двери, новый, блестящий. Чего ты в него не опускаешь, если письма не от близких?
— Так ведь из «Действующей армии». Вдруг вы его только утром найдете, а так хошь ночь без тревоги пройдет, последняя спокойная ночь.
— И то верно, милая. И то верно, — прошептала женщина, и в ее глазах мелькнуло глубокое, бездонное понимание.
К концу дня сумка наконец опустела, и Вера, чувствуя невероятную усталость во всем теле, поплелась домой, в свою маленькую комнатку, где единственной роскошью была тишина.
Тяжел, невыносимо тяжел был труд почтальона в те годы. Ее любили, как любят первый луч солнца после долгой ночи. Ее ждали, затаив дыхание, прислушиваясь к шагам на лестнице. Ее боялись, как боятся приговора. И ее ненавидели, как ненавидят саму смерть, являющуюся в образе хрупкой девушки с сумкой через плечо. Вручая долгожданные треугольники, адресаты готовы были осыпать ее благодарностями, вручить краюху хлеба или горсть подсолнечных семечек, обнять так крепко, что кости хрустели. Но если случалось принести извещение, в котором сухие казенные фразы сообщали о том, что муж или сын «пропал без вести» или «героически погиб», на нее обрушивался шквал отчаяния, гнева, беспомощности. Вера понимала: люди говорят эти горькие слова не со зла. Их разум, затуманенный всепоглощающим горем, отказывался воспринимать реальность, и она, последнее звено между жизнью и смертью, становилась олицетворением несправедливости мироздания. И потому, стараясь оградить и себя, и их от лишних мук, она оставляла эти роковые листки и бежала, не оглядываясь, сломя голову, боясь встретиться с чьим-либо взглядом из окна.
Укладываясь спать, Верочка доставала из-под подушки свою самую большую драгоценность — стопку писем от супруга Леонида. Неделю назад пришло последнее, и она уже знала каждую строчку наизусть. Она и на эту работу пошла отчасти для того, чтобы быть одной из первых, кто увидит заветные треугольники с его знакомым, размашистым почерком. Леня… Как же пусто и без него. Они выросли вместе в детском доме, оба рано узнали, что такое одиночество. После школы он поступил в летное училище, а она — в педагогический. Едва им исполнилось восемнадцать, они поженились, два юных существа, нашедших друг в друге опору. Но их совместная жизнь оказалась короткой; всего через полгода его призвали на фронт. Молодая девушка осталась одна, ее дни и ночи заполонили рыдания, учеба была заброшена, и вскоре ее отчислили. И тогда, движимая слепой надеждой быть ближе к нему, хоть так, через эти бумажные нити, связующие фронт и тыл, она пришла в почтовое отделение.
Ранним утром, едва прозвенел будильник, Вера сделала несколько легких гимнастических упражнений, словно пытаясь сбросить с себя оковы тяжелых снов, поставила закипать чайник и стала собираться. Дойдя до почтового отделения, она поздоровалась с коллегой Мариной, но та отвела взгляд и как-то странно, исподлобья, взглянула на нее.
— Верочка, тебя Наталья Петровна просила зайти. Сразу, как только появишься.
— А что случилось? — насторожилась девушка.
— Всё у нее узнаешь, иди… — Марина уткнулась в бумаги, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
Пожав плечами, Вера прошла в небольшой кабинет начальницы.
— Наталья Петровна, доброго вам утра, — девушка попыталась одарить женщину своей самой солнечной улыбкой. — Вы хотели меня видеть?
— Хотела, Верочка, хотела. Детка, сегодня на твоем участке поработает Светлана, я освобождаю тебя от обязанностей.
— Но почему? Я прекрасно себя чувствую!
Наталья Петровна тяжело поднялась с кресла, прошлась по кабинету, ее пальцы нервно перебирали четки из желтого янтаря. Затем, тяжело выдохнув, она взяла со стола знакомый серо-желтый листок и протянула его девушке, не в силах поднять на нее глаза. Вера взяла его, и мир вокруг поплыл, потерял краски и очертания. Она вмиг поняла всю ту боль, которую испытывали люди, получая из ее рук такие же прямоугольные бланки с печатями. «Ваш муж… Орлов Леонид Сергеевич… Верный воинской присяге… проявив героизм и мужество…»
Буквы плясали перед глазами, сливаясь в черную, бессмысленную паутину. Она почувствовала ледяное, абсолютное опустошение, и тихие, беззвучные слезы градом покатились по ее щекам, падая на официальный бланк, сообщавший о гибели ее единственной любви, ее будущего, ее всего.
— Не может быть… Он же недавно писал! Как такое возможно? — ее собственный голос прозвучал откуда-то издалека.
— Бывает, родная. Сегодня строчит письмо, а завтра… — начальница не договорила. — Ты молодая, ты справишься. Мы все тебе поможем. Останься сегодня дома, отдохни. Хочешь, я с тобой Марину отправлю?
— Нет, не надо. Я хочу побыть одна.
Она не сомкнула глаз всю ночь, снова и снова перечитывая его письма, но взгляд раз за разом соскальзывал на ненавистный листок, лежащий рядом, как приговор. И вдруг ее будто окатило ледяной водой. Нет! Это ошибка! Она же сама доставляла однажды похоронки, которые потом оказывались ошибочными. Она будет ждать. Она верит, что он напишет. Обязательно напишет.
На следующее утро, сняв с зеркала черный платок, который инстинктивно набросила на голову, Вера вышла на работу. Теперь в ее душе жила надежда, маленькая, но упрямая искорка. Но с каждым днем, с каждой пустой раздачей эта искорка таяла. Прошло три месяца, а от Леонида не пришло ни строчки. Раньше он писал регулярно, по два раза в месяц. Теперь — тишина. Глухая, оглушающая тишина.
И тогда Вера поняла: нет больше смысла томить душу, каждый день разглядывая чужие треугольники и с болью в сердце не находя среди них единственного, желанного. Нужно что-то менять. Собрать волю в кулак, уехать, начать все заново, чтобы горечь воспоминаний не разъедала сердце, как ржавчина. Она пришла в военкомат, и уже через неделю началось ее обучение на курсах медсестер, а спустя три месяца санитарный поезд увозил ее под Курск, навстречу новым испытаниям.
1945 год встретил ее грохотом канонады и тихими стонами раненых. Судьба, казалось, берегла ее: три ранения, но все легкие, не оставившие глубоких шрамов ни на теле, ни на душе. В 1944 году на нее обратил внимание лейтенант Георгий Новиков, командир стрелковой роты. Он был настойчив и добр. Несмотря на свист пуль и разрывы снарядов, жизнь продолжала настойчиво утверждать себя, и люди, вопреки всему, продолжали искать тепло и любовь.
Она все еще хранила в сердце образ Леонида, оплакивала его, но понимала: нужно жить дальше. Судьба приготовила ей еще немало испытаний, и встреча с Георгием стала одним из них. Он был смелым, что не раз доказывал в бою, добрым и удивительно чутким. С ним было спокойно и надежно, она чувствовала исходящее от него тепло. А он знал о ее прошлом, о ране, что еще не до конца затянулась, но всем сердцем хотел создать с ней семью, дать ей новую опору в жизни.
В тот самый, самый главный день, когда вся страна ликовала, празднуя Победу, старший лейтенант Георгий Новиков, при всех своих орденах и медалях, смущенно и очень серьезно попросил ее стать его женой.
Вера дала свое согласие. Они не стали тянуть, расписались прямо в части, и за их здоровье и будущее поднимались граненые стаканы. А поздно вечером молодая жена, оставшись наедине с собой, тихо, чтобы никто не услышал, плакала, вспоминая свою первую, такую далекую и такую короткую свадьбу, и того юношу, что навсегда остался восемнадцатилетним.
1950 год принес новые тревоги. Вера отчаянно хотела ребенка, но долгожданные две полоски так и не появлялись. Чем больше она думала об этом, тем острее ощущала внутреннюю пустоту. Порой ее посещали странные, пугающие мысли: будто она живет не своей жизнью, находится не на своем месте. Будто муж ее чужой, не ее судьба. Другое будущее мерещилось ей, светлое и ясное, где она рядом с Леней, где сбываются все их планы и мечты. Георгий, тонко чувствуя перемены в ее настроении, старался окружить ее еще большей заботой и вниманием. Хорошо, что он не догадывался, какие бури бушевали в душе его жены.
А Вера просто устала. Она мечтала об оседлой, нормальной жизни, а не о бесконечных переездах из гарнизона в гарнизон. Ее супруг решил остаться в армии, и за последние пять лет они исколесили полстраны. Не успевала она обжиться на одном месте, как снова приходилось собирать скудные пожитки в дорогу. Неделю назад, приехав в один из южных портовых городков и увидав крошечную проходную комнату в общежитии, она расплакалась от бессилия.
— Верушка, милая, потерпи немного. Мы ненадолго здесь задержимся.
— Сколько можно, Гоша? Иногда мне кажется, что нам не дают ребенка именно потому, что невозможно растить его в таких условиях. Сегодня мы здесь, завтра — на Крайнем Севере, послезавтра — бог знает где. Я так устала! Я уже два месяца даже не распаковываю чемоданы, ведь все равно их снова собирать!
— Скоро все изменится, обещаю. Я жду одно назначение, очень надеюсь, что меня утвердят.
— Какое назначение?
— Пока не скажу, не хочу сглазить. Скоро все узнаешь.
Оставшись одна, Вера, не в силах сидеть в четырех стенах, вышла на улицу. Пыльная дорога вывела ее к обрыву, откуда открывался вид на море. Пройдя вдоль кромки воды, она очутилась в уединенном, безлюдном месте. Большой плоский камень, обточенный волнами, казался идеальным пристанищем. Она присела, глядя на уходящее за горизонт солнце, и вдруг услышала сзади осторожные шаги. Обернувшись, она увидела мальчика лет семи-восьми, с серьезными серыми глазами.
— Здравствуйте.
— Здравствуй, молодой человек. Это мое место, я всегда сюда прихожу, — сказал он без тени смущения, но с легкой опаской.
— Прости, я не знала. Но, думаю, места хватит на двоих, — она улыбнулась и подвинулась, жестом приглашая его сесть рядом.
Мальчик нерешительно посмотрел на нее, затем подошел и устроился на краю камня.
— Как тебя зовут?
— Степан.
— А меня — Вера, — она протянула ему руку, и он, после секундного замешательства, пожал ее, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на доверие.
— А вы кого-то ждете?
— Нет, никого не жду. Просто здесь хорошо — тихо, волны шумят, и закат красивый. А ты?
— Тоже нет. Я каждый день сюда прихожу, через дырку в заборе пролезаю. Закаты смотрю.
— В каком заборе?
— Видите, вон тот трехэтажный дом? Это наш детский дом. Я там живу.
Вера вздрогнула. Рядом с ней сидел сирота, ребенок, оставшийся без родителей, точь-в-точь как она и ее Леня когда-то. Она до боли хорошо знала, что такое детский дом.
— Степа, а сколько тебе лет?
— Семь.
Она мысленно подсчитала. Мальчик родился в самый разгар войны, в 1943-м. Наверняка его отца нет в живых. Но где же мать?
— Прости, если вопрос нескромный… а где твоя мама?
— Умерла в прошлом году. А отца я никогда не видел. Даже не знаю, как его звали. Мама ничего о нем не рассказывала, наказывала не спрашивать. Она была строгая и… вроде как не любила меня.
— А бабушка, дедушка?
— Нету. Я их никогда не видел. Мы с мамой вдвоем жили. Наверное, и у нее никого не было.
Вера съежилась от этих простых, страшных слов. Такой маленький человек, а уже смирился с одиночеством. В его глазах не было ни слез, ни обиды — лишь спокойное, взрослое принятие своей участи.
— А у вас есть дети?
— Нет. Только муж. Я сама выросла в детском доме, в Сибири. А теперь мы с мужем по гарнизонам ездим.
— Наверное, интересно. Я бы тоже хотел куда-нибудь поехать, мир посмотреть. Вот вырасту — стану летчиком, весь земной шар облечу!
Вера рассмеялась, и сердце ее сжалось от нежности. Она легонько обняла его за плечи.
— А давай завтра встретимся здесь, в это же время. Я тебя мороженым угощу.
— Правда? — он с недоверием посмотрел на нее. — Только, пожалуйста, никому не говорите, что я сюда бегаю. Воспитательницы ругаются, только одна Татьяна Викторовна добрая, она знает, что я не сбегу. Завтра ее дежурство.
— Значит, договорились. Завтра в шесть, на этом камне.
На следующий день она с нетерпением ждала вечера. Купив два брикета эскимо, она спустилась к морю. Степан уже сидел на своем месте. Он ел мороженое с таким блаженным видом, жмурясь и чуть ли не мурлыкая от удовольствия, что Вера не могла сдержать улыбки.
С тех пор их вечерние встречи стали ритуалом. Она приносила ему то пряник, то горсть конфет, а он взамен делился с ней своими, такими важными для него, новостями. Мужу она пока ничего не рассказывала, а он, пропадая на службе, приходил домой поздно и валился с ног от усталости.
Но спустя неделю после знакомства со Степаном Георгий вернулся неожиданно рано.
— Опять собираемся? — с тоской спросила Вера.
— Нет, не в этот раз. Просто забежал сообщить радостную новость.
— Далекo?
— Совсем рядом, рукой подать. Меня назначают начальником гарнизонного военкомата. Все, Верка, конец нашим скитаниям! Нам уже выделили квартиру, и не какую-нибудь, а двухкомнатную, в хорошем районе!
Вера с радостным возгласом бросилась ему на шею.
— Неужели правда? Я смогу пойти работать, может, даже учебу возобновить! Главное — мы наконец-то осядем на одном месте!
— Я и сам безумно рад. Честно говоря, я уже и сам измотался этими переездами.
— Ну, садись тогда, раз пришел, обедать. — Вера поставила на стол тарелку с дымящимся супом и присела напротив, задумавшись.
— А ты что не ешь?
— Пока не хочется.
— О чем задумалась? Уже новые шторы примеряешь?
— Нет… — Вера не знала, с чего начать.
— Тогда что случилось? Милая, если что-то гложет, говори. Ты же знаешь, я сделаю все, что в моих силах.
— Гошенька… Я познакомилась с одним мальчиком. Его зовут Степан. Мы встречаемся с ним каждый вечер на берегу. Он из детского дома, ему семь лет. Он такой умный, одинокий и… несчастный. У него никого нет. И я думаю о том, что скоро мы уедем, а он придет на наш камень, и меня не будет. Он будет ждать…
Георгий отложил ложку и внимательно посмотрел на жену.
— Ты так к нему привязалась? Но вы же всего неделю знакомы.
— Не знаю, что со мной происходит. Кажется, будто я знаю его всю жизнь. И мне будет очень грустно с ним прощаться. Обещай, что мы будем приезжать его навещать.
— Интересно взглянуть на этого юного джентльмена, который так быстро покорил твое сердце, — Георгий улыбнулся. — Сегодня я пораньше освобожусь. Во сколько ваша встреча?
— В шесть.
Он кивнул и снова принялся за обед.
Вечером Вера отправилась к морю. Степан был уже на месте. Он весело щебетал, рассказывая о событиях дня, но ее сердце сжималось от предстоящей разлуки.
— Тетя Вера, а почему вы сегодня такая грустная? Что-то случилось?
— Я не знаю, как тебе сказать… — начала она, но он вдруг побледнел и прошептал:
— Ой!
— Что такое?
— Человек в форме. Вдруг это за мной? Вдруг наша строгая Елизавета Максимовна узнала, что меня нет.
Вера посмотрела в указанном направлении и улыбнулась.
— Не бойся, Степа, это мой муж, дядя Жора.
— Так вот ты какой, — улыбнулся Георгий, подходя к ним. — Ну, здравствуй, боец. Меня зовут Георгий.
— Степан.
— Степан, а не хочешь немного прогуляться? Сходим в парк, на каруселях покатаемся.
— Но мне скоро назад надо…
— Успеем.
Через час, сияющий от счастья Степан пролез обратно в дыру в заборе и скрылся за стенами детдома.
— А он и правда славный парень, — задумчиво произнес Георгий, когда они шли домой. — Знаешь, о чем я подумал, пока мы гуляли?
— О чем?
— О том, что мы могли бы забрать его к себе.
— Ты серьезно? Разве это возможно? — Вера не верила своим ушам.
— А почему бы и нет? Давай завтра с утра сходим в детский дом. У меня как раз выходной.
Она смотрела на мужа, и в ее глазах светились бесконечная благодарность и нежность. Какой же он у нее удивительный человек.
— Я, конечно, не могу вам запретить, но считаю своим долгом вас предупредить — это не самая благоразумная затея, — Елизавета Максимовна, заведующая детским домом, поправила строгие очки на переносице. — Выбирайте кого-нибудь другого. Вы, я вижу, человек военный, с наградами…
— А с мальчиком что не так? — нахмурился Георгий. — Он болен? Или есть проблемные родственники?
— Ни то, ни другое… Просто он сын той… Агафьевой Валентины.
— Не знаю такой. Какое это теперь имеет значение, если ее нет в живых?
— Вы не местные, верно?
— Нет. Завтра мы уезжаем в другой город, и я хотел бы забрать Степана с собой. Уверен, он не будет против, он с моей женой сильно подружился. Может, вы объясните, в чем проблема?
— Что ж… Может, ваше желание и исчезнет, когда вы узнаете правду, но скрывать я не стану. От немца она его родила. Не по своей воле, ясное дело, но народ-то что видит? Ребенка с чужими чертами. Вот они и жили на отшибе. Сына она не любила, хоть и жалела по-своему, раз в дом ребенка не сдала. А в прошлом году подвернулся ей залетный капитан, тоже из военных. Покрутился и бросил, когда про отца узнал. Вот она с горя и руки на себя наложила. Степана к нам определили. Приходили люди, присматривались, но как узнавали, чья кровь — сразу отступали.
— А зачем им рассказывать? Это что, в личном деле указано? — вступила в разговор Вера, в душе которой закипал гнев.
— Ребенок-то местный, многие знали его мать. Люди перед усыновлением расспрашивают, мало ли какие болезни, дурные наклонности…
Георгий, будто получив легкий удар током, вздрогнул, но тут же овладел собой.
— Сын за отца не отвечает. Ребенок не виноват ни в чем. И если позволите, мы заберем его сегодня же. Какие документы нам потребуются?
— Документы… Я вам список напишу, вы их по почте пришлете. А мальчика забирайте. Все равно его вряд ли кто возьмет. А вчера кто-то из старших ребят правду ему выложил, так ему мало не показалось.
— Кто-то из воспитателей? — не унималась Вера.
— Нет, что вы! Мы понимаем, с какими детьми работаем. Не знаю, у кого язык повернулся.
Они пошли за Степаном, но в спальне и в игровой его не оказалось.
— Я знаю, где он, — Вера оставила мужа разбираться с документами, а сама быстрым шагом направилась к морю.
Он сидел на своем камне, утирая скудые мужские слезы рукавом, а под левым глазом у него расцветал сине-багровый синяк.
— Ох и досталось тебе, дружок, — присев рядом, тихо сказала Вера.
— Говорят, я немчура. Но это же неправда?
— Конечно, неправда. Глупости кто-то придумал.
— Я все равно туда не вернусь, — упрямо заявил мальчик. — Останусь тут жить.
— А как ты смотришь на то, чтобы уехать из этого города и жить в большой квартире, в настоящей семье?
— Мечтать не вредно, — усмехнулся он горько.
— А если это не мечта?
Он с недоумением смотрел на нее, и вдруг его лицо озарила широкая улыбка. Вера обернулась и увидела мужа.
— Дядя Жора! — Мальчик сорвался с места и бросился к нему, обняв за талию, но тут же испуганно отпрянул. — Извините…
— За что?
— Ну… что вас обнял без спроса.
— Да я буду только рад, если ты будешь встречать меня так с работы каждый день. Вера, ты ему еще не сказала?
— Не успела. — Она улыбнулась, глядя на сияющее лицо Степана. — Степа, ты поедешь с нами?
— С вами? Правда? А Елизавета Максимовна разрешит?
— Уже разрешила. Вот твои документы. Вещи твои брать не стал. Купим новые, когда приедем.
Мальчик смотрел то на Веру, то на Георгия, и вдруг тихие, счастливые слезы потекли по его лицу. Георгий подхватил его на руки и, отдав жене документы, понес его к себе, в их новую, еще не начавшуюся жизнь.
Весна 1951 года была на редкость теплой и цветущей. Вера, щурясь от яркого солнца, развозила почту на своем новеньком велосипеде, подарке мужа. Вот уже почти год они жили оседло в тихом провинциальном городке. Георгий возглавил военкомат, а она вернулась к своей старой профессии, но теперь эта работа приносила ей радость: люди получали в основном мирные письма от родных или свежие газеты.
Степан заканчивал первый класс, учился на одни пятерки, и они с Георгием не могли нарадоваться на своего приемного сына. С их разрешения он уже давно называл их мамой и папой, и за этот год он получил столько любви и заботы, что ему и не снилось в его прежней жизни.
— Вера, подменишь меня завтра? Свекровь приезжает, надо встретить как положено, — попросила ее напарница.
— Конечно. Тем более, у меня теперь велосипед есть, — улыбнулась Вера. Она с радостью согласилась, ведь напарница не раз выручала ее, когда Степан болел.
На следующий день, перебирая корреспонденцию для чужого участка, она наткнулась на письмо, и фамилия адресата заставила ее сердце на мгновение остановиться — Астахов А. Н.
Воспоминания нахлынули с новой силой. Когда-то и она носила эту фамилию. Это была ее девичья, первая, самая горькая и самая сладкая фамилия. По щеке скатилась предательская слеза. Нет, она была счастлива сейчас — у нее замечательный муж, прекрасный сын. Но та, юношеская любовь, сидела в сердце словно незаживающая заноза.
Смахнув слезу, она продолжила раскладывать письма. Просто однофамилец. Такое бывает сплошь и рядом.
Но, подойдя к указанному дому — аккуратному, с палисадником, — она почувствовала, как у нее предательски дрожат руки. Она хотела опустить конверт в почтовый ящик, но, заметив звонок на калитке, нажала на кнопку, подчиняясь какому-то необъяснимому импульсу.
Калитка открылась, и Вера едва не вскрикнула. На пороге стоял он. Леонид. Прошло почти десять лет, он повзрослел, возмужал, в уголках глаз залегла сеточка морщин, но она узнала бы его из тысячи.
— Здравствуйте. Письмо пришло? — спросил он деловым тоном.
— Ты меня не узнаешь? — ее голос прозвучал хрипло и неестественно тихо.
Он пристально посмотрел на нее, нахмурился, и вдруг его лицо вытянулось от изумления.
— Верка? Ты?.. Как ты здесь оказалась?
— Это ты мне лучше расскажи. Почему ты здесь? Почему мне на тебя в сорок втором похоронку прислали? — прошептала она, и каждая буква давалась ей с трудом.
— Ошиблись, бывало и такое…
— Но почему ты не написал? Ни строчки! Почему ты здесь? — она уже почти не сдерживала себя.
— Леня, кто там? — из глубины двора послышался молодой женский голос, и через мгновение в калитке появилась стройная женщина, почти ее ровесница, с добрым, немного усталым лицом.
— Почтальон, — быстро ответил он, пропуская ее вперед.
— Я… письмо принесла. Вам? — Вера протянула конверт.
— Да, от сестры. Спасибо большое.
— Не за что, — Вера смотрела на Леонида, но тот, взяв женщину под руку, мягко, но настойчиво увел ее во двор и прикрыл калитку.
Весь остаток дня Вера была сама не своя. Все валилось из рук, мысли путались, а в голове стоял оглушительный гул. Вечером на вопросы мужа и сына она отвечала невпопад, не слыша собственных слов. А на следующее утро Леонид ждал ее у входа в почтовое отделение.
— Надо поговорить. — Он нервно теребил портсигар в руках, не решаясь закурить.
— Думаю, да. Тем более, тебе есть что мне объяснить.
Они присели на лавочку неподалеку.
— Как так вышло, Леня?
— В сорок втором действительно была путаница. Я узнал и… хотел тебе написать, но потом передумал. Я тогда с Ларисой познакомился, она медсестрой в нашем госпитале была. В душу запала. А тут… само как-то получилось. В сорок четвертом расписались, в сорок пятом дочка родилась. Я понял, что пути назад нет, да и время прошло. Наверное, и у тебя своя жизнь была уже. Так?
— Да. Я в сорок пятом замуж вышла. К тому времени три года как тебя оплакивала. Мы с мужем по гарнизонам мотались, а в прошлом году сюда переехали. Странно… Городок маленький, а ни разу не пересеклись.
— Дети есть?
— Сын. Взяли из детдома почти год назад.
— Свои?
— Не сложилось, — повисло неловкое молчание, которое прервала Вера. — Скажи, ты счастлив?
Он пожал плечами, глядя куда-то в сторону.
— Раньше думал, что да. А в последнее время… не очень. Ради дочки терплю. А ты? Ты счастлива?
— Да. Скорее да, чем нет… Мне надо на работу, Леня, — ей было невыносимо тяжело сидеть рядом, и она хотела поскорее уйти.
Вера встала и зашла в отделение, пытаясь взять себя в руки. Леня жив. Но у него другая семья. Он не любит ее. Он предал ее тогда, в сорок четвертом, и предает сейчас свою жену.
С тех пор он стал ее тенью. То каждый день, то через день он появлялся и провожал ее до дома. Сначала она пыталась его отгонять, но постепенно… Вера с ужасом ловила себя на том, что в его присутствии снова чувствует себя той самой юной, безумно влюбленной девушкой. Но совесть не давала ей покоя. И вот, спустя месяц этих странных встреч, Леонид не выдержал.
— Я уезжаю отсюда. Поедем со мной. Начнем все с чистого листа.
— У меня муж. Сын.
— Сын тебе не родной.
— А у тебя дочь…
— Вера, поехали, я умоляю! — он схватил ее за руку, и его пальцы обжигали кожу.
Она резко выдернула свою руку и отступила на шаг, глядя на него с внезапно нахлынувшей ясностью.
— Нет! Я не могу, как ты, с легкостью предать близкого человека! Лариса, наверное, тебя любит, у тебя дочь растет, как ты можешь так?
— Но ведь ты не убегаешь от меня. Значит, в душе хочешь быть со мной.
Его слова прозвучали как пощечина. Вера отшатнулась, развернулась и почти побежала прочь, не в силах больше его слушать.
На следующий день на почте ей вручили маленькую, сложенную в несколько раз записку.
«Завтра. Поезд 18:10. Если решишься — буду ждать на перроне».
Она скомкала листок и сунула его в карман, но выбросить не решилась.
Весь день прошел в мучительных метаниях. Несмотря на его предательство, в душе бушевала буря непонятных, противоречивых чувств. Будто пелена спала с глаз, и старая любовь ожила, требуя своего. Но с другой стороны была ее новая жизнь — муж, который принял ее всю, с ее болью и прошлым, и сын, который смотрел на нее с безграничным доверием.
На следующее утро Георгий и Степан ушли по своим делам, а она осталась одна в квартире, переходя из комнаты в комнату, не в силах найти себе места. Взглянув на часы, Вера накинула платок и быстрым шагом вышла из дома, направляясь к вокзалу.
Он стоял на перроне у вагона, беспокойно оглядываясь. Увидев ее, лицо его просияло, и он бросился навстречу.
— Ты пришла! Я знал! Значит, ты все же любишь меня! Мы все наверстаем, будто этих десяти лет и не было!
— Ты не понял меня тогда, Леня, — она отстранилась от его объятий. — Я пришла, чтобы попрощаться. У меня было время все обдумать, и я поняла — я не люблю тебя. Раньше мне казалось, что я сойду с ума от тоски, я жила надеждой и верой. И даже выйдя замуж, я хранила твой образ в сердце. Но сейчас… Даже узнав о твоем предательстве, я поначалу думала, что смогу все простить. А потом до меня дошло — ты был всего лишь моей юностью, прекрасной и горькой иллюзией. А моя настоящая любовь — это мой муж. И еще… Тот, кто предал однажды, предаст и снова. Твой поступок с Ларисой и дочерью — лучшее тому доказательство. Не соверши ты его тогда, не знаю, как сложилась бы моя судьба. Но сейчас ты сам все перечеркнул. Я поняла, что стояла на краю пропасти и чуть не рухнула вниз. Поэтому я не пожелаю тебе счастливого пути. Потому что счастье не в бегстве, не в предательстве. Я просто хочу, чтобы ты знал — тебе больше нет места в моей жизни. Прощай.
Она развернулась и пошла прочь, не оглядываясь, чувствуя, как с ее плеч спадает огромная, давившая все эти годы тяжесть. Выйдя на привокзальную площадь, она вдруг увидела знакомые фигуры. Георгий и Степан шли ей навстречу.
— Гоша… Я…
— Я все знаю, родная. Я все понял еще месяц назад. А вчера нашел это у мусорного ведра, — он протянул ей тот самый смятый листок. — Наверное, выпало из кармана, когда ты хлеб покупала.
Вера расплакалась, не в силах сдержать нахлынувших чувств.
— Прости меня. Я не собиралась уезжать с ним. Я просто хотела поставить точку. Чтобы ничего не осталось. Между нами ничего не было и никогда не будет, я клянусь!
— Я знаю, — тихо сказал он, обнимая ее. — Я тебе верю. Пойдем домой. Сын нас ждет.
Эпилог
Прошло больше года. В их дружной семье случилось новое, долгожданное чудо — родилась дочь, которую назвали Ольгой. Вера была уверена, что это — дар свыше, награда за все перенесенные испытания и за тот правильный, единственно верный выбор, который она сделала тогда на вокзале. Хотя пожилой врач в женской консультации говорил, что такое часто случается, когда женщина перестает зацикливаться на проблеме и находит душевный покой. В ее случае этим покоем стала безграничная любовь к приемному сыну, который целиком и полностью занял ее материнское сердце. Глядя на маленькую Оленьку, Вера мысленно благодарила судьбу за все — и за боль, и за радость, и за ту мудрость, что пришла к ней через страдания.
Степан души не чаял в сестренке, а та, едва научившись ходить, постоянно тянулась к нему своими маленькими ручками.
Ни Вера, ни Георгий больше никогда не вспоминали о Леониде. Вера вскоре уволилась с почты, найдя работу в местной библиотеке, где царила благословенная тишина и пахло старыми книгами. Однажды, проходя по улице, где когда-то жил ее первый муж, она увидела Ларису. Та шла, придерживая уже заметно округлившийся живот, а рядом с ней, заботливо обнимая ее за плечи, шагал незнакомый мужчина. На их лицах сияло безмятежное, спокойное счастье. Вера тихо улыбнулась и пошла своей дорогой — к своему дому, к своей семье, к своей, такой непростой, но такой настоящей жизни.
А Степан, когда вырос, как и мечтал, поступил в летное училище, чтобы однажды подняться в небо и обнять всю свою огромную, бесконечно дорогую ему страну.
